САЛЛЕН
Комната светится зеленым. Вдоль стен выставлены пробирки и стеклянные банки, в основание шкафов встроены осветительные вставки. Это не для декора. Они не только подсвечивают полки, но и охлаждают плавающие в формальдегиде образцы. В одном сосуде находится половина змеи с жутковатыми узорами на чешуе. У нее острый темный хвост, а голова… отсутствует. В вакуумных контейнерах содержатся образцы крови, картину завершают ряды пробирок и других занятных объектов.
Ими заполнены все стены от пола до высокого потолка, на пути к моему тайному логову нет двери. Выход из него у меня над головой. Мне приходится осторожно взбираться по полкам, мимо плавающего в самой верхней банке бараньего глаза, а затем тянуть руку к чужеродной выемке в черном потолке.
Затем мне нужно подняться наверх, выбраться наружу и проползти по воздуховодам к месту моего заточения в этом аду. В апартаменты на Ричуэл Драйв, в которых держит меня мой отец.
Однако сейчас я просто осматриваю стены, прислушиваюсь к гудению проводов, чтобы моя коллекция монстров хорошо охлаждалась. В этом нет строгой необходимости, но я привык к самым низким температурам. В менее прохладном помещении я оставить их не могу. Кроме того, Штейн одержим огнем даже в самые жаркие дни. Я этого не выношу. И не могу оставить своих созданий в тошнотворном тепле.
Каких-то из них я нашел в помещении отеля. Других приобрел иными способами, планируя их в соответствии с хаотичным графиком Штейна.
Они единственные, кто меня видит …если у них есть глаза.
За мной наблюдают даже изувеченные.
Какой у них выбор?
Я — их бог.
Но этого мало.
Я жажду, чтобы мне поклонялся другой субъект. Я бы разбил все банки, опустошил все пробирки, проглотил всех запертых в этой комнате скользких, склизких, мерзких существ, только бы почувствовать ее вкус.
Солнечные волосы, лазурные глаза, неестественно голубые. То, как в моем присутствии она складывает свои бледно-розовые губы, придавая лицу неизбывно очаровательное хмурое выражение. Сама она тоже замолкает, и у нее перехватывает дыхание. Даже в обществе де Актиса, Бентцена, или любого другого из своих многочисленных друзей из-за меня Кария становится испуганной куклой.
Когда я не могу держаться в стороне, когда мне необходимо вдохнуть ее невинность, пропитанную ароматом фиалок и кедра, я прихожу к ней на нашу улицу. Ее зрачки расширяются, приобретая ярко-голубой оттенок, и я вижу, как у нее на шее колотится пульс, а Кария тут же увеличивает дистанцию между ней и тем, кем бы ни был ее ночной спутник, и я не могу отделаться от навязчивого желания.
Во тьме Ричуэл Драйв она — вечное, недосягаемое солнце. Я хочу разразиться над ней грозой, окутать ее неистовыми молниями и самыми черными тучами.
Я хочу чуть больше, чем задушить эту вечно горящую в ней надежду, поставив ее перед собой на колени.
Это жестокая иллюзия — стремление к лучшему, чем есть у нее.
Я знаю, что это правда.
Но даже стоя в своей лаборатории, сжимая пальцы в карманах толстовки и чувствуя, как бинты и сломанные кости пронзают запястья яростной тупой болью, я понимаю, что мне никогда не дотянуться до нее в этом нашем бесконечном кружении друг вокруг друга.
Я не доверяю собственному желанию сохранить ей жизнь, единожды ею воспользовавшись.
Надежда.
Это все, что у меня есть.
Может быть, однажды я воссоздам эту комнату для нее, подальше от удушающего, мучительного зла моего отца. И у меня будет только одна стена.
В ней будут храниться частички Карии.
В собственности у моего отца много объектов недвижимости, но лишь в одном из них мне понравилось за ней наблюдать. Несколько раз, но был момент, о существовании которого она и не подозревает; украденный и выхваченный мною, словно какие-то крупицы меланхоличной радости.
Я следил за ней с Космо в отеле № 7.
Кария не шевелилась.
И ничего не говорила.
Ее руки безвольно свисали вдоль тела.
Он делал с ней все, что хотел.
Я так ясно представил, что нахожусь у него под кожей и чувствую ее кончиками пальцев.
Я даже его не убил, когда все было кончено, и это, определенно, успех.
Мне снова это нужно.
Снова нужно почувствовать это с ней.
И на этот раз, может, в далеком будущем, когда я опять за ней приду, и мне больше не захочется просто смотреть, это будет по-настоящему.