Муж

Глава 13. Мерседес

На следующий день Алекс работает с раннего утра:

— Лера, у меня есть несколько неотложных дел. Действительно неотложных. Позагораешь сама до обеда? И от меня заодно отдохнешь… я, кажется, вчера опять тебя замучил! — лукаво улыбается.

Я надеваю купальник, обматываюсь парео, напяливаю шляпу — всё в разных оттенках бирюзового — и собираюсь выходить. Алекс, узрев меня в таком одеянии, вскакивает, целует на прощание и даёт напутствие:

— Яна не бойся: в целом, он хороший парень, только чёрствый очень. А вот Мерседес остерегайся: она бывает непредсказуемой, а в свете последних событий ещё и неадекватной. Не вздумай ничего пить или есть из её рук, ладно?

— Ладно.

И я гуляю одна. Но не долго: очень скоро ко мне присоединяется Ян — словно нарочно выслеживал. Алекс так и не появляется, ни до обеда, ни после него. Я в одиночестве ем в ресторане, принципиально не возвращаясь в наше бунгало, и лелею обиду. Не слишком усердно, впрочем, потому что и во второй половине дня меня находит… Ян!

Общение сближает, а его неограниченное количество — особенно.

Мы говорим обо всём и ни о чём: о политике, религии, литературе, даже умудряемся пройтись по известным философам. Сходимся во мнении, что точка зрения Гегеля на сущность божественного, как «Мирового разума», наиболее адекватна из всех известных, логична и понятна человеку наших дней, образованному и с учётом уже совершённых открытий. Несколько раз спорим, страстно. Дважды Ян уступает, покорившись натиску моих «логически совершенных аргументов», но чаще эмоционально доказывает свою правоту.

Уже темнеет, и поскольку Алекс так и не удосужился обо мне вспомнить, Ян предлагает проводить меня, а то «мало ли что может произойти?» на территории элитного и во всех отношениях безопасного комплекса.

— Ян, что связывает тебя с Алексом? — решаюсь на раскопки.

— Детство. Он не говорил тебе?

— Нет.

— Ну тогда и я не буду.

— Жаль. А то, что связывает его с твоей сестрой, тоже тайна?

— Ну разумеется! — скалится.

— Ладно, — не скрываю разочарования.

Помолчав и немного ожесточившись в лице, Ян всё же решает удовлетворить моё любопытство:

— Наши отцы были друзьями, лучшими. Открыли одну на двоих добывающую компанию, основали ювелирное дело. Дружили, часто виделись, ездили друг к другу семьями, проводили вместе праздники. Наше детство прошло… весело и в довольно тесном общении.

— И что произошло потом?

— Ну… пфф — шумно выдыхает, — произошло то, что твой будущий в тот момент муж разбил сердце моей сестре. Покорёжил её личность. За это я его ненавижу.

— Может, ты не всё знаешь?

— А что он тебе наплёл?

— Ничего, я же уже говорила! — улыбаюсь. — Знаешь, мы с ним почти не разговариваем по душам. Только по необходимости.

— Да, я в курсе: он не любитель вести беседы.

— Мы вот с тобой столько всего обсудили сегодня, теперь у меня есть представление, что ты за человек, чем живёшь, как мыслишь, что у тебя на сердце, в конце концов. Ну, хотя бы отчасти, поверхностно. Алекса я знаю годы и совершенно не знаю его… — признаюсь со вздохом.

Мои ступни ласково омывают тёплые вечерние волны, песок под ногами мягкий и послушный. Тёплый ветер, розовый закат, райски живописное море… а мне, несмотря на наличие собеседника, одиноко.

— Вас объединяет только секс? — получаю удар по больной мозоли.

— У меня нет желания обсуждать такие вещи с посторонними! — осаждаю его.

— Всегда подозревал, что в женщинах он личности не видит. Алекс продукт своего века — потребитель. Задумайся об этом.

И я задумываюсь: да потребитель, но какой! Невыносимо красивый, умный, талантливый, чувственный… А теперь ещё и любимый.

