Мы, Мигель Мартинес. Накануне

Глава восьмая Повседневные проблемы

Глава восьмая

Повседневные проблемы

Москва. Кремль. Кабинет Сталина

25 марта 1937 года

— Вяче, так ты говоришь, что делегация Советской Маньчжурии уехала неудовлетворенной? И как это проявлялось?

— Иосиф, ты же знаешь, для них принципиально важным стоял вопрос присоединения к СССР, они даже готовы провести плебисцит по этому вопросу.

— И результат этого волеизъявления населения Маньчжурии, конечно же, известен? — с мимолетной улыбкой поинтересовался вождь.

— Судя по уверенности руководителей делегации, то да. — Молотов оставался серьезным, как и обычно. На службе он не шутил. Это Иосиф Виссарионович мог себе позволить шуточку, порой довольно острую и обидную. А вот Молотов — никогда. Хотя вне рабочего места хороший анекдот любил рассказать, а рассказчиком он был весьма недурственным.

— Вяче, ты же понимаешь, они считают, что смогут под нашим прикрытием крутить свои дела. СССР для них — гарантия от неприятностей со стороны Японии. Только-то и всего. Но присоединение Маньчжурии к нам — это же нарушение наших договоренностей с японцами. Да, тайных договоренностей, да, это никем не подписано и нигде не значится, но они есть. И нарушение этих соглашений — будет сигналом для Токио. Плохим сигналом. Тогда милитаристы возьмут курс на войну с нами. А нападут они одновременно с германцами. И нам война на два фронта не нужна. Поэтому пусть пока всё будет так, как есть. А вот в договоре о коллективной безопасности Маньчжурия должна принять участие. Обязательно. Что у нас по подготовке к нему?

— С Польшей, Финляндией и ГДР противоречий нет. Согласованы все статьи договора. Как ни странно, больше всего проблем с Великой Монголией, которая уже получила гарантии присоединения к СССР в качестве союзной республики, и этот договор ее представители не хотят подписывать.

— Скажи, Вяче, когда мы планировали присоединение монгольских товарищей?

— В конце тридцать девятого. Тут надо провести большую подготовительную работу, привести законодательство под единый стандарт. А в этом у нас есть проблемы.

— Значит, с Востока у нас к договору присоединяются Маньчжурия, Великий Туран и Китайская Советская республика. Я ничего не путаю?

— Нет, Коба, всё верно. — наедине Молотов позволял себе называть Сталина старой партийной кличкой.

— Посмотри, что можно сделать, чтобы сдвинуть принятие Монголии в состав Союза еще хотя бы на год-полтора. Пусть Маньчжурам не будет так завидно. А Монголию мы принимаем в свой состав именно потому, что внешних врагов у нее сейчас на границах нет. А с внутренними они сами справились.

— Окончательное согласование договора мы планируем на конференции наркомов и министров иностранных дел девятнадцатого апреля сего года. Подписание — на Первое мая этого же года.

— Решили приурочить к празднику международной солидарности трудящихся?

— Ну, делегации глав правительств будут приглашены на торжества по случаю праздника, так сказать. совместим приятное и полезное.

— Хорошо, с этим я согласен. Чай будешь?

Молотов согласно кивнул головой. Через пару минут появился Поскребышев с подносом, на котором кроме обычного чайного набора возвышалась и горка бутербродов с колбасой и сыром. Пока руководители СССР насыщались, никаких разговоров не велось. После чаепития Сталин принялся набивать трубку, но это уже разговору не мешало.

— Что-то еще?

— В САСШ получил визу представитель Ротшильдов. Просят о встрече.

— Просят — встретим. Что-то еще.

— Еще одна просьба — они хотят встретиться с Кольцовым.

— Вот как, неожиданно. И что ты им ответил Вяче?

— Пока ничего.

— Разумно. Когда они прилетают?

— Двадцать седьмого.

— Назначишь им на двадцать девятое, Кольцова поставишь на двадцать восьмое.

— Хорошо.

Как только Молотов ушел, в кабинете вождя материализовался срочно вызванный Абакумов.

