Мы, монстры. Книга 1: Башня

Глава 47. Мертвые

Тейрин сел на ложе, выхватив из-под подушек кинжал. Судорожно вдохнул воздух, и еще, и еще, пытаясь надышаться, потому что он снова задыхался во сне, и было страшно, и что-то грохотало, и только потом он понял — грохотало не во сне, здесь, в Нат-Каде.

А сейчас он впервые увидел ее — высокую белую тень у окна. Прозрачную, светлую.

И задохнулся во второй раз. А она полуобернулась к нему и тихо заговорила, и впервые голос прозвучал не в голове - в его комнате.

— Затхэ, — сказала Сорэн. — Я думала, тьма приближается в лице Лаэфа, но это — Затхэ. Меня обманули.

“Думала, тьма приближается? — подумал Тейрин. — А как же “ничего не бойся, мальчик, я знаю, что делаю”? Ждала Лаэфа — и мне не сказала?”

А еще он услышал в ее чистом голосе легкую горечь разочарования. Едва заметную, но Тейрин всегда умел хорошо слушать. И трезво мыслить. Даже проснувшись посреди ночного кошмара и обнаружив себя еще в одном.

Тейрин поднялся и решительно направился к двери. Подхватил плащ со спинки кровати, набросил на ходу.

***

Плащ летел, струился за ним и, поворачивая за дверь, Тейрин легким привычным движением отбросил его назад. И тот послушно скользнул следом, как Эрхайза за Лаэфом.

Сорэн смотрела уже не в окно — ему вслед.

Она ведь и правда чувствовала Лаэфа рядом, не это отродье — самого Лаэфа. А с этим... даже играть не интересно. Послать вслед дикого даарского охотника — и пусть разбирается.

Но Ух’эр-то каков! Мерзавец. Лживая гадина. Весь в старшего брата.

***

Ух’эр пришел тогда к ней — когда с Затхэ было покончено — он пришел. Сорэн сидела у окна, перебирала лучи света, глядела сквозь них, слушала пение птиц, а он, гадость, как-то пролез, и ни один луч его не коснулся, пока сам того не пожелал. Оказался рядом — и не почувствовала.

Поднял ладонь, и лишь тогда она увидела, как он сидит на мраморном крыльце, как сам ладонь под лучи подставляет и внимательно глядит на них, а те проходят сквозь. Ух’эр не отбасывает тени — может, потому так тянется к Лаэфу, чтоб хоть какая-то тень рядом была.

— Странно, что брат боится их, — хмыкнул он, проворачивая ладонь. Покосился на Сорэн хитро, добавил. — Их ведь нет на самом деле. Не ухватишь, не укусишь.

И оскалил зубы в кривом оскале. А потом рассмеялся неожиданно, откинув голову назад. И как часто бывает, когда видишь что-то в лучах впервые, Ух’эр увиделся ей совсем другим.

Сейчас он казался не безумным — счастливым. Хотя потом, гораздо позже, она поняла: это не глаза его сияли, они отражали сияние Ирхана.

Но тогда она подумала: а если он останется здесь надолго? Если согреть его лучами, если обнять теплыми ветрами, — починит ли это его? Исправит ли? Ей показалось, ему тут может быть спокойно. А пару веков в покое — не принесут ли такую нужную ему передышку от вечного безумия?

Пару веков покоя и света. И никаких отравленных змей под ногами.

— Ты пришел сказать о Затхэ? — мягко спросила Сорэн. Подошла. Он оборвал смех внезапно, сжался, смотрел настороженно. Будто боялся, что она ударит.

“За что же мне тебя бить? — удивилась Сорэн. — Ты на моей стороне. Ты должен знать, мальчик, своих союзников я не трону. И никому не дам в обиду. Перейдешь на мою сторону — больше никогда не увидишь змей”.

Ни змей, ни монстров.

— Затхэ больше нет? — спросила она.

— Затхэ больше нет, — отозвался Ух’эр, вновь поменявшись. Теперь едва заметно ухмылялся, глаза щурил, будто свет внезапно стал мешать на нее смотреть. А ухмылка была не его. Неуверенной и слабой.

