Москва(-90)

Глава 20

Примерно через долгий час Виктор Андреевич (он спохватившись, представился), кое-как извинился за себя и за того парня (этим парнем, по крайней мере, в версии следователя, был его начальник) и, наконец, отпустил. Сергей Александрович ему даже удивился. Держать сырого, в крови, человека, избитого до шевеления на табуретке, это ж какую надо жестокость иметь! А потом мягко-мягко распрощается.

Кажется, но объяснил свою чрезмерную грубость. Чтобы спокойно разместить в тюрьме важного узника, нашедшихся зеков решили отсюда убрать. Как? Да поголовно расстрелять. Нет человека, нет проблемы!

А вот себя попаданец мысленно обругал. Не выдержал, попросил хотя бы стандартное тюремное одеяло, шерстяное, пусть и тоненькое. А следователь как будто и не слышал, хотя по глазам видно – слышал, но не захотел помочь. Сволочь, стоило только унижаться!

А вот парнишка – конвоец все-таки молодец, хотя и удивительно. Дай бог тебе здоровья, буквально доволок до камеры, хотя служебная инструкция, наверняка, этого не требовала. Не больница ведь, сам дойдет, а если откажется, то в морду его или в грудину. А то и под трибунал отдать, патроны у расстрельной команды всегда имеется.

С тем он дошел и почти всхлипнул, оказавшись в камере. Уж и в коридоре было холодновато, но там постоянно ходили люди и стояли батареи водяного отопления. А вот камере воздух был холоден и даже морозен. Батарея здесь тоже, кстати, была. С которой-то попытки, не раз упадя на пол и загваздав его грязью и кровью, Сергей Александрович дошел до нее и, шипя от боли, дотронулся. Рука явственно болела все сильнее и активизировать ее лучше бы не стоило. По крайней мере, до больницы, там, если и не вылечат, в чем попаданец сильно сомневался, ведь первая половина ХХ века! Но хотя бы сказать врачи могут – перелом, вывих, ушиб (ушибы)?

Но больше всего его расстроило то, что этот хероический-ий поход был выполнен зря. Батарея грелась чуть-чуть, на уровне легкой прохлады. Такое чувство, что батареи водяного отопления грелись не для отопления окружающего воздуха, а для того, чтобы вода в них не замерзла. Угля нет, кочегары в запой ушли? Или… зеки больше мучались?

Он-то как раз мучается от холода, уж лучше пусть у следователя. Хотя там пусть немного теплее, но очень уж больно! Нет, лучше уж в холодной камере.

Сергей Александрович прикинул все за и против. Главный минус – это сырая одежда, в таком виде она скорее холодит, чем греет. Главный плюс этой тюрьмы – центральное отопление – нейтрализуется безобразным употреблением. Были бы еще одеяла, а то все постельные принадлежности заключались в просторном холстяном мешке под соломы – для матраца, и небольшом холстяном мешке для подушки. А простите, греться как, у нас же не Африка, и даже не Московская область, а Севера!

Безмолвные крики попаданца, видимо, услышали. По коридору послышались шаги, дверь раскрылась и на пороге оказалась крепкая бабенка с пачкой постельного белья, рядовой НКВД с двумя одеялами и какой-то чин (Сергей Александрович не разобрался в его петлицах). Тот был с пустыми руками – не положено!

Наш заключенный уже имел большой опыт на Лубянке и потому почти проковылял на самодельную табуретку. Поэтому тюремная комиссия не нашла к чему придраться. Лишь ушлая бабенка, буквально вцепившись в лицо узника, на последок буркнула:

- Перед сном сполоснись, кровавые пятна увижу, - она замедлила и как-то неуверенно продолжила: - сам будешь мыть!

С тем комиссия и удалилась. Бабенка была, наверное, тюремной кастеляншей. А мужчины… может, просто надзиратели?

Умыться же надо, даже не для чистоты, а нехорошо же ходить с кровью на морде, да и раны умыть не мешает.

