Моя до конца

Глава 40

— Ариночка! Ариночка, подожди! — окликает меня у здания офиса Елена Петровна Лукашина.

Останавливаться не хочется, но ещё больше не хочется привлекать к себе внимание сотрудников, спешащих вместе со мной на работу.

— Что вы хотите? — это вместо «здрасьти» и «до свидания». Потому что я не готова говорить с ней о ее сыне, а пришла она именно за этим.

— Пожалуйста, заберите заявление, — на удивление говорит она прямо. Вид у меня, вероятно, уж больно не приветливый.

— Как Вы себе это представляете? — приподнимаю брови в требовании объясниться, но не позволяю ей этого, — Ваш сын выслеживал меня, присылал письма с угрозами, облил краской забор и стрелял в человека. В его дневнике, который он столько лет вел, все черным по белому записано его же рукой. А на последней странице вообще факт планирования убийства.

Позавчера, когда Макар увел меня из той злощастной квартиры, спускаясь по лестнице я смогла проблеять о блокноте и записях. Блокнот мы забрали и сегодня я потому и приехала на работу сама. Ветров поехал в полиции, где вчера мы оба провели половину дня.

— Ты что такое говоришь, Арина? — она разве что за сердце не хватается. Может, и не обо всем, знала, конечно, но такие вещи контролировать нужно, а не скрывать. О чем ей незамедлительно и сообщаю.

— Но я же его мама! Как я могла предать своего ребенка? — для меня это звучит благословением к любым поступкам.

Интересно, матери насильников говорят так же? Это вообще оправдание? Неужели сами не понимают, что, скрывая подобное делают только хуже? Безнаказанность никогда не была благом. Поэтому в мире и существует законодательство. Хреновое местами и где-то очень спорное, однако общество с ним точно устойчивее, чем без.

— Вы бы обезопасили других. А если бы он попал Макару не в руку, а в голову? Вы последствия представляете? Откуда у него вообще оружие! — и раз уж она сама сюда пришла, то озвучиваю и последнее, — Да я жила с психом?! По-вашему, я когда должна была узнать?

— Мы вообще не хотели никому говорить, — она поджимает губы и принимается рассматривать дерево, но говорить продолжает, — Темочка принимал таблетки. Все должно было быть хорошо. И если бы вы не расстались, если бы ты не ушла…

Это прямое обвинение, знаете ли. Обалдеть!

— В жизни случаются разные обстоятельства, Елена Петровна. Люди умирают, разводятся или, как в нашем случае, расстаются. Нельзя думать, что ничего никогда не произойдет. Вот и вы не смогли. Что до Артема, то он опасен для общества…

— Он не опасен… — перебивает она. Глаза сужаются, челюсти сжимаются. Злится.

Вот сколько не вставляй в очки розовые стекла вместо прозрачных, реальность не изменится. Невозможно заставить верить в обман весь мир, где-то все-равно ружье, принесенное на сцену, выстрелит. Или в квартиру, как в нашем случае.

— Он стрелял в человека, Елена Петровна, — прикрываю глаза, качая головой. Потому что… действительно нужно объяснять? — Сначала не выпускал меня из квартиры, а потом, когда я нашла способ обманом позвонить Макару, ломал дверь в ванную, где я заперлась. И когда Ветров приехал за мной, Артем выстрелил. Это абсолютно нормальная реакция здорового человека, вот честно скажите?!

— Ты жила с ним все это время и должна понять…

— Да, жила, — даже не дослушиваю. Мы на одном языке говорим, но впечатление, будто на разных, — И теперь судорожно вспоминаю это время. Время, когда меня могли прирезать во сне. — Преувеличиваю, да. Но не так, чтобы очень.

— Арина, давай оставим все. Я заберу его, Артемку, и мы уедим куда-то… — Елена Петровна прикладывает пальцы к переносице и мне, чисто по-человечески становится ее жаль.

Просто потому, что она мать и сына своего любит. А мы, к сожалению, детей не выбираем. И это её «Артемка, Темочка» … Она осознает, что ему двадцать семь? Что он мужчина? Что совершил преступление? Что на самом деле болен? Но чужое сознание и восприятие — это уже не то, что касается меня. Я знаю одно: сейчас я в действительности помочь ей не способна. Гарантии, что завтра Артем не приедет под дом Ветрова и не выстрелит снова нет.

От ответа отвлекает паркующийся знакомый спорткар.

— Риша, что такое? — Макар спешно подходит ближе и прижимает меня к себе здоровой рукой, — А вы зачем сюда явились? — бросает женщине напротив нас. То, что он знает, кто перед ним стоит, не удивляет. Конечно, Ветров уже выяснил, кто мать человека, прострелившего ему руку. Разве это проблема в наше время?

— Я прошу войти в наше положение, — теперь она обращается к нему. Я свое слово сказала и пытаться повлиять на Ветрова через меня для нее теперь не вариант, — Пожалуйста, заберите заявление…

— Заявление за покушение на убийство невозможно забрать. А статья у Вашего сына именно такая. — Информирует тоном, не терпящим пререканий, — Я мог бы повлиять даже на то, чтобы его и на зону определили. — он выдерживает паузу, очевидно для того, чтобы подчеркнуть важность возможного развития событий, — Но вашему сыну там не выжить в принципе. Так что спасает вас сопроводительно и прежде всего его, справочка о том, что у Лукашина Артема Николаевича диагноз — маниакальный психоз предположительно. Точнее установит комиссия. Но то, что головой парень поехал давно и бесповоротно ясно и сомнениям не подлежит, — Елена Петровна судорожно и тяжело выдыхает и мне кажется, за эти пару дней она заметно постарела. Макар продолжает, и она сопровождает его фразы дрожащими руками, в которых теребит черную сумку. Последнюю фразу Ветров озвучивает мягче, — Это все, что я могу для вас сделать. И предвещая дальнейшие стенания говорю: вытаскивать опасного для общества себе дороже. Мы вчера это лицезрели. Спасибо за визит, но в дальнейшем воздержитесь. Всего доброго, госпожа Лукашина.

Ветров ведет меня к стеклянной карусельной двери, и я в последний раз оборачиваюсь. Мы-то сейчас уйдем, а ей до конца жизни жить с этим. Выдыхаю и прижимаюсь к Макару, все же ощущая свою вину: я ведь позволила Лукашину верить. Сама.