Морозовская стачка

I

Пятого января, перед крещением, получили деньги. В тот же день контора объявила, что седьмого, на Ивана Крестителя, будет рабочий день.

— Сама контора день указала! — шепнул Моисеенко Сазоновне.

Запустил станки, но за работой не глядел: о заработке ли думать? От станка к станку обходил своих людей.

— Как пошабашим, почистим станки, собираемся у фабрики и в какой-нибудь трактир пойдем, дело наше обсудить. Имейте при себе копеек десять на чай.

Хоть получка, а деньги не у всех. Жены тут как тут: не пропил бы, кормилец, последнее.

Ни минутки Анисимыч на месте постоять не мог спокойно — пришел час совершить дело жизни его. А в голове словно бы пустота, ни о чем всерьез подумать невозможно, мысли прыгают, тяжесть какая-то наваливается, томление духа и трепет.

Всех предупредил, а день не кончается. Покрутился возле Сазоновны, у станков своих покрутился, Ваню-приютского о чем-то поспрашивал. О чем — сам забыл.

Наконец все.

Пошли из фабрики. Волков его догнал. Вместе вышли. Собралось человек двадцать.

— Куда?

— «На пески», — сказал Моисеенко.

Пошли «На пески», в трактир. А там Лачин и его троица. Сидят в разных углах как сычи. Хоть Лачина Петр Анисимыч не знал, но не понравились ему эти чужаки. Подошел Петр Анисимыч к трактирщику и сделал заказ, да так, чтоб все слышали:

— Две четверти водки! Или нет — четыре!

— Четвертями водку не продаем-с!

Это Петр Анисимыч и без трактирщика знал.

— Коли нет, ладно! Пошли, ребята, в другое место!

Увел своих в Зуево, в кабак Кофеева.

Кофеев косится на гостей: народу — толпа, а заказ прескромный.

Поднял Петр Анисимыч стакан, а слова застряли. Это ведь как первое купание после долгой зимы. Все на него глядят, а он молчит. Тряхнул головой вдруг:

— Ну, это самое! Сами, братцы, знаете: как мы живем, лучше не жить. А потому мы должны взяться за дело и остановить работу. Просить от хозяина удовлетворения. За нас это никто делать не будет. Сами за себя должны постоять. Вы все ждете, пока манна с небес упадет, так те времена прошли, когда падала. Или думаете, бабы за дело возьмутся, а вы сложа руки сидеть будете? — Подумал: «Сто раз говорил эти слова, но ведь слушают».

Перехватил напряженный взгляд кабатчика.

— Прекратите! — сказал Кофеев. — Можете где угодно, только не у меня.

— Да мы… ничего! Мы… вот отдохнуть! — загудели рабочие.

— Уходите.

Тут Лачин в кабачок заглянул, а рабочие ему навстречу, и опять пошли «На пески». Взяли чаю.

— Мало нас, — сказал Волков.

— Мало, — согласился Моисеенко. — Чтоб такое дело поднять, нужно, чтобы все друг за дружку стояли. Тогда мы будем сила.

— Сила! — рассвирепел Шелухин. — К Шорину все вместе шли, а как на расправу, так один я остался.

— Вот я и говорю: чтоб такое не повторилось, нужно сплотиться. Пусть каждый из вас придет завтра сам и приведет с собой своих друзей. Завтра день нерабочий. Давайте соберемся после обедни, часов в двенадцать. Здесь, в трактире. Согласны?

— Согласны.

— Да я десятерых с собой приведу! — буркнул Шелухин.

— Приводи! И чтоб обязательно с прядильной люди были. Работу бросить надо всем сразу… Завтра все обсудим, а я приготовлю требования относительно недовольства рабочих.

Прощаясь, все подходили к Моисеенко, пожимали ему руку.

— Ты на нас, Анисимыч, надейся. Не подведем.

— А я надеюсь.

Дома ждали гости. Брат Григорий, Лука Иванов и Танюша.

— Котелок поставлен на огонь, Лука, — сказал с порога Петр Анисимович. — Закипает.

Разделся, сел к столу.

— Бросил бы ты все это, — осторожно сказал Григорий. — Упекут ведь!

— Не упекут. Не за что! Мы не Чуркины, свое просим. — И, чтоб развеселить гостей, предложил: — Сочельник. Может, погадаем?

Никто не откликнулся.

— С дороги они, устали, — сказала Сазоновна, — давайте ложиться.

— Ложиться так ложиться. И вправду ложитесь, отдохните. А мы с Лукой маленько посидим. Дай нам, Катя, листок бумаги. Требования надо составить. Я на завтрашней сходке обещал прочитать.

«Он-то ладно! — подумала Танюша из своего уголка. — Сазоновна-то как спокойна».

II

Когда утром они, принаряженные для праздника, ввалились весело в трактир «На песках», там уже сидело человек пятьдесят своих.