Внезапно Ян совершает ещё одно признание.

— Мерседес любит этого эгоиста всю свою жизнь, боготворит с детства, видит в нём едва ли не Бога! Суперчеловека, Мегаличность! И меня это бесит, потому что это не так! Он, зная о её чувствах, прожив с нами едва ли не половину детства, наплевал на неё, растоптал!

— Что он сделал?

— Переспал с ней, едва ей исполнилось шестнадцать. А потом сделал то же самое с её подружкой: Мерседес застала их в самом разгаре «процесса», и это буквально уничтожило её. Да ему плевать на женщин! — восклицает, едва сдерживаясь. — Презерватив имеет для него большую ценность, нежели женщина!

— Это мерзко, — только и могу сказать.

Вернувшись в наше бунгало, застаю Алекса в холле, обложенного ноутбуками и планшетами: он говорит по громкой связи одновременно с несколькими людьми.

Увидев меня, быстро прощается и отключает мессенджер:

— Лер, извини меня! Я не смог прийти, у меня небольшие проблемы по работе. Стараюсь разгрести всё это удалённо, чтобы не лететь в Сиэтл посреди отпуска.

— Что-нибудь серьёзное? — холодно вопрошаю.

— Не очень, но требует моего внимания.

— Понимаю.

— Ложись без меня, хорошо?

— Без проблем.

Моюсь в душе одна. Гордость не желает даже смотреть в мою сторону, поскольку я не тороплюсь, вяло размазывая по телу душистое мыло, и жду, что Алекс не вытерпит и присоединится, ведь он так любит принимать душ вместе. Но не любви мне сегодня хочется и не ласк: очень нужно поговорить о том, что наболело.

Я долго рассматриваю его силуэт сквозь открытую в холле дверь и пытаюсь понять, как в одном человеке может сосуществовать так много красоты и так много болезненной неприглядности? Мне душераздирающе хочется верить, что всё плохое, упорно открывающееся все последние недели и месяцы, не связано с тем Алексом, который когда-то сделал мне предложение в испанской церкви. Тогда я ровным счётом ничего не знала о нём, но почему-то чувствовала, что соглашаться нельзя.

Проваливаюсь в сон в одиночестве и кажущейся холодной, хоть и жарко, постели. А просыпаюсь от нежного, почти гурманского поцелуя и сильного запаха туалетной воды. Ещё темно, но в окнах брезжит первый свет начинающегося тропического дня:

— Лера, я улетаю в Сиэтл. Сейчас, — докладывает. — Вернусь через три дня. Если получится уладить дела быстро, то раньше. Не скучай и постарайся отдохнуть, хорошо?

— Хорошо.

Ян, обнаружив меня снова одну за завтраком в ресторане, не ждёт приглашения и усаживается рядом.

— Вы сегодня завтракаете не у себя? — разыгрывает удивление.

— Алекс улетел по делам, — сухо объясняю.

— Невероятно… Ну вот что он за человек? Бросить жену одну в противоположной части земного шара! Ни один достойный мужчина никогда не позволит себе подобного!

— Что-то срочное. Он пытался решить удалённо, но, очевидно, не вышло.

Ян расплывается в подозрительной улыбке. Да что говорить, сам факт того, что этот тип улыбается, шокирует уже сам по себе:

— Не важно, мужчина ты или женщина, семья всегда должна быть на первом месте! — заявляет. — Настроение и счастье жены должны иметь больший вес для мужчины, нежели прибыли в бизнесе. А форс-мажор в делах бесконечен, уж поверь мне!

После завтрака Ян предлагает искупаться в море, и я соглашаюсь: не куковать же одной на курорте целых три дня!

{Lucia — Silence}

Накупавшись, мы выползаем на белый песок загорать без шезлонгов, как люди, знающие толк в удовольствиях, и я ловлю несколько странных взглядов, украдкой скользящих по линиям моих бёдер. Всё время до обеда продолжаем начатые накануне дискуссии, вернее, это Ян дискутирует, а я только создаю видимость участия в беседе, выдавая односложные реплики и ни разу не вникая в детали эмоционально.

