Муж

Глава 11. Сейшелы

Богатым быть хорошо. Даже очень. Однако чрезмерное богатство сжимает мир вокруг тебя до значительно меньших размеров. Пока возможности ограничены, воображение рисует и рисует бесконечные красоты и приключения за пределами досягаемого, но как только эти пределы растворяются, ты внезапно осознаёшь, что да, восхищение и удивление там были, но ничего сверхъестественного. Везде те же самые люди, может быть, несколько иные внешне, иначе воспитанные, но те же самые — спешащие на работу по утрам, злящиеся на несправедливость, гоняющиеся за деньгами и мечтающие о свободе, и не подозревающие о том, что последние два желания взаимно исключают друг друга. Путешествуя много и по всему миру, ты вдруг обнаруживаешь, что Земной шар, на самом деле, гораздо меньше, чем ты представлял себе его раньше.

В конце июня Алекс отвозит детей к моим родителям на каникулы и заявляет, что может позволить себе две недели отдыха:

— Выбирай направление! — предлагает, воодушевлённо улыбаясь.

Подумав, я решаю:

— Сейшелы.

Если Испания — это очарование, образ жизни и состояние души, то Сейшелы — рай в чистейшем виде. Наверное, именно с этой поездки я впервые и ощутила «вкус» обеспеченности. Алекс выбрал для нас роскошное место: во-первых, сам отель представлял собой множество вилл с бассейнами, раскинутых в живописном лазурно-пальмовом ландшафте, несколько пляжей, общую территорию для отдыха и развлечений, рестораны. Во-вторых, публика в этом месте оказалась довольно специфической — отсеянной долларом через растр очень мелкого калибра, куда могли просочиться исключительно фигуры со счетами от шести нолей. В защиту Алекса могу сказать только то, что критерий выбора у него всегда один — комфорт и эстетика жилища.

Почти одновременно с нами в фойе администрации закатывается пара: стройная знойная брюнетка и высокий шатен. Оба в солнечных очках: он от Ray Ban, она в больших черепашьих Christian Dior. Она снимает очки, закусив дужку безупречно ровными белыми зубами, и в выражении её лица обнаруживается такое высокомерие и скука, что весь мир начинает казаться лишённым какого-либо смысла.

Брюнетка производит впечатление целиком и в деталях: на фоне светло-серого дорожного комбинезона из текучей, слега блестящей ткани, полностью закрывающей её ноги, грудь, плечи и руки, но оставляющей в первозданном виде стройную смуглую спину, горят алым пламенем короткий маникюр, губы, браслеты и туфли на самом высоком из возможных каблуке. Шатен отличается, во-первых, ростом, во-вторых, шириной плеч и толщиной мышц, обтянутых тканью его кремовых брюк и белой рубашки.

Портье и швейцары долго носят их чемоданы и сумки (все одного цвета с надписью Louis Vuitton), и я начинаю подозревать эту парочку в переезде в «рай» на всю оставшуюся жизнь. Говорят они по-французски, при этом шатен обращается к брюнетке, называя её Мерседес, с ударением на второе «е».

Несмотря на то, что работник рецепции занята нами, вошедшую пару тут же выбегает встречать некто, очень похожий на работника администрации отеля. Оформляют их быстро, закончив даже раньше нас: наша девушка оказалась медлительной, а Алекс её не подгоняет, терпеливо дожидаясь, пока она разберётся с компьютером и нашими бронями.

Всё то время, пока серебряная богиня находится в одном с нами помещении, я почему-то не свожу глаз со своего супруга — жду его реакции на неё. Однако он ни разу не удостаивает её взглядом, чего нельзя сказать о ней: она смотрит на него. Чаще, чем мне хотелось бы. И, кажется, в упор не видит меня.

Justin Timberlake — Suit &Tie (Oliver Nelson Remix)

Наше жильё — отдельное полупрозрачное бунгало у самого моря, расположенное на удалении от высотного здания отеля, позволяя нам чувствовать себя уединённо, но, в то же время, не так далеко от цивилизации.

Войдя в номер, Алекс первым делом проверяет спальню: завалившись на просторную кровать и, полежав на ней немного, выносит вердикт:

— Пойдёт!

— А тебя не смущает тот факт, что две стены в спальне стеклянные, а гардин нет? — спрашиваю. — Наверняка выбрал этот отель из-за окон!

— Их можно закрыть, я уверен. Нужно только разобраться, как. А этот отель я выбрал потому что, во-первых, рестораны европейской кухни, — перечисляет, загибая пальцы, — во-вторых, вечеринки DUBSTEP, в-третьих, крутая анимация, аквапарк, лучшее обслуживание и смена белья каждый день.

— Да, смена белья — это очень важно.

— Очень. Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Я думаю, нам стоит начать с тестирования кровати, — лукаво косится на меня из-под ресниц.

— А я думаю, прежде всего, нам нужно разобрать вещи. Хорошо, что мы не приволокли уйму чемоданов, как та пара, которая регистрировалась с нами!

— Они не пара.

— Откуда ты знаешь? — тут же напрягаюсь, однако мой вопрос Алекс то ли игнорирует, то ли не слышит.

— Насчёт вещей: их разберёт горничная.

— Надо же, какая я тёмная, — ворчу. — А ты не испытываешь дискомфорт от того, что твои личные вещи будет трогать посторонний человек? Бельё опять же…

— Нет. Дома ведь тоже у нас есть Эстела.

— Ну… Эстела… к ней я уже привыкла.

— Ну вот, горничные — это тоже со временем становится привычно. Иди ко мне!

Схватив за запястье, муж притягивает меня к себе, сладко целует и шёпотом сообщает на ухо:

— Я соскучился!

Этот человек уникален — никто более не способен с такой скоростью погружать другого в состояние невесомости: редкими словами, прикосновениями, поцелуями.

— Алекс!

— А?! — выдыхает и на мгновение останавливается, силясь сосредоточиться.

— Давай душ найдём?

— Ты больше любишь в душе? — сладко тянет, покусывая моё плечо. Когда только успел его оголить?

— Ты прекрасно знаешь, как и что я люблю, — напоминаю

— С тех пор много воды утекло, твои вкусы могли измениться.

— Твои изменились?

— Во всём, что касается тебя — нет.

— Ну, вот и у меня также. Я думаю, нам после дороги нужно освежиться, а потом можно заняться сексом, — объясняю.

— Любовью, — поправляет.

— Какая разница?

— Разница есть.

— Мне без разницы.

Алекс отрывается от моей безбожно разбалованной его губами шеи, и удивлённо поднимает брови:

— Как без разницы?

— Это одно и то же.

— Не одно!

— Ну и в чём разница?

— Ты знаешь.

— Знала бы, не спрашивала.

— Тебе любопытно, как эту разницу вижу я? Скажи прямо!

— Ну, допустим, — сдаюсь, не в силах спрятать улыбку, — тебя не проведёшь!

— Ещё как проведёшь, особенно ты!

— Почему я?

— Ну, вот сейчас, например: ты прекрасно знаешь, чего я хочу, и успешно меня отвлекаешь.

— А ты увиливаешь от вопроса! — ухмыляюсь.

— Хорошо. Я отвечу: разница в том, что в первом случае задействовано только физическое, а во втором и духовное тоже.

— Ты считаешь, наше «духовное» участвует в процессе?