— Двадцать восьмого состоится встреча представителя Ротшильдов с Кольцоым. Она должна пройти в нужном месте и так, чтобы ни одного слова не пропустить. Задействовать столько людей и аппаратуры, сколько надо. Но каждое слово, каждую гримасу их надо зафиксировать. Понимаешь меня?

— Будет сделано, товарищ Сталин.

Но даже когда Абакумов ушел, Иосиф Виссарионович обдумывал причину, по которой представитель Ротшильдов — начальник их аналитической службы, вошедший в семью, хочет встретиться с попаданцем. Неужели есть какие-то моменты, о которых Пятницын сумел умолчать? Но нет, ведь после всего им занимались Кунин и Орнальдо — неизменная пара гипнотизеров, которые вывернули сознание попаданца наизнанку. Нет, ничего такого там не проскакивало, или? Сталин подошел к сейфу, в котором хранились самые секретные документы. Сред них была и папочка с личным делом Пятницына, на которой большими буквами значилась надпись «Строитель». Но просмотр последнего протокола дознания, сделанного парой сотрудников НКВД, ответа на интересующий вопрос не содержал. Тем более стало необходимым это разговор зафиксировать, а потом посмотреть, насколько выуженные сотрудниками органов из головы Кольцова-Пятницына сведения соответствуют разговору, зафиксированному аппаратными средствами. Что-то вроде эксперимента, тогда можно будет более точно быть уверенным в корректной работе метода гипносуггестивной обработки попаданца. А если он научился каким-то образом скрывать подоплеку каких-то событий? Кем-кем, а наивным человеком вождь не был. И доверять, просто доверять, никому не собирался.

* * *

Казань. Казанский пороховой завод[1]

26 марта 1937 года

На Казанском пороховом ожидался приезд правительственной комиссии. Что нужно комиссарам, и кто входит в состав делегации, местные товарищи не знали. Но готовились — не в том плане, что красили траву в зеленый цвет, а стены — в розовый, но вот чистоту на рабочих местах навели, трижды проверили технику безопасности — всё-таки завод пороховой, в своей истории был тут взрыв, настоящая катастрофа, уничтожившая большую часть производства. Потом пришлось завод восстанавливать буквально из руин. Было это в августе семнадцатого года, и в возникшем пожаре на станции Пороховая, который чудом перекинулся на Казанский артиллерийский склад кто-то видел русскую безалаберность, а кто-то и происки германской разведки, слишком уж серьезными оказались последствия. А главным стал фактический срыв наступления летне-осенней кампании этого года. В начале тридцатых годов завод полностью перестроен, проектная мощность порохов, которые он выпускал стала порядка восьми — десяти тысяч тонн в год, а при введении двух-трехсменного графика работы соответственно, увеличивалось и количество стратегически продукта. В тридцать пятом стали спешно строить два новых цеха: один по производству нитроцеллюлозы более прогрессивным, усовершенствованным способом, что позволило, после реконструкции, увеличить выпуск продукции в односменном варианте до пятнадцати тысяч тонн в год, а второй — патронный цех.

У ворот завода, куда должна была подъехать правительственная комиссия, стояла неизменная троица руководителей завода. Это — Евгений Иванович Микитон, директор завода, руководитель экспериментальной лаборатории, бывший технический директор этого же завода, Владимир Владимирович Шнегас, начальник патронного цеха (фактически, отдельного завода) Николай Андреевич Борисов.