Холодная вода в холодную пору не очень-то радует, зато по-прежнему бодрит. А на лице, там где была содрана кожа ударами ног и рук, даже неприятно закололо. Едрить – бодрить, порядки тут какие-то странные, как минимум, но избили его изрядно. Легкая процедура по омовению лица и рук прошла, как средняя хирургическая операция без наркоза. Сергей Александрович несколько раз стонал, а один раз, не выдержав, выматерился.

Обессилев, попаданец укрылся сразу в два шерстяных одеяла и в первые за последние сутки почувствовал, что его опустило. И пусть он еще только вначале тернового пути, но ведь идет же! Ну а что будет впереди, так посмотрим. Тут в СССР в 1930-е годы такая тяжелая жизнь, что и расстрел как-то не страшит.

Долго ему так спокойно посидеть не дали. Загремела дверь и на пороге показался надзиратель с сакраментальным:

- Не положено!

Сергей Александрович посмотрел на него откровенно сердито и недовольно. Морозить так здесь можно, а прятаться от мороза нет! Жалобу подам! Но вслух сказал другое, чтобы их мозг не заклинило (если он у них есть, конечно):

- Мне мой следователь добился выдачи двух одеял и возможности греется в любое время в виде исключения!

Вранье, конечно, было самое грубое, и проверить его труда не стоило. Да и в той же Лубянке надзиратель просто сорвал бы одеяло и накостылял по шее. Ибо распорядок подписал сам нарком НКВД (или его заместитель) и нечего тут простым лейтенантам-капитанам своевольничать!

Но тут прокатило. Все же сказалось положение важного узника. Да и распорядок бумажный здесь вряд ли был.

Но все же однажды он сам снял одеяла, когда объявили об ужине. Завтрак он пропустил еще в «воронке», в обед был у следователя. Ну хотя бы ужин дайте, граждане надзиратели!

Ужин был так себе – перловая каша (т.н. шрапнель). На воде, без масла, но с солью. Два кусочка хлеба и дрянной чай. Впрочем, к последнему он уже привык. Не было до войны в СССР настоящего чая, в принципе, и все тут!

Зато провинциальная тюрьма была хороша большими порциями, - вслух с удовольствием констатировал Сергей Александрович и уже с молчаливым неудовольствием продолжил: - и с низким качеством. Вот ведь гадство!

Тут попаданец, конечно, попал пальцем в небо. Или, точнее, выдал желаемое за действительное. Порции в местной тюрьме были такие же, как везде, согласно нормам НКВД. Просто приготовили их на многочисленный коллектив, а он вдруг резко сократился из-за свинцовой болезни. Кухне ведь не сообщают действия начальства. И в итоге, встав перед фактом излишка, кухонное начальство решило облагодетельствовать зеков, накормив их не от скудной нормы, а от благословенного пуза.

Что же о качестве, то и оно было среднем по стране. Еду приготовили посредством термической обработки до нужной консистенции. То, что при этом в ней оказалось много мусора от небольших камешек до мышиных экскрементов тюремное начальство не касалось. Жрите, что дают, здесь не санаторий! Лубянка здесь была скорее исключение, чем повсеместное правило.

Вот Сергей Александрович и жрал, чавкая и постанывая. Его ротовой орган на настоящий день был почти не готов к такой эксплуатации да еще к подобной довольно грубой пище, как перловая каша с мусором. Но он съел все принесенное в миске, понимая, что сейчас не такое время для него, чтобы привередничать.

А потом по сигналу отбоя, с удовольствием разлегся на положенной кровати и накрылся не положенным количеством шерстяных одеял. Нельзя сказать, что ночь была спокойной и сладострастной. В темное время суток мороз, как и полагалось, усилился, и в постели стало холодновато. Имеющую одежду он повесил сушить на батарею, логично полагая, что это ему с его повышенной температурой она кажется прохладной. А в сущности она будет тепловатой, а надзиратели опять же не станут придираться к мелким нарушениям распорядка.

Ну а сам узник мерзни, ничего не поделаешь. Зато днем будет комфортабельно, если, разумеется опять не станут бить и обливать. Хотя тут уж как получится, здесь Сергей Александрович относился к тюремному порядку, как объективной реальности, совершенно независимой от желания и хотелок отдельного человека.

