Моя золотая Бенгалия

«ОБИТЕЛЬ ПОКОЯ» ИЗНУТРИ

Шантиникетон после Калькутты действительно является «Обителью покоя», но сначала она встретила меня не так любезно, как я предполагал. Когда на моторикше, заплатив двойную цену, я добрался до гостиницы, оказалось, что места для меня там нет. Все происходило почти так же, как в Москве или Риге. К тому же был праздничный день, и все учреждения не работали. Хорошо, что мне удалось найти профессора Бхудеба Чоудхури, с которым я познакомился во время его двухнедельного пребывания в Риге. Быстро нашлись необходимые документы, сообщавшие о моем прибытии, хорошая комната и, как бесплатное приложение, даже несколько небольших зеленых дивных ящериц на потолке туалета. В Бенгалии они живут повсюду, даже в большом читальном зале Национальной библиотеки. В Калькутте вороны смело сидели на оконных решетках моей комнаты, а здесь по вестибюлю первого этажа гостиницы прогуливались коровы и оставляли «нерукотворные памятники», воробьи тоже безбоязненно сидели на лопастях вентилятора.

В Шантиникетоне и во всей Индии человек действительно не столь удалился от других живых существ, как у нас. Это я заметил с первых дней. Другие внешние впечатления: поселок находится на менее отдаленном расстоянии от окружающих деревень, чем я думал. Вокзал располагался всего в 20 минутах ходьбы. Земля бесплодная, выгоревшая, травы очень мало, а стадо коров, пасущееся на поле у Вишвабхарати, большое — около 60–70 голов. Пастуха не было, и скотина ходила, где ей заблагорассудится. Вместе с коровами паслись козы и ослы, которых здесь стригут, а для работы используют редко. Ослы частенько противно кричали и дрались.

Всюду, как коршуны на гнездах, сновали велорикши, готовые наброситься на очередную жертву и увезти ее хоть на край света, если только заплатят. Рикши Калькутты, которые бегом тащат двухколесную коляску по брусчатке с одним, двумя или тремя седоками, похожи на загнанных лошадей. Велорикши Шантиникетона в основном молодые парни, которые поют, смеются и не очень-то утруждают себя, большую часть времени проводя в ожидании пассажира на перекрестках и у наиболее крупных зданий. Бипин, один из них, с которым я всегда разговаривал, проходя мимо, молодой, стройный мужчина с лицом красавца киноактера, рассказывал, что за день (в 1978 году) зарабатывал 7,5–8,5 рупии. Это сравнительно немало, если учесть, что коляска на трех колесах стоимостью 875 рупий собственная. (Большинство рикш вынуждены их арендовать и каждый день отдавать хозяину 2,5 рупии.) Рикшей может стать каждый. Работа действительно неквалифицированная, и ее может делать любой, так как крутить педали — искусство небольшое. Обычно это и нетрудно, потому, что ездить приходится мало, а дорого и тропинки достаточно хороши. На двадцать тысяч жителей Болпура и Шантиникетона и многочисленных приезжающих приходится восемьсот велорикш. Сколько же их по всей Индии! Рикш чересчур много, и крайне редок случай, когда их не было бы поблизости.

В Калькутте я часто видел босоногох рикш, которые бегом тащили коляски с пассажирами. Это тяжелый труд. Правительство штата Западная Бенгалия уже давно хочет запретить этот вид транспорта, но всегда сталкивается с демонстрациями протеста со стороны рикш, так как ничем другом они добыть средства существования для себя и своих семей не могут. Одному из калькуттских рикш-бегунов (велорикш там нет) я однажды сказал, что не сяду в его повозку, потому что я такой же человек, как он, и не могу его погонять. В ответ услышал:

— Вы правы, сахиб! Конечно, правы. Только что бы я ел, если бы все так думали?

Сначала ко мне с вопросом Джабен? («Поедете?») спешили велорикши со всех сторон. Но мой ответ всегда был одинаков — ехать некуда. И сразу я терял в их глазах всякий интерес. В Шантиникетоне многие считают, что расстояние в 400–500 метров лучше проехать, чем пройти пешком; даже в школу, которая находится не далее чем в полукилометре от дома, дети обеспеченных родителей отправляются в трехколесных по- возках. Очень приятно прокатиться на велосипеде по асфальтированным дорожкам, тем более что велосипеды, произведенные в Индии, легки, быстры и прочны. Но зажиточные индийцы не любят ходить пешком. Один мой знакомый профессор свои шантиникетонские маршруты (в день вряд ли более полутора километров) проезжает на велосипеде, а в Болпур, до которого всего два с половиной километра, едет на велорикше.

В Шантиникетоне никто не обидит живое существо. Это усвоили бродячие собаки, без присутствия которых невозможно себе представить любое поселение. Обычно они настроены миролюбиво и никого не замечают, за исключением других собак, оказавшихся на их территории. Их подкармливают остатками пищи из столовой. В Шантиникетоне и даже в Калькутте собаки спят в очень оживленных местах прямо на тротуаре или даже на середине проезжей части улицы без. всякого беспокойства, потому что знают: мир принадлежит им и пешеходы и водители будут уважать их права — обойдут или объедут. Часто в темноте приходилось случайно наступать на такого большого зверя, но собака не обижалась — видно, понимала, что это нечаянно. Единственный случай, когда бродячие собаки Шантиникетона лаяли на меня, — это когда они меня видели пробегающим ранним утром по тропинке вдоль железной дороги. Бегом я регулярно занимался, несмотря на кобр, которые будто бы жили в крутых откосах железнодорожного полотна. Должно быть, бегающего человека среднего возраста собаки еще никогда не видели.

Моя повседневная жизнь в Шантиникетоне вряд ли может стать темой для интересного рассказа. Я вставал около шести утра и делал йогическую зарядку (в более прохладное время к тому же пробегал с километр), потом завтракал вместе с другими жителями «гест-хауза» и спешил сесть за работу у себя в комнате или пойти в библиотеку. Иногда посещал лекции преподавателей университета, оформлял различные бумаги, покупал фрукты. Затем обедал и снова садился за работу, если не было какого-нибудь мероприятия, шел в гости, или кто-то приходил ко мне. Поужинав и прослушав по «Селге» последние известия, в половине десятого ложился спать.

