Музей-заповедник А. С. Пушкина

«ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ»

Через два месяца после освобождения из ссылки поэт снова возвратился в Михайловское — надо было привести в порядок брошенные рукописи, библиотеку.

«Вот я в деревне... — писал он Вяземскому из Михайловского 9 ноября 1826 года. — Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни... и моей няни — ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр.». Пушкин радовался новой встрече с теми, кто его любил, кто в тяжелую годину изгнания старался помочь ему сколько мог.

Возвращаясь из Михайловского в Москву, Пушкин 13 декабря в Пскове написал посвященные Пущину стихи:

Для первой строфы этого стихотворения Пушкин взял без изменения пять первых стихов неоконченного послания Пущину, которое писал еще в 1825 году в Михайловском.

Стихотворение это («И. И. Пущину») вместе с посланием декабристам «Во глубине сибирских руд» привезла Пущину в Сибирь А. Г. Муравьева, жена декабриста Н. М. Муравьева.

В этот приезд в Михайловское Пушкин написал и «Записку о народном воспитании». Когда царь прочел ее, он отметил, что изложенное в «Записке» мнение, «будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для будущего спокойствия» и завлекшее самого поэта «на край пропасти». Этим было положено начало высочайшей цензуре, которая так тяготила Пушкина до конца жизни.

Вернувшись в Москву, Пушкин пробыл там до весны 1827 года, а потом поехал в Петербург. Из столицы он намеревался ехать, как писал брату, «или в чужие края, т. е. в Европу, или восвояси, т. е. во Псков...». За границу Пушкин не поехал, а, как сообщал Дельвигу, «убежал в деревню, почуя рифмы». Оттуда поэт писал своему другу: «Я в деревне и надеюсь много писать... вдохновенья еще нет, покамест принялся я за прозу».

Большую часть более чем двухмесячного пребывания в деревне Пушкин посвятил работе над историческим романом «Арап Петра Великого» — своим первым опытом в прозе. Тогда же он написал стихотворение «Поэт», начал седьмую главу «Евгения Онегина» и еще несколько стихотворений.

Выехав в октябре из деревни в Петербург, поэт на станции Залазы случайно встретил в арестантском обозе Кюхельбекера и на следующий день так записал в дневнике об этой встрече:

«...вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. ...Я вышел взглянуть на них.

Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг к другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством — я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга,— но куда же?»

Кюхельбекера перевозили в Динабургскую крепость[19].

В августе 1830 года по дороге из Петербурга в Москву Пушкин вновь на короткое время заехал в Михайловское.

После освобождения из ссылки Пушкин не получил желанной свободы. Его постоянно преследовал своей «опекой» Бенкендорф, много мучений приносила бесцеремонность цензора-царя, без одобрения которого поэт не имел права печатать свои произведения. Снова над его головой сгущались тучи в результате затеянного властями «дела» о стихотворении «А. Шенье». Поэт не без оснований думал одно время о готовившихся ему новых карах.

В тяжелой атмосфере светского Петербурга ему не было «отрады», он все чаще и чаще мысленно искал ее в родной деревне, в близости к народу, в полюбившейся навсегда природе. Именно в то время он с любовью пишет в стихах картины сельской жизни:

Почти в то же время, когда писались эти строки, поэт предпринял практические меры, чтобы перебраться в деревню, где он намеревался всерьез заняться творчеством: он просил П. А. Осипову выяснить возможность покупки соседнего с Михайловским сельца Савкино. Мечта о деревенском покое, об иной жизни, приносящей душевное удовлетворение, выражена поэтом в стихотворении «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит», обращенном к жене:

Мысль выйти в отставку и на длительное время уехать из Петербурга возникла у Пушкина летом 1834 года. 2 мая 1835 года он писал об этом Н. И. Павлищеву, мужу своей сестры Ольги Сергеевны: «Думаю оставить Петербург и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия».

В мае 1835 года Пушкин снова приехал в Михайловское. По воспоминаниям М. И. Осиповой, он выглядел скучным, утомленным. «Господи, говорит, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!» — вспоминала она.

В месяцеслове на 1835 год П. А. Осипова записала: «Майя 8-го неожиданно приехал в Триг. Александр Сергеевич Пушкин. Пробыл до 12-го числа и уехал в Петерб. обратно, а между тем Н. Н. (Наталья Николаевна Пушкина, жена поэта. — В. Б.) 14-го родила сына Григория».

Эта поездка Пушкина в псковскую деревню была для многих друзей поэта и даже для его родных полной неожиданностью. Так, мать поэта, Надежда Осиповна, 7 мая 1835 года сообщала его сестре Ольге Сергеевне в Варшаву:

«Как новость скажу тебе, что Александр третьего дни уехал в Тригорское... Ты, быть может, подумаешь, что это за делом, вовсе нет: ради одного лишь удовольствия путешествовать, и по такой плохой погоде!