К тому же тюремный персонал работал и ночью, злостно нарушая советский КЗОТ. Зеки на это, а может, на избиения отвечали страшными криками, какой уж там уснешь. Лично Сергей Александрович просыпался от криков три раза, да два раза приходилось утепляться от холодной погоды.

Но утром он проснулся в хорошем расположении духа, если, конечно, это так можно назвать, когда избитого и изрядно покалеченного человека бросают в холодное помещение и неоднократно «услаждают» ночью истошными криками и мольбами.

Ну а в целом ничего. Два одеяла позволили отделить холод от тела, а ночной покой позволили ему отдохнуть и чуть подлечится. И хотя исключительно все тело от кончиков ног до головы болели и жаловались на грубый произвол, но чувствовалось – избиение было вчера, а сегодня он еще жив, хотя и болеет.

Утро практически в любой тюрьме время тихое и благостное. Действительно, можно наслаждаться о полезной простокваше. Тем более, о нем остается лишь мысленно наслаждаться. А потом радоваться той же перловой ваши. Хоть не морят голодом!

После завтрака Сергей Александрович хотел подремать на табуретке, укрывшись одеялами, коль не запрещают. Но суровый конвой безжалостно отбросил эти розовые мечты, вторгшись в тюремную камеру и потребовав от заключенного собираться с вещами.

Хотя попаданец и не собирался здесь засиживаться. Стряхнув остатки утреннего сна, он одел некоторые элементы одежды. Так-то он постепенно оделся еще ночью, стараясь утеплится высохшими вещами. Осталось надеть некое подобие шапки и кожаные варежки и его больше здесь ничего не удерживало.

«Воронок» повез его, как он и полагал, на железнодорожную станцию. Похоже, его приключения, а, точнее, избиения, на Северах завершались. Эх, хорошо бы, но что будет в Москве? Там держиморд тоже хватает. Одно радовало – на станции около арестантского вагона сразу же начали буянить московские гости – а это был целый заместитель наркома НКВД легендарный для попаданца Л.М. Заковский, находившийся в должности комиссар госбезопасности 1 ранга! Здесь это был самый высокий чин. Даже начальник местного облНКВД, недавно назначенный, был только старший майор госбезопасности. Да что там говорить, комиссаров госбезопасности было во всем НКВД СССР считанное количество!

Так вот эти гости стали грязно и громко ругаться и как бы даже не драться. И причиной было именно состояние здоровья указанного зека, то есть самого Сергея Александровича. Нет, он сам, когда увидел свое лицо все в желтых и синих (голубых) разводах, все еще хорошо видных кровоподтеках и шишках, то ему стало нехорошо. А ведь на остальных частях тела, судя по приступам боли, дело обстояло не лучше. И нквдешники этим было не удивить, подумаешь, зека избили! Но вот то, что избили именно этого узника и они этим очень недовольны, его радовало. Сильно, видимо, беспокоятся в Москве о состоянии его здоровья, раз на местах так отдается.

Однако, спектакль около вагона затягивался, Л.М. Заковский явно не знал, что делать – если отправится с сильно избитым узником и тот нечаянно умрет, то отвечать за это будет и он тоже. Но и не брать его он не может – письменный приказ и личный устный инструктаж недвусмысленно показывали – если он не хочет неприятностей, то может появиться в столице только с этим заключенным. А у него самого положение было такое, что вот-вот в тюремную камеру, а оттуда к расстрельной стенке.

Сергей Александрович, может, и соглашался бы с этой задержкой, стоять всяко было – не оказаться на допросе под кулаками граждан надзирателей и прочих тюремщиков. Но очень уж стало даже не хорошо, а откровенно плохо. Все тело болело, при чем к медленной тупой боли, постоянно находившийся в теле, присоединялась приступами острая резкая боль, а над всем этим лежали температура, слабость, позывы к рвоте. Похоже, телу вчера досталось куда больше, чем казалось глазами и оно теперь мстило.

Попаданец, не зная, как быть, нквдешникам он приказывать не мог, но и стоять около поещда никак был не в состоянии, сначала попытался стоять, прижавшись к стенке вагона, но из этого ничего не получилось. Неумолимое земное тяготение тянуло к земле, а ослабленное тело уже было не в состоянии сопротивляться.