— Докажи, — Сорэн села рядом и положила свою ладонь поверх его руки. Заглянула в глаза, и он медленно развернулся к ней. Улыбнулся неожиданно широко, рванул за собой за руку, вскакивая, и перед их ногами разверзлась бездна.

— Что ты… — начала она.

— Доказываю, — шепнул ей Ух’эр и потащил за собой.

***

Царство мертвых было темным. Серым.

Тут было тихо, и слуги Ух’эра, сновали по черным дорогам бесшумными бесцветными тенями. Он покосился на нее, хитро подмигнул и приложил палец к губам. Потянул за собой.

Вперед по дороге и вдруг — снова вниз, в еще одну бездну.

И там, в замурованных наглухо подвалах, показал клетку, что стояла в самой глубине. А в клетке — исполосованное, разодранное тело монстра.

Посмотрел в глаза, внимательно и неожиданно серьезно.

И Сорэн почудилось: впервые видит настоящего Ух’эра. Безо всех его бесчисленных масок. Потом она узнала: она видела очередную маску. Потому что все, что есть у Ух’эра, — это маски. Все, что есть от Ух’эра, — это маски.

Сейчас у него был твердый взгляд. И мягкие губы. И тихое дыхание.

***

Она не могла спасти Лаэфа, потому что Лаэф — тень. Но этого, живущего в бесшумных тенях, но настоящего, она может вырвать из них. Унести в мир, где поют птицы и можно играть с лучами Ирхана. И Ирхан признает его, рано или поздно, но признает.

Конечно, он безумен. Он не должен быть здесь. Его место — рядом с ней.

И теперь Сорэн сжала его руку и повела, понесла за собой, ввысь, прочь от шепота и полумрака, в свой мраморный дворец. И там, во дворце, он снова оказался другим в свете дня.

Настоящим. И очень серьезным. И смотрел в глаза так, как никогда и никто.

— Сорэн, - тихо сказал он. — Я сделал, что обещал. Теперь твой шаг.

Она провела рукой по его щеке, и он закрыл глаза, потянулся за ее прикосновением, и ее белая ладонь задержалась. Скользнула к губам. К шее.

— Прости меня, — тихо сказала она.

— Ты не исполнишь своего обещания? — спросил он, не открывая глаз, и добавил, будто хотел напомнить, будто она могла забыть. — Если победишь...

— Исполню, мальчик, — уверенно ответила она, рука скользнула на его плечо, крепко сжала. — Тебя не трону. Оставайся здесь. Сейчас. Оставайся со мной.

— Тогда за что мне тебя простить? — спросил он и распахнул глаза.

И они, сверкающие, огромные, в обрамлении длинных темных ресниц, светились безумной насмешкой, извечной издевкой, и его захотелось оттолкнуть. Подальше. Отмыть руки. Но прежде — заплакать.

Ведь она почти ему поверила.

— Или ты не у меня прощения просишь? — уточнил он и, подражая Лаэфу, выдохнул почти ему в тон. — Сес-стра…

Она задохнулась от злости, а он какое-то время старательно сжимал губы, сдерживая безумный хохот в себе, а потом — не смог.

Хохот вырвался наружу.

***

Она проснулась от этого хохота. Села на ложе, вскочила.

И увидела его — сидел, подобрав под себя ноги, в проеме окна. На дворе была ночь, а Рихан светила сквозь него. Висела за спиной, на уровне сердца, просвечивала блеклым пятном, и казалось, что у него вместо сердца — Рихан.

Хотя Сорэн уже знала: у него просто не было сердца. И его не было — под стать старшему он был тенью. Серой тенью в подземном царстве, что пыталась быть богом, но у нее получалось криво.

Потому что сама тень — кривая.

— Я снился тебе, Сорэн? — спросил он, глядя в глаза.

— Ты ведь и сам был в том сне, — процедила она. — Ты принес этот сон, не так ли?

— Я просто пришел сказать, что все сделал, — он поднял руки. — А вот что было дальше...

— Я держу свое слово, — сказала Сорэн. — Но видеть тебя больше не желаю.

