Мы вдвоем

6

Утром, когда Йонатан и Алиса проснулись, было шесть часов двадцать минут, а Мика уже был одет (по пути в Бецалели Йонатан вспомнил, что накануне тот не раздевался). Иерусалимское солнце теребило щетину, украшавшую его лицо, привлекая взгляд Йонатана к щекам брата. Смутившись, Йонатан отвел глаза.

Мика сидел на балконе их маленькой квартирка и похлебывал крепкий горячий кофе, уставившие на Эйн-Карем, что раскрывал усталые глаза внизу, постепенно прощаясь с ночной сыростью.

Победным тоном вставшего первым Мика пожелал Йонатану доброго утра.

— Я уже успел выйти на пробежку: добежав до заправки «Паз», спустился по поворотам в Эйн-Карем, к тамошней детской площадке, и вернулся гору. Слушай, в утре есть что-то чистое, — он вдруг заговорил поэтически. — Особенно для такого, как я, который обычно до половины десятого занят улучшением положения подушки и зарыванием в одеяло, — заключил он с гордостью.

— Но почему ты так рано встал? — спросил Йонатан с вызывающей усталостью человека, уснувшего ближе к двум часам ночи.

— Почему? Потому что я чувствую, что боль вопиет к небесам, а все молчат, как будто все в порядке. Я и вправду не могу от этого заснуть.

— Я с тобой совершенно согласен, но хочу рассказать тебе кое-что личное, — бросил Йонатан.

Мика заранее знал, что Йонатан собирается сообщить ему о беременности Алисы. Он уже обратил внимание на толстую книгу о беременности в туалете на бачке, слегка прикрытую ковриком.

Настала тишина, ждущая, когда ее наполнят, наконец Йонатан сказал:

— Мы беременны, — и покраснел, и цицит высунулись из его рубашки и взвились, как флаг, вместе с ветром.

— Как здорово! — воскликнул Мика, силясь изобразить удивление. Подойдя к Йонатану, крепко обнял его.

Затем деловито спросил, на какой они неделе, и Йонатан ответил, что на четырнадцатой, и Мика схватил его за руку и начал, не говоря ни слова, вертеться в танце, и Йонатан тоже заплясал на своих длинных ногах и сквозь смущение услышал, как Мика ликует: «Вот здорово, Йонатан, вот здорово, я так рад за вас!» Но он чувствовал, что не может больше танцевать, что злодеяние и соучастие в жестокости есть сама жизнь, что несправедливо, что он, Йонатан Лехави, движется по накатанной, отслужил, как положено, в армии, работает в порядочном месте и неплохо зарабатывает, ведет нормальную семейную жизнь с любовью, романтикой, и вот-вот, тьфу-тьфу-тьфу, ребенком, и даже состоит в довольно разумных отношениях с Богом, тогда как у Мики нет ничего, что налажено или устроено. Хотя бы устроено. Он скитается с одной работы на другую, от одной подруги к другой, от фрустрации к фрустрации, а главное — от приступа к приступу.

Ненадолго отбросив горькие раздумья, Йонатан с утешительной улыбкой сказал Мике:

— Маме с папой я только довольно прозрачно намекнул, а тебе говорю первому.

Мика взглянул на долину, и его радость моментально улетучилась, к нему вернулось угнетенное состояние. Беспокойно расхаживая по балкону, он сказал:

— Йонатан, я не знаю, что меня больше тревожит: история с Гейблом или то, что нет дождя. Ханука на подходе, а помимо жалких капель, которые накрапывали в обед в воскресенье — ничего. Нужно что-то делать, — добавил он. — Я собираюсь тут в долине, в Эйн-Кареме, устроить массовую молитву евреев и арабов, раввинов и кадиев, чтобы все вместе помолились о дожде. Ты не представляешь, что тут будет в следующее воскресенье. Каждое утро принято произносить слова, и даже я, знаешь ли, все еще эту часть произношу, — произнес он со смешком, — что если Всевышний гневается на нас, то Он запирает небеса. Сейчас, похоже, Он серьезно на нас злится: за коррупцию в стране, за отношение к простым людям, к рабочим, которые надрываются и получают меньше минимума за труд в жутких условиях, Он не готов дать нам дождь и запирает небеса. Нам осталось только все бросить и молиться.