(Евгений Иванович Микитон)

Евгений Иванович заслуженно считался руководителем уникальным, обладающим железной волей, как говориться, гвозди бы делать из этих людей! В конце двадцатых Микитон стал директором одного из крупнейших химических комбинатов СССР — Бондюжский завод, который вошел в состав Северхимтреста. До этого завод выпускал весьма востребованную продукцию. Большую часть ее никто в стране не изготовливал. Среди номенклатуры завода значились гипосульфит, сернистый натрий, концентрированный твердый цинк. Освоили выпуск хлористого бария. За довольно короткое время установили принципиально новое оборудование, демонтировали устаревшее, после реконструкции производства производительность труда выросла на 30–35%, это позволило продолжить строительство жилья для работников завода, которое притормозили во время реконструкции. Вроде к двадцать восьмому году ситуация на заводе стала более чем благоприятной. В то же время у руководства Северхимтреста возник план по закрытию этого уникального завода. Если говорить о настоящей подрывной работе против советской промышленности, так вот он, на самом деле реальный заговор, а не выдуманный товарищами из органов. Руководитель треста, Алексей Иванович Бутусов имел хорошие связи с Госпланом, Главхимом, ВСНХ. Кто конкретно его курировал? Идея прикрыть этот завод принадлежала самому Валериану Владимировичу Куйбышеву, который в то время возглавлял ВСНХ СССР. На самом деле в этом было заинтересована группа товарищей, связанных с германскими производителями серной кислоты и продукции из неё. Была ли материальная заинтересованность ряда советских руководителей? Скорее всего, была. Во всяком случае, дела разворачивались как в классическом шпионском детективе.

Сначала добились закрытия серной камеры №2, в которой и происходила выработка основных объемов продукции, при этом новый, введенный в строй контактный цех по объемам производства ее заменить не мог. Снижение в три раза объемов производства нарушало все технологические цепочки, например, был закрыт единственный в стране цех по производству хлороформа. В это время ведомство товарища Куйбышева получило тщательно согласованную бумагу, в которой доказывалась необходимость закрытия этого завода: и оборудование старое, изношенное, завод нерентабельный, отсутствие железной дороги к нему, устаревшая технология производства хлорной извести, удаленность от сырьевой базы, высокая себестоимость продукции, кроме того, в планах строительство химкомбинатов, которые в кратчайшие сроки, буквально за год, выйдут на принципиально новый уровень производства столь востребованной продукции. Как вы понимаете, всё делалось ради двух целей: потратить средства на строительство новых заводов, оборудование на которые будет закуплено в той же Германии, плюс перекрыть производство химической продукции, которую вынуждены будут закупать у тех же немцев, а то, что за год ничего не смогут восстановить, так это мелочи и вообще, ничего личного, только бизнес.

На самом деле на заводе всё обстояло не так уж и плохо: он давал три четверти всей продукции химических предприятий страны, качество оказалось более чем достойное, значительную часть продукции шла на экспорт, в том числе в Германию, и нареканий на качество не возникало, как и по себестоимости продукции: она была достаточно низкой. А модернизация завода и его оборудования шло плановым порядком и состояние ее никакой тревоги не вызывало. В общем, использовали типичный подлог для дискредитации БХЗ. Был выдан секретный документ, по которому руководству завода сообщили по тому же «секрету», что 1 апреля 1929 года завод будет ликвидирован. Куйбышев приказал директору завода Микитону подготовить рабочих к закрытию завода и убедить их в правоте принятого руководством решения. Но Евгений Иванович молчать не стал. И вынес эти решения на обсуждение всего народа. И при этом поставил главную задачу: добиться сохранения завода и трудового коллектива. В середине двадцать седьмого пришла разнарядка, по которой ведущие специалисты, не только инженерно-технические кадры, но и квалифицированные рабочие, переводились на родственные предприятия треста. Это должно было ускорить ликвидацию предприятия. Был подготовлен и план закрытия цехов. Вот только руководство завода сидеть, сложив руки не собиралось. Они сначала совершили тур по начальственным кабинетам, который ни к чему не привёл, пока делегация во главе с весьма активным директором не прорвалась в приемную Политбюро ЦК ВКП(б). 17 января 1928 года в Москве состоялось большое совещание, на котором после энергичного выступления Микитона, стали склоняться к сохранению завода. Как ни странно, но больше всего этому решению стали противиться руководители Северхимтреста с товарищем Бутусовым во главе. Как подозревали позже следователи, которые расследовали личное дело бывшего начальника треста, приговоренного в январе тридцать седьмого к расстрелу, к этому времени Алексей Иванович взял от заинтересованных лиц слишком серьезную взятку, и теперь, уверенный в поддержке на самом верху, стоял до конца. В итоге, на совещании приняли компромиссное решение: отложить закрытие завода до октября двадцать девятого года.