Меня часто спрашивают, чем я питался. На этот вопрос легко ответить. Когда я находился в Шантиникетоне, завтрак состоял из двух маленьких жареных яиц, четырех-пяти небольших кусков обжаренного белого хлеба и чашечки кофе. На обед нам приносили большую тарелку, полную отваренного на воде и остывшего риса, который можно было есть сколько хочешь, два кусочка вкусной, но сильно проперченной рыбы (несколько раз была баранина) в соусе, для ею приготовления, видимо, использовалось растительное масло, небольшую тарелочку с сильно наперченными овощами и еще маленькую тарелочку жидкого горохового пюре. Мои соседи по столу все клали на тарелку руками, хорошо перемешивали и пальцами отправляли в рот. Мноше европейцы, подолгу жившие в Индии, делали то же самое, и с успехом. Я все же пользовался ложкой и везде возил ее с собой, так как в поездах и небольших придорожных харчевнях ложек нет. Во всяком случае, в Бенгалии пальцами берут пищу почти все — начиная с рикш и кончая широко известными поэтами и уважаемыми профессорами, и мне не кажется, что в этой привычке есть что-то нехорошее. Скорее наоборот — мне стало даже казаться, что я единственный валяю дурака и не делаю так, как хотел бы делать еще в детстве.

Находясь вне Шантиникетона, я часто не получал и ту небольшую ежедневную порцию, которой меня угощал повар гостиницы «Пурбо полли» — отец то ли одиннадцати, то ли тринадцати детей (сколько их было на самом деле — никто из служащих не мог точно сказать). Большие и маленькие, они бегали по двору и саду, залезали на гуаву прямо у моего окна и собирали плоды до того, как те успевали созреть, а ночью спали, тесно прижавшись друг к другу, на глиняном полу комнаты рядом с кухней.

Ужин в Шантиникетоне — точное повторение обеда. Моим друзьям, с которыми я вместе жил, не казалось, что пища чересчур однообразна. Посетив многие семьи, я убедился, что даже состоятельные люди к пище и ее вкусовым качествам относятся без излишнего почитания, за исключением, конечно, дней праздников и приема гостей. Может быть, поэтому среди них так мало тучных. Когда я уезжал, на прощальный обед или ужин меня пригласили шесть семей. Измученный жарой, я смог пойти только в три места, и везде угощение было королевским — более десяти очень вкусных, мало наперченных блюд (эти люди были моими друзьями и знали, чего я избегаю) в индийском и европейском вкусе.

Опасаясь, что для моего организма количество перца в столовой гостиницы может оказаться опасным (я был единственным европейцем, который смог выдержать этот рацион питания до конца), я старался несколько разнообразить свое меню и ужин нередко готовил сам: кипятил чай, молоко, варил горох, макароны. Мог купить помидоры, огурцы, лимоны, белый хлеб, мед, масло, сыр, но сметаны, творога, колбасы или копченостей в продаже не было. Но, будучи ленивым по природе, электроплитку не перегружал, и мой ужин обычно состоял из молока или чая с хлебом или печеньем. Молоко мне приносили трое детишек, всегда ждавших от меня сладостей.

Каждый день я покупал фрукты. Делал я это тайком, нес в гостиницу, чтобы служители гостиницы не заметили, как расточительно я живу. Я не шучу. Фрукты в Шантиникетоне очень дороги, их мало выращивают. Представьте: поселок, в котором вместе с учащимися и студентами живет не менее трех-четырех тысяч человек и где всегда бывают посетители, фруктами обеспечивают всего два розничных торговца. Утром на коляске велорикши они откуда-то привозят бананы, апельсины, мандарины, кокосовые орехи, манго или что-нибудь другое в зависимости от сезона, сгружают на площадь в два квадратных метра и полдня торгуют. К вечеру торговцы пополняют свои запасы, но никогда на платформе не видно более десятка бананов и че-четырех-пяти килограммов апельсинов или манго. Иногда пишут, что фрукты в Индии дешевые. Да, но с точки зрения зарплаты советского человека, будь то в Индии или на родине. В 1979 году в Калькутте (а там жизнь дешевле, чем в ряде других крупных городов) в самый сезон килограмм манго стоил не меньше двух рупий. За эти же деньги можно было купить 8—10 средних бананов, 4–5 апельсинов. А две рупии тогда была дневная зарплата многих десятков миллионов трудящихся, нередко являвшихся единственными кормильцами больших семей. Заработок в 5–6 рупий в день для большинства не организованных в профсоюзы сельских и городских тружеников считался хорошим. Рассудите сами: могли ли они покупать фрукты?

Между тем фрукты, особенно бананы и сок кокосовых орехов, — лучшее средство против различных неинфекционных заболеваний желудка и кишечного тракта. Меня инструктировали, что фрукты в Индии, если их не варят, должны двадцать минут вымачиваться в растворе красного дезинфицирующего мыла, а потом ошпариваться кипятком. Я часто себя обманывал тем, что фрукты мыл перед очисткой и потом промывал под краном. Иначе и нельзя было действовать, так как во время путешествий достать кипяченую воду почти невозможно. А часто обходился вообще без всякой дезинфекции, угощая себя бананами, мандаринами (в Индии они крупные и необычайно вкусные), апельсинами или плодами манго. Неописуемо вкусны виноград Южной Индии и лечо — небольшие плоды, похожие на клубнику.

Мой рассказ переходите русло слишком личных ощущений. Но невозможно не сообщить то, что, находясь в Шантиникетоне, я работал при свете керосиновой лампы и двух свечей (лампу дал университет, свечи покупал сам), так как в штате Западная Бенгалия остро не хватает электричества. Кроме того, что мы уже отвыкли читать и писать при таком освещении, было еще и другое неудобство — через окна, которые вообще не имеют стекол, а только ставни, на свет слетается множество насекомых. Москиты — примерно такие, как наши комары, только намного резвее. Они нападают без жужжания и люто кусают. Хочешь не хочешь, но приходилось применять против насекомых окуривание, которое хотя и помогало, но одновременно вызывало головную боль.