Йонатан спросил:

— Но как ты сюда приведешь раввинов и кадиев? Это непросто. Только дозвониться до раввина в наши дни занимает не меньше двух месяцев. Давай сходим вместе вечером к Стене Плача, и все наладится. Если Всевышний захочет пролить дождь, Он это сделает в любом случае, а молитва у Стены тоже имеет силу.

Он надеялся логикой разбить новую вспышку безумия, но Мика был неумолим.

— Увидишь, Йонатан, — сказал он. — Я приведу сюда главных раввинов, самых важных кадиев и имамов Иерусалима, и будет молитва, какой еще не бывало.

Он вытащил из рюкзака Идо большую тетрадь в клеточку и стал составлять список имен. Нахмуренный лоб пошел глубокими морщинами, губы сжались, он яростно покрывал клетчатый лист крупными буквами.

— Вот и все, готово! — радостно заявил спустя полчаса, откидывая голову назад — так он делал каждый раз, когда был доволен собой. — Теперь осталось только поговорить с ними всеми.

На секунду Мику посетила мысль пригласить и рава Гохлера, но после разрыва между семьей Лехави и Беэротом с ним не осталось контакта, все забилось пылью разочарования и обиды, а что до рава Гохлера, то даже Йонатан, последний в семье после происшествия еще называвший его «равом», с недавнего времени сдался и начал опускать титул.

Вскоре Мика попрощался с Йонатаном и вышел на лестничную площадку, там остановился, позвонил Асафу Лерману, забытому приятелю школьных времен, и потребовал срочно дать ему номер рава Цуриэля — раввина ешивы, в которой они вместе учились.

Рав Цуриэль тоненьким, хриплым голоском выспросил, чем Мика теперь занят, женат ли («Ладно, скоро, скоро. Знаю, какое мучение быть в наши дни холостым. В гемаре „Псахим“ говорится, как Всевышнего радует холостяк, живущий в большом городе и не грешащий»[83]) и где он живет. Затем добрался до сути:

— Но скажи-ка, что именно это будет за молитва?

Мика объяснил, что будет большая молитва величайших раввинов и кадиев страны, на что рав Цуриэль ответил, что придет, возможно, бли недер[84], но должен получить разрешение собственного рава. Мика спросил:

— Разрешите спросить, кто ваш рав?

Рав Цуриэль, довольный собственной шуткой, ответил:

— Да это моя жена.

Мика ощутил, как внутри него вдруг надорвалась какая-то струна и открыла клапан смеха.

— Но дело не во мне, — сказал рав Цуриэль. — Кто меня-то знает, очередного главу ешивной школы, которого никто не слушает. Если тебе надо что-то в этом мире подвинуть, лучше поговори с теми, кто правда велик.

Мика поинтересовался, как можно поговорить с теми, кто правда велик, и рав Цуриэль с долгим выдохом ответил:

— А это уже сложно.

Мика спросил, почему сложно, а рав Цуриэль засмеялся:

— У каждого из них есть главный секретарь, а у того — свой младший секретарь, который никогда не отвечает, и попробуй доберись до самого великого. Если тебе это важно, советую сходить в ешиву «Нецор лешонха»[85] возле моего дома в районе Мекор-Барух и попытаться достучаться до рава Йоси Халими. Это очень большой раввин, принятый в разных кругах и известный как большой чудотворец. А самое главное — он относительно доступен, есть шанс его поймать. Если он придет, то и многие другие тоже. Говорю тебе, если он будет связан с этой важной молитвой, то дело примет совсем другой оборот. — Перед тем как отключиться, он понизил голос и добавил: — Мика, хочу, чтобы ты знал, что я тобой доволен.

Мика походил вперед-назад по дорожке у входа в дом, затем позвонил Йонатану, который еще был в квартире, и уверенно поинтересовался, сможет ли он сегодня уделить ему время. Йонатан на секунду задумался, затем напряженно ответил:

— Смогу, с радостью, но только до обеда. Ровно в час с четвертью я должен быть в классе.