— С праздником! — Моисеенко улыбнулся самой широкой своей улыбкой, показывая щербатый рот.

Трактирщик глядел подозрительно, и Петр Анисимыч, нарочито шумно усаживаясь со своей компанией за стол — а тут был и Лука, и Григорий, и Сазоновна с Танюшей, — широким движением руки позвал полового.

Народ подходил.

Набралось человек семьдесят.

Волков поднялся.

— Вопрос нам, братцы, один надо решить: как нам сделать, чтобы остановить фабрику, хотя бы одно ткацкое отделение? Я вам скажу, мы в Серпухове вот так же встали друг за дружку — и хозяин ничего поделать с нами не смог. Уступил. Нам бы только взяться сообща, а там видно будет. Говорите, кто чего думает!

Поднялся Тимофей Яковлев, прядильщик.

— Самое лучшее — пораньше прийти к своим фабрикам, стать у дверей и не пускать на работу.

— Чо там! — крикнул с места Шелухин. — Встать пораньше и забить двери гвоздями.

— Можно и войти в фабрику, — предложили другие. — Там, на месте, всем собраться — и на улицу.

Заспорили.

Моисеенко подтолкнул Луку:

— Давай ты.

Лука встал:

— Товарищи! У меня с собой воззвание к московским рабочим, но оно годится и для нас…

Прочитал потрепанную, затертую прокламацию.

— Видите, не одни мы страдаем. Где капитал, там и страдание рабочих людей. Избавиться от гнета нам поможет всеобщее объединение. Есть такая организация «Северный рабочий союз». Нам надо обратиться к товарищам, и они помогут нам в борьбе за лучшее будущее всех рабочих.

Встал Волков:

— Главное, не унывать! Веселей, ребята! Давайте стоять твердо.

Тотчас поднялся Моисеенко:

— Мы собрались не ради вина и чая. Мы собрались, это самое, чтоб напомнить друг другу: один за всех и все за одного! Без воли, без свободы мы ровня скотам. Вчера еще мне говорили: Морозов — колдун. С ним ничего не поделаешь. Неправда, все это брехня! На слово — слово, на силу — сила. Вот наш ответ. А силы нам не занимать. С избытком есть.

И верьте мне, топорами можно скорее справиться с врагом, чем бабьей болтовней. Так ли я говорю?

— Так! Верно! Чеши, Анисимыч!

— Вот и хорошо. Утром поднимайтесь пораньше. Все встанем у дверей и никого не пустим на фабрику.

— Верно!

— Вот что, братцы. Я, как обещал, принес черновик с нашими к хозяину требованиями. Читать?

— Читай!

Моисеенко достал листок бумаги.

— Значит, это самое… Первое: «Хозяин имеет право штрафовать рабочего в месяц только два раза; если же рабочий подвергнется третьему штрафу, то хозяин должен его рассчитать. В случае, если хозяин на это условие не согласится, то он должен простить старые штрафы, оставив себе из них пять процентов». — Моисеенко пункт за пунктом прочитал основные требования.

— Молодец, Анисимыч! Всё так.

— Ну, коли всё так — по домам. Языки на привязи, ребята, держите. Кому зря не болтать.

— Скажешь тоже — болтать!

Все поднялись, распрощались.

Волков пошел к Моисеенко. Пили чай, прикидывали, не было ли в трактире предателя.

— Забитый народ, — сомневался Лука, — боюсь, ничего завтра не выйдет.

— Брось ты! — петушился Анисимыч. — Не выйдет ему! Все выйдет. Не все забитые. А кто сробеет, как овец, выгоним из фабрики. Да и не будет робких. У нас, русских, всегда так: терпим, гнемся, а как волю почуем, так беда! И хватит, Лука, об этом. Давай лучше Волкову споем нашу.

— Какую?

— Про Стеньку, — и, разом покраснев от натуги, залился на всю казарму:

Волков восхищенно крутил головой:

— Ай да песня! Никогда не слыхал. Моисеенко обнял его и залился пуще:

В коридоре шумели. Моисеенко вышел. Толпились казарменские.

— Послушать пришли.

— Верно, хорошая песня. Ступайте и будьте готовы завтра за себя постоять, как Стенька умел стоять. Довольно, поработали на Морозова, пора и посчитаться.

Лука увел Анисимыча.

— Ты чего шумишь раньше времени? Сам приказывал язык за зубами держать.

— Нехай, Лука! Ничего уж Морозов не успеет против нас до утра сделать! В Москве сидит, небось шампанское жрет! Спать легли поздно.

— Сазоновна, — наказал Анисимыч, — как только колотушка пройдет, буди.

И заснул тотчас.

Сазоновна ерошила ему во сне колючие его брови и все думала и все ждала: вот-вот затрещит колотушкой хожалый.