Вечером я забирался в жесткую постель под противомоскитную сетку. Когда не было тока, а иногда он отсутствовал по 15–18 часов в сутки, и не гудел вентилятор, становилось жарко, как в финской бане. Через небольшие промежутки времени надо было бежать к ведру с полуостывшей водой (летом в душе бывает только горячая вода, так как бак находится на крыше) и обливаться, чтобы хоть чуточку поспать. Когда со второй половины апреля началась сильная жара, даже при включенном вентиляторе у стола приходилось сидеть без рубашки, а ночью через каждые часа два вставать и лезть под душ или даже спать под влажной простыней.

И еще одна беда, связанная с нехваткой электричества. Работающий вентилятор поглощает посторонние шумы. Когда же пропадает ток и вентилятор не работает, то становятся слышны стук барабанов в деревне, звуки радио, визг собак. Пение птиц и лай собак не очень мешают, но зато голоса людей подобны уколам длинных и острых игл. А их много. Красивыми, тихими вечерами люди обычно собираются группами, болтают и громко смеются до полуночи и позднее.

Электростанции не могут произвести нужного количества электроэнергии и в других частях Индии, но нигде эта проблема не стоит так остро, как в Бенгалии. В Калькутте часто не бывает электричества в течение многих часов подряд. Это значит, что останавливаются машины на заводах и фабриках, трамваи, везде перестают гудеть вентиляторы, в том числе и в больницах. Часто приходилось бывать в центре Калькутты около семи вечера, когда вдруг город погружался в темноту. Странная и жутковатая картина. Постепенно правительство штата начало в какой-то мере регулировать, какие объекты и районы и в какое время должны поочередно отключаться от сети. Владельцы многих больших магазинов, гостиниц и кинотеатров приобрели генераторы. Они появились и в крупнейших концертных залах, где обычно действуют кондиционеры.

Чтобы иностранец смог прожить в Шантиникетоне полгода и не скучать, он не должен праздно проводить время, иначе «Обитель покоя» может быстро надоесть. Тагор туда перебрался, чтобы в городе ему не мешали работать. В Шантиникетоне проводятся концерты, выставки и публичные лекции, но не каждый день и даже не каждую неделю. В Болпуре есть два кинотеатра, но там часто показывают те же кассовые кинофильмы на хинди, что обычно мы смотрим дублированными в Советском Союзе, с супергероями из среды сытых и богатых, красивыми песнями и танцами, романтической любовью и счастливым концом. Когда в Болпуре проводился фестиваль реалистических фильмов выдающегося бенгальского кинорежиссера Ритика, кинотеатр отнюдь не ломился от публики. Индиец, должно быть, не может жить без сказок.

В сказку может превратиться и действительно великое искусство. Попробуйте представить полный запахов поздний вечер 15 апреля. Первый день индийского Нового года. Поздно… Уже затихли и шантиникетонские собаки, под звездным небом в исполнении выдающихся музыкантов начинается концерт классической индийской музыки. Вы, так же как и другие, в окружении громкоговорителей сидите на брезентовом покрывале в восточной позе, слушаете, как ночную тишину наполняет музыкальная дробь ударных инструментов, импровизирует певец — поет без слов, используя все возможности своего голоса, тональные и интонационные. Воистину классическая индийская музыка, так же как и вся культура, намного ближе к природе, чем наша. Не зря в Индии таким успехом пользуются концерты под открытым небом, особенно поздно ночью, когда человек больше всего чувствует себя наедине с природой.

Иногда казалось, что моя жизнь становится однообразной, тяжелой и неинтересной, а ежедневные жареные яйца и рис с рыбой не самой лучшей и подходящей для меня пищей. Мой керосиновый фонарь давал слабый свет, свечи гасли на сквозняке (а без сквозняка в такой жаре жить невозможно), туалет через окно посещала большая крыса, которая меня не боялась и часто попадалась под ноги, когда я в темноте шел обливаться водой. Временами от москитов совсем не было спасения. Несмотря на то что друзей было немало, порой чувствовал себя одиноким и искал выход в чтении и работе. Но вскоре я убедился, что мои трудности — это мелочи и они преходящи по сравнению с повседневной жизнью большинства жителей Индии.

Из гостиницы, в которой я жил, было видно, например, как каждое утро к куче золы рядом со столовой прибегали четырех-, семи-, десятилетние, очень бедно одетые девочки и с огромным энтузиазмом, как будто надеясь найти золотые монеты, искали несгоревшие кусочки угля, чтобы разжечь ими печки в своих хижинах. В комнате не было урны. Все, что мне не нужно, бросал в ведро. Сначала думал: «Куда все это девает уборщик, который приходит убирать комнату?» Оказывается, все очень просто — содержимое ведра высыпалось на землю под балконом. Дети бедняков собирали бумажки для растопки печки, корки бананов съедали ослы. Куда-то девался и остальной мусор. Уборщик моей комнаты каждый раз проверял ведро с отбросами, нет ли там пустой бутылочки, коробочки или еще какой-нибудь вещи, которая может оказаться полезной. И как много усилий он прилагал, чтобы одной спичкой зажечь несколько фонарей!

Пессимизм несвойствен индийцам. Скорее наоборот, так и кажется, что в Шантиникетоне все громко поют — поют рикши, ожидая клиентов, поют молодые парни, сидя на крыше или гуляя по улице, поют женщины, подметая дорожки, поет повар, готовя обед, поют дети, лазая по деревьям. Не раз приходилось слышать, как радостно распевают бездомные Калькутты.

Шантиникетонские торжества, учрежденные Тагором, — незабываемое зрелище, особенно ежегодный праздник основания школы. Празднование начинается 22 декабря и продолжается несколько дней. Трогательны шествие учащихся и студентов с песнями Тагора вокруг учебных помещений, общая молитва на том месте, где отец поэта построил первое здание в Шантиникетоне, волнующий концерт. Я направился на него за полчаса до начала, но близко к певцам и музыкантам подойти уже не мог. Но это не беда, так как микрофоны и усилители в Шантиникетоне работают великолепно. Индийского производства! Этот концерт был самым большим и ярким из всех услышанных мною в «Обители покоя». Очень популярные в Бенгалии песни Тагора на этот раз исполнял смешанный хор, но в один голос, как это принято в Индии. Между песнями — чтение текстов упанишад на санскрите, приветственная речь вице-канцлера. Как всегда, но на этот раз особенно, мое восхищение вызвали индийские струнные инструменты, особенно вина. Когда на вине играет большой мастер, кажется, что со звуками музыки в душу вливаются голос вечной вселенной, восторг и отчаяние человечества. Вибрирующая интонация, столь характерная для индийских песен и инструментальной музыки, словно воспроизводит ритмы, в которых свой свет на землю изливают звезды, реки несут воды в моря и океаны…