Мы очень были удивлены, когда он накануне отъезда пришел с нами попрощаться. Его жена очень опечалена.

Признаться надо, братья твои чудаки порядочные и никогда чудачеств своих не оставят».

Конечно, эта поездка отнюдь не была чудачеством. Накануне новой попытки выйти в отставку со службы Пушкин хотел посмотреть, в каком состоянии была усадьба, оставленная без надлежащего присмотра. Ведь в случае благополучного решения вопроса об отставке он собирался ехать к деревню с семьей и, как заботливый муж и отец, не мог позволить себе привезти жену и детей в беспризорное, неблагоустроенное имение. Вот почему эту, с точки зрения близких, чудаческую поездку Пушкин считал в тот момент необходимой. Ради нее он отложил все дела, и домашние, и литературные, в Петербурге; более того, он признавал, что «принужден был совершить эту поездку», об этом он после возвращения из Михайловского писал 16 мая 1835 года теще Н. И. Гончаровой: «Наталья Николаевна... родила в мое отсутствие (сына Григория. — В. Б.), я принужден был по своим делам (подчеркнуто мною.— В. Б.) съездить во Псковскую деревню...»

К этой поездке Пушкина побудило, вероятно, и еще одно обстоятельство. Взяв на себя после женитьбы управление нижегородскими имениями, Пушкин собирался теперь отказаться от этого хлопотного дела в связи с требованиями Н. И. Павлищева (мужа Ольги Сергеевны, сестры поэта), выделить из имения долю, причитающуюся сестре. Пушкин, сообщая Павлищеву в начале мая о том, что передает свою долю нижегородского имения Ольге Сергеевне, писал далее: «Я до сих пор еще управляю имением, но думаю к июлю сдать его». Собираясь освободиться от надоевшего ему управления нижегородской Кистеневкой, Пушкин, видимо, внутренне настраивал себя в ту пору принять дела другого имения — псковского Михайловского. Это неизбежно предстояло ему, так как Надежда Осиповна, тогда еще законная владелица Михайловского, была безнадежно больна.

В случае смерти матери Пушкин как старший сын должен был позаботиться о благополучии Михайловского, где он к тому же собирался поселиться с семьей.

Не исключено также, что Пушкин, помышляя об отставке и предвидя в связи с тяжелым состоянием матери свое вступление во владение Михайловским, ехал сюда с надеждой получить дельные советы о дальнейшей судьбе и нижегородских, и псковских имений от опытной в этих делах П. А. Осиповой, которой, по свидетельству А. И. Тургенева, «он доверял все свои экономические тайны».

По-видимому, всеми этими обстоятельствами Пушкин и «принужден был» срочно поехать в Михайловское в начале мая 1835 года.

Эта встреча, хотя и короткая, с родным уголком, с тригорскими друзьями, вероятно, усилила желание поэта переселиться в деревню из ненавистного Петербурга и укрепила его решимость добиваться отставки. Через две недели после возвращения из Михайловского Пушкин написал письмо Бенкендорфу, в котором просил у царя разрешения поселиться в деревне. Однако, учитывая крайне отрицательную реакцию Николая I на просьбу об отставке в 1834 году, Пушкин решил добиваться этого, не употребляя слово «отставка»: он просил отпустить его в деревню на три-четыре года.

«У меня нет состояния, — писал он в этом письме 1 июня 1835 года, — ни я, ни моя жена не получили еще той части, которая должна нам достаться. До сих пор я жил только своим трудом. ...В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие. Жизнь в Петербурге ужасающе дорога. До сих пор я довольно равнодушно смотрел на расходы, которые я вынужден был делать...

Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия...»

Поэт добавлял при этом, что «малейшего признака неудовольствия или подозрения» (со стороны царя. — В. Б.) было бы достаточно, чтобы удержать его «в теперешнем положении».

Вскоре Пушкин понял, что его новую просьбу об освобождении от службы царь принял «с неудовольствием», но желание добиться своей цели, казавшейся поэту единственным спасением от надвигавшейся нужды, было так велико, что он «забыл» об обещании оставаться «в теперешнем своем положении». 22 июля он вновь написал Бенкендорфу, что единственными средствами привести в порядок свои дела было для него «либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России...». И в конце письма поэт настойчиво просил Бенкендорфа снова рассмотреть его просьбу: «Итак, вам, граф, еще раз (подчеркнуто мною. — В. Б.) вверяю решение моей участи...»

