Муж

Глава 24. Оксюморон

Я никогда не доверяла женщинам, а особенно тому, что они говорят. По этой причине сообщение Кристен на нашей первой совместной вылазке о том, что Алекс любвеобилен, меня огорчило, но не затронуло глубоко. Женщины, а особенно отвергнутые (что уж греха таить, ни за что не поверю, что к Алексу она испытывала только дружеские чувства, это в принципе абсурдно), склонны преувеличивать некоторые вещи или же представлять их в выгодном для себя свете. Кристен, несомненно, принадлежала к отряду интриганок подвида стервозных, и именно это давало мне надежду, что ситуация не так и плоха на самом деле.

Так было до тех пор, пока системность поступления сообщений того же характера из самых различных источников не достигла критической точки. По большей части это были вечеринки, светские рауты, приёмы, аукционы, вернисажи и фестивали, где мы должны были появляться не столько по собственному желанию, сколько по долгу службы Алекса своему детищу, которое к тому моменту постепенно перерождалось в холдинг гигантских размеров. На таких вечеринках меня часто представляли различным леди и джентльменам, а требования этикета вынуждали всенепременно перекинуться парой слов. Среди традиционных обсуждений погоды и нарядов с досадной частотой попадались прямые выпады в мой адрес.

Типичный разговор неизменно начинался с одной и той же фразы:

— Oh Gosh, he seems to be really (so deeply) into you!^[12]

Вот это «into you» я даже не знаю, как точно перевести на русский. Это и не «влюблён в тебя», и не «запал на тебя», и даже не «одержим тобой». Это что-то вроде «он пустил в тебя корни», так что ты владеешь им сегодня, сейчас. И дальше, в зависимости от того, как настроен был собеседник к разговору в целом и моей персоне в частности, добавлялось следующее:

— That`s cool!^[13]

— Strange!^[14]

— Unexpected!^[15]

— It sucks!^[16]

Затем всегда, независимо от возраста, воспитания и благосостояния, в той или иной форме деликатности доставлялась одна и та же мысль:

— Ты ведь знаешь, что в его постели перебывало полгорода?

На что я, по обыкновению, отвечала:

— Да, конечно, и меня это заводит!

С юмором, но не без боли.

Иногда я смотрела на его красивое лицо, мальчишески непокорные волосы, мягкие и даже нежные черты, влекущие, всегда светло-розовые, будто чистые и никем не тронутые губы, которые скорее ассоциировались с целомудренностью, но никак не с распущенностью, извращённостью, растлённостью, и меня всякий раз страшила мысль, что человека рядом с собой я, по большому счёту, не знаю.

А что, в самом деле, мне было известно о нём? Только то, что рассказывали другие люди, и хорошо, если это была Мария. Марк знал очень многое, если вообще не всё, но был нем, как рыба. Несмотря на свою напускную шумность и балагурность, даже несерьёзность, тайны хранить он умел.

Осознание того, что Алекс переспал с огромным числом женщин, всё чаще заполняло моё предательское воображение картинами его близости с другими, многими, и это причиняло боль и вызывало отвращение. Мне нужна была помощь, какой-нибудь факт в его оправдание, что-нибудь, что помогло бы защититься от разъедающей душу ревности, и, конечно, дать это лекарство мог только сам Алекс.

Однажды я не вытерпела, и, наблюдая за ним, лежащим в нашей постели с планшетом в руках, сосредоточенным на графиках колебаний курсов его акций, заметила:

— Когда ты звал меня замуж, ты не признался, как много женщин было в твоей жизни.

Ресницы его нервно дрогнули, быстрый взгляд искоса коснулся моего бедра и вновь вернулся в состояние деловой сосредоточенности. И совершенно спокойно мой муж мне ответил:

— Когда я сделал тебе предложение в первый раз, ситуация была намного лучше и ровнее. Но ты тогда не согласилась, и я рассчитываю, что это даёт мне повод надеяться на снисхождение. В любом случае, если бы ты спросила меня, сожалею ли я об этом, я бы ответил, что да и очень. Но лучше бы ты поставила свой вопрос так: занимался ли ты любовью до меня? Тогда я совершенно искренне ответил бы, что ты у меня первая и единственная. Ты ведь знаешь разницу, не так ли?