Мой мыслительный процесс занят другим — я обнаружила в Яне трансформера: он всегда и со всеми, почти не снимая, носит маску, но под ней прячется совершенно другой человек. Приблизившись в эти дни, я увидела глубокую, чувствительную, эмоциональную личность, довольно далёкую от прагматизма. Даже Алекса Ян ненавидит бурно и всей душой, руководствуясь только своими чувствами, а никак не фактами.

Мы с ним противоположности, а полярности, как известно, притягиваются. Да, мне с ним интересно, и даже очень. Этот парень умело заполняет собой вакуум, образовавшийся с момента моего воссоединения с Алексом. Яну интересно со мной, он уважает мою точку зрения, даже если она противоположна его мнению, но всё же у нас больше точек соприкосновения, нежели разногласий.

Обедаем мы тоже вместе, и я любопытствую:

— А что это Мерседес не видно?

— Сегодня она не выйдет из номера: Алекс предупредил и её, что уезжает.

Я стараюсь жевать медленнее, чтобы не подавиться. И воду сейчас лучше не пить — обязательно поперхнусь.

— Я испортил тебе настроение? — замечает мою перемену собеседник.

— Зачем ей об этом знать?

Ян тоже перестаёт жевать.

— Думаешь, между ними всё ещё есть отношения? — трясу его.

— Прости… не могу ничего ни утверждать, ни отрицать.

Остаток дня Ян не отходит от меня ни на шаг и усердно старается восстановить совершенно расстроившееся состояние моего духа. Рассказывает о том, как работают ювелиры, о новшествах, современных веяниях, творческой составляющей в этом старинном ремесле, о своих личных работах. Доходит даже до демонстрации фото, и я искренне восхищаюсь действительно талантливо выполненными изделиями. Расходимся мы рано: я ссылаюсь на усталость, а на самом деле уже отчаянно хочу побыть одна — так надоел мне этот «хороший парень», и спокойно порефлексировать на тему: «Какого чёрта мой муж отчитался об отъезде перед дьявольски соблазнительной Мерседес?».

Утром не завтракаю и не выхожу из бунгало, загорая на краю внутреннего бассейна. Сам этот бассейн больше похож на балкон с видом на океан, хоть и довольно большой. Уединившись, я решаю позагорать немного топлес — нужно же перманентно совершенствовать себя при такой-то конкуренции — и после бессонной ночи, полной дум, нечаянно засыпаю прямо в шезлонге…

Будит меня звонкий хлопок входной дверью. И хотя моя рука мгновенно рванулась прикрыть грудь, уже поздно: на террасе стоит Ян, шокированный и растерянный. Сразу же отворачивается и бросается извиняться:

— Валерия, прости, ради Бога! Я не нарочно, поверь! Ты не отвечаешь на звонки, нигде не появляешься, даже не ешь… я испугался, что с тобой что-нибудь случилось, а дверь была открыта и…

Дверь в бунгало вообще-то совсем не закрывается — в ней попросту нет замка, как и во всех прочих виллах сего элитного места.

Я молча встаю и, не отнимая рук от собственных прелестей, злобно шествую в спальню. Не знаю, что подумал обо мне «хороший парень», когда моя дверь едва не вылетела из петель — так старательно я её за собой захлопнула.

Вечером за ужином Ян снова опускается рядом и заходит на второй круг извинений. Я молчу: мне плевать на вероломные подкаты Яна, всё, что меня волнует — это отъезд мужа и косвенные доказательства его связи с другой женщиной. И он не звонит. И не пишет. Не нашёл даже пары минут, чтобы поздороваться со мной и поинтересоваться, как мои дела, жива ли я, здорова ли. Неужели так занят? Интересно, чем? Или… кем?

Холодная ладонь Яна внезапно трогает меня за плечо:

— Лера, ты слышишь меня? Я говорю, что готов сделать всё что угодно, лишь бы ты меня простила!