Повесив трубку, Йонатан положил в сумку пакетик чая со вкусом маракуйи — вдруг получится приехать в Бецалели пораньше и заварить его, затем спустился и посмотрел на дорогу. Мика уже сидел в серебристой «мазде» и гудел ему. Он обнял Йонатана, когда тот сел в машину, и с неожиданным спокойствием двинулся в сторону района Мекор-Барух, а Йонатан всю дорогу гадал, откуда Мика вновь добыл эту «мазду» и кто ее оплачивает. Он даже и не спрашивал, куда безумие брата ведет их.

— Йонатан, ты не думаешь, что мое имя испорчено? Что из-за этого имени мне не везет? — выдал Мика будто между прочим.

— Почему испорчено? — удивился Йонатан.

— Почему? Из-за идола Мики[86]. Один аврех[87], который как-то сидел со мной рядом в автобусе, сказал мне, что это имя так себе и что стоит подумать, не добавить ли второе.

— По мне, отличное имя, и вообще, это в честь дедушки Мики, маминого папы, который пережил Холокост и не жалел милостыни несчастным, — заявил Йонатан.

— Может, спросим этого рава Халими? — серьезно, но с шутливой ноткой в голосе предложил Мика. — Мы едем пригласить его на молитву.

Он посигналил группе студентов, столпившихся у дороги и оживленно разговаривающих возле большого траурного объявления, вывешенного на стене, и справился у них, где находится ешива «Нецор лешонха». Но они не знали, а пожилой мужчина с толстыми пейсами, кучерявящимися за ушами, сказал:

— Может, вы имеете в виду ешиву «Хафец хаим» реб Ошера Вайсбекера?

Но Мика проворчал:

— Какой еще Вайсбекер, я сказал Халими. Где пшек, а где лягушатник, — и продолжил сигналить каждому прохожему авреху, останавливаться с визгом тормозов и спрашивать и почти уже успел отчаяться, когда один из них показал ему направление на «Нецор лешонха». Войдя в ешиву, они спросили парня, который быстро шел мимо (казалось, что движутся только его ноги, а туловище неподвижно), где кабинет рава, и тот полунасмешливо-полусердобольно улыбнулся и ответил:

— Постучите в дверь в конце коридора, там сидит его секретарь. У него и спросите.

Мика пустился бегом, Йонатан, не поспевающий за ним, попросил:

— Погоди.

Брат ответил:

— Йонатан, твоими темпами мы никуда не дойдем и все умрем от жажды. Ты не понимаешь, что происходит засуха?

Он постучался, секретарь спросил, кто там, и Мика сказал:

— Мика Лехави, откройте, пожалуйста.

Секретарь сонно поинтересовался, договорился ли Мика о встрече, на что тот ответил:

— Нет, но дело срочное.

Невысокий секретарь открыл дверь, устроился поудобнее на своем черном стуле, покачался на нем из стороны в сторону и спросил:

— Да, уважаемый, чем могу помочь?

— Никакой не уважаемый, — отвечал Мика. — Нам просто срочно нужен рав Халими.

Секретарь сочувственно улыбнулся:

— Встретиться с равом? Поверьте, с президентом США и то проще встретиться. Рав не в Израиле сейчас, он в Панаме, подкрепляет веру тамошних алеппцев[88].

Взглянув на него, Мика процедил:

— Широко живет раввин-то, летает по всему миру, подкрепляет веру, подкрепляется ужинами. Почему бы и нет.

Йонатан попытался утихомирить Мику, а секретарь поднял на него темно-карие, как зернышки, глаза и произнес:

— Приятель, зачем ты так про рава? Тебя же жалко, ведь твой язык жалит как скорпион и кусает как змея[89]. Я тебя не сужу, упаси Боже. Я понимаю, что бывают беды, что тяжело, я не сужу человека в трудную минуту, но ты знаешь, какой святой человек — рав Халими? Ты себе вообще представляешь, о какой святости речь? Ты знаешь, что он в жизни своей не сказал ни слова «лашон-ѓа-ра»?[90] Не зря наша ешива называется «Нецор лешонха». Говорю тебе, я много раввинов знаю, но рав Халими — незаурядный раввин. Он один на столетие. Пойми, рав Халими — горящий уголь![91] Слушай, что говорю — уголь!

Они вышли из ешивы, и Йонатан сказал Мике, что должен спешить в Бецалели, а тот ответил:

— Без проблем, я тебя подвезу.

