Муж

Глава 17. Близость

Однажды вечером Алекс работает в своём ноутбуке прямо в постели, уложив детей, я прихожу к нему, и мы занимаемся любовью. После он уходит в душ, а я придвигаю его невыключенный компьютер поближе, изучаю содержимое (просто из любопытства) и вдруг обнаруживаю папку «Личное». Первая же мысль «это что-то связанное с его девицами» оказывается ошибочной — я нашла нечто гораздо большее — его детские фотографии, семейные и один только видеоролик, сделанный старой камерой, но цветной.

Включаю видео, оно снято на заброшенном фонтане в парке и Алексу на нём лет четырнадцать-пятнадцать. Снимает, очевидно, такой же ребёнок, как он сам, и центральная тема всего действа — пируэты на скейте. Молодёжь и сейчас снимает подобные ролики своих бестолковых подвигов, ставящих под нешуточную угрозу жизнь и здоровье, и потом выкладывает их в сеть. Но меня в этот момент больше интересует другое — то, как выглядит Алекс. Он не смешной, не угловатый, не долговязый и не пухлый, он… красивый.

Да, уже тогда его детское, по сути, тело было крепким, плечистым, глаза смелыми, и сам он производил впечатление яркого и горячего взрослого мальчика. На видео он упорно пытается выполнить сложный трюк на скейте: ему нужно спрыгнуть с довольно высокого парапета на элипсообразное дно пустого фонтана и продолжить движение на нём же. При этом скейт должен совершить вращение в воздухе прежде, чем он приземлится в правильном положении на дно бассейна. У Алекса это никак не выходит: то скейт заваливается на бок, то сам он, спрыгивая, не может удержать равновесие, и падает, но меня поражает то упорство, с которым он раз за разом повторяет свои попытки, пока, наконец, ему не удаётся сделать это. Довольный, он смотрит в камеру своими тёмными глазами и улыбается во весь рот.

А у меня только одна эмоция: «О Боже, какой же он симпатичный!»

Алекс пострижен коротко, но спереди у него длинная, почти до подбородка чёлка — я носила такую же точно стрижку примерно в том же возрасте — мне было шестнадцать. Это была мода того времени, высоко задранный затылок и длинная косая чёлка, которую можно было укладывать назад или же она просто спадала на лицо. Не очень удобно, но очень задорно это выглядело. Боже мой, как давно это было — детство, незаметно превратившееся в юность…

Поглощённая мыслями, увлечённая кадрами, я не замечаю, как появляется Алекс. Он обнимает меня за плечи, ещё влажный после душа, и я вздрагиваю в страхе, что он обидится на моё беспардонное вторжение в «личное», но Алекс всегда прощал мне недостатки в воспитании:

— Мне здесь пятнадцать, — улыбается так же широко, как на видео. — Отец друга только купил камеру, и мы стащили её, чтобы снимать друг друга и девчонок в раздевалке… Они визжали и ругали нас!

Его лицо сияет, и я вижу, что эти воспоминания ему дороги.

— Только один этот ролик сохранился? — спрашиваю.

— Да. Пока у меня дошли руки до кассет, они все посыпались, получилось только этот оцифровать. Меня снимали часто в детстве, но ничего больше не сохранилось. Надо у Марии спросить, может у неё что-нибудь есть.

Алекс говорит всё это непринуждённо, открыто делится со мной кусочком своего детства, а значит себя. То, что он хранит эту папку в своём рабочем компьютере, говорит о том, как много значат для него детство и его семья. Но самое главное, меня трогает та лёгкость, с которой муж позволил мне вторгнуться в свой компьютер, а за ним и в «Личное».

Это и есть близость: он ничего от меня не скрывает и полностью доверяет. И мне вдруг становится так приятно, так щемяще тепло на сердце. Я, сама того не осознавая, вглядываюсь в его лицо, глубину глаз, ища намёки на раздражение, но ничего этого нет: он полностью открыт, словно впускает в себя, как в той песне, которую мы пели вместе. Мне лишь нужно решиться и подойти ещё ближе, заглянуть ему в душу, проникнуть в неё…

Это по-настоящему волнительный, трогательный момент, и мне кажется, что мы приблизились друг к другу максимально — так близко, что ещё ближе уже невозможно.

James Blunt Same Mistake

Вскоре после этого мы едем к Марии просто попить чаю и поискать их детские снимки. Фотографий Алекса много лет до пяти и ни одной более старшего возраста — на следующей ему уже десять. Мария бросается уверять, что где-то должны быть ещё альбомы, просто она пока не может их найти. А я сижу и думаю: Алекс всегда был для них чужим ребёнком, и они не слишком усердно старались сохранить его детство. Видео мы так больше и не нашли, как и фото, но мои дети отлично сдружились с детьми Марии, и я была этому очень рада — их семье не хватало семейности, хотелось быть ближе к ним.