— А ты разве не чувствуешь? С самого первого раза…

Последние две фразы он произносит шёпотом, буквально выдыхая их в мои губы, и я не выдерживаю — осторожно, нежно, нетерпеливо прижимаюсь к его губам своими, потому что у самой уже нет сил ждать — больше десятка часов он физически рядом, а прикасаться нельзя — кругом люди. Почти мгновенно Алекс перехватывает инициативу, и как только я ощущаю его язык, раздвигающий мои губы, прижимающийся к моему, безумствующий, приторная тяжесть растекается волнами по всему моему телу из точки, расположенной где-то в нижней части моего живота. Ещё в юности Артём несколько раз пытался целовать меня «по-французски», но ничего, кроме брезгливости и неловкости я не испытывала. Как и он сам. Так почему же с Алексом, чтобы вынырнуть из вихря эйфории, легко рождаемого любой его лаской, необходимо усилие, близкое к титаническому?

— Ты как хочешь, а я пошла в душ! — умудряюсь объявить, да практически выкрикнуть, стараясь не потеряться в его потемневшем взгляде

И Алекс стонет. Протяжно, горько — как побитый бездомный пёс под ноябрьским дождём — однако поднимает руки кверху и отпускает меня. И всё то время, пока я разгребаю вещи в сумках в поисках косметических средств, он, не меняя положения, наблюдает. Однако его терпения хватает ненадолго: едва я извлекаю из зип-пакета то, что искала, мой муж резко вскакивает, почти молниеносно сдирает с себя одежду и, схватив меня на руки, тащит в душ.

Aaron Smith — Dancin (KRONO Remix)

Отобедав в действительно отличном ресторане, мы отправляемся на основной пляж, где к четырём вечера собирается множество народу. Несмотря на вполне безопасные часы (с точки зрения интенсивности солнечной радиации), я ищу шезлонги под соломенным зонтом — Алексу необходимо самое теневое место, ему нельзя слишком много солнца. Для верности усердно натираю мужа солнцезащитным кремом с максимальным фактором. Алекс не сопротивляется, даже наоборот устраивает релаксацию под моими ладонями:

— Если ты будешь так мазать меня каждый день, я согласен на всё… — мурлычет, и я обнаруживаю, что он как-то ненормально сильно тащится от поглаживаний по его коже.

— На что, на «всё»?

— На всё, что ты захочешь…

Сменив тщательность на мягкость, я продолжаю массировать спину почти расплавившегося от удовольствия мужа и перехожу к изучению окружающей обстановки: мне необходимо определить потенциально опасные объекты и их количество, чтобы сразу настроиться на степень испорченности отдыха.

Всё дело в том, что изначально мне хотелось совсем уединённое бунгало, без ресторанов, анимации и вечеринок, но Алекс всё решил по-своему, предположив, что уже через три дня мне станет скучно. На самом деле, он, похоже, уже не мыслил своей жизни без постоянного драйва, ну или не мог так быстро перестроиться. Я не против музыки, а особенно DUBSTEPа, который распробовала вслед за мужем на его вечеринках. Но! На него же опять станут вешаться девицы! И меня даже заботит не столько сама моя ревность, сколько необходимость скрывать её, ведь ничего хуже ревнивой женщины не придумаешь. Тяжело находить баланс между тем, что допустимо, и тем, что нужно пресекать, чтобы не выглядеть тряпкой.

У Алекса те же проблемы: он не умеет устанавливать границы для вторжений в свою интимную зону, не имеет понятия, где они пролегают.

— Видишь ли, девочки — это самое обычное для него дело… и так было всегда — ещё со школы, — открыл мне глаза Марк на одной из наших домашних вечеринок, заметив, очевидно, как несказанно я беснуюсь. — Мне кажется, он так и не понял, где пролегают границы пристойности — не успел.

И глядя на очевидный протест в моих глазах, добавил:

— Из всех он выбрал только одну — тебя. Вот ты и покажи ему, где его границы.

Итак, мои глаза в режиме пеленгации, а тёмные очки — мой камуфляж. В текущий момент нас с Алексом пристально изучают три объекта, и ещё пять потенциально опасных дам время от времени бросают свои любопытные взгляды.

Основная угроза моему спокойствию — Мерседес, брюнетка из вестибюля. Само собой, интересую её не я, а распластанный на животе, балдеющий Алекс. Учитывая то, что в таком положении ей действительно тяжело разглядеть что-либо ещё кроме его татуированной спины и чёрной шёлковой макушки, напрашивается только один вывод — она запланировала его ещё в фойе.

Её парень (муж?) со стальным взглядом держится обособленно, никогда не прикасаясь к своей даме и ни на миг не теряя серьёзности. Скользнув по публике, его глаза задерживаются на Алексе, затем, явно вследствие первой задержки с особенным усердием изучают меня. Ясно, что он занят тем же — сканирует контингент в поиске потенциальных конкурентов. Алекс, само собой, возглавляет список, а я, как его спутница, подвергаюсь анализу на предмет эффективности в качестве сдерживающего фактора.

Растягиваю губы в сексуальной улыбке и отправляю её ему, вложив весь выделенный мне природой запас шарма. Он не впечатляется, продолжает своё сканирование и дальше.

Вечером мы заказываем ужин в своё бунгало и лакомимся экзотическими блюдами наедине.

— Чем займёмся? — спрашивает Алекс.

— А чего ты хочешь?

— Я? Ты знаешь, чего я хочу. Причём постоянно. Но я боюсь напугать тебя, поэтому сдерживаюсь.

— Этим ты меня не напугаешь! — смеюсь.

— Правда? — укладывается на бок и, подпирая голову рукой, наблюдает, как я снимаю косметику, улыбается и ртом, и глазами, играет ямочками на щеках, молодой, красивый, будто и не было ничего: ни прошедших лет, ни боли, ни болезни, ни страха, ни унижения. Кажется, вчера только познакомились.

— Правда. Ты всё время забываешь, что я знаю тебя не первый день! — напоминаю ему.

— Это потому, что для меня всё началось пару месяцев назад. Всё заново, с нового листа. То есть, сейчас самое начало.

— Самое-самое? — смотрю на его отражение в зеркале.

— Да, и всё возможно. Даже невозможное.

На мгновение мы оба серьёзны. Потому что у нас есть прошлое. И в какую бы точку воображение Алекса не поместило «начало», мы оба помним ВСЁ. В деталях. Поэтому и серьёзны. Даже слишком. Настолько, что мне жизненно необходимо вернуть нашу лёгкость:

— Если сейчас самое начало, то как так вышло, что я сразу замужем?

— А это как в давние времена: супруги знакомятся на свадьбе и сразу в постель, — щурится, уже улыбаясь.

— У тебя всё сводится к постели!

— И это я ещё сдерживаюсь! Представь, что было бы, если б я не старался!

Ivan Torrent — Before I Leave This World (Beautiful Orchestral)

Боже мой… От его улыбки, ласковой, тёплой, буквально светящейся, мне становится так легко, что внезапно возникает ощущение невесомости. Именно той невесомости, которая возможна лишь в самом начале отношений, как тогда, например, в парке развлечений, когда Алекс впервые меня поцеловал. Или же когда он целовал меня во второй раз, прижав мокрую и голую к своей груди. Или в то солнечное утро, когда мы проснулись после первой проведённой вместе ночи…

Алекс смотрит на моё лицо широко раскрытыми глазами, ловя каждую эмоцию, и мне кажется, он все их скрупулёзно хранит где-то глубоко у себя в груди. А я, наверное, выгляжу потерянной и… блаженной, потому что его красивые губы не просто улыбаются — каждая его клетка, каждый нейрон и атом формируют в эту секунду вспышку безграничного СЧАСТЬЯ. Скромного, чистого, такого, которое хочется спрятать, чтобы никто не увидел и не отнял, не дай Бог. От его бережливости у меня щемит в сердце, но скрыть ТАКОЙ свет просто невозможно.