Йонатан добрался за несколько минут до урока, еще успел поспешно вытащить пакетик со вкусом маракуйи и быстро хлебнуть чаю. Его 10 «Б» класс был, как обычно, в послеобеденной полудреме, и он обратился к их опущенным векам:

— Мы обсуждали с вами ѓалаху о благословениях на увиденное[92], давайте вкратце повторим, — и начал вслух читать гемару девятой главы в трактате «Брахот».

Мика позвонил ему семь раз за полчаса, а на восьмой написал «перезвони» с тремя восклицательными знаками, затем приписал «срочно» с еще одним восклицательным знаком.

— Москаль, — обратился Йонатан к Моти Москалю, который с начала урока громко и назойливо просился в туалет. — Представь, что ты не видел Бен-Цура месяц, должен ты произнести благословение, встретив его, или нет?

— Конечно, должен! — завопил Москаль.

Йонатан хотел еще научить их, как благословляют на море, на гром, нужно ли благословлять при виде мудреца народов мира, и какова ѓалаха при встрече с Далай-ламой, и как вообще ѓалаха относится к буддизму, и считается ли он идолопоклонничеством — но телефон неустанно вибрировал, а Йонатан упорно не брал трубку.

— Учитель, ваш карман движется, — не упустил Бен-Цур, и Йонатан бросил быстрый взгляд на экран телефона, объяснив ученикам свой секундный соблазн:

— Я только посмотрю, не случилось ли что. — Этого мгновения оказалось достаточно — на глазах у Йонатана дверь распахнулась от удара ногой, и ученики стремглав, скидывая усталость, вылетели на двор.

— Учитель сказал — свободный урок! — орали они с гордостью победителей, а Бен-Цур на бегу прокричал ему:

— Учитель, вы идете играть? Давайте, покажите ребятам, как вы на поле, и как благословляют на гол, и должен ли произносить благословение тот, кто забил, или вся команда, или каждый, кто видел гол, по законам благословений на увиденное.

И тут на экране телефона появилось новое сообщение: «Вместо раввинов будут музыканты, подтверди получение». И еще одно: «Люблю тебя всем сердцем и никогда этого не забуду. Клянусь. Мика».

Мика зашел в Simply Coffee на центральной автобусной станции, купил бутерброд с тонко нарезанным сыром халуми, чуть-чуть попробовал и нервно выкинул оставшееся в мусорный ящик. Затем через телефон открыл интернет-страницу Дана Гадари, своего любимого музыканта, нашел там номер его агента, позвонил и сказал, что планирует общую молитву евреев и арабов, и как тому кажется, согласится ли Дан Гадари спеть несколько песен о дожде перед молитвой. Агент ответил:

— Оставьте ваш номер, мы с вами свяжемся, очень надеюсь, что вскоре.

Затем он позвонил Михаэлю Талю, который выпустил диск еврейского джаза, и тот сразу отозвался и сказал, что с радостью придет и сыграет джаз в честь дождя, пусть только ему скажут, где именно все будет происходить и кто занимается оборудованием. Он прибавил, что может прийти и его брат Моти, который вообще умеет сыграть отличный блюз к дождю, и слегка посмеялся. Мика записал в тетрадке: «Все музыканты придут», и добавил к трем словам три восклицательных знака.

Мика раздумывал, пригласить ли и артисток. Он не сомневался, что если попросит, то Майя Вайцман обязательно откликнется на его просьбу, придет и споет так, как только она одна может, поэтому позвонил Йонатану и спросил, прокатит ли такое с религиозными.

Йонатан, глядя сквозь оконную решетку на гол, забитый Бен-Цуром Москалю, и слушая раздающиеся радостные вопли, прошептал в трубку:

— Не сходи с ума, если ты позовешь петь артисток, то религиозные не смогут прийти, — и добавил: — И я тоже не приду.

— Я тебя умоляю, — отозвался Мика. — Наверняка же есть уже бритые и добрые раввины, которые позволяют, ты же знаешь.

На это Йонатан сказал, что все не так просто, да и те, кто позволяет, делают это только под давлением, да и вообще, нельзя полагаться на добрых, облегчающих правила раввинов.

— Эти что угодно позволят, если человеку хоть чуть-чуть тяжело, — заключил он презрительно.

