На арене с Гошей

Вспоминая те времена, я не могу упрекнуть себя в лени или отсутствии усердия. Работал старательно, охотно выполнял все, что поручалось, лелея в душе мечту стать когда-нибудь артистом. И все же на первых порах я не раз доставлял Сидоркиным серьезные неприятности. Происходило это из-за недостаточно натренированной зрительной памяти.

Пить молоко - свой любимый напиток-Гоша мог, даже балансировать на шаре

Дело в том, что довольно долгое время я не мог одного медведя от другого, скажем, велофигуриста Жульку от гимнастки Гальки. Цвет шерсти, да и комплекция у обоих были совершенно одинаковы, в силу чего я нередко допускал путаницу - вместо Жульки отвязывал Гальку, которая отменно ходила на параллельных брусьях, но страшно ненавидела велосипед. В неосвещенном проходе Тимофей Иванович тоже не мог обнаружить ошибку. А когда мы там оба пытались