Чтобы не растрогаться, стараюсь увести наши с ним мысли куда-нибудь в сторону, вслед за каким-нибудь разговором:

— Ты совсем перестал шутить со мной… как раньше, например.

Алекс на пару мгновений замирает, его улыбка теряет свою «особенную» широту, однако тепло во взгляде никуда не уходит:

— Это от того, что я ещё не до конца пришёл в себя. Слишком быстро всё поменялось в… этой моей жизни.

— Почему в «этой»? Ты живёшь в каких-нибудь ещё?

— Все мы проживаем больше, чем одну жизнь.

— Ааа! — соображаю. — Ты разделяешь теорию Майкла Ньютона?

— Я знаком с его идеями, не буду скрывать, но он не первый и не последний высказал эту мысль. У Ньютона по большей части выдумка ради сенсации. Я не верю в теории, но убеждён, что мы можем возвращаться. Много раз. Больше, чем девять.

— Ну и что ты думаешь, в прошлой жизни мы были вместе?

— Уверен в этом! — его глаза загораются, он дышит чаще, возбуждённее, и, кажется, даже не замечает собственных метаморфоз, увлечённый мыслями о переселении душ. — И знаешь, ещё что?

— Что же?

— Я думаю, ты была мужчиной, а я женщиной.

— И у нас были дети?

— Не знаю. Если по Ньютону, то это другая группа душ, не наша.

— Да, если по Ньютону, то другая. Далеко, однако же, ты зашёл в своих рассуждениях.

— Это не рассуждения, а ощущения. И да, я много думал об этом — было время.

Поразмыслив, я вспоминаю:

— Мы могли быть ещё просто друзьями, не обязательно супругами.

— Нет, — резко мотает головой. — Точно супругами.

— Откуда такая уверенность? — смеюсь.

— А разве ты не чувствуешь, что происходит, когда мы занимаемся любовью? Когда это случилось впервые, у тебя не было ощущения, что это не в первый раз?

Я впадаю в ступор, по спине, в районе позвоночника, бегут мурашки: именно это и было самым ярким и самым впечатляющим тогда, в наш первый раз. Родство душ? Его отражение в акте физической близости? Не помню, думала ли я тогда об этом, мою пустую голову и эгоистичное сердце занимало другое.

— Это странно, — смотрю в его карие глаза, — но я чётко помню: меня удивило больше всего то, что ты как будто не чужой мне. И всё напряжение и скованность испарились, как только ты прикоснулся… в первый раз.

Да, я помню его ладонь на своей мокрой спине, пальцы — на запястьях, губы — везде. Моё сердце ускоряет ритм, и сама я теперь дышу чаще: мистика будоражит.

— Ну, вот видишь! Я же говорю, это было не впервые! — сияет довольный.

Предначертанность и родство душ — это, конечно, звучит захватывающе, но не для моего прагматизма.

— Я думаю, мы просто долго и плотно общались до нашего первого… интима и успели привыкнуть друг к другу, — тогда предлагаю другую версию.

— Нет! Так это не работает! — поднимается с кровати, не в силах усидеть на месте от возмущения.

Внезапно, резко приближает своё лицо к моему и шепчет в губы:

— Однажды я уже говорил тебе: мне ни с кем не было ТАК хорошо! В постели и не в постели! — он отворачивается, словно обидевшись на то, что я не верю ему. Вернее, в то, что между нами есть нечто особенное, невозможное для нас со всеми остальными людьми на планете. — Плюс, есть ещё гармония!

— Какая ещё гармония?

— У нас с тобой! Ты разве её не видишь? Когда мы любим друг друга, у нас полная гармония! Это даже не редкость, а уникальность. Если она есть — значит всё! Квест пройден! Пара найдена!

— Так ты квест проходил?

— Я? Не совсем. Частично.

— Это как?

— Это так, что я не хочу об этом говорить.

— Ну, понятно.

— Иди ко мне, — просит мягко.

Andrew Belle In my veins

Я укладываюсь рядом, он обнимает за талию, едва касаясь, целует в губы, выключает ночник и шёпотом говорит:

— А теперь спи, сегодня у нас был насыщенный день. А завтра пойдём рассвет встречать.

— Звучит заманчиво, но не уверена, что расстанусь с подушкой в такую рань.

— А если тебя Я разбужу?

— Ну, это смотря как.

— Есть предпочтения? — уже мурлычет игриво у моего уха.

— Ну, точно не водой из чайника.

— Такого блюда нет в нашем меню! — смеётся.

— А какие есть?

— Есть нежные поцелуи, есть страстные, а также ласки в широком ассортименте и в том числе сексуального характера. Последний вариант особенно рекомендую.

— Что, всем нравится?

Молчание. За ним внезапно серьёзный и потяжелевший голос:

— Лер, давай сразу договоримся не подначивать друг друга? Ничего хорошего в этом нет. И, пожалуйста, не поднимай больше эту тему. Я очень тебя об этом прошу, ладно?

— Ладно. Как Вашей Светлости будет угодно.

Вместо ответа, Алекс разворачивает меня спиной к себе, притягивает руками к своему жаркому телу и сообщает уже мягче, но от радости и лёгкости, которые жили в нём до моего выпада, не осталось и следа:

— Смотри, какая красота!

И впрямь, сквозь стеклянную стену виднеется близкое и спокойное море, небо, усеянное звёздами, след лунного света в воде, меланхолично шевелящие широкими лапами пальмы.

— Помнишь, как мы купались ночью? — спрашиваю.

— Нет. Я же говорю, у меня всё началось два месяца назад!

— Врунишка.

— Уммм, — тянет, зарывшись носом в мой затылок. — Твои шампуни, или что там у тебя, из волос не выветрились ещё, а вот шея уже пахнет тобой…

— А то, что после купания было, тоже не помнишь?

— Н-е-ет!

— Напомнить?

— Да-а-а! — воодушевляется.

RHODES — You & I

RHODES — Somebody

Я снова разворачиваюсь к нему лицом, целую лоб, щёки, но губы пока не трогаю. Под простынёй ощупываю его тело: Алекс абсолютно голый — всегда спит нагишом, если, конечно, между нами мир. Глажу его мышцы, провожу руками по груди, по коротким и упрямым волосам на ней, и, конечно, балдею. Особенно от того, как часто он дышит — бедром ощущаю, что готов, и уже давно и даже слишком, но старается спрятать, скрыть. А зачем?

— Господи, что ж ты такой горячий всё время? Как утюг!

— Не горячий, а жаркий! А каким я могу быть, если ты лежишь рядом? Думаешь, мне легко? Уснуть вообще невозможно!

— То есть, я тебе мешаю спать?

И он смеётся, долго, сладко и прижимаясь ко мне ещё, хотя плотнее уже некуда.

— Что ты чувствуешь? — спрашиваю, не уточняя.

Но это ведь Алекс, любитель намёков, и он, конечно, понимает, что именно я хочу знать:

— Иногда я просто животное, — признаётся, — это когда ощущений больше чем чувств, и они напрочь сносят мои мозги, оставляют одну извилину, и ту очень прямую. Потом я, конечно, злюсь на себя, но в ключевой момент ничего не соображаю! Так было в наш самый первый раз, и до него ничего подобного со мной не случалось — я никогда не терял контроль… как настоящий японский робот, который никогда не ломается! — усмехается. — Но я больше люблю…

Он замирает, словно поймав себя на излишней откровенности, а я почти не дышу — жду, что ещё он скажет:

— Что? Что ты любишь? — подталкиваю его.