Но Мика не позволил Йонатану остановить волну его возбуждения:

— Ладно, будем работать только с артистами-мужчинами.

Он оставил голосовое сообщение агенту пайтана[93] Эзры Баразани и агенту Мишаэля Даѓана, семнадцатилетнего мальчишки из Бейт-Шеана, что стал знаменитым, выиграв шоу талантов «Восходящая звезда». Затем Мика вырвал лист из тетради и большими буквами вывел: «Вот-вот Ханука, а дождей все нет», а буквами помельче приписал: «Приглашаем вас на молитву о дожде в зеленом саду на въезде в район Эйн-Карем при участии музыкантов: Дана Гадари, Михаэля и Моти Талей, Эзры Баразани и Мишаэля Даѓана. Молитва состоится в ближайший четверг в 16.30. Приглашаются все! Подробности у Мики Лехави по номеру 052-6074080».

После урока Йонатан вернулся домой и услышал голос Алисы, говорящей по телефону:

— Я не справляюсь, честно признаюсь, не справляюсь, — затем наступила короткая пауза.

Что-то внутри подсказывало ему подождать, отдышаться. Что-то другое требовало, чтобы он вошел. Силой удержавшись, он все же решил не входить и тайком послушать разговор, не предназначенный для его ушей.

Алиса сказала:

— Знаю. Это и правда сумасшествие, — затем надолго замолчала. Йонатан решил, что ее разговор окончен, и вошел. В мойке не было посуды, только плотный осадок набился в фильтр и не давал воде сойти. Он привычным жестом вытащил остатки овощей — послышался звук стекающей воды.

— Как дела, жена моя? — спросил он, глядя на нее и вытирая руки.

Алиса молчала, и Йонатан снова спросил:

— Как дела, жена моя? — и поискал ее миндальный взгляд. Алиса ответила:

— Мне гораздо лучше. Ты заметил дома что-то новое? — спросила она будто между прочим.

— Новое? — он насторожился и улыбнулся ей.

— Да, новое. Поищи, пока не найдешь, — сказала она с вызывающей загадочностью.

Он стал крутиться по квартире, а Алиса взволнованным детским голоском направляла его словами «горячо-холодно». Йонатана смущало собственное неумение обнаружить что-то новое.

— Правда ничего не вижу, — сдался он. — Подскажи.

— Открой дверь, — прошептала она.

Открыв входную дверь, он увидел, что она повесила полученную на свадьбу и до сих пор не использованную табличку «Йонатан и Алиса Лехави».

— Как здорово! — воскликнул Йонатан. — Скоро добавим к табличке и нашего малыша.

Он рассказал ей о молитве, которую устраивает Мика, и попросил ее прийти.

— Чтобы я пошла! — вырвался у нее полустон.

— Да, — подтвердил Йонатан. — Мика должен чувствовать, что у него в мире кто-то есть. Он ходит по миру один-одинешенек. Идо больше нет, папа в плену своих линз, мама вся погружена в свою ненормальную привязанность к Идо и кроме него уже никого не замечает, одни мы можем быть с ним.

— Слушай, Йонатан, ты такой цадик. Ладно, я приду, надеюсь, что меня там случайно не начнет тошнить. Будет довольно неприятно, если меня при всех вырвет, — весело ответила она. Йонатан подошел к Алисе и обнял ее. Он чувствовал, что ее согласие прийти — не что иное, как оправдание его собственной привязанности к Мике.

Потом Алиса спросила прямо, но мягко, совсем не пытаясь поссориться:

— Скажи, Йонатан, почему бы Мике не пригласить ее на эту молитву? Что такого, если раввинша Лехави на час, всего на часок оставит все свои мишны-Бавы-камы и придет? — даже в ее сарказме не слышалось язвительности и сохранялась мягкость.

— Он может ее позвать. — Йонатан понимал, что защищает мать, но одновременно недоволен необходимостью брать на себя такую роль. — Но это будет бессмысленная трата времени. Она не придет. Она просто решила посвятить свою жизнь большой несбывшейся мечте, которая без конца мучила нашу семью — мечте, что папа будет великим знатоком Торы, мечте, что я буду знатоком Торы, мечте, что Идо спасет семейство Лехави и станет тем великим знатоком в своем поколении, которого семья Лехави вписала на страницы религиозной истории еврейского народа. Теперь же, когда ничего из этого не вышло, мама убеждена, что миссия пала на ее плечи, и от нее требуется отдаться изучению Торы и стать ее великим знатоком от семейства Лехави.