25 декабря проходило второе мероприятие праздника, которое называют «Convocation». По сути, это было подведением итогов учебного года в Вишвабхарати: выступили вице-канцлер, руководители обеих начальных школ, затем вручали дипломы почетных докторов университета. В Шантиникетоне во всех торжественных празднествах соблюдается индийская традиция, согласно которой помимо докладчика и выступающих еще должен быть Председатель мероприятия и Главный гость. Председатель не объявляет выступающих и не руководит мероприятием, но он имеет право на заключительную речь. Главный гость только сидит в почетном кресле. (Так же было и тогда, когда в Вишвабхарати и Северобенгальском университете я выступил с небольшим циклом лекций о Тагоре. Роль Председателя в обоих случаях выполняли, к большой чести для меня, вице-канцлеры университетов.)

Одним из двоих, кто получил диплом Почетного доктора, был Шоттоджит Рай (таким дипломом до этого была награждена и латышская народная поэтесса Мирдза Кемпе). Этого атлетического вида великана (почему-то у нас известного под именем Сатьяджита Рея), сидевшего в почетном кресле со спокойствием каменной скульптуры, считают вторым величайшим бенгальцем после Тагора. Кроме создания чудесных реалистических и романтических фильмов на бенгальском языке и на хинди, для которых сам Ш. Рай пишет музыку, он является автором широко признанных книг для детей. Затем вручали документы всем диссертантам этого года и выпускникам университета: юноши и девушки шли друг за другом в красивых желтоватых бенгальских национальных одеждах, чтобы получить диплом из рук вице-канцлера. Девушкам на лоб наносили красный почетный знак, а тогдашний премьер-министр Морарджи Десаи вручал зеленую ветвь и прикладывал руки к груди в ритуальном приветствии.

Высказав мысль о том, что современная система образования в Индии — по существу, копия иностранной и должна быть заменена на новую, а индийцам следует вернуться к наследию Ганди и Тагора, чтобы осуществить то, что было ими задумано, премьер закончил свое обращение словами: «Мы должны помочь миру освободить все человечество».

Немного таких событий, ситуаций, которые я хотел бы вновь пережить в Индии, но этот праздник — несомненно. Но не для того, чтобы посмотреть торжественные мероприятия, хотя они были хорошо организованы и красочны, а для того, чтобы быть участником так называемого внешнего праздника. Я бродил по обширной ярмарке, раскинувшейся рядом со зданием управления, и разглядывал прибывших в Шантиникетон со всей Бенгалии музыкантов, певцов, чтецов, заклинателей змей, факиров и акробатов. Это шествие — прекрасная традиция, введенная поэтом. Я слушал чарующие звуки музыки. Наиболее излюбленным инструментом ансамблей мусульманских музыкантов является народный инструмент, напоминающий самодельную скрипку. Индуисты ошеломляют слушателя чистыми и словно льющимися звуками небольших, похожих на трубы инструментов. Временами мелодию импровизируют — создается впечатление, будто один музыкант так увлекается, что никак не может прервать игру, чтобы дать возможность включиться другому.

Порой монотонными казались религиозные и дидактические выступления чтецов, рассказывавших истории из жизни раджей, святых и мудрецов. Молодой, обнаженный до пояса брахман в сопровождении оркестра говорил о конце света, который может произойти, если люди не будут обращаться к богу. Это благочестивое выступление внимательно слушали пожилые люди, сидевшие рядом со мной. Затем выступил укротитель змей: он танцевал на сцене, вынимая кобр одну за другой из корзин и сопровождал свое выступление стихами, произносимыми речитативом. Захватывающими были выступления акробатов: кувырки, сальто, хождение на руках, пирамиды, проползание без помощи рук через обручи такого маленького диаметра, что казалось, через них и голова еле-еле пролезет, и, наконец, борьба, стрельба в мишень из лука.

Однако вершиной бенгальского народного искусства, несомненно, являются барабанщики, певцы-баулы и народный театр — джатра. Если бы мне надо было назвать вещь, наиболее характерную для Индии, я бы упомянул удлиненные, средней величины барабаны — самые характерные музыкальные инструменты Индии. Слушать и смотреть концерт индийских народных барабанщиков — это удовольствие, которое нельзя ни пересказать, ни забыть. Их барабаны, большие и маленькие, круглые и цилиндрические, всегда подвешены на шее так, чтобы барабанщик мог одновременно вытанцовывать ритм. Он носится по сцене, словно тропический ураган, и извивается, словно змея, выражая этим свои радости и горести наподобие наших лучших мимов, выбивая ритм пальцами, как ксилофонист своими палочками. Первый раз я видел, на что способен оркестр из одних барабанов. Вся Индия полна ими. Барабаны в окрестных с Шантиникетоном деревнях бьют чуть ли не через день, отмечая какое-нибудь торжественное событие. Многие тысячи людей по всей стране образуют касту барабанщиков и тысячелетиями главным образом этим ремеслом зарабатывают пропитание. Неудивительно, что лучшие из них достигли выдающегося мастерства.

Из произведений Тагора и других бенгальских писателей я знал, что в Бенгалии живут своеобразные народные певцы-баулы. С одним из них я познакомился поближе, когда впервые ехал в Болпур. В вагон вошел одетый в алую, длинную, похожую на платье одежду человек с однострунным инструментом — эктарой — в одной руке, маленьким барабанчиком — в другой и бубенчиками на лодыжке для поддержания ритма и стал петь. Я был неописуемо взволнован — казалось, что слушаю большую знаменитость. Стесняясь, дал баулу полрупии, больше монет у меня не оказалось, и, не заметив, что другие пассажиры дают в пять, даже десять раз меньше, извинился перед ним, что вынужден так низко оценить его искусство. Баул сел рядом со мной, и мы стали беседовать. Имя двадцатидвухлетнего черноволосого певца — Дебдаш-баул. Он женат, имеет ребенка. Становясь баулом, индуист теряет свою касту, ранее существовавшие связи с обществом и называет себя именем, в которое входит обозначение даш («слуга, раб»), и тем самым как бы обрекает себя на служение богу. Но в жизни баулы более свободны от религиозных предрассудков, чем индуисты и мусульмане.