— Лететь на волне, как в сёрфинге, но не на доске, а всем телом в ней. Потом тонуть, но это не смерть, а жизнь — её пик, самый главный смысл из всех. А тонны воды вокруг меня — это то, что я чувствую, когда смотрю на тебя, хочу дотронуться и понимаю, что могу… имею право. Чувств больше, чем ощущений…

Моя ладонь ложится на его щёку, и я с первой попытки нахожу в полумраке его губы, прекрасно осознавая, чем всё это закончится. Они воспалённые, ждущие и почему-то сладкие, хотя сладкого мы не ели. Пальцы и ладони оборачивают меня в нежность, стягивают моё бельё, и я думаю: «Зачем надевала? Ведь знала же, что всё равно снимет!»

New York — Official Studio Version by Andrew Belle

Утром всё-таки получается встать рано, хотя почти не спали, и пойти встречать рассвет. Краски на этом острове настолько яркие, что дух захватывает: песок белый, вода лазурная, а небо розово-синее. Солнце робко поднимается над бескрайней водяной гладью, медленно заполняя золотом этот кусочек моря и пляжа, где почему-то кажется, что ты на небе, а вовсе не на земле. Мы с Алексом плаваем, вернее, обнимаемся в неглубокой лагуне: вода — голубой молочный коктейль — настолько тёплая, что даже утром не освежает.

— А тут акулы водятся? — интересуюсь.

— Водятся. Но от них и от медуз есть заслоны, вон те белые буйки вдали видишь? — показывает рукой в сторону горизонта.

— Да…

— Под ними металлическая сетка. Она и защищает. Хочешь, возьмём яхту и поныряем в рифах? Там красиво и интересно, как в аквариуме. И акул можно увидеть, но они не нападают!

— Нет уж, спасибо. Акулы — это развлечение не для меня, — отрезаю.

Алекс, ласково смеётся мне прямо в ухо и целует, а у меня вдруг вырывается:

— Не верится, что всё это наяву. Иногда я подозреваю, что сплю и вижу сон… потому что в реальной жизни такого не бывает!

— А мне иногда кажется, что я всё-таки умер и попал в рай… а в нём ты…

Каждое его слово и прикосновение — это искушение. Игра реальности, против которой у меня нет защиты. И я совершаю нечто совершенно жуткое и невзрослое — занимаюсь с ним любовью прямо на берегу, распластавшись на успевшем нагреться даже от утреннего солнца песке. Алекс любит меня так нежно и самозабвенно, что я умудряюсь глубоко увязнуть в его страстности, совершенно забыв о пристойности. И искренне недоумеваю: когда, в какой момент и куда пропала моя пуританская сущность? Благоразумие? Совесть, наконец? Ведь у меня же дети! Людей вокруг нет, но теоретически в этих кустах повсюду могли бы заседать и папарацци!

— Ты не боишься попасть на обложку журнала в этой позе? — протрезвев, интересуюсь у старающегося восстановить дыхание мужа уже после окончания нашего перфоманса.

— А?! Кто?! Я? Нет… Пусть весь мир мне завидует!

— Угу… Представляю твой шикарный зад между моих колен на обложке какого-нибудь журнала со сплетнями.

— Мой зад точно не возражает против такой рекламы! — заливисто смеётся, вздрагивая всем телом, перевозбуждённый от только что пережитого удовольствия.

— А она тебе нужна?

— Мне? Точно нет! А вот заду — не знаю…

И мы оба прыскаем смехом.

Ariana Grande — Side To Side ft. Nicki Minaj

Вечером за ужином обнаруживаем, что нас собираются развлекать. Аниматор, девушка лет двадцати пяти, приятной наружности, ухоженная, не строгая и не распущенная в своём образе, без умолку щебечет на английском. Все присутствующие, а среди них самые разнообразные нации и даже арабки в хиджабах, владеют международным языком. У меня же, хотя я почти без проблем говорю и понимаю, иногда случаются провалы — из-за сленга, в основном, и так называемых фразовых глаголов.

Поначалу я спрашиваю у Алекса, что вот сейчас и вот тогда имели в виду, и он терпеливо объясняет, однако меня это быстро утомляет, и я перестаю прислушиваться к происходящему. А зря.

Неладное обнаруживается, как только ведущая появляется около нашего столика и бодренько тянет Алекса за руку для участия в конкурсах. Он упирается, но её настойчивость оказывается сильнее его любви к тени и покою.

Таким же точно образом на сцену попадают ещё четверо парней, и я как-то сразу замечаю, что вместе с моим новым мужем они самые… интересные из присутствующих.

Далее следуют довольно весёлые и необычные конкурсы, в которых участники должны продемонстрировать смекалку, выносливость, ум, находчивость и другие важные мужские качества. Захватывающим это представление становится в тот момент, когда каждому из них выдают по бокалу с розовым коктейлем, выпив который, они должны пройти жеребьёвку посредством обнаружения в единственном бокале золотого колечка. Выигравший, а им оказывается шатен из вестибюля, называет пять самых привлекательных женщин в зале. Само собой, всех их тоже тащат на сцену, поручив выбрать себе партнёров из пятёрки уже томящихся от скуки красавцев.

Как только все пятеро подходят к Алексу, я непроизвольно вытягиваюсь в струну. Он тоже заметно напрягается, и его выбор — Мерседес… Мне душно и печёт в груди, но я не одинока — шатену (по имени Жан из Бельгии) тоже не до шуток — брюнетка выбрала не его. Этот породистый, под два метра ростом, парень выхватывает за руку первую попавшуюся девушку из оставшихся. Он плохо скрывает своё раздражение, однако она ничего не замечает, модельно улыбаясь залу и партнёру.

Парные конкурсы веселее одиночных, и, как и следовало ожидать, очень скоро соперничество сводится к противостоянию двоих «альфа» — Алекса и Жана. Когда на сцене остаются только две их пары, они смотрят друг на друга уже с открытым вызовом, и я обнаруживаю, что мой новый супруг азартен. Очень.

Вся женская половина зала смотрит на двоих лучших мужчин, оценивает, сравнивает. Невольно, сравниваю и я: бельгиец выше, но в плечах не шире, мускулов у него больше, и они явно с усердием прокачаны, чего не скажешь об Алексе, у которого вся мужская красота и сила природного происхождения, как следствие аномальной концентрации тестостерона в его крови. Лицо Жана можно назвать аристократически правильным, таким, будто его высекли из дорогого камня — ни одного изъяна. У него большие и умные стального оттенка глаза, смотрящие на мир с подозрением, высокие точёные скулы, красивые волосы и виски. Бельгиец производит впечатление человека сложного, чрезмерно серьёзного и требовательного, волевого, самоуверенного, привыкшего к беспрекословному подчинению окружающих.

Алекс — квинтэссенция обаяния и сексуальности. Его черты, хоть и мужские, более мягкие, броские, влекущие, как и его взгляд и манера улыбаться. От него исходит тепло и глубинное очарование, к нему тянет с необъяснимой силой, и не только меня. Алекс обольщает, влечёт, однако ничего для этого не делает — всё происходит само собой, поскольку изначально заложено в нём природой. Алекс краше и лучше, это бросается в глаза: он мужественнее, хотя и существенно ниже, теплее, добрее, а по результатам набранных в конкурсах баллов ещё и явно умнее.