Все следующие дни Мика развешивал объявления о предстоящей молитве где только можно и был чересчур беспокоен, даже не успевал побриться. Начали звонить журналисты. В прямом эфире радиостанции «Решет-Бет» Мика с впечатляющей уверенностью рассказал об общей молитве и пригласил на нее всех слушателей.

— Это не очередная молитва досов[94], а молитва для всех — религиозных и светских, мужчин и женщин, в общем, всего народа Израиля, — упорно повторял он, словно зачитывая с листа заранее приготовленное и выверенное сообщение.

Затем мероприятием заинтересовались и европейские съемочные группы, и Мика не сомневался, что это только начало. Он договорился с четырьмя каналами, один из которых был итальянский. Итальянцы выразили желание, чтобы он говорил на иврите ради аутентичного звучания, а Мика подумал, что, если бы его вынудили коверкать английский, дождя бы пришлось ждать еще не меньше года.

В день молитвы в небе виднелся лишь плоский лоскуток облака. «Какая удача, что зима не решила вдруг прийти и испортить мне всю молитву», — подумал Мика, пока ждал Йонатана и Алису у двери их дома. Если уж Алиса с ее уже заметным животиком, придававшая ему уверенности в успехе, — если уж она, не скрывающая неприязни к нему, согласилась прийти, значит, будет молитва, о которой заговорят все, подумал Мика, затем подошел к Алисе и подчеркнуто радостно произнес:

— Какая радость, что ты и малыш пришли, очень это ценю. И спасибо, Йонатан, что принес электрогитару, я думаю, там будет куча гитар, но уверен, что ты впишешься в круг знаменитых музыкантов. Не волнуйся.

Пока они катились на серебристой «мазде» по извилистой дороге, что под комплексом «Кармит», к саду у въезда в Эйн-Карем, Йонатан чувствовал, что застрял между скрытым скепсисом Алисы и, возможно, ее желанием доказать ему, что Мика живет фантазиями, и Микиным желанием доказать им, особенно Алисе, что все это всерьез, а не выдумки. Мика с важным видом припарковался на тротуаре у входа в сад, вышел из машины и заговорил с высоким мужчиной в светлом костюме.

— Познакомьтесь, это Меир, ответственный за связи с общественностью на молитве, — сказал он им, все еще сидящим в машине. Йонатан приветственно кивнул и услышал, как Меир шепчет Мике: «Мика, побрейся».

— Меир, только что со мной договорились об интервью с итальянского канала RAI, неудобно опаздывать из-за бритья, — нетерпеливо отрезал Мика.

— Но с щетиной нельзя давать интервью, — не уступал Меир с укоризной. — Это просто невозможно. Поверь, не хочу тебя обидеть, но ты выглядишь как штукатур, а не как лидер революционной молитвы на государственном уровне.

Бросив еще один взгляд на Меира, Мика вернулся в машину и повторил Алисе:

— Здорово, что ты пришла; ты не представляешь, как я рад. Теперь только побреюсь, и сразу начнем, — с пылом добавил он, вынимая из бардачка электробритву и принимаясь за основательное бритье, преувеличенно кривя губы, чем рассмешил Йонатана.

Наконец он дважды хлопнул себя по гладким щекам, заправил рубашку в брюки и быстрым, размеренным шагом двинулся в сторону сада. Там уже ждали несколько фотографов.

— Где будет молитва? — с сильным американским акцентом спросил один из них, и Мика гордо ответил:

— Здесь, — воздел руки к запертым небесам, затем, широко улыбаясь, показал пальцем на сад.

— Мика Лехави, что побудило вас организовать такую молитву? — обратился к Мике тощий парень, суя ему микрофон чуть ли не в рот.