Дебдаш-баул признает только две касты — мужчин и женщин, носит вокруг шеи совсем простое украшение, зарабатывает в день 4–5 рупий. У него был домик, но он его продал, теперь снимает комнату в Болпуре и платит за нее 13 рупий в месяц, ест только один раз в день, так как на двухразовое питание денег не хватает. Пел он по калькуттскому радио, учит пению трех студентов Вишвабхарати. Окончил восемь классов, но даже по-бенгальски пишет не особенно грамотно, несмотря на то что был вторым учеником в классе. Молодой человек немного читает и по-английски, но с трудом может сказать несколько слов. О географии, а значит, и о Европе у него весьма смутные представления. Все эти сведения о себе баул мне, конечно, не сообщил во время первого знакомства. Он меня посетил в Шантиникетоне уже через некоторое время после того, как я туда прибыл, попросил денег для приобретения дешевого одеяла, которым можно укрыть плечи в зимнюю прохладу, и пригласил в гости. Через некоторое время я пошел к нему с двумя американцами, с которыми вместе столовался в «гест-хаузе». Мы познакомились с женой Дебдаша, сынишкой, посетили кладбище баулов. Я впервые увидел, в какой бедности могут жить люди. Комната — глинобитная лачуга, но полупустая, так как у баулов имущества нет. Две тонкие свернутые тростниковые циновки (естественно, не на кровати, а на глиняном полу), кое-что из одежды, маленькая угольная печурка, несколько глиняных чашек и мисок, два чугунных и алюминиевых горшочка, изображение Кришны на стене, какая-то мелочь — и это все.

Сколько таких людей в Индии! А есть еще миллионы беднее! Баул хотя и мало, но все-таки каждый день что-то зарабатывает. Быть может, у него есть и немного рупий, припрятанных на черный день, когда он заболеет и не сможет петь.

— Что будет делать ваш сын? — спросил я баула.

— Будет баулом, — был ответ.

— А если у него не будет голоса? — поинтересовался я.

— Будет — заверил меня баул.

Это «будет» было сказано с большой убедительностью. Может быть, действительно все бенгальцы могут петь, если только немного этому поучиться? Или, быть может, у ребенка баула нет другого выхода, как только петь? И чем же другим он может заработать на жизнь в условиях, когда не хватает работы как в деревне, так и в городе, хотя плата за его искусство мизерная. Жизнь певца трудна — каждый день надо петь в поездах, автобусах (к тому же надо купить билет на проезд). Почти в каждой бенгальской деревне живет по меньшей мере две семьи баулов, поэтому им приходится выдерживать немалую конкуренцию, особенно во время религиозных праздников, когда собирается наибольшее количество людей. Баулы дружелюбны и готовы помочь друг другу. Они проводят свои профессиональные встречи, на которых поют всю ночь.

Кажется, за годы, прошедшие со дня смерти Тагора, изменилась и психология баулов. Хотя они еще и поют о любви к богу, как и раньше, признают только один праздник в году — день Радхи и Кришны в марте, но вряд ли стоят вне общественно-политической борьбы. Дебдаш-баул, прибыв ко мне в гостевой дом «Пурбо-полли», разговаривал со служителями о политике так же живо, как и другие.

Тагор когда-то писал: «Те, кто читал мои сочинения, знают, что во многих из них я выразил свое уважение к песням баулов. Я часто встречался и беседовал с баулами, когда находился в Шилайде. Во многих песнях я сознательно использовал характерную для баулов мелодию. История нашей страны передала нам традицию единения и синтеза с помощью глубинной истины человека, а не под давлением необходимости. В литературе баулов и их учении я вижу воплощение этой традиции — она принадлежит как индусам, так и мусульманам». Поэта восхищало и то, что баулы относительно свободны, не признают никаких социальных норм и каст. Поэтому общество всегда считало их отверженными. (Баул значит «безумец»).

Во время шантиникетонеких праздников баулы часто держались вместе с мусульманскими народными певцами, жили в палатках отдельно от других участников ярмарки. Дебдаш-баул застудил горло и не пел на заключительном концерте, когда выступали почти все лучшие баулы Бенгалии. Казалось, они были настоящими профессионалами, которые умеют петь и танцевать у микрофона не хуже наших эстрадных певцов. Их выступление было записано для передачи по радио. Может быть, кто-то из них станет в Калькутте знаменитыми преуспевающим, как это недавно произошло с Пурнодашем-баулом.

Баулы теперь поют о многом, в том числе и о шантиникетонской ярмарке. Их исполнению присущи неторопливый ритм, красивые движения под мелодию и пританцовывание. Одновременно другие баулы аккомпанируют на эктарах и барабанах. Иногда пение становится громче, исполнитель как быв экстазе обращается к богу, но через мгновение песня снова возвращается в плавное, как бы философское русло.

Выступления народного театра джатра широко известны только в Бенгалии и Бихаре. Они имеют в культуре восточноиндийских народов то же значение, что и наши народные песни, — их исполнители славят все хорошее, нравственное, благородное, осуждают подавление человеческой личности, ортодоксальность в религии и общественной жизни, бичуют зло. Несмотря на то что наиболее известными персонажами джатр, проповедующих индуистскую мораль, были в основном мифологические цари, их жены, военачальники и их слуги, а также брахманы, народный театр никогда не служил интересам правящих классов и высших каст, а старался показать ум простых людей, их находчивость, честность, самоотверженность, трудолюбие.

У меня не хватило сил и досмотреть после полуночи представления джатр на шантиникетонской ярмарке вместе с тысячами ее посетителей — ведь на следующий день надо было снова садиться за книга. К тому же игра самодеятельных актеров не показалась по-настоящему изысканной. В памяти еще были свежи воспоминания о двух постановках джатр, которые незадолго до этого поздно ночью посмотрел в Шантиникетоне. Актеры там, правда, были из Калькутты, но в целом традиции джатры соблюдались: места для зрителей расположены вокруг небольшой почти четырехугольной сцены, декораций нет, пьеса не делится на действия, поэтому не нужен и занавес.