Микитон получил небольшую передышку, понимая, что борьба с Бутусовым всё еще впереди. Впрочем, всесильный (как он себя считал) руководитель Северхимтреста сумел максимально усложнить Микитону задачу: был разобран реактор по производству серной кислоты, вывезена дорогостоящая платиновая масса (основной катализатор), с завода убрали почти весь транспорт, главное же, его исключили из планов пятилетки, прекратив финансирование и выделение ресурсов. Вот тут Евгений Иванович сумел проявить не только смелость, упорство, стойкость, но и недюжинную сообразительность: 25 марта 1929 года Бондюжский химзавод вызывает на социалистическое соревнование большинство крупных химпредприятий отрасли. Этот вызов опубликовали в республиканских и областных газетах, а на заводе развернулась борьба за выживание, даже был создан оперативный штаб, который координировал соревнование между цехами, стимулировал изобретательство и рационализаторство. Всего за этот период (около года) было подано и одобрено 204 заявки на рацпредложения! Благодаря этому удалось улучшить работу всех цехов, снизить себестоимость продукции, получить серьезные цифры экономии народных средств. Уникальный случай, но сами рабочие потребовали, чтобы в рабочем поселке была запрещена продажа водки! И план за двадцать восьмой год оказался выполнен на 105%, снижена себестоимость продукции на 16%, производительность труда выросла на 14%, уровень прогулов стал самым низким по отрасли: 0,04. Под давлением газет, которые широко освещали успехи на БХЗ, тресту пришлось ввести завод в план пятилетки, в тридцатом Бутусова ушли на другую работу, а Куйбышев перешел на работу в Госплан. Удивительно, но именно в этом году Бондюжзкий химкомбинат стал одиннадцатым во всесоюзном конкурсе предприятий! Неудивительно, что, когда возник вопрос перестройки такого стратегического завода, как Казанский пороховой, это ответственное дело поручили тому же Микитону.[2]

Экспериментальная лаборатория на заводе была организована в тридцать пятом году, во главе ее стал весьма интересный человек, инженер, изобретатель, полковник царской армии, Владимир Владимирович Шнегас. В девятьсот первом году он закончил Михайловскую артиллерийскую академию по первому разряду, дослужился до полковника (в 1912 году), служил преподавателем в Казанском военном училище, с шестнадцатого года старший техник Тамбовского порохового завода, с октября восемнадцатого технический директор Казанского порохового завода. В двадцать девятом году его арестовали по обвинению в передаче немецким специалистам, работавшим на заводе, секретных технологий. В тридцать втором выпустили, пересмотр дела при Кирове показал полную непричастность Шнегаса к государственной измене: дело оказалось шито грубыми белыми нитками. Слишком требовательный директор много кого не устраивал. Выйдя из заключения, был назначен техническим директором Тамбовского порохового завода, а в тридцать четвертом — директором химического завода в г Рошаль. По результатам работы премирован личным автомобилем и переведен начальником экспериментальной лаборатории на Казанском пороховом заводе. Ему поставили задачу создания пороха для реактивных ракетных установок.[3]

Николай Андреевич Борисов, которому в январе этого года исполнилось тридцать четыре года, прошел серьезный путь инженера. Он начинал свою трудовую биографию слесарем на Пресненском машиностроительном заводе в Москве, который занимался выпуском боеприпасов, окончил вечерний рабфак, буквально за год из слесаря поднялся до начальника цеха, через два года стал начальником отдела, а еще через два — главным инженером завода, параллельно закончив вечернее отделение Московского машиностроительного института. И буквально через полтора года его назначают на строительство цеха, фактически, отдельного завода на базе Казанского порохового завода. Ему был придан в помощь Николай Михайлович Елизаров, а группа Шнегаса помогала в технологии изготовления нового пороха. Перед Борисовым же стала задача создать цех по производству промежуточного патрона 7,62×33, при этом на основании нового ружейного пороха, со стальной лакированной гильзой и пули со стальным сердечником. Разработки по теме промежуточного патрона начались еще в тридцать четвертом. А в начале тридцать шестого созданы первые удовлетворяющие военных из ГАУ образцы.