— Тяжелая засуха, случившаяся в этом году, заставила меня все бросить (можете не сомневаться, занятий у меня достаточно, скучно не бывает) и устроить общую торжественную молитву. Дело не только в этом году, — подчеркнул он. — Это уже седьмой год подряд, понимаете, без нормального дождя. Такое тяжкое явление заставляет позабыть все и просто молиться. Недостаточно, чтобы каждый молился в одиночку — мы должны объединиться в общую массовую молитву. Только единство приведет дождь.

Тощий нетерпеливо спросил, почему в молитве не задействованы раввины. Мика задумался, стоит ли признаться в неудаче с раввинами, но решил обойтись:

— Я не раввин и не лидер, а простой человек, но я знаю, что в наши дни не раввины и не религиозные фигуры должны молиться, а музыканты, заменившие их. Теперь именно они по-настоящему влияют и трогают сердца, они — современные цадики. Вот-вот сюда прибудут все великие музыканты, создающие в нашей стране новую, оригинальную музыку, порожденную глубинной тоской. Мы все споем и попросим у Бога — величайшего из музыкантов — дождя. Хочу сказать вам еще одно: по пути сюда музыканты один за другим сообщали мне, что приедут. Просто без конца звонят. Я вам говорю, произойдет нечто потрясающее. Ваше терпение будет вознаграждено.

— Спасибо, господин Лехави, — заискивающе, но с немалой долей скепсиса, пискнул тощий. С холма подъехали еще два автомобиля, и Мика, отметив еще одну небольшую победу, сказал Йонатану:

— Давай, вынимай гитару, послушаем что-нибудь.

Четыре девушки в шароварах заглянули в сад и спросили, здесь ли молитва, Мика им ответил: «Конечно, здесь», и они сказали: «А, отлично». Мика обрадовался их появлению, а одна из девушек позвонила своим друзьям и воскликнула: «Да, на въезде в район, приходите, будет клево!» Через пару минут с холма подтянулись трое парней, один из них был в огромной кипе, покрывающей всю голову. Девушки и юноши уселись возле маленькой песочницы и стали ждать, перебирая пальцами песок и спокойно глядя вверх. Подошел крупный молодой человек, запустил барахлящий генератор и подключил к нему аппарат для сахарной ваты. Он начал было быстрыми нажатиями вертеть цилиндр и покрикивать:

— Ябамбам, ябамбам, друзья, сладкая вата по пять шекелей, небывалая цена в честь дождя! — но вскоре бросил и проворчал: — А дети-то где, где дети, вот вчера в Ромеме на внесении свитка Торы[95] за полчаса шестьсот пятьдесят штук распродал, а тут никого.

Йонатан опасливо достал электрогитару, подключил ее к небольшому черному усилителю, зажмурился и сказал сам себе: «Во имя особенности Мики и его успеха я готов посрамиться, чтобы он наконец испытал хоть одну удачу в своей треклятой жизни, ибо сказано — чтоб жил брат твой с тобою»[96] — и запел пиют к дождю, который положил на музыку когда-то в обеденный перерыв в ешиве:

Несколько фотографов направили в его сторону свои камеры, нарядные итальянцы прижали глаза к видоискателям и приготовились к съемке, но, похоже, их не особо волновали любительские экзерсисы Йонатана. Все ждали великих, ждали узнаваемых персон и массы людей. Где Дан Гадари? — спросили Мику с десятого канала. Где Михаэль Таль? — вопрошали двое юрких молодых людей со звукозаписывающими устройствами. Мика реагировал с некоторой долей стоицизма:

— Друзья, все уже в пути, не волнуйтесь, как сказано? Пробки окрест Иерусалима[97]. В самом деле, нечего волноваться, все идет по плану.

Но он и сам начал опасаться, отошел в сторону, к раскидистой оливе, и незаметно вздохнул, затем подозвал Меира-по-связям-с-общественностью, который беспрерывно говорил по мобильному и бурно жестикулировал, как человек, понимающий, что теряет контроль над ситуацией.

— Скажи-ка, что происходит? — резко бросил Мика растерянному Меиру. — Пресса здесь, и я и мой брат, и даже его жена, которая того и гляди родит, и мои друзья и подруги из Эйн-Карема — а музыканты где? Только их и не хватает, а за это, дорогуша, отвечал ты. Я не могу работать с прессой и одновременно контролировать, где музыканты! — его голос перешел в визг, жила на шее вздулась,

Меир покосился на искривленное, смиренное оливковое дерево, будто поневоле превратившееся в пожилого посредника между двумя напряженными ястребами, стоящими с двух сторон, потупился, хлопнул правой рукой по левой и нерешительно пробормотал:

— Но, Мика, они все время звонят и просят отменить.