Напряженность действия поддерживает частая смена актеров — они входят с одной стороны сцены и уходят с другой. Персонажи делятся на положительных и отрицательных. К тому же объектом насмешек могут быть и властители, брахманы, священнослужители и военачальники. Конец пьесы всегда счастливый — добро побеждает зло, влюбленные получают возможность пожениться. В джатрах непременно есть и комические характеры. Комический эффект (правда, это не традиция народных джатр) создает и применение литературного языка (шад-ху-бхаша) в повседневной жизни. Джатры, естественно, не обходятся без песен и танцев.

Спектакли проходили на лугу, над которым подвешено тонкое покрывало, прикрепленное к бамбуковым шестам. Билеты стоят 1–3 рупии, поэтому народу полным-полно. Зрители сидят тесно прижавшись друг к другу, живо реагируя на происходящее. Актеры говорят громко, установлены микрофоны, поэтому зрителям хорошо все слышно.

Первая постановка была посвящена мифологической теме: богиня Мохамайя (Дурга) победила демона уже в начале пьесы и, в дальнейшем многократно появляясь по ходу действия, учила людей, как им жить. Однако сюжет пьесы составляли междоусобные интриги двух раджей. Вторая постановка (ее играла другая труппа) начиналась с юмористических скетчей из повседневной жизни бенгальцев. Затем следовала основная часть пьесы, в которой среди раджей, их министров и военачальников появлялись певец и барабанщик, выделяющиеся своим умом. Когда певец начинал петь и барабанщик играть, перед ними открывались все двери и легко решались проблемы. Знакомая тема в нашем фольклоре!

Художественный уровень обоих постановок джатр, по-моему, высок. Актеры не только великолепно пели и танцевали, но и были выдающимися мастерами гротеска и сатиры. Впервые в жизни я понял, что игра на барабане — это музыка, что он придает мелодии не только ритм, но под руками больших мастеров выражает душевные радости и муки, смятение и отвагу. Конечно, только тогда, когда вместе со звуками барабана по сцене извивается, прыгает, иногда стремительно мечется и сам барабанщик. Жители Шантиникетона говорят, что джатры за последние двадцать лет стали очень популярными. Быстро растут уровень их исполнительского мастерства и идейное воздействие. С помощью джатр распространяются идеи демократизма и человеколюбия. В последнее время появляются джатры с сюжетами, которые не имеют никакой связи с индийской традицией. Может быть, с целью получения прибыли отдельные калькуттские театральные коллективы ставят спектакли по мотивам жизни реальных выдающихся людей, и они широко рекламируются. Несомненно однако, что подобные постановки направляют традиционный театр в ярко выраженное современное и острополитическое русло, независимо от того, как трактуется та или иная историческая личность XX века.

В окрестностях Шантиникетона за время моего пребывания состоялось по меньшей мере десять спектаклей джатр, и все они собирали множество зрителей. Если какую-то джатру передавали по радио, ее с детским интересом всегда старались прослушать от начала до конца все служители «гест-хауза». Даже крикет, во время важнейших матчей которого на самую большую громкость включалось радио в моей гостинице и во всех окружающих домах, не вызывал такого энтузиазма.

Шантиникетонские праздники на самом деле похожи на огромную ярмарку. Длинными рядами выстроены лавки, в которых можно купить все, начиная от самых дешевых пластмассовых подвесок и браслетов, которые в качестве украшения служат бедному люду, и кончая холодильниками, телевизорами и произведениями искусства. Широко представлены изделия мастеров народных промыслов — корзины, посуда, предметы домашнего обихода. Возле них, а также у продавцов дешевых украшений царит самое большое оживление. Торговля происходит с раннего утра, то есть примерно часов с шести, до поздней ночи. Громкой и надоедливой музыкой напоминают о себе устроители различных аттракционов.

Тагор замыслил ярмарку как место встречи крестьян и ремесленников окружающих деревень и районов. Несомненно, в огромной массе людей они и теперь широко представлены. Но нетрудно заметить, что большая часть посетителей относится к обеспеченному меньшинству Индии. Они весь долгий день и вечер ходят по магазинам и павильонам с товарами, которые просто сложены на земле, толкутся вокруг эстрады, на которой беспрерывно проходят концерты народных исполнителей. Что бы ни устраивалось, главными потребителями являются они!

Сельскохозяйственный рабочий, зарплата которого в 1978 году была 2–3 рупии в день, не пойдет в закусочную, так как довольно большой, поджаренный на растительном масле, сильно наперченный блин с овощами стоит 2 рупии. Не пойдет неграмотный сельскохозяйственный рабочий и в построенные на ярмарке павильоны политических партий. Самый большой из них принадлежал шовинистическо-индуистской РСС.

Над обширным бамбуковым строением большая надпись: «Обновление мира путем укрепления характера». Вдоль стен лозунга: «Один язык, одно государство, один правитель», «Прошлое поможет создать наше будущее». Кажется, кому может повредить укрепление характера? Но, по мысли идеологов РСС, индиец может себя совершенствовать, только усваивая древние индуистские традиции. Под лозунгом об укреплении характера понимается религиозно-шовинистическое воспитание. Не знаю, что бы произошло, если бы рядом с этим центром пропаганды всемогущества индуизма были построены павильоны других религий — буддистов, мусульман, христиан, — ведь каждый из ортодоксальных приверженцев этих религий столь же высокого мнения о своем учении.

Обширный и хорошо посещаемый павильон на ярмарке принадлежал прогрессивному книгоиздательству «Мониша». В нем можно было приобрести хорошие книги индийских и советских авторов, работы классиков марксизма-ленинизма. Свои киоски имели и Коммунистическая партия Индии (марксистская), а также еще две левые партии — Революционно-социалистическая партия и Социалистический центр единства. Это официальные названия партий. Не знаю, как в них могут ориентироваться неграмотные и полуграмотные индийцы, хотя эмблем и лозунгов этих партий на стенах домов и заборов предостаточно. Большими портретами К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина и Мао Цзэдуна внимание зрителей привлекал павильон «Бирбхумского (это район, в котором находится Шантиникетон. — В.И.) комитета эмансипации женщин». Ничто в этом павильоне не указывало на то, что его владельцы занимаются борьбой за освобождение женщин, но маоистская и другая подобного рода литература там выставлялась открыто и навязчиво.