В полуобморочном состоянии бывший председатель Всеславянского Комитета, а ныне просто зека в полуобморочном состоянии медленно и молча сполз на замершую землю. Это стало окончательной точкой для Леонида Михайловича в разгоревшемся споре. Ну как споре, ругани высокопоставленным московским гостям над хозяевами. Упавший на замерзлую землю узник уже в бессознательном положении ярко показало, как ему плохо, а замершая земля была отнюдь не постелью, еще окончательно замерзнет. Заместитель наркома НКВД Л.М. Заковский дал распоряжение отнести высокопоставленного узника в вагон и положить в постель. Вызвать врача, нашего врача НКВД, а не просто так для лечения и освидетельствования. И разогнать всю эту местную сволочь подальше от вагона!

Тон и содержание слов комиссара 1 ранга госбезопасности четко обозначали на черное будущее местных работников НКВД, но сделать они уже ничего не могли, разве только застрелится, но такой вариант действий большинству не нравился. Оставалось ждать и хоть немного надеяться.

А Сергей Александрович окончательно пришел в себя только лишь когда железнодорожный состав, в котором был арестантский вагон, тронулся. До этого он чувствовал себя как сквозь обморочный сон. Вот он лежит на земле, холодно и неприятно, но тело совсем не хочет подчинится.

Впрочем, на земле он лежал недолго. Громкий приказ и дюжие руки легко сдернули его в воздух, а потом внесли в теплую атмосферу вагона. Последнее, что еще смутно чувствовал попаданец – это мягкая постель. И все, крепкий здоровый сон споро утащил его в тридевятое царство.

Пробуждение было резким, но плавным, словно вагон СВ на полном ходу вдруг остановился, а он находился в мягком диванчике. Тоже понятно, отчего. Во сне он почувствовал, как тело кольнуло, не больно по сравнению с предыдущими ударами, но чувствительно.

И вот он находится наяву. Вагон был явно арестантский, но, похоже, не общий, а плацкарт, для особо важных арестантов. Много решеток, конвоиры с винтовками и без оных, и ты решетчатом купе.

Но чисто, без табачного дыма, спертого воздуха и заключенных. А вот и знакомое лицо!

- Здравствуйте, Леонид Михайлович, - поздоровался он с замнаркомом с явным трудом, все таки сволочи местые нквдешники, так побили! Они не то, чтобы были близко знакомы, но неоднократно встречались по совместной работе. В первый раз при встрече Заковский был прямо-таки обалдевшим. То есть по своей должности он знал, что в аппарате появился великий князь. Воля Хозяина была законом, как объективной реальностью, тут ничего не сделаешь. Но еще и работать вместе с настоящим Романовым! Как тут хотя бы не поговоришь! Ну и он был не против перекинуться парой слов. Потом опомнился: - или, гражданин заместитель наркома, теперь уже только так?

Заковский слабо улыбнулся:

- В зависимости от текущего положения, Сергей Александрович, но пока, в пути, можно и так. Как вы себя чувствуете?

Попаданец слегка посмотрел на него, буквально мазнул взглядом. Ведь объективно страшный человек, один из помощников Ежова в годы Большого Террора. И потом, когда его расстреляли при И.В. Сталине, ведь не реабилитировали ни во второй половине ХХ века, ни в XXI столетии. А вот не вызывает неприятности. Ежов да, а Заковский нет. Черт его знает. впрочем, он не суд!

- Еще не знаю, - тоже улыбнулся Сергей Александрович, продолжил: - хотя тело намекает, что били меня сильно и квалифицировано. Даже говорю теперь с трудом.

- Выздоравливайте! - поощрил Заковский, - у меня есть информация, что ваш хотят услышать товарищ Чкалов и даже товарищ Сталин!

Попаданец сделал соответствующую физиономию, мол, радуюсь и трепещу, сам дорогой И.В. Сталин! А про себя подумал, что все-таки выходит вариант, когда арестовали его неизвестно по какой причине. По чьему приказу понятно – Хозяина, а вот почему, будут допытываться.

Мужайтесь, товарищ Романов-Советский!