— Да-а-а? — с изумленной насмешкой протянул он.

Она, зарычав по звериному, швырнула в него драгоценной подвеской. Ух’эр расхохотался и, поймав подвеску на лету, соскользнул в окно — рухнул вниз спиной вперед.

В ответ ему расхохотались вдалеке гиены.

Завыли волки.

Сорэн метнулась к окну, замерла, всматриваясь в темные леса. Он был где-то там. Он был везде. Мир будто шептал, повторяя снова и снова: “Лаэф-ф...”

— Оставь меня! — отчаянно крикнула она в окно.

— Да я, вроде как, уже… — с деланной растерянностью пробормотал под окном Ух’эр.

А потом снова рассмеялся.

Нет, его было не спасти.

Никого из них было не спасти.

***

И тело Затхэ, что она видела во сне, было всего лишь частью ее сна. Как и настоящий Ух’эр.

***

Эйра в ту пору ушла в рощи. Тэхэ не подходила к ней, но и не выгоняла. Иногда косые взгляды бросала издалека. А Эйра каталась на ветвях, играла с ланями-оленицами, купалась в ручье.

Там ее и увидел Заррэт.

Зачем пожаловал — Тэхэ не знала, не успела спросить. Ждала, что он будет искать разговора, но тот так и замер у ручья. Может быть, он сразу к Эйре шел, а может, просто обо всяких разговорах забыл.

Эйра купалась шумно. Вздымала брызги. И те, сверкающие, летели драгоценными камнями во все стороны.

И несколько из них — в лицо Заррэту. Лишь тогда она его увидела, но не смутилась — широко улыбнулась.

— Эйра, — сказал Заррэт и сел на берегу. — Возвращайся. Людям нужна Любовь.

— С каких это пор тебя волнуют люди? — удивилась Эйра.

— Меня волнует их кровь, — сказал Заррэт. — Многие войны начинают во имя Любви. Нельзя, чтобы Любовь была забыта.

— Так ты голодный? — сочувственно спросила Эйра. — Тебе крови мало?

И выбралась на берег, нагая, упругая, одним кошачьим прыжком. И мотнула головой, стряхивая мириады сверкающих брызг с взъерошенных рыжих волос. Это — короткие рыжие волосы — было самым болезненным напоминанием о Затхэ. Эйра отделила, оторвала кусок себя, а теперь — его не стало.

Заррэт сбросил плащ, накинул ей на плечи, и она с недоумением уставилась снизу вверх. Она была маленькой, нежной и совершенно неуместной рядом с Заррэтом. И плащ его был ей тяжел и тоже неуместен на ее плечах.

Так думала Тэхэ, глядя на них из зарослей.

Заррэт, отважный, сильный и честный, не должен путаться с глупой девчонкой. Если уж выбирать из них, сестер, куда уместнее рядом с ним выглядела бы сама Тэхэ. Он, единственный из богов, кого понимала с полуслова, чью силу уважала, мог бы стать ей верным боевым товарищем. Или больше.

Тэхэ никогда не задумывалась о том, чтобы навредить кому-то из своих, но всегда думала, что, если битве между ними суждено вспыхнуть, она окажется рядом с Заррэтом.

А теперь он защищал Эйру. Укрывал своим огромным плащом.

— Возвращайся, — сказал он ей. — Я знаю, как это — прятать слезы. Ты сильнее, чем кажешься, Эйра. Я удивлен, что никто этого не видит. Но вижу я. Прошу тебя — выплачь слезы. И возвращайся.

А она вдруг перестала улыбаться, и слезы правда сверкнули в ее глазах — еще двумя драгоценными каплями.

— Они убили моего ребенка, — отчеканила с неожиданной злостью. — Вы убили…

— И за это я пришел просить прощения, — тихо ответил Заррэт. — Иначе было нельзя.

Эйра всхлипнула, прильнула к нему, и утонула во второй раз, уже не в плаще — в его мощных объятиях. Он был слишком огромен, и Эйра встала на носочки, чтобы дотянуться.

Чтобы дотянуться до плеча, и через плечо бросить взгляд в заросли.