Все же я должен сказать, что все левые, с которыми я встречался в разных концах Индии, хотя и удивлялись моей сдержанности в оценке политической ситуации в Индии, ко мне как гражданину Советского Союза относились с большим и неподдельным вниманием и уважением. При этом надо иметь в виду, что некоторые партии, к которым они принадлежали (например, Революционно-социалистическая партия), высказывали тогда критические замечания об отдельных аспектах внутренней и внешней политики нашей страны. Присутствие различных политических организаций на ярмарке все же никогда не выливалось в митингование. Очевидно, это было запрещено в соответствии с воззрениями Тагора, который считал, что Шантиникетон должен находиться в стороне от политической борьбы.

Можно сомневаться в том, насколько популярны у бедняков эти ярмарки, хотя я своими глазами видел, как по всем дорогам группами и поодиночке шли к «Обители покоя» босоногие посетители. Но вечером 24 декабря вряд ли кто из жителей обширной округи оставался дома, если только был способен двигаться. Такого фейерверка — богатого красками, полного интересными выдумками — я не мог до этого момента и представить. Почти 45 минут в небо взмывали разноцветные ракеты, которые или разрывались с большим грохотом на мелкие огни, или, медленно угасая, тихо падали на землю. Они выстреливались то медленно одна за другой, то быстро, как из пулемета, то залпами. Яркие ракеты были только одной составной частью фейерверка. Он начался тем, что в небо поднялись два шара, к которым были подвешены большие пылающие лестницы. Потом друг за другом загорались как будто увешанные большими бенгальскими огнями искусственные деревья различной формы, начался огненный бой, деревья обстреливали друг друга разноцветными искрами с расстояния не менее десяти метров. Потом запылали стены огня, начали вертеться огромные огненные колеса, низвергаться пылающий огнепад высотой по меньшей мере с двухэтажный дом и шириной метров тридцать.

Когда эта неописуемая восточная феерия и канонада закончилась и сотни тысяч людей стали расходиться, открылась огражденная площадка, где находилось армейское подразделение пиротехников. Волшебники, устроившие такое представление, какое даже во сне представить нельзя, превратились в простых смертных, одетых в форму цвета хаки. Так сгорает любое показное величие! «Сгорело» и много средств, за счет которых можно было бы лишний раз накормить миллионы отощавших детишек с тонкими ручками и ножками, вздувшимися животами. Но людям надо еще и нечто большее, чем горсть риса и кусок материи вокруг тела, чтобы было, что вспомнить и о чем мечтать. На строительство храмов и благоустройство святых мест, удовлетворение прихотей богачей, рекламирование дорогих товаров растрачивается очень много средств. Почему же память великого человека нельзя раз в году отметить фейерверком, который не забудется всю жизнь!

Тагор придавал чрезвычайно большое значение эмоциям в жизни человека, но вряд ли он мог представить, что когда-нибудь выборы совета студентов его университета будут проходить с таким же накалом страстей, как и выборы Всеиндийского парламента. Студенческое руководство Вишвабхарати и каждого факультета выбирается путем тайного голосования. Формально те студенты, которые претендуют на должности в советах, не представляют политические партии, но на самом деле каждый из них симпатизирует одной из них, поэтому в предвыборной агитации этот факт не менее важен, чем способности соответствующего кандидата и его чисто человеческие качества. Накануне выборов именами кандидатов и призывами голосовать за них расписаны все стены. После шумной агитации, перерегистрации кандидатов и повторного голосования студенческий совет в конце 1978 года был переизбран. Его президентом с перевесом в три голоса стал кандидат, который поддерживал Индийский национальный конгресс (И), а большинство совета даже в таком учебном заведении, как Вишвабхарати, в котором учатся в основном дети обеспеченных родителей, завоевали «левые».

Очень скоро пришлось убедиться в том, какую власть имеет ассоциация студентов, выборы руководящих членов которой по меньшей мере недели на две выбили университет из привычного ритма работы. Я помню, как в январе 1979 года началась забастовка. Ее непосредственная причина — повышение цен в студенческих столовых Вишвабхарати. Кормить за 85 рупий в месяц, как объясняло студентам руководство Вишвабхарати, столовым в убыток. Стоимость питания была увеличена до 120 рупий. Студенты старались доказать, что и за 85 рупий можно вполне прилично кормить учащихся, если бы продукты не уплывали на сторону. Может быть, действительно 120 рупий в месяц многовато. Могу сказать только, что, питаясь в другой столовой за сумму, в три раза большую, я получал очень скромную еду. Руководство университета заявило студентам: «Вы недовольны работой столовой? Мы тоже. Возьмите контроль над ней в свои руки, как это было во времена Тагора». Студенты не согласились и выдвинули встречный аргумент: «Хорошо. Тогда пусть преподаватели, которые живут в хороших домах и едят то, что им нравится, присоединятся к студенческому столу, как это было на начальном этапе существования школы Тагора».

В конце 1978 года ассоциация студентов Вишвабхарати выдвинула ультиматум руководству университета: если не будут. выполнены договоренности, достигнутые во время сентябрьской забастовки того же года, занятия будут прерваны. Руководство университета, естественно, не спешило вникать в условия, выдвинутые студентами, и в тот день, когда должны были начаться экзамены, аудитории оказались пустыми.

Через несколько дней после начала «дополнительных каникул» (меня они, к счастью, не коснулись, так как работники библиотек не бастовали) студенты любезно дали мне список требований бастующих. Он занимал шесть больших, красиво отпечатанных и технически безукоризненно размноженных листов. Требования были написаны на английском, в хорошем юридическом стиле. Первое, что мне бросилось в глаза, — среди множества пунктов и подпунктов не было ни одного, который свидетельствовал бы о том, что студенты обязуются сделать что-либо в пользу своего университета, они только требовали, требовали, требовали: срочно начать строительство научной библиотеки; немедленно сделать звуконепроницаемыми помещения, в которых происходят музыкальные занятия; расширить мастерские факультета искусств; в кратчайший срок начать строительство общежития для научных работников; организовать регулярное автобусное сообщение между Шантиникетоном и станцией Болпур (расстояние два с половиной километра); увеличить количество принимаемых студентов; понизить требования на экзаменах и расширить участие студентов в тех или других органах университета.