Но и на этот раз, по горькому выражению Пушкина, «плюнуть на Петербург да удрать в деревню» не удалось. Пушкину предложили лишь отпуск в деревню на четыре месяца, и он воспользовался этим.

7 сентября 1835 года поэт выехал из Петербурга в Михайловское. Тогда, судя по его письмам, в деревне была благодатная пора: стояли ясные, теплые дни красочной деревенской осени. А осенью Пушкин всегда ощущал прилив творческих сил и поэтического вдохновения. Но эта осень была исключением: работа, которой так долго собирался он заняться в спокойной обстановке, вдали от петербургской сутолоки, не ладилась с самого начала.

Уже в первом письме, через несколько дней после приезда в деревню, Пушкин сообщал Наталье Николаевне, что «писать не начинал» и не знает, когда начнет. И в последующих письмах жене поэт с тревогой за свою бездеятельность писал: «Я... беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет»; «осень начинается. Авось засяду»; «вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки»; «дела не делаю, а так из пустого и порожнее переливаю». И только в последнем письме, когда минул почти месяц его пребывания в Михайловском, он сообщал ей: «Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только)... Авось распишусь». Однако этого не произошло, и, подводя грустные итоги, поэт писал П. А. Плетневу перед отъездом из Михайловского: «...такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось».

Причину этой непонятной на первый взгляд творческой апатии Пушкин назвал сам в том же письме Плетневу: «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен». Психологической разрядки для него не наступило, и в деревне ему не удалось избавиться от постоянно мучивших дум. «А о чем я думаю? — писал он жене из деревни. — Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода...»

Из писем жене можно составить довольно подробную картину его житья-бытья в деревне в этот приезд. Он очень много ходил пешком по окрестностям Михайловского, ездил «верхом на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли».

Неприхотливой — деревенской — была часто и пища поэта. «Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7», — сообщал он жене.

Поэт часто наведывался в Тригорское, ездил в гости во Врев, в имение мужа Евпраксии Николаевны Вревской (Вульф), о которой он шутливо писал жене: «...был я у Вревских третьего дня... Вревская очень добрая милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей».

Несмотря на отсутствие вдохновения, Пушкин работал здесь над «Сценами из рыцарских времен», «Египетскими ночами», вел переписку с друзьями, много читал. В этот приезд он создал проникнутое трогательной любовью к родному уголку стихотворение «Вновь я посетил».

По возвращении Пушкина в октябре 1835 года из Михайловского в Петербург на него обрушились новые заботы, новые огорчения. Свою мать он застал почти при смерти, жена Наталья Николаевна стала, по его собственному признанию, «мишенью для ненависти света», все более неуютной из-за постоянной нужды становилась жизнь и в собственном доме: «холодный дом, полный детворы и набитый гостями» — так называл он в это время свое семейное гнездо в письме к П. А. Осиповой от 26 октября. «Что до меня, — писал он в том же письме, — я исхожу желчью и совершенно ошеломлен».

Это тяжелое душевное состояние не покидало его и на протяжении следующего года — последнего года его жизни. В октябре 1836 года в письме отцу Пушкин говорил о своем душевном настрое почти такими же словами, как и год назад в письме Осиповой: «В деревне я бы много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью».

В последний раз Пушкин побывал в Михайловском в апреле 1836 года. Никогда еще раньше поездка сюда не была для него столь необычной, как эта: он вез гроб с телом матери для погребения в Святогорском монастыре. О нескольких днях, которые он провел здесь в этот приезд, почти ничего не известно. Но зато хорошо известно, что осенью того же года он собирался побывать в Михайловском, но не приехал по ряду причин. Одна из причин очень знаменательна для Пушкина: как поэт признавался в письме П. А. Осиповой, он не хотел, чтобы казалось, будто он «приехал в Михайловское для раздела». Поэт и тогда, в пору материальных лишений и душевных тревог, когда возникла необходимость продажи Михайловского, продолжал видеть в нем прежде всего место поэтического вдохновения, частичку самого себя, а не предмет купли-продажи. Для спасения Михайловского поэт собирался приехать сюда предстоящей зимой. «У меня, — писал он П. А. Осиновой, — большое желание приехать этой зимой ненадолго в Тригорское. Мы переговорим обо всем этом».

Письмо это написано 24 декабря 1836 года, — Пушкину оставалось жить чуть больше месяца. И так уж пришлось, что последнее упоминание о Михайловском оказалось именно в этом письме. Поэт писал: «...я все еще надеюсь не потерять этого места, которое предпочитаю многим другим». Слова эти стали как бы прощальным приветом, прощальным взглядом Пушкина на бесконечно дорогое, любимое Михайловское.