Случается момент, когда Алекс и дети уходят купаться в бассейн, и мы с Марией остаёмся фактически наедине, наблюдая за ними из сада.

И я прошу её:

— Расскажи, каким он был в детстве.

— С удовольствием расскажу! — отвечает, неожиданно оживившись. — Родители называли его «плодом своей любви», и было за что. Он был необыкновенным, совершенно не таким, как все дети, и все его обожали, включая меня.

Она улыбается, заглядывая в прошлое, заем внезапно мрачнеет:

— Когда мы узнали об аварии и о том, что он единственный выжил, я поблагодарила за это Бога — будто чувствовала, что Алекс станет для меня очень важным человеком. В самом раннем детстве он был спокойным и сообразительным, его любили все: и дети, и взрослые. Самым интересным в нём было то, что он умел гасить любые конфликты, причём не только детские, но и взрослые. А позднее, уже в три года, обнаружилось, что он ещё и учит этому других детей. Это выглядело очень странно — слишком много взрослой мудрости в одном, совсем ещё маленьком ребёнке. Он много рассуждал, и часто эти рассуждения совершенно не соответствовали его возрасту. Это удивляло всех, но не его родителей, которые знали, что он просто повторял их слова. Любой урок Алекс усваивал с первого раза и, конечно, был очень любознателен и очень любопытен. Он рано стал составлять собственное мнение о явлениях, людях, поступках, самых простых и самых сложных вещах. Однажды, например, мать научила его не рвать цветы, потому что они тоже живые, и им больно. Спустя пару дней, когда мы все вместе ухаживали за их садом, он отказался вырывать солодку и другие сорняки, потому что они тоже были цветами. Никто не смог убедить его в том, что сорняк можно и нужно вырывать — по его мнению, окультуренный красивый цветок и цветок сорняка едины в главном — желании жить. Мы были потрясены такими рассуждениями мальчика, которому едва исполнилось четыре года, хотя, говорить он начал рано, и это было забавно, потому что Алекс не просто говорил, а рассуждал. В любой детской компании он был самым желанным ребёнком — дети его обожали, и скоро все поняли, что Алекс лидер, и лидерство его органично, естественно, потому что он не подавлял волю других, а именно вёл за собой. Да, к нему тянулись, все и всегда, и со временем мы стали замечать, что и взрослые, и дети в нашей семье каким-то магическим образом вращаются вокруг него, будто в нём самом была заключена центробежная сила. Он никому и никогда не причинял никакого дискомфорта, но, конечно, шалил, как и все дети, и получал свои наказания. А вот здесь была проблема, потому что наказать его было очень трудно.

— Почему?

Тут она улыбнулась широко и тепло:

— Просто рука не поднималась! Приходилось применять всё своё воображение, чтобы и наказать, и не причинить ему никакой боли, не сломать его. Меня, как самую старшую, часто оставляли присматривать за ними тремя, и я получала чёткие инструкции от их родителей, как и кого можно наказать за провинность. И это было что-то в духе «почитать книгу вслух для всех», «разыграть спектакль и развеселить», «нарисовать рисунок на тему «Прости меня!» или «Почему так делать нельзя?».

Глубоко вздохнув, Мария открывает мне главное:

— В их семье, вообще, была только любовь, нежность, постоянная забота друг о друге. Они все впятером просто плавали в этом облаке семейного счастья, созданного родителями. Его мать и отец очень любили друг друга, и тепло этой любви наполняло их дом, пронизывало всё в нём.

James Blunt — Good Bye My Lover

Мария на пару мгновений замолкает, но потом продолжает:

— Я завидовала их семье, его сёстрам, мне хотелось тоже брата или сестру, но судьба распорядилась иначе. Смерть родителей и сестёр стала для него настоящим ударом, очень жестоким, страшным, хотя ему и было-то всего пять лет. Он замкнулся, молчал почти два года. Моя мать таскала его к неврологам, мы впихивали ему лекарства горстями, а он всё равно молчал, часами сидел на подоконнике и смотрел в окно, словно ждал, верил, что они вернутся за ним.

На этот раз она замолкает надолго, и я прекрасно понимаю почему — самой нужно совладать с эмоциями. Шмыгнув носом, Мария возвращается к своему рассказу:

— Можешь себе представить, мы уже думали, что он никогда не придёт в себя, так и останется психом каким-нибудь. Но нет, ближе к семи годам вдруг отхлынуло, и он очнулся. Тогда мы и сблизились больше всего. Мать была поглощена собственным разводом, да и гибель брата и детей потрясла её всерьёз, поэтому она не очень озадачивалась общением с ним. И Алекс целиком достался мне. Мы очень много говорили, он всё задавал мне свои вопросы, я ведь старше его на семь лет — мне уже было четырнадцать, и ему тогда казалось, очевидно, что я знаю все ответы. Эти вопросы ставили меня в тупик. Например, он спрашивал: почему войны? Почему люди обижают друг друга? Почему твой отец ушёл и оставил тебя? Почему происходят трагедии? Почему люди умирают? Почему бесконечность бесконечна, и что находится за пределами Вселенной? Мы вообще много говорили о Космосе, эта тема его особенно интересовала и поэтому, пытаясь удовлетворить его любопытство, я и сама вникала, брала фильмы и книги в библиотеке, и мы изучали их вместе. Потом, когда мне исполнилось шестнадцать, и я стала, наконец, встречаться с мальчиком, он спросил меня, почему я это делаю, почему я выбрала не его. Он был смешной… Я сказала ему, что виновата Любовь, а он спросил, что это такое, и я ответила: «Это когда ты понимаешь, что не можешь жить без того, кого любишь». И добавила, что это произойдёт и с ним когда-нибудь. Но потом, когда ему было пятнадцать, у него случился первый секс, и произошло это со зрелой женщиной, с его учителем музыки. Это было ужасно и отвратительно, я потребовала, чтобы он больше этого не делал, что его время ещё не пришло, а он признался, что и сам не хочет, что разочаровался в женщинах, и что никого любить не желает. Честно говоря, я всерьёз испугалась, что из-за этого он станет геем: он был неординарно красивым ребёнком, а взрослея становился ещё и привлекательным по-мужски, и это сильно бросалось в глаза. Но нет, в восемнадцать Алекс всё-таки влюбился и рассказал об этом мне.

Тут она останавливается, очень внимательно на меня смотрит и меняет тему:

— Потом наступил период, который мы с матерью прозвали «Девочки». Господи, это было нечто! Нет, я ожидала чего-то подобного, потому что к тому времени сама уже была женщиной и прекрасно понимала, что его смазливость до добра не доведёт. Алекс и без того был неумеренно популярен в школе, но лет в шестнадцать он придумал сделаться рок-звездой. Вместе с Марком собрал ребят, мы им купили инструменты, и поверь, этого нельзя было не сделать, потому что Алекс был просто одержим этой идеей, а если он чего-то хотел, почти всегда своего добивался. Всю осень эти новоявленные рокеры репетировали у нас в гараже, мы с матерью просто с ума сходили! В общем, на Рождество они выступили на школьном концерте, и это был полный отрыв: я была, видела и сама в него почти влюбилась. Он пел балладу Металлики… девчонки млели от него, его голоса, и самой песни. Это было красиво во всех смыслах, и передать словами тот восторг, который случился и у меня, и у всех присутствующих просто невозможно! В общем, они произвели фурор в тот вечер. И всё, после этого Алекс не мог по школе пройти! Мы отключали домашний телефон, но от девочек было не скрыться: они без конца приходили, стучали, некоторые рыдали, в общем, кошмар! Мы так намучились с ним, что думали даже в другую школу перевести, но это было проблемой, потому что Алекс посещал частную, и найти для него что-то того же уровня было непростой задачей. После этого случая Алекс решил, что рок-карьера не для него — популярность пришлась ему не по вкусу. Я была удивлена: любой нормальный человек воодушевился бы таким успехом и продолжил, и ты знаешь, я уверена, он мог бы действительно стать кем-то знаменитым, в нём была эта особая энергетика и обаяние, которые и делают людей успешными и известными. Я думаю даже, если б он задумал стать президентом США, у него и это бы вышло! Он был самым целеустремлённым молодым человеком из всех, кого я знала. Но, в конце концов, Алекс решил, что будет строить дома. И после школы поступил туда же, где учился его отец, на тот же факультет в Гарварде, и, в итоге, из него вышел неплохой архитектор, — тут она с любовью и гордостью окидывает взглядом свой дом.

Всё это прекрасно, но меня больше волнует тема, с которой мы так неожиданно съехали:

— Расскажи про то, как он влюбился впервые.

Снова тот же странный взгляд:

— Мне запрещено говорить об этом… с тобой, — и к странному взгляду добавляется ещё более странная улыбка.

Но от меня так легко не отделаешься — я, конечно, не Алекс Соболев, однако тоже привыкла добиваться своего:

— Ну, ты всё равно ведь начала уже! Сказала «А», говори и «B»! Итак, ему было восемнадцать лет…

— На самом деле, ему было семнадцать. Это случилось в августе, а восемнадцать исполнится только в ноябре. Но сам он считает, что Любовь пришла к нему в восемнадцать.

— Ну и… как это было?

— Лер, я не могу, опасаюсь гнева брата, — признаётся, виновато улыбаясь.

И, видя на моём лице всю нескрываемую глубину разочарования, добавляет:

— Когда-нибудь он сам тебе расскажет, я уверена в этом. Скажу только, что накрыло его нешуточно, я и сама не ожидала, что он способен на ТАКИЕ чувства. Наблюдать за его любовными муками было и упоительно, и уморительно одновременно.