В последнем конкурсе мужчинам предлагают влезть на невысокие пальмы, достать секретный кокос, внутри которого спрятана записка с заданием победителя. Это задание и нужно выполнить, чтобы получить главный приз. Мощными руками Бельгиец вцепляется в ствол и быстро достигает верха. Но… Алекс хитрее: он не лезет на пальму, а поднимает Мерседес, и та легко срывает плод с запиской. Обоих под торжественные аплодисменты объявляют победителями, и ведущая вслух зачитывает написанный в секретном послании текст:

— Ничто не случайно в нашем мире. Удача никому не даётся просто так! Сила в единении, но победа всегда будет принадлежать только союзу родственных душ! И только романтичный танец откроет вам, на самом ли деле ваша пара уникальна. Готовы ли вы для нас станцевать?

Мерседес согласно кивает, и я обнаруживаю, что она, оказывается, умеет улыбаться. Лучезарно!

Руки Алекса на талии черноволосой красавицы, её руки элегантно обнимают его плечи, их взгляды устремлены друг на друга, погружены в интимную сферу сближения. Никакой пошлости, распущенности, ничего вызывающего, только сдержанная, а оттого ещё более разогревающая мою ревность сексуальность. И я вспоминаю холодный февральский Париж, водяные горки и янтарные глаза Амбр…

Ariana Grande — Dangerous Woman

Неожиданно бельгиец самодовольно и даже нагло опускается рядом со мной в кресло — на место Алекса. Он пристально, не отводя взгляда, а потому вызывающе меня разглядывает. Я ему не мешаю: в этот вечер обиженные петухи никак не способны всколыхнуть мою нервную систему, она и так уже на пределе.

Мерседес кладёт голову на плечо моему мужу, я вижу это, он об этом знает, но даже не думает её отталкивать. Его всегда тёплые ладони на её пояснице и лопатках, а мои вжаты в сиденье кресла.

— Вы говорите по-французски? — внезапно слышу со стороны сидящего рядом Жана, и, не поворачивая головы, утвердительно киваю.

Я не могу оторвать глаз от того, как легко моё достоинство, душу, сердце, чувства размазывают по сцене развлекательного островка не самого дешёвого в мире отеля. И самое во всём этом пугающее — подобная реакция для меня нехарактерна. Всё внутри меня сжимается, потому что страшнее всего не узнавать самого себя.

— Знаете, зачем я к вам? — интересуется бельгиец.

— Подозреваю.

— И?

— Ваша дама выбрала не вас. На волне ревности и попранного самолюбия вы решили взять реванш в тылу врага.

— Браво! — смеётся, театрально хлопая в ладоши. Вы либо очень умная, либо очень наблюдательная!

— Здесь не требовалось ни того, ни другого.

— Зря Вы так думаете. Посмотрите хотя бы вот на ту курицу справа от Вас, — и он указывает на кудрявую блондинку с пухлыми карамельными губами. — Полагаете, она замечает что-либо помимо своего смартфона?

Блондинка действительно практически живёт в телефоне: всякий раз, когда мои глаза натыкались на неё, она была занята одним и тем же.

— Ну, Вы предлагаете крайний случай, — спорю с ним.

— Хорошо. Выбирайте Вы! — предлагает.

— Зачем же далеко ходить? Давайте возьмём Вашу девушку?

— Боюсь Вас разочаровать, но Мерседес не моя девушка.

Интересный поворот.

— А чья же?

— Ничья. Пока.

Почему я слышу в этих его словах угрозу и издёвку одновременно? А бельгиец тем временем продолжает нахваливать мою конкурентку:

— Мерседес очень умная и очень смелая. Она берёт от жизни всё, что пожелает. Без исключений.

— Больше похоже на рекламу, рассчитанную на потребителей с предикативным мышлением.

Ян на пару мгновений замирает, не отрывая взгляд, затем расплывается в улыбке:

— Вы знаете, а мне нравятся уверенные в себе девушки!

— Это Вы обо мне?

— Конечно!

— Напрасно теряете время.

— Очередной гвоздь в Троянского коня по кличке «Самоуверенность»! — усмехается. — Но всё-таки, почему же?

— Отнюдь. Я не жгучая красавица, чтобы заинтересовать Вас, а посему у меня есть серьёзные основания заподозрить Вас в игре.

— Какой?

— Люди и судьбы! Простые и понятные отношения Вам наскучили, не так ли?

— Не так. Тут вы ошибаетесь и очень сильно.

Он отводит взгляд, словно обидевшись, и мы оба вновь сосредоточены на танцующей на сцене паре. Брюнетка уже не держит Алекса за плечи, а поглаживает его шею и затылок одной рукой, вторую прижимает к его груди.

— Тяжело держать такого жеребца в стойле? — не унимается мой собеседник.

— Ну надо же! — театрально веселюсь. — На французском даже пошлость звучит красиво!

Ян снова расплывается в улыбке, на мгновение из его глаз исчезает сталь, и у меня успевает мелькнуть мысль, что он довольно красивый мужчина. Однако его надменная холодность почти сразу же возвращается:

— На самом деле, я в теме. Знаю, о чём спрашиваю, — заявляет.

— Вас настолько взбесило то, что Ваша пассия выбрала не вас?

— Бессмысленно это скрывать. Но Ваш муж (он ведь Вам муж, судя по одинаковым кольцам?), наделён горячей внешностью. Любите красавцев?

— Странно слышать это от Вас.

— Я бисексуал.

И тут мои брови самовольно поднимаются в удивлении:

— Ещё более странное заявление! От Вас так и прёт тестостероном.

Бельгиец, в который уже раз, не может сдержать улыбку, и по его лицу вновь пробегает нечто живое, тёплое, «человеческое».

— Да! — тянет не без гордости. — Мужского во мне больше, чем женского!

— Тогда зачем?

— Люблю остроту.

— Вы знаете ответы на все вопросы?

— Боюсь, на все вопросы никто не знает ответов.

— Но Вы явно с претензией?

— Ну, допустим. Спрашивайте.

— Почему я Вам не верю? Ни единому слову.

На этот раз неудержимая улыбка накрывает его ещё неожиданнее, да настолько, что он даже умудряется показать зубы и сощурить глаза:

— Вы поразительно умная и красивая женщина. Вам известно, что в наши дни это большая редкость? Даже уникальность, я бы сказал.

— Нет, не знаю — я по другую сторону баррикад.

— Разумно. Теперь скажите, он сейчас смотрит на Вас?

— Да.

— Как часто отводит взгляд?

— Не отводит вовсе.

— То есть, на Мерседес он не смотрит совсем?

— Не смотрит.

— Теперь Вы понимаете, почему я к Вам подсел? — «великий комбинатор» триумфально откидывается на спинку кресла, одним движением опрокинув в себя абсент. — Вы в безопасности, и я тоже. Вместе мы отлично сработали! Предлагаю и дальше сотрудничать.

— Я и без Ваших интриг была в безопасности, — замечаю ему.

— Самая большая ошибка — самоуверенность. Мерседес относится к тому типу женщин, устоять перед которыми практически невозможно. Даже если таковой и отыщется, она всегда найдёт способ его получить, но тут уже будет играть с азартом. Боюсь, это как раз наш случай, — добавляет, переключая свой взгляд с меня на брюнетку.

Agnes Obel the curse Trip-Hop

Смотрит он на неё с чувством, но каким-то непонятным.

— Что такое любовь? — внезапно спрашивает, не отрывая взгляда от своей возлюбленной.

— «Любовь, это когда твоя душа видит своё отражение в другом человеке», — машинально отвечаю.

И именно в этот эпический момент рассуждений о сущности любви, я поворачиваю голову, чтобы снова взглянуть на сцену… а там — глубокий страстный поцелуй.

