Мы вдвоем

18

В тот вечер Йонатан закончил изучать главу «Глухой, что женился» в трактате «Йевамот»[198] и уже приступил к главе «Женщина в мирное время». «Женщина отправляется с мужем в царство за морем, — напевно читал он, — если был мир между ними и мир в мире, и она говорит, что муж ее умер, ее свидетельству можно доверять, и ее разрешено взять в жены. Но если был между ними раздор, нельзя ей доверять». Ему казалось, что слова «мир в мире» и «мир между ними» делают ему круглые глаза и холодно, цинично улыбаются, жгут его с обидной точностью — и хотел спрятаться от них, как от внезапного града, который застает тебя без предупреждения и без зонта, одетого еще по-летнему.

Он хотел пойти спать, но заметил, что в передней части бейт мидраша еще сидят двое учеников, громко обсуждающие фрагмент текста.

— Раздор, — сказал сидящий справа, на чьих щеках только-только пробивался едва заметный пушок. — Раздор порождает недоверие, поэтому не верят женщине, которая говорит, что ее муж умер. Ведь у нее здесь есть корыстный интерес.

— Это замкнутый круг, — отвечал сидящий слева, страшно усталый на вид. — Недоверие приводит к раздору, которое приводит к недоверию, и непонятно, как выйти из этого круга и как возвратить доверие.

Их речи поразили Йонатана. Обычно суждения здешних студентов были ограниченны, они довольствовались попытками понять, что написано, что говорится в Тосафот, что сказано у Рамбама, — не более того, без такого полета мысли, как у этих двоих. Ему хотелось остаться и послушать, что они будут обсуждать дальше, но от усталости его клонило в сон.

Он собирался дождаться ухода этих двух и только тогда отправиться на незаконный матрас, еженощно ожидающий его на лестнице на крышу ешивы. В любом физическом действии, производимом прилюдно, есть нечто постыдное. Стыдно спать, когда тебя видят, есть вблизи других. Но эта хаврута все не прекращала ретивых и громких занятий, и тот, что слева, даже сходил умыться и вернулся почти бодрым. И в Йонатане вдруг что-то надломилось и начало рушиться. Вдруг, без причины, к глазам подступили слезы, он пытался остановить их, но безуспешно — они полились рекой.

И тут — звонок от Мики.

— Ты где, брат? — взлетел его голос.

— В ешиве, — хрипло ответил Йонатан.

— Ты с ума сошел? Я думал, вся эта история с твоим побегом — шутка. Не могу поверить, что это правда. У тебя есть младенец, и ты не с ним. У тебя есть жена, и ты не с ней. Что с тобой происходит?

— Не знаю, — ответил Йонатан. — Не знаю.

— А как же Алиса? Ты не скучаешь? — возмутился Мика.

— Конечно, скучаю, но у меня нет выбора. Поверь, нет выбора.

— Ты псих, Йонатан, точно тебе говорю. Так нельзя. Немедленно бери сумку и возвращайся к Алисе с Идо. Прямо сейчас, — властные интонации придали его голосу убедительности, но веки Йонатана смыкались от усталости.

Мика позвонил Алисе. Было за полночь. Он ее разбудил. Он сказал:

— Алиса, это я, Мика. Я за вас волнуюсь, что происходит?

— Что происходит? — невозмутимо ответила она. — Твой брат решил сбежать от меня и от своего сына. Заявил, что должен вернуться к Торе. У меня, честное слово, нет ни малейшего понятия о том, что с ним происходит. Это не тот Йонатан, которого я знала.

— Но почему, почему он сбежал? — настаивал Мика.

— Почему? — в ее интонации смешались недовольство и боль. — Может, вы обменялись судьбами, уж не знаю.

— А ты бы хотела, чтобы он вернулся? — спросил он, игнорируя ее укол.

— Не знаю. Правда. Не понимаю, что с ним, — ответила она, и Мика постарался расслышать в ее голосе мягкость и согласие.