— Наверное, да.

Стало ли мне легче? Не знаю. Алекс не из тех, кто станет врать или выкручиваться в своё оправдание. То, что он мне сказал, действительно может быть только правдой и больше ничем. Он занимался любовью только со мной, разве этого недостаточно? А то, что его тело было достоянием чуть ли не общественности, как и его интимность, неужели имеет какое-либо значение?

Будем откровенны — имеет, и ещё какое. Но что парадоксально, чем сильнее я это понимала, тем глубже погружалась в чувство к нему, более похожее на зависимость, нежели на то, что называют любовью.

Его хотели все. Все, без исключения. И это действительно добавляло ему своеобразного шарма, делая ещё более желанным, нежели он был сам по себе, со своей внешностью и душой.

У Алекса становилось всё больше работы. Однажды я стала свидетелем одной из его деловых бесед, из которой выяснила, что он перерос строительный бизнес, потому что речь шла о покупке нефтяной компании в России. Потом выяснилось, что таких компаний у него много и по всему свету, и не только нефтяных.

И я сказала ему тогда:

— Что же ты, больше не занят любимым делом?

Он ответил:

— Деньги сами под ноги плывут, глупо не нагнуться и не поднять их. Это всего лишь деньги. Тебе это неприятно?

— Раньше ты был особенным, одухотворённым юношескими мечтами, идеями, и твоя жизнь и работа текли в этом русле. А теперь ты стал, как все — просто делец.

Настанет момент, когда мне станет стыдно за эти слова. Но в тот день Алекс не сказал мне ни слова — он просто делал своё дело.

Когда наступило время очередного скрининга, за результатами мне пришлось ехать одной, поскольку Алекс был слишком уж занят своей работой. На этот раз, я, к счастью, не была беременна, а Алекс болен. Но Тони не хотел отпускать меня, заявив:

— Есть разговор.

— Я вся во внимании.

— Валерия, ты никогда не задумывалась о том, что твой муж слишком уж легко и быстро вылечился от рака, прямо как по волшебству?

— Быстро? Легко? Ты ничего не путаешь, Тони?

— Поверь моему опыту, именно быстро и именно легко!

— Ну, допустим.

— А о причинах ты когда-нибудь размышляла?

— Какое это имеет значение?

— Громадное.

— Я думаю, причина в его эмоциональном состоянии.

— Причина в его голове — это я как врач тебе заявляю. У него крепкое, здоровое тело, и болезнь, которую вы так легко победили, родилась не в его теле, а в его душе. Ты вылечила ему душу, и болезнь отступила, заболеет его душа снова — вернётся и болезнь. Пока у вас всё хорошо, можешь не волноваться так сильно — он не заболеет.

— Это понятно, но меня, честно говоря, удивляет твоё внимание к просто одному из многочисленных пациентов вашей больницы.

— Ты сильно ошибаешься на этот счёт: Алекс не только мой пациент, но и мой партнёр.

— В каком смысле?

— В том смысле, что он оплачивает лечение тем людям, у кого нет страховки и времени ждать, пока фонды подготовят нужные документы, справки, отчёты и тому подобное. Иногда болезнь развивается так быстро, что нельзя терять ни недели, а бюрократические проволочки могут занять месяцы. В этих случаях платит всегда Алекс, и делает это уже многие годы. И не только в нашей больнице. Когда-то он помогал только детям, но с ростом его доходов растут и наши возможности. Ты не представляешь себе, сколько жизней он спас, и эти люди не имеют ни малейшего представления о том, кто им помог. Я преклоняюсь перед этим человеком и хочу, чтобы он жил сам и помогал другим как можно дольше.

Ошарашенная, я выдаю первую же свою мысль:

— Если ты так им дорожишь, что же дал врача, который едва его не угробил?

— Это была чудовищная ошибка и наши внутренние коллизии, кулуарные бои, так сказать. Слава Богу, ты оказалась неподалёку, — подмигивает, примирительно улыбаясь.

— Да уж. Чего только мне это стоило…

Алекс не переставал удивлять: зарабатывает гениально, тратит милосердно. Может он святой?

Нет, не святой. И особенно для меня.

К тому моменту, спокойной и счастливой жизни у меня оставался всего год.

Конец второй книги серии Моногамия