Зеркало, в котором моя душа имела неосторожность всё последнее время видеть своё отражение, лопается с гулом, более характерным для раскалывания земных тектонических плит. Меня бросает в жар. В груди печёт, в глазах песок, но во мне ещё достаточно воли, чтобы не позволить позорным слезам окончательно опрокинуть моё достоинство.

В ту же секунду я решаю, что соберу свои вещи и уберусь из этого места в какой-нибудь другой отель. Не говоря уже о моих оплёванных чувствах, весь этот элитный контингент наверняка потешается над тем, как мой красивый муж неприкрыто вытирает об меня ноги. Мне больно до одури, но я продолжаю улыбаться. Ну чем не светская дама?

Бельгийцу не лучше — в ключевой момент его будто током ударило. Это странно, но всю его холодность смело… сочувствием! От мягкости в серых понимающих глазах мне ещё хуже: если даже айсбергу меня жаль… Себя бы лучше пожалел! Хотя, может, он уже привык? Это же так модно сейчас — открытые отношения. Скучающие в безобразном достатке пары добирают эмоций, заставляя друг друга ревновать, вступая в связи со случайными людьми. Смогу ли я когда-нибудь к этому привыкнуть? А нужно ли?

Бельгиец с шумом набирает в грудь воздуха, чтобы выдать:

— Как Вы допускаете всё это? А главное, почему терпите?

— Ну, во-первых, такую ситуацию, как сейчас, я наблюдаю впервые, и это уже действительно перебор, а во-вторых, не терплю, а даю ему шанс. Ну и себе, наверное, тоже. Насчёт «допускаю»: а что, по-вашему, я должна делать? Устраивать сцены и повсюду за ним таскаться? Счастье невозможно там, где есть унижение и пренебрежение, Вы не находите? Невозможно быть счастливым, живя в вечном страхе однажды проснуться отвергнутым! Самое сексуальное, что может быть в мужчине — это его надёжность. Плечо, на которое можно опереться! Уверенность, что и завтра и через год и через сорок лет оно всегда будет твоим! Достоинство и гордость — основа личности. Бороться, плести интриги, хитрить и манипулировать я никогда не буду. Просто развернусь и уйду. Да, будет больно, но поболит и перестанет. Это в любом случае лучше, чем унижаться всю жизнь.

— А разве сейчас Вы не унижаетесь?

Я горько вздыхаю. Да, есть у меня теория:

— Сейчас не совсем. Дело в том, что мы всего несколько месяцев вместе, а знакомы давно. Тогда ничего не получилось по многим причинам, и одна из них была именно эта — моё недоверие его способности противостоять соблазнам. Он же типичный полигам, но при этом мечтает о семье, буквально бредит ею. Детей хочет… — облизываю пересохшие губы. — Так случилось, что совершенно неожиданно мы снова оказались притянуты… друг к другу, и пережили нечто ужасное, тяжёлое и очень серьёзное. Это заставило меня о многом задуматься, и даже больше — моя система ценностей вывернулась наизнанку.

Мне приходится замолчать, чтобы проглотить застрявший в горле болезненный ком:

— …и сейчас я обязана посмотреть, что будет дальше, дать ему шанс… нам обоим. Я ни во что не верю и ничего не жду, но не хочу рубить с плеча. Он должен понять сам, способен ли на семью. Настоящую, здоровую, традиционную. У нас был разговор однажды, очень давно, где он убеждал меня в том, что идеальные отношения не только возможны, но полностью зависят от нас — нашего желания вкладываться в семью. Я с ним не согласилась, так как, по моему мнению, «в каждой избушке свои погремушки», и мы расстались — он не смог меня убедить. Сейчас я фактически даю возможность нам обоим понять окончательно: можем мы быть полноценно вместе или нет.

Бельгиец с очень серьёзным лицом смотрит на меня в упор и внимательно слушает. Он не улыбается, но черты его разгладились и стали мягче, добрее, как будто, заслушавшись, он забыл о своей маске, и она нечаянно слетела.

— Не знаю, зачем я Вам всё это рассказываю, — вдруг спохватываюсь, осознав, что излила душу едва ли не прохожему.

— Наверное, потому что я — совершенно незнакомый для Вас человек, и, рассказав мне, Вы ничего не теряете в плане своей гордости, которая для Вас так важна. А людям иногда нужно выговориться, чтобы не свариться вкрутую в своих отрицательных эмоциях.

— Возможно, — задумчиво соглашаюсь, и от его «свариться вкрутую» мне становится немного легче.

Это странно, но его присутствие рядом в такой вызывающий момент не мешает, как могло бы быть, а наоборот помогает.

— И я хочу добавить кое-что, — заявляет, чуть погодя.

— Что же?

— Я бы хотел сказать Вам это приватно и так, чтобы Вы расслышали каждое моё слово. Можете наклониться чуть ближе, чтобы я не перекрикивал музыку?

TAWk ft Juliet — I Put a Spell on You

Чуть помешкав, я немного придвигаюсь к нему. Жан тоже наклоняется, и мы оказываемся в куда более интимной близости, чем я рассчитывала:

— Вы уникальны, — шепчет на ухо, но мурашек, как от дыхания моего супруга, у меня нет. — Вы та редкая жемчужина, которую ищет каждый мужчина. Многие проводят в поисках всю жизнь, но так её и не находят. Именно Вы способны вскипятить кровь в венах…

Затем, облизнув губы, снова откидывается в кресле и уверенным жестом подзывает официанта, чтобы повторить абсент.

Я сижу ошарашенная, едва дышу и пытаюсь понять, что происходит вокруг. Вся эта суета и неоднозначность — вызов и совсем не то, к чему я привыкла. У меня нет ни малейшего представления о том, как себя вести, что делать, думать, говорить, куда, вообще, себя девать. Мои пальцы приглаживают к бёдрам короткое канареечное платье итальянского производства. Оно сшито из настолько тонкой, почти эфемерной ткани, что я всё время боюсь его порвать. Хотя теперь у меня много платьев. Так много, что на три жизни хватит, а может и больше. Кроме гардеробной, размером с небольшую квартиру, теперь я владею будуаром с десятками выдвижных ящиков, предлагающих аккуратно разложенные кольца, серьги и прочее. И всё это, не забыв про банковские карты, ни мгновения не мешкая, я отдала бы за другой мир. В том мире человек, в чьём отражении видит себя моя душа, сидел бы сейчас со мной рядом, обнимал ладонями мою талию, прижимал свои губы к моим губам, а не к губам недосягаемо красивой женщины. И я глубоко и бесповоротно была бы убеждена в своей уникальности для него, знала бы, что буду оставаться единственной и желанной до самого конца. Я жила бы в покое и уверенности. Я жила бы.

В очередной раз спрашиваю себя: как так вышло, что на моём пальце его кольцо?

Ян больше не смотрит в мою сторону. Он ждёт абсент, и только получив его и снова залпом выпив, возвращает свой взгляд мне.

— Вы врёте, — выпаливаю.

Выдержав паузу, он интересуется:

— Почему?

— Вы не выбрали меня, когда у Вас было такое право.

— Не думаете, что я сделал это нарочно?

— Даже уверена, что это не так.

— И снова Вы правы. Но во время нашего разговора я кое-что обнаружил: Вы красивы не издалека, а на близком расстоянии. Чем ближе к Вам, тем сильнее затягивает, и это не привычные женские штучки и ужимки с целью соблазнить — Ваш эффект гораздо мощнее. К Вам тянет, Вы цепляете умом и непосредственностью, примагничиваете искренностью, прямотой, полным отсутствием претензий и закидонов. Если я не ошибаюсь, Вас ведь и деньги не интересуют?