Едва сдерживая ярость в голосе, Мика произнес:

— Меир, никаких отмен, ты должен добиться, чтобы они приехали. Это не шутки. Я тебе за это плачу или нет?

Меир сказал:

— Но что поделать, если они отказываются? Хочешь сам с ними поговорить?

Вдруг Мика увидел четверых детей, спускающихся к саду от Кирьят-Йовеля с белым футбольным мячом, словно четыре ангела небесных. Он бросился к ним. Им было лет по двенадцать.

— Ребята, вы слышали о музыкальной молитве? — умоляюще спросил он их. Они отрицательно покачали головами и намеревались двинуться дальше, но Мика преградил им путь.

— Послушайте, — он собрал последние остатки воодушевления. — Меня зовут Мика, мы с братом — музыканты. Нас с ума сводит то, что уже очень давно не было дождя, поэтому мы решили поиграть, чтобы пошел дождь. Нас всех снимут на телевидение, а потом за мой счет поедим пиццу наверху, в торговом центре Кирьят-Йовеля. Не волнуйтесь, есть машина, подвезем. Идет?

Мальчишки ухмыльнулись и пожали плечами.

— Но пицца будет с добавками, правильно? — заторговался юный толстячок, которого, как потом выяснилось, звали Коби.

— Ясное дело, с добавками, да еще и с бутылкой колы, я угощаю, — уверенно улыбнулся ему Мика. Встав возле них, он состроил серьезную мину, жестом подозвал ребят из Эйн-Карема, которые уже начали скручивать сигаретки с травкой, и закричал:

— Всем добро пожаловать! Я рад начать первую в Израиле музыкальную молитву о дожде. Уже семь лет здесь не было дождя, — повысил он голос, а Меир, стоя у него за спиной, торопливо и негромко переводил слова Мики на английский для иностранцев. — Мы, музыканты и дети района, собрались здесь, чтобы молить Господа о дожде.

Мика драматически приблизился к старому питьевому фонтанчику, изо всех сил нажал на кнопку, но из того не вылилось ни капли воды. В преувеличенно праведном гневе он пнул фонтанчик, который остался стоять как вкопанный.

— Сила тут не поможет! — пафосно заорал он в сторону фотографов, направивших на него свои объективы. — Осталось только молиться! Прошу артиста Йонатана Лехави начать мольбу о дожде.

Йонатан начал выступление со своей песни, и вскоре дети под предводительством Коби присоединились к нему и начали подпрыгивать, после чего Мика и Меир взяли за руки детей и расслабленных ребят из Эйн-Карема, и все закружились в танце.

Журналисты и фотографы постепенно расходились, и Йонатан почти перестал чувствовать пальцы, так бешено он бил по струнам в надежде заткнуть хотя бы малейшее отверстие в разрушительной бездне.

На сад уже спускалась с гор темнота и вместе с ней — дыхание иерусалимской прохлады. Мика присел на детскую горку, взглянул на высокие кипарисы, безучастно покачивающиеся у входа в сад, а за ними увидел загорающиеся фары и ребят из Эйн-Карема, направляющихся в сторону дома. Одна из девушек бросила на него взгляд со словами:

— Брат, было чудесно! Ну и что, что мало, главное — сердце и твоя добрая карма, нам бы такую, — и улыбнулась с жалостью и верой. Но Мика был в пучине отчаяния и не мог подняться оттуда даже на мгновение, чтобы уловить ее едва заметную, наивную и славную улыбку. Ему казалось, что ржавая, покосившаяся карусель с облупившейся краской, и песочница, в которой было больше сухого помета эйн-каремских собак, чем чистого песка, втайне потешаются над ним. Даже склонившаяся олива и заржавевший фонтанчик вдруг оказались на стороне злодеев, которые делали все, чтобы у него ничего не получилось. Он подошел к Коби, медленно вытянул из кармана семьдесят шекелей и бессильно произнес:

— Вы были круче всех, ребята, приятного вам аппетита.