Точно в глаза Тэхэ.

И улыбнуться ей сквозь фальшивые слезы, которые мгновенно высохли.

Нет, Эйра не умела скорбеть.

***

Никто из них не умел — Д’хал не научил. Может, так хотел защитить их. А может, слишком поздно вспомнил.

По Затхэ скорбел лишь он сам.

Сидел под тем обрывом, на узкой кромке песка, глядел на волны Мирдэна. И так задумался, что не заметил, как к нему подошел человек. Девочка, совсем еще ребенок, человеческий детеныш, присела рядом, спросила:

— Тебе грустно? — и протянула горсть только что собранных, еще мокрых морских камней, обточенных водой.

Д’хал подумал, что так должно было случиться с ними, с его детьми — время, как вода, должно было заточить их, срезать углы, научить притираться. Не ссориться - вместе управлять миром. Вести людей за собой.

Но получилось, что все они — каждый сам по себе, а люди — подносят ему камни на берегу. Глупые, глупые дети.

Тогда он впервые понял, что был слишком мягок с ними. Тогда впервые понял, что уроки, извлеченные из слов, никто не запомнит. Что действовать надо по-другому.

— Я скорблю по Затхэ, — честно сказал он девочке.

— По чудовищу? — удивилась она.

— Он не был чудовищем, — ответил Д’хал. — Его сделали таким. Но я вижу будущее, дитя. И вижу, что это еще не конец. Пройдут века. Боги погибнут в великой битве. И вернется Сорэн. И потянется за ней тень-Лаэф. А за ним — и другие Бессмертные. Тогда — вернется и он. Совсем другим, сменив сотню тел и обличий.

— И что случится? — задержав дыхание, спросила девочка. — Кто победит?

Д’хал прищурился, вглядываясь в вечность.

— И Затхэ... — проговорил медленно, будто не видел — читал что-то, едва различимое, в закатном небе, — отречется от Тьмы, и пойдет к свету, и возьмет меч, и спасет мир.

Улыбнулся девочке и потрепал ее по волосам.

— Но не бойся, дитя, — сказал ей. — Это случится еще не скоро. А ты... Ты понесешь об этом весть.

И бросил щепотку пыли с вершины Вечной горы в ладони, и дунул, и обжег своим дыханием, и развеял над дитям человеческим — чтобы хватило ей сил пронести его весть сквозь время.

Поднялся и медленно пошел вдоль волн, вслушиваясь в пение разгулявшихся над ними ветров.

До Мэргэ'ассе, Последней битвы богов, оставалось пять веков.

***

Ух’эр остановился у ступеней черного трона Лаэфа, привычно запрыгнул на верхнюю, сел и потянулся. Довольный кот, а не бог Смерти.

— Как поживает моя дорогая сестра? — спросил Лаэф, змея Эрхайза скользнула вниз по плечу, забралась на руки Ух’эру, и тот погладил ее по голове. Эрхайза запрокинула голову, всматриваясь в его глаза.

— Пыталась меня спасти! — ухмыльнулся ей — и Лаэфу — Ух’эр. — Можешь себе представить? Она когда-нибудь поймет, что если кого-то и нужно спасать, то — от нее?

— Сорэн считает, что ты на ее стороне? — строго спросил Лаэф.

— Еще бы! — фыркнул Ух’эр. — Чуть не возлюбила меня, так считает.

И рассмеялся. А взгляд Эрхайзы оторвался от его лица и уперся в подвеску.

— Чуть? — холодно переспросил Лаэф. Ух’эр неожиданно стал серьезным и доверительно сообщил, отрывая взгляд от Эрхайзы и вскидывая голову к самому Лаэфу:

— Не знаю, что было бы, если б я в окно не вывалился.

И тот чуть заметно улыбнулся. Протянул руку и потрепал Ух’эра по волосам.

— Иногда, брат, — задумчиво сказал он, — ты настолько безумен, что я сам тебя опасаюсь.

“Хорошо, что признал, — подумал Ух’эр, — значит, доверяешь мне не полностью... А жаль. Жаль, что ты так умен, Лаэф”.

А вслух — снова расхохотался.