— Вы мне льстите. Кого в наш век не интересуют деньги?

— Но Вы ведь с ним не из-за денег?

— Не из-за них. И я ещё не привыкла к нему как к «деньгам». Невзирая на все эти дикие перемены, для меня он так и остался доброжелательным, талантливым парнем, ненормально трудолюбивым и упорно идущим к своей цели — изменить мир к лучшему. А почему Вы спрашиваете? Вы что, знакомы?

— В определённом кругу все друг друга знают. Но Алекса Соболева невозможно не знать, будь он и менее богат.

— Он тоже Вас знает?

— Подозреваю, что да, — смеётся, вскинув брови.

— А чем Вы занимаетесь?

— Я ювелир.

— Наверное, очень успешный ювелир, раз уж отдыхаете в таком «особенном» месте.

Ян снова смеётся, одновременно расслабленно выбирая позу поудобнее на месте моего супруга:

— Я добываю, плавлю, граню, создаю изделия. Не руками.

— Понятно. Какой-нибудь рудниковый магнат?

— В точку! — кивает, довольный собой.

— А жить скучно, вероятно.

— Не представляете, как. Хотя каждый день расписан по минутам, ощущение, что завяз в болоте, а жизнь проходит мимо.

Я замираю, на мгновение закрываю глаза, чтобы снова раскрыв их, увидеть рядом мужа. Поразительно, как чётко я всегда чувствую его близость. Знаю, когда он думает обо мне, и перестаю быть собой.

Алекс садится рядом со мной, но на меня не смотрит: у него немой поединок с бельгийцем. Да, эти двоим, сидящим друг напротив друга, не нужны слова, чтобы сообщить друг другу ВСЁ о наболевшем. Ян сощуривает свой стальной взгляд, выпячивая надменную с налётом триумфа усмешку: «ты танцевал с моей девушкой, а я увлёк твою беседой. Иди, потанцуй ещё, посмотришь, что будет…».

Алекс в бешенстве, и я снова не знаю, что думать. После всего у него, оказывается, есть на это право! Не отрывая глаз от бельгийца, муж говорит мне по-русски:

— Не нравится мне этот тип!

— А как насчёт его спутницы? — то ли интересуюсь, то ли огрызаюсь.

— А что? — Алекс как будто искренне не понимает, в чём подвох, переводит свой карий взгляд на меня и смотрит так наивно по-детски, будто ничего и не произошло.

— А ничего, — отвечаю и добавляю на французском: — Прошу извинить меня!

Поднимаюсь и выхожу, Алекс за мной, Мерседес ему наперерез:

— Алекс! Куда ты? Мы же договорились!

Вот как?! Уже «на ты» и уже договорились? Так быстро?

Мои лёгкие не способны потреблять кислород из учащённо поставляемого в лёгкие воздуха, ловкие, как у балерины, ноги стремительно несут меня в наше бунгало — заявление брюнетки обезглавило мою выдержку, а без неё разум впадает в спячку. Это плохо.

Влетаю в спальню, лихорадочно обдумывая план побега. И только через несколько минут появляется Алекс — его всё-таки задержала Мерседес. Зачем? В эту секунду мне уже наплевать.

Он запрыгивает на кровать и, схватив меня за запястья, в долю секунды прижимает к себе, лихорадочно целует всё, до чего может дотянуться. Мне тяжело его оттолкнуть — слишком неравные у нас весовые категории, но злость и обида наделяют аномальной силой: я резко и достаточно грубо отшвыриваю его руки:

— Проблемы сексом не решают, Алекс! — кричу ему.

— Не решают! — соглашается. — Но сейчас я только немного полюблю тебя, а потом займёмся проблемами!

Его пальцы снова вцепляются в мои руки, но я вырываюсь, вскакиваю, хватаю дорожную сумку и начинаю забрасывать в неё свои не столь многочисленные пожитки. Кажется, только в это мгновение до него доходит вся серьёзность ситуации, а до меня — дрожь в его руках в тот момент, когда он прикасался.

Он вскакивает тоже, но больше не приближается:

— Что ты делаешь? Куда ты? Куда ты? — его голос спокойный, но дыхание… он будто не может дышать.

Я поворачиваюсь к нему, чтобы излить, наконец, всё, что накипело, но от того, что вижу, не могу разжать челюсть: его зрачки расширены, в глазах ужас, а лицо выглядит так, словно он впервые в аду, и от увиденного в Преисподней не в состоянии скрыть эмоций.

Господи, думаю, что он делает? Зачем? Ведь самому плохо, тогда ПОЧЕМУ? Для чего?

— Сколько можно унижать меня, Алекс? — взрываюсь. — Ты притащил меня сюда в качестве кого? Коврика для ног у двери в твою спальню?

Он смотрит в упор, и при слове «коврик» всем телом вздрагивает.

— Мне это не нравится! — рявкаю так, словно меня живьём жгут. — Нет! Меня это бесит!

— Что… ты… делаешь? — шепчет и, кажется, вот-вот задохнётся.

У меня эмоциональный шквал, неуправляемый гнев, свирепая обида, и я не вижу, не понимаю, что у человека напротив панический приступ. Просто в моей жизни не было людей, обладающих настолько уязвимой психикой.

— Я уезжаю, ты не видишь? Я не могу находиться там, где надо мной все потешаются. Закажи мне такси.

На лице у него нечто страшное. Он пятится назад, затем резко разворачивается и бросается в ванную. Я слышу, как льётся вода, пока собираю по комнате свои вещи: косметику, книги, гаджеты. Пытаюсь ввести пароль для wi-fi, на который у меня до этого не было ни времени, ни желания, и найти место своей дальнейшей дислокации — другой отель, пусть самый простой, но подальше отсюда.

Martova — Say My Name/Cry Me A River

Через десять минут, а по ощущениям спустя вечность, Алекс снова в спальне. Его голова полностью мокрая, волосы приглажены назад, он больше не задыхается, и в глазах человек, а не вусмерть напуганный грешник. Несмотря на вполне вменяемый вид, он очень напряжён, сосредоточен. Примерно, как когда разговаривает с кем-нибудь по работе, но во много раз сильнее. Догадываюсь, что он засунул голову под холодный душ, чтобы совладать со своей истерикой: ему нельзя быть несдержанным, импульсивным, ведь он мужчина, и должен гордо называться таковым.

— Пожалуйста, давай поговорим, — предлагает спокойно, а у самого пальцы побелели от того, с какой силой он вцепился в спинку стоящего у моего зеркала стула.

— Не о чем уже говорить, — отвечаю так же спокойно и погружаюсь в планшет в поисках подходящего варианта.

Внезапно слышу тихое:

— Можно подойти?

— А ты боишься, я тебя укушу?

— Нет, я боюсь другого. Боюсь вызвать у тебя ещё большее раздражение.

— Что за бред?

Алекс приближается, бесшумно опускается на пол рядом с кроватью. В таком положении — словно на пьедестале, когда он у моих ног, я боюсь смотреть ему в глаза и продолжаю пролистывать страницы отелей, не понимая, что вижу, что делать, что думать, и как, вообще, мне быть.

— Прости меня, — медленно, тихо и очень спокойно начинает. — Я допустил ошибку, неправильно расставил приоритеты.

Это он зря сказал. Молча, слушаю дальше.