— Да?

— Абсолютно всё!

— Тогда расскажи мне подробно всё, что тебе известно об Алексе.

Ян умолкает, и на его лице глубинное разочарование: не знаю, на какое желание он рассчитывал.

— Пошли, прогуляемся вдоль берега, — наконец предлагает.

{Lisa May — Another Love (Cover)}

Подождав, пока мы доберёмся до относительно безлюдного места, а заодно и собравшись с мыслями, Ян начинает свой рассказ:

— Как я уже говорил, мы знакомы с детства. «Знакомство» — даже не то слово: мы были братьями, виделись так часто, как это было возможно, каждое лето Алекс проводил у нас, начиная с шести лет. После смерти своих родителей он был странным, но потом… потом он стал лучшим другом и братом, какого можно себе представить. Мы дружили втроём: я, Алекс и Мерси. Нас троих невозможно было разорвать! Алекс был настолько весёлым и изобретательным, что скучно с ним никогда не было. Доходило даже до того, что мы с сестрой считали дни и часы до его очередного приезда. Чего наша троица только не вытворяла… — прикрывает рукой глаза, — и всегда на Алекса можно было положиться: за наши грехи ответственность он брал на себя…

— Разве это справедливо?! — встреваю, возмущённая несправедливостью, пережитой моим благоверным в столь нежном возрасте.

— Ему всё сходило с рук! — объясняет Ян. — Поскольку его родители погибли, мои считали своим долгом его облагодетельствовать. Даже о нас моя мать никогда не заботилась так, как о нём, но мы никогда и не ревновали — сами обожали его. Лет в десять Мерседес заявила, что замуж выйдет только за Алекса, взрослым было смешно, очень… Она влюбилась в него ещё лет в семь и эта детская глупость с годами только крепла, перерождаясь в нечто большее. Всё было замечательно до его визита в пятнадцать лет. В то лето он приехал очень странным, каким-то прибитым, молчаливым, замкнутым… и почти всё лето проторчал на побережье в одиночестве. В то время мне уже стукнуло семнадцать, и я был занят своими… делами.

— Девочками? — улыбаюсь.

— Угу, ими, — кивает. — Но поговорить с ним пытался несколько раз… откровенно, больше из-за сестры: Мерседес страдала. Для неё его отчуждённость стала настоящей драмой. Но, к сожалению, из всех моих попыток ничего не вышло: Алекс в тот год был как дикий грецкий орех — хрен раздолбишь. Ни слова из него не вытянул.

Я киваю: мне это очень знакомо. Целых два года мы были близки, но, видимо, недостаточно, чтобы Алекс рассказал о своей семье.