Посреди ночи Йонатан ощутил, как чья-то рука настойчиво трясет его за плечо. Он думает, что это сон, но чьи-то цепкие пальцы не отпускают его. Едва открыв глаза, он понимает, что спит на стуле в огромном бейт мидраше, склонившись на пюпитр и смяв листы Гемары. Подняв глаза от трясущей его руки, он видит Мику. Йонатан моргает и бормочет:

— Мика, что ты здесь делаешь?

Затуманенный сном, Йонатан силился понять, что случилось, почему Мика будит его среди ночи. Мика прошептал:

— Йонатан, ты обязан вернуться к Алисе. Я с ней только что разговаривал. Она очень скучает и хочет, чтобы ты вернулся. Прямо умоляла меня, чтобы ты вернулся. Обещай мне, что вы воссоединитесь. Клянусь, тебе нечего бояться.

И что теперь? Он, Йонатан Лехави, постоянно талдычивший в ешиве в Йоркеаме о неоспоримой важности тела, о спасении чувственности, о необходимости быть прежде всего человеком, и только после этого богобоязненным, говоривший, что величайшая опасность неукоснительного следования Торе в том, что ее свет ослепляет, разбивает все вдребезги, что святость превращает человека в разрушительное чудовище или, наоборот, в анемичный бледный стебелек, лишенный желаний, жизни и развития, — да, он и никто иной в итоге оказывается человеком, бегущим от ответственности, избегающим отцовства, боящимся семейной жизни и делающим выбор в пользу призрачного духовного мира.

Но вернуться домой? В какой дом? Где ныне его дом? Сейчас середина ночи, большой бейт мидраш пуст, вокруг темно, и Мика стоит перед ним и не терпящим возражения тоном говорит:

— Давай, поехали в Шаарей-Ора.

И вот снова они вдвоем в арендованной машине, снова мчатся под покровом ночи, и вновь рука Мики на руле, и между ними пролегла тишина. Как они въедут в Шаарей-Ора, если большие желтые железные ворота заперты? Йонатан засыпает, но, тут же проснувшись, спрашивает Мику:

— Что будет с моим велосипедом? Он привязан к перилам у входа в ешиву.

Мика отвечает:

— Не волнуйся, я его посторожу, — и сторож на железных воротах Шаарей-Ора, ничего не спросив, открывает, и Мика высаживает Йонатана со словами:

— Хочу видеть, как ты заходишь внутрь.

Но сейчас середина ночи, как он войдет? Он помахал Мике рукой и сказал «спасибо, цадик». Мика быстро укатил, и вот Йонатан один у дома Бардахов, из которого сбежал.

Он подходит к лимонному дереву, нюхает блестящие в темноте фрукты, садится на качели у двери и видит, как та открывается, как он идет по коридору, заходит в комнату, слышит глубокое дыхание Алисы, видит крошечное тельце Идо, и он, Йонатан Лехави, реб Акива Эйгер в своем поколении, садится на двуспальную кровать, снимает рубашку и полотняный цицит, остается в пропахшей потом майке, пытается нашарить на кровати какие-нибудь домашние штаны, и Алиса испуганно спрашивает, кто это, и он говорит: «Я, все хорошо, спи, милая». А она отвечает: «Но твоя майка ужасно плохо пахнет». И он тихо смеется: «Я соскучился» — и хочет погладить ее лоб, но вспоминает, что им пока запрещено касаться друг друга, и она засыпает на левой стороне кровати, а посередине — Идо, а вот и свободное место, ожидавшее только его, хранившее верность и знавшее, что он непременно вернется.

Но он один, на качелях. Алиса в доме, а Йонатан снаружи, мерзнет. Как попросить у нее прощения, как излить запертый в нем стыд — ведь ему нужно совсем немного: место, где он мог бы приклонить голову и прошептать Алисе, чьи каштановые волосы рассыпаны по подушке: «Лисуш, я пришел».