Я молчу, а она вдруг тихо говорит:

— Алекс убьёт меня конечно, но всё-таки, я считаю, тебе следует знать кое-что. Это будет во благо вам обоим.

— Что?

— Знаешь, ты не принимай близко к сердцу всё, что болтают о его отношениях с женщинами, пойми, он не такой, как все. У него в голове не те процессы происходят, что у нормальных людей. Я бы даже сказала, там живут тараканы, и немаленькие, но это и не удивительно, учитывая то, какое потрясение ему пришлось перенести в детстве. Вещь, которую тебе следует знать, это… в общем, когда вы встречались, когда он летал к тебе раз в месяц, по-моему, у него не было никого, кроме тебя. Он делал это абсолютно сознательно и намеренно. Когда я спросила, как же он неделями обходится без женщин, которых до этого у него было по десятку одновременно, он сказал мне одну очень интересную вещь, и я запомнила её на всю жизнь: «Преданность и верность тому, кого любишь, сексуальнее, чем сам секс, а ожидание делает его ещё более чувственным».

Это открытие для меня, волнительное откровение, от которого кружится голова, и мир плывёт перед глазами. Я не могу говорить, потому что сжалось сердце и всё внутри вместе с ним: я до сих пор помню его глаза, боль и надежду в них всякий раз, когда мы расставались.

Мария видит это:

— Ты, наверное, и сама не ожидала, так ведь?

— Честно говоря, да… — сознаюсь. — У меня было несколько иное отношение к нашей связи.

— Я знаю, ты была замужем и не допускала и мысли разрушить свою семью. Это можно понять, но Алекс очень страдал. Ваш разрыв стал для него вторым ударом после смерти родителей. Он долго не мог прийти в себя, словно провалился в яму, перестал жить. Хотя женился, хотел, пытался создать семью, ему и это не помогло. Потом была вторая жена, этой он стал изменять и в итоге бросил её и пустился во все тяжкие: женщины десятками, алкоголь, думаю, и наркотики тоже были… И последняя жена Ханна, ну её ты знаешь. Вначале у них вроде всё хорошо было, но потом, я поняла, что они изменяют друг другу, и что у них не брак, а какая-то узаконенная договорённость. А ведь Алекс всегда так хотел семью, настоящую! Это безобразие, в конце концов, привело его к такому душевному упадку, что он заболел. Я пыталась ему помочь! Я говорила ему, что всё это добром не закончится, и в итоге оказалась права! Когда он заболел, — она замолкает на мгновение и качает головой, глядя в сторону, — сказал, что давно ждал этого и отказался принимать лекарства, кроме обезболивающих. Я перепробовала всё, стараясь его переубедить, призвала всех людей, кто имел хоть какое-то значение в его жизни, но всё было бесполезно. Уж решил, так решил. Тогда я вспомнила о тебе.

Я молчу — у меня всё болит внутри от её слов, но она не ждёт комментариев:

— Не думай, что он заболел из-за тебя. У него было много разочарований, в основном глобальных. Он очень остро реагировал на несправедливость. Алекс предлагал властям экологические проекты в строительстве, но в мире, где властвуют деньги, это никого не интересовало. Он занимался благотворительностью в детских онкологических центрах, и каждая детская смерть — ещё одна схватка, которую он не выиграл — переворачивала его. И ещё много чего было. Он просто пришёл к мысли, что ему нет места в нашем мире. Честно говоря, мне тоже иногда кажется, что Алекс — душа из будущего, которая по ошибке залетела в наше время. Пожалуйста, береги его! Он самое дорогое, что у меня есть, ну кроме моих детей, конечно, — смеётся, вытирая уголки глаз.

Потом, улыбаясь, кладёт свою руку на мою и добавляет:

— И пожалуйста, ни в коем случае не признавайся ему о нашем разговоре и о том, что я тебе рассказала! Ты же знаешь, как он относится к болтовне! Не сносить мне головы!

Когда Алекс возвращается, я не могу ни говорить с ним, ни смотреть на него. Он, конечно, сразу это чувствует и спрашивает:

— Вы что тут, обо мне сплетничали, что ли?

— Да больно ты нам нужен! — отвечает Мария. — Ты знаешь, люди иногда интересуются не только тобой!

Алекс смеётся — видимо поверил.

Мы едем домой уставшие и притихшие — даже дети уснули на заднем сидении. Я украдкой разглядываю мужа, его руки, волосы, губы, и обдумываю всё то, что теперь знаю о нём, о нас. И в этом погружённом в полумрак салоне машины мне вдруг кажется, что Алекс — физически часть моего сердца, и сама я теперь живу только с половиной.

Сделается больно ему, будет больно и мне.