— Я… я не умею, не знаю… просто не знаю, как нужно! Дело в том, что мой прежний образ жизни несколько отличался от теперешнего и… и я не совсем понимаю, где, когда и как перехожу границы. Сейчас понимаю, чем именно сделал тебе неприятно, но не в тот момент… прости меня, пожалуйста! — переходит почти уже на шёпот. — Я не нарочно, поверь! Просто не всегда понимаю важные вещи… вовремя.

От его огромных, переполненных страхом и сожалениями глаз, не моргая, глядящих в мои, у меня в горле ком.

— Помоги мне… научи! Подтолкни, одёрни, ударь, накричи, но научи! Не нужно уходить! Это неправильно! Это не выход! Проблемы нужно решать!

Я молчу, потому что нет ни единой адекватной мысли. Только чувства: переполняющие, острые, режущие и сладкие одновременно. Кто-то сказал, что в любимом человеке не замечаешь недостатков, но вот же они! Все налицо! А я не могу оторвать глаз от его карих радужек, от идеальных линий лица. Понимаю, что уйти от него очень сложно и больно и… нужно ли?

Не дождавшись от меня ни слова, Алекс решается на вопрос:

— Тебе не нравится, что ко мне… прикасаются другие женщины? — произносит так тихо, будто сам боится своего вопроса.

— Сам дошёл? — рявкаю так резко, что он аж вздрагивает.

— Нет, мне Марк сказал, — облизывает губы, — что тебя раздражает, когда ко мне прикасаются. Но это не Марк должен был сказать, а ты! Ты должна была сразу же мне всё сказать! — в его голосе и взгляде как будто обида. — Я не понимаю… этих вещей. Знаю, я немного покалеченный в плане нравственности, но всё ведь можно исправить, так? Ответь что-нибудь! Не молчи! — снова шепчет.

Мгновение его рука неосознанно тянется к моему бедру, но он тут же её отдёргивает. Я в ужасе. Недоумеваю, что творится в его душе, если он из уверенного, смелого, а в сегодняшнем конкурсе даже местами и дерзкого Александра Соболева вдруг превратился в раненого зверя. Я ведь ничего такого не сказала ему! И не сделала!

— Жаловаться на очевидные вещи — это унижаться ещё больше.

— Нет! — опять шёпотом. — Не может быть унижения между близкими людьми! Если один ошибается, второй должен сказать ему об этом, не держать в себе и не ждать, пока всё развалится!

В его глазах боль, и я, наконец, понимаю природу его страха.

— А ты не пробовал примерить свои манёвры на себя?

Он ловит каждое моё слово. Так жадно и так сосредоточенно меня никто и никогда ещё не слушал.

— В следующий раз, прежде чем кого-то поцеловать у меня на глазах, представь, что это делаю я, а ты смотришь. Прочувствуй момент и расставь приоритеты правильно.

Он слышит в тоне и тембре моего голоса, видит во взгляде прощение. Несколько секунд продолжает смотреть в глаза, затем приоткрывает немного губы, едва заметно запрокидывает голову, словно расслабляясь, и совершает своё главное признание:

— Я не смогу без тебя. Совсем. Просто знай это.

Невозможно дышать, глядя в глаза, в которых расширяется Вселенная. Нет больше людей на земле, хранящих в себе столько силы и слабости, смелости и страха.

— Теперь всё по-другому, всё иначе, — продолжает. — Ты дала мне попробовать себя по-настоящему, и я с этой иглы уже никогда не соскочу. Никогда. Так что, если ты уйдёшь, у меня не будет выбора …

Его аллегория могла бы натолкнуть на определённые мысли, но в эту секунду меня пугает совсем другое:

— Что ты сделаешь?

— Пойду за тобой, куда бы ты ни пошла.

Выкрутился, думаю. Чуть не пригрозил суицидом мне, что ли? Но искренность и болезненное желание сохранить «нас» остужают мой пыл.

Шепчет:

— Ты не уйдёшь?

— Нет.

— Можно обнять?

— Можно.

Поднимается на колени, осторожно кладёт ладони на мои бёдра и, поскольку ничто не взрывается, решается передвинуть их на талию. Ещё пару мгновений спустя мы уже лежим в обнимку на кровати. Алекс начинает целовать меня, и я понимаю, что это немая просьба о сексе. Останавливаю его, а он шёпотом и надрывно просит:

— Пожалуйста! Мне сейчас это очень нужно!

— Сейчас? — не верю своим ушам.

— Это возвращает мне почву под ногами. Чувство, что у нас всё хорошо… ты всё ещё моя, хочешь меня, я тебе не противен…

— Что за глупости? Почему ты должен быть мне противен?

— Я же… грязный, — выдаёт едва слышно.

— В чём проблема, иди в душ! — предлагаю.

— Если б только вода могла это смыть…

33 Tours — California Dreamin

Patricia Kaas — If You Go Away

Я в недоумении: «О чём он говорит?». Странный и явно не в себе. Те времена, когда я так восхищалась безупречностью этого полубога и пыталась нащупать его скелеты в шкафу, давно прошли. Сейчас они, кажется, норовят вывалиться сами, а я, сцепив зубы, запихиваю их обратно. Мне больше не нужны его грехи, ошибки, слабости, я жажду тепла, понимания, надёжности. Хочу верить ему. Доверять. Хочу секса с ним — в конце концов, он прав: во время близости наш крейсер словно отправляется на ремонт. К сожалению, не капитальный, но обоим становится легче и спокойнее.

Алекс больше меня не целует: уткнулся носом в мою грудь и с такой силой прижимает к себе, удерживая всей ладонью за талию, что мне даже немного больно. Но я терплю — понимаю, что для него сейчас это, очевидно, важно — вот так держать меня. Он как большой, провинившийся ребёнок, напуганный самым страшным наказанием.

— Ты не уйдёшь от меня? — ещё раз спрашивает.

— Нет.

Прижимается ещё сильнее, и сквозь эфемерную канареечную ткань платья я чувствую не только каждый его вдох и выдох, но и то, как его губы стараются незаметно поцеловать то место, к которому прижаты — грудь, в которой сердце.

— Я и не собиралась уходить от тебя! — признаюсь шёпотом. — Думала пока только переселиться в другой отель и дать себе остыть, а тебе подумать. Ну и спрятаться от всех глаз, которые видели моё унижение.

Слышу, как гулко и часто бьётся его сердце, чувствую, как крепко — так, что не отдерёшь — обнимают его руки, ладони, пальцы.

Глупый! Делает ненормальные вещи, а потом сам же и страдает.

Машинально, так, будто это мой обиженный ребёнок, поднимаю руку и начинаю гладить его по волосам. И вскоре Везувий затихает, расслабляется, перестаёт до боли меня сжимать; его сердечный ритм выравнивается, дыхание становится тихим, едва различимым. А я продолжаю гладить, всей кистью загребая вьющиеся пряди — кажется, после перенесённых химии и облучения они стали ещё гуще и более блестящими. «Красивый паразит, — думаю, — ничто его не берёт».

Спустя время наклоняюсь и целую в лоб, глубоко втягивая носом запах его волос. Вдруг обнаруживаю, что Алекс спит: тихо, сладко, словно умаявшийся за день ребёнок, который бедокурил и куролесил, но в любящих ладонях всё-таки нашёл своё прощение.

Да, дорогой, на меня можно положиться. Я не сбегу при первых же трудностях, особенно таких глупых. К тому же, нужно отдать должное, на вечеринках тебя действительно стали меньше «трогать»: вероятно, это результат беседы с Марком. А я о ней и не знала.

Улыбаюсь, потому что не так уж всё у нас и плохо — надежда есть. Есть она.