Особый интерес у меня, конечно, вызвали пожелания студентов по улучшению работы столовой, так как они были по-восточному изысканными: в каждой столовой должен быть выбор не менее чем пяти блюд и пяти закусок из четырех систем приготовления пищи — бенгальской, южноиндийской, североиндийской и китайской. Таким образом, получалось сорок названий! (Хотел бы я дожить до той поры, когда на завтрак, обед и ужин были бы на выбор хотя бы два блюда!) Список требований, адресованный вице-канцлеру, кончался следующими словами: «Мы требуем немедленного решения проблемы столовой. Надеемся, что вы и ваша администрация будете разумными и постараетесь избежать конфронтации».

Среди руководства студенческой ассоциации не нашлось людей, которые могли бы сказать: «Будем требовать, но в меру, будем и сами что-то делать». А в распоряжении вице-канцлера Вишвабхарати Шуроджита Шинхо, человека весьма уравновешенного и авторитетного, конечно, не было ни лишних 10 миллионов рупий, ни какой-то другой возможности избежать «конфронтацию». Молодые, хорошо одетые люди группами и по одному ходили по Шантиникетону с утра до вечера, собирались у административного здания, у библиотеки, на главном «проспекте», который ведет из Болпура в сторону реки Копай, и у почтового отделения «Обители покоя». В ответ на угрозу руководства университета закрыть его до тех времен, пока студенты не решат возобновить занятия, начиная с 15 января группа студентов на неопределенное время объявила голодовку. Не знаю, как они голодали, но и этот шаг не дал ожидаемых результатов, так как немедленно вышел приказ администрации, которым Вишвабхарати был объявлен закрытым на неопределенное время, и студентам было велено покинуть общежития.

После этого шага руководства стачка приняла качественно новый характер. Общежития никто не покинул, и начались демонстрации. Студенты применили так называемую тактику гхерао, которая, по сути, является арестом руководства. В административном здании на заседание собралось все руководство университета и его основных подразделений — всего около двадцати пяти человек. Их окружили студенты и пригрозили не выпускать до тех пор, пока не будут исполнены все требования. Когда самые уважаемые люди Вишвабхарати были задержаны в зале заседаний более полутора суток (еду им приносили, и студенты даже развлекали своих преподавателей концертами), вице-канцлер вызвал полицию. Прибыло несколько машин с вооруженными людьми, которые легко бы справились с участниками гхерао, занявшими вестибюль второго этажа административного здания (чиновники с первого этажа все время могли работать нормально). Но полицейские к заключенным профессорам и доцентам не добрались, так как студенты — юноши и девушки легли прямо на землю вокруг административного здания и не пропускали полицию к зданию. Простояв несколько часов, машины стражей закона и порядка убыли восвояси, а арест продолжался почти трое суток, до того времени, пока «орган власти» — так называли свой окруженный объект бастующие — согласился возобновить переговоры.

Было крайне грустно смотреть, как несколько сотен хорошо одетых молодых людей, выкрикивая хором лозунг «Inquilab Zindabad» («Да здравствует революция!»), бывший популярным во время борьбы за свободу, 19 января в два часа тридцать минут ночи мимо моих окон направились к красивой вилле вице-канцлера, окружили ее и кричали не менее часа. Я вышел на улицу. Ко мне подошло несколько человек. Из разговора с ними я узнал, что юноши будут бастовать и собираться на демонстрации до тех пор, пока не добьются своею. Спросил, не кажется ли им, что главная задача студентов все же самим учиться, а не учить своих профессоров. Они вежливо ответили что в демократическом государстве может быть и наоборот.

Какой контраст между забастовкой в Вишвабхарати и демонстрациями трудящихся в Калькутте! Однажды мне пришлось в поезде ехать в этот большой город. Сел, как обычно, в вагон второго класса и был удивлен, что вместо пестрой публики увидел различного возраста, очень бедно одетых мужчин с маленькими котомками. Оказавшись среди этих людей, я захотел побеседовать с ними. Не удалось. Обычно бенгальцы очень охотно разговаривали со мной. С трудом и не сразу я узнал, что мои спутники — сельскохозяйственные рабочие и бедные крестьяне, едущие в Калькутту, чтобы участвовать в демонстрации по призыву руководства Коммунистической партии (марксистской) штата Западная Бенгалия. Многие из них, может быть, впервые ехали на поезде. Большинство, вероятно, никогда раньше не были в Калькутте. Мы вместе сошли на станции Шеалда.

Из всех вагонов к месту встречи спешили такие же люди. Несколько человек, одетых получше (очевидно, представители сельской интеллигенции, которая играет большую роль в политической и общественной жизни Индии), начали организовывать митинг. К бамбуковым палкам, которые у многих были с собой, люди начали прикреплять лозунги, коряво написанные на изношенной, побелевшей, даже надорванной красной материи. Образовалась колонна из нескольких сотен людей. Шум огромного города заглушал выкрики демонстрантов, но небольшие, потрепанные транспаранты, которые в эти часы несли люди труда в своих мозолистых руках со всех сторон на площадь Майдан в центре Калькутты, где состоялась мощная демонстрация, нельзя было не заметить. Вторую подобную демонстрацию я видел однажды в Тривандраме, столице другого «красного» штата — Кералы, где по главным улицам извивалась длинная колонна «неприкасаемых» с требованием восстановить их человеческие права во всех областях жизни.

Забастовки в Шантиникетоне, конечно, что-то совсем противоречащее мечте Тагора — создать учебное заведение, в котором студенты, преподаватели и работники жили бы в согласии, чтобы им была присуща общность взглядов и интересов. Несомненно, что подобные выступления отражаются и на без того невысокой дисциплине студентов. Уже не говоря о том, что мало кто из них посещает обязательную утреннюю молитву памяти поэта до начала занятий и проходящие каждую среду в шантиникетонском храме богослужения. Часто малолюдны лекции и семинарские занятия, хотя плата за обучение небольшая, а за каждую переэкзаменовку надо платить 25 рупий (хорошее нововведение: те, кто не хочет хорошо учиться, платят за свою лень).

Не знаю, приведет ли меня жизнь еще раз в Шантиникетон, но после проведенных там месяцев судьба взлелеянного Тагором детища всегда будет меня заботить.