Но вот к воротам завода подъехал кортеж правительственных машин. Из него вышла группа советских руководителей, во главе с товарищем Сталиным. Кроме него были Ворошилов, Буденный, начальник ГАУ РККА, уроженец Чернобыля, Николай Алексеевич Ефимов, народный комиссар оборонной промышленности СССР Моисей Львович Рухимович, группа ученых, химиков, военных. В эту же группу затесался и приглашенный в поездку журналист Михаил Кольцов. Надо сказать, что визит высокого начальства прошел без каких-то эксцессов. Сталин был настроен благожелательно. Живо интересовался успехами и проблемами предприятия, возможностями производства, мерами безопасности, которые на нем заведены, разговаривал с мастерами и рабочими, интересовался условиями их быта, потребностями, отношением к инженерно-техническому руководству. Потом прошел большой митинг, на котором собрались все заводчане и перед ними выступил вождь. Его выступление было кратким и по делу. Говорил о задачах и перспективах. Где-то хвалил, где-то журил, не ругал, а именно журил, по-доброму, показывая, что работой коллектива он доволен. Надо сказать, в этом была большая заслуга Микитона, талантливого руководителя и организатора производства. Вождь сумел отдельно побеседовать не только с директором Казанского порохового, но и с Шнегасом, которому недавно восстановили звание полковника. При этом интересовался сроками создания пороховых шашек для реактивных снарядов. Владимир Владимирович отметил, что с получением данных по технологиям из Чехословакии удалось преодолеть несколько сложных моментов и первые рабочие образцы планируют получить к сентябрю, а в ноябре-декабре выдать уже готовую технологию, стоит только определиться с местом производства. Эти сроки вождя устроили, но он их записал себе в блокнот. Чтобы не забыть. Борисов отчитался о производстве первого миллиона новых патронов, но посетовал, что отработка технологии производства идет сложно, сказывается нехватка квалифицированных рабочих, по его мнению, на плановую производительность цех сможет выйти к середине следующего года.

Когда собирались в обратную дорогу, вождь подозвал к своей машине Кольцова. Тот подошёл.

— Садись! — сел. Тогда вождь сыпанул ему на колени горсть патронов.

— Знаешь, что это?

Узнать патрон «Калаша» человек, служивший в Советской армии, мог бы и на ощупь.

— Промежуточный патрон, товарищ Сталин. Мечта попаданца.

Кольцов так смело брякнул потому что они говорили в закрытом перегородкой от водителя и охранника салоне.

— Верно, Миша, верно! Видишь, мы тоже шевелимся. Знаю, тебе очень хочется заняться исключительно мирным строительством, знаю. Но время такое, Миша, война на носу. Поэтому тебе придётся заниматься и военными вопросами. И ими — в самую первую очередь!

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Раз понимаешь, молодец. — вождь выдержал паузу и продолжил:

— И еще… у тебя будет встреча с представителем Ротшильдов. Не знаешь, что он от тебя хочет?

— Не могу предположить. Но попрошу выдать мне небольшой магнитофон, чтобы записать разговор, а потом прослушать, очень может быть, что какие-то нюансы с первого раза могут от меня ускользнуть.

— Хорошо. Найдем.

Иосиф Виссарионович усмехнулся, всё-таки, приятно, когда хорошее мнение о человеке находит свое подтверждение.

[1] В написании фрагмента использованы материалы Натальи Потаповой

[2] История БХЗ взята из РИ.

[3] Фактически. Именно он создавал порох для наших «Катюш». В РИ это было в составе «шарашки» — был арестован в тридцать седьмом. В это время и начались работы над составом пороховых шашек. И его шарашка всё-таки порохом наши реактивные минометы обеспечила.