— В следующем году он приехал совершенно другим: развращённым, бесстыжим, беспринципным… сексуальным аддиктом. Он делал это со всеми подряд, без разбора. Сделал и с Мерседес, хотя я его и просил не трогать её! Им обоим было всего шестнадцать лет, но ответственность за то, что произошло полностью на нём. Я не знаю, что он творит в постели, тебе виднее, но все они, эти девочки и девушки, даже взрослые женщины в буквальном смысле сходят с ума! Теряют голову! Слетают с катушек! А с Мерседес вышла настоящая драма, — страдальчески качает головой. — Всё сложилось в одно: её многолетняя влюблённость, переродившаяся в серьёзное чувство, о котором он знал, их секс, после которого она летала, счастливая, потом его измена ей или не измена, я не знаю, как это назвать, но он даже не пытался скрываться! Это случилось на вечеринке, и в какой-то степени виноват я… С первого же дня его приезда у них начались отношения: они спали вместе, каждый вечер Мерседес тайком бегала в его комнату. Я думал, убью обоих, когда понял, что происходит, но у неё были такие счастливые глаза… такой я никогда её не видел! Спустя неделю сам вывез их на вечеринку, решив, что для шестнадцатилетних у них слишком много секса. Дурак… На вечеринке заметил, что Мерседес едва ли не плачет. Сразу понял, что причина в Алексе, и не сложно догадаться, какая: таких историй, когда одну девочку легко и просто меняют на другую, успел уже увидеть сотни. Но то, что делал этот ублюдок… Он вёл себя как проститутка: девицы висели на нём пачками, лобызали его, он их, и всех вместе и по очереди. Я подумал, он пьян или принял какой-нибудь дури, но ошибся: поганец творил всё это в абсолютно трезвом состоянии. Тогда я понял, что прежнего Алекса уже никогда не увижу. Он был очень злым, нервным, моим нравоучениям не просто не внял, а сделал всё наоборот. Спустя пару часов я допустил ошибку: сам послал Мерседес за ним, попросил поискать, чтобы отвезти обоих домой. Она застала их в одной из спален наверху: любимая и лучшая подружка объезжала нашего жеребца. Я тоже имел огорчение всё это увидеть, потому что, когда у Мерседес случилась истерика, мне стало интересно, что же он выкинул на этот раз? Говнюк даже не посчитал нужным прерваться, считая, очевидно, что разбитое сердце друга, почти сестры, недостаточно веская для этого причина. Мы сцепились, и я начистил ему морду тогда очень хорошо. Думал, поймёт, но ни черта он не понял. Зря только заработал от матери морали по поводу его физиономии: наивная, она понятия не имела, что происходило в её доме. Но самое отвратительное то, что уже на следующий день я в ужасе и шоке снова обнаружил Мерседес в его спальне. Я бы убил его, но сестричка так орала, что родители проснулись и всё открылось… А теперь самое невероятное: опять оказался виноват я! Родители, люди старинных нравов и очень жёстких моральных принципов, не были оскорблены тем, что их шестнадцатилетняя дочь спит с таким же несовершеннолетним, как и сама, под крышей их дома!

От возмущения Ян аж задыхается и останавливается, стараясь перевести дух, но эмоции, похоже, рвут его на части:

— Я до сих пор не понимаю, как он это делает? Как умудряется вот так обольщать людей, подчинять их себе?! Ладно, бестолковые девчонки, тут всё ясно: бросаются на его смазливую рожу. Он отвечает им в этой своей… «м-манере», и они тают вдвойне: красивый, да ещё и ласковый. Женщинам таких только и подавай! А то, что падший, безнравственный, даже жестокий по отношению к чувствам других людей, это не имеет значения! Каждая уверена, что станет для него той самой! Но мои родители! Взрослые же, чёрт возьми, люди! Сразу после того случая, правда, его отправили восвояси, но даже слова ему не сказали! У Мерседес случился нервный срыв: истерики каждый день, не ела, не спала, таяла на глазах. Тогда только до матери дошло, что сделал с ней наш «герой», и она потащила дочь к терапевту. Долго ходили, долго лечились, но до конца так и не вылечили.

Lotte Kestner — Halo

Ян ненадолго умолкает, и я понимаю, что для него вся эта история не просто жива, а не потеряла остроты. И это странно, ведь прошло уже немало лет. Только ли в сестре дело?

— Всё лето следующего года он провёл в Европе и даже не нашёл нужным нас навестить. Я считал, что после такого поступка, Алекс обязан извиниться перед Мерседес, но моё мнение всегда оставалось только моим мнением. В тот год отец выплатил Алексу его долю от стоимости бизнеса — нам пришлось туго: «наследничек» не захотел рентный доход, пожелал единовременную выплату. Это было его право… Отец отнёсся с уважением к памяти Соболева старшего и выплатил его сыну всё, что тот потребовал. И все эти деньги Алекс спустил в том же году, путешествуя с группой таких же бездельников, как сам, по миру. Отец был не просто расстроен, он был глубоко разочарован. В следующий раз Алекс появился у нас в девятнадцать — заехал на пару часов навестить. Был адекватным, как всегда обворожительно улыбался, рассказывал о своей жизни. Выяснилось, что он оказался не так прост и глуп, как мы думали: Соболев младший всё-таки поступил в Гарвард, причём сразу на две программы. Я подумал, он приехал просить денег на учёбу, но просьбы так и не прозвучало. Когда отец поинтересовался, хватает ли ему денег на оплату образования, Алекс ответил, что у него всё распланировано и да, он уже полностью оплатил учёбу до самого окончания. Признался, что, путешествуя по миру, понял, каким делом хочет заниматься. Отец согласился, что год и деньги были потрачены не зря, а я всё ждал, что наш Дон Жуан поговорит с Мерседес, которая в течение всего этого визита смотрела на него телячьими глазами и не дышала, но… этого так и не произошло: он уехал и даже не взглянул на неё. Ровно через два года мы пересеклись в Нью-Йорке на вечеринке у общих знакомых: Алекс был всё тем же — женщины роились вокруг него десятками. Я не стал даже здороваться — ему было не до меня. Ещё через несколько лет мы случайно пересеклись зимой в Париже, и теперь это был совершенно другой человек: спокойный, серьёзный, деловой. Никаких вечеринок, только работа — в то время он только основал свою компанию и серьёзно вкалывал. Я был поражён: подобные метаморфозы в одном и том же человеке невозможно себе представить! Мы поговорили немного, и вот, наконец, спустя столько лет он всё-таки спросил, как дела у Мерседес. Я соврал, что прекрасно, хотя та по-прежнему по нему сохла, лобызая старые фотографии. Он ответил, что рад, но так и не извинился. Во время разговора к нему подошла хорошенькая девушка, и он при мне её отшил. Я удивился, а он сказал, что у него есть женщина, и это серьёзно, признался, что хочет семью с ней. Я удивился ещё больше. Потом мы несколько раз пересекались в Европе и Штатах, в основном на деловых мероприятиях, бизнес-вечеринках, фестивалях и тому подобном. Каждый раз у него была новая жена, но счастливым он не выглядел, и я понял, что свою природу не обманешь — брак изобрели не для этого парня. В последний раз я видел его год назад в Ницце на конгрессе, он представлял свою компанию и держал речь об экологии, эко-технологиях и о том, как они важны для нашего будущего. Говорил ёмко, информативно и действительно важно. Из представленных на презентации экологичных разработок и примеров их внедрения в проектах его компании, я понял, что он любит своё дело и добился в нём серьёзных успехов. Позже в мои руки попали цифры, в том числе и капитализация его корпорации… я был потрясён: он построил настоящую махину практически с нуля. Как умудрился только? Деньги делают деньги — так было всегда, но Алекс стал одним из первых в новом поколении, чьи деньги созданы идеей. И его идеи, действительно, важны. Я пожалел, что не узнал всего этого раньше: это знание остановило бы меня…

Ян прерывается, ждёт, пока поверну в его сторону голову, и только поймав мой взгляд, продолжает:

— Я совершил вещь, о которой сожалею. Очень низкий поступок. Дело в том, что конгресс длился почти неделю, и всё это время мы жили в одном отеле. Алекс был с женой Ханной, и я… в общем, я переспал с ней. Месть за Мерседес, — он с трудом проглатывает свои сожаления, но взгляда не отрывает. — Жуть в том, что его реакции не было.

Он умолкает, смотрит в сторону, и не без усилия сознаётся:

— Я сделал это ещё раз. Причём так, чтобы он наверняка застал, увидел и испытал ту же боль, что и сестра когда-то, но он… просто бросил пиджак в кресло и ушёл в душ, — выдыхает. — Мне тогда показалось, что он был совершенно пустым внутри, мёртвым, как чучело волка на камине в доме моего отца… Я спросил у Ханны, что у них за отношения, и та ответила «открытый брак». Потом добавила, что муж с ней не спит вот уже несколько месяцев, потому что заболел лейкозом и не лечится. И только тогда я понял, почему во время его речи у меня было ощущение, что это не презентация, а прощание… Я думал, совесть сожрёт меня заживо, но лезть ему в душу и пытаться вести беседы после всего было глупо — он не стал бы меня слушать. Мать ездила к нему в Сиэтл, он принял её, выслушал, но ответил, что уже всё решил. Но, его судьба, похоже, совершила очередной кульбит — он всё-таки выкарабкался. Интересно было бы знать, «что» или «кто» изменил его планы. Мерседес мы ничего так и не сказали: она и сейчас ничего не знает. Ждёт его до сих пор. До сих пор любит. Надеется, что однажды он нагуляется и поймёт, что она — его судьба.

Я молчу. А что мне сказать? Но больше — нет желания вообще издавать какие-либо звуки.

— Лера, беги от него, пока не поздно! — хватает меня за руки. — Быть с ним и не потерять себя сможет только полная стерва или хотя бы потребительница, как, например, Ханна! Ты не то и не другое. Ни он сам, ни его деньги не стоят того, что тебе предстоит! Поверь мне, я видел, как рассыпалась личность моей сильной сестры! Мерседес полностью потеряла волю и уважение к себе… Я не знаю, что он с вами делает, но разрыв воспринимается как конец света, а зависимость остаётся навсегда!

— Мне самой это решать, — отвечаю тихо, сухо, но упёрто.

— Да уж, конечно, самой.

Мы быстро прощаемся (или это я прощаюсь), и попадаю в настоящий ад: думы, все до единой, деструктивные, настроение упадническое, но хуже всего полнейшая неопределённость в том, что же мне делать? Как дальше с ним жить после всего, что теперь знаю? Мне даже сложно понять, что чувствую — так много всего гудит и роится в моей голове. Я позволяю себе от души порыдать, пока никто не видит, и засыпаю под утро.

Senza Un Perché Nada

Просыпаюсь от прикосновений: губы, ладони, дыхание, запах… Алекс страстен и нетерпелив. Он, в общем-то, всегда такой, но на этот раз особенно: словно год не видел женщин, и вот, впервые дорвался. В это раннее, ещё сумрачное утро, мой муж как никогда вдохновлён в ласках и поцелуях: эйфория несёт меня на своих сладких волнах, ещё не до конца проснувшийся мозг не помнит ни Яна, ни суровой правды, ни ночных слёз…

Даже насытившись, Алекс не может успокоиться: задыхаясь и целуя моё лицо, шею, плечи, ладони и пальцы, без остановки повторяет моё имя.

А у меня мурашки: он ПОЧУВСТВОВАЛ!

Издалека, из безумно далёкого к этой южной точке северного Сиэтла услышал мои неприглядные мысли, раздумья о рациональности некоего решительного шага… и вернулся на сутки раньше.

В спальне становится светлее, и я уже могу видеть его глаза — всё ещё голодные и полные тревоги. Почему тревоги? Он будто видит меня насквозь, чувствует всеми своими клетками каждую мою вибрацию. И любит. Так сильно, что это чувство заостряет его карий взгляд, фокусирует, делает открытым, таким, которому неожиданно начинаешь безвольно, слепо, абсурдно верить.

У меня был разговор к нему, продуманный, важный. Но глядя в его янтарные глаза и видя в них и Испанскую церковь, и каждое мгновение наших пяти дней в Париже, и стены больниц, и боль, и болезнь, и доверие, и каждую его немую просьбу остаться, не бросать его, я не могу разжать рта.

Мы долго лежим в постели, соединившись лбами, оба не в силах разорвать руки и сплетённые ноги, сливаясь дыханием, нежностью и одним на двоих чувством. Потом он снова любит меня, на этот раз нежно и медленно, сосредоточенно, осознанно. В каждом его движении слово. В каждом поцелуе просьба, в каждом прикосновении мольба.

И я вдруг понимаю, что добровольно уже не выйду из этой лодки, плывущей по реке уникальной в природе нежности, неукротимой жажды, смертельной потребности друг в друге.

Решение принято: сколько бы ни продлился наш брак, он стоит того, что случится потом.

Я уже решилась.

Уже поставила свою подпись на бланке с государственными вензелями.

И нет такой боли, которую я не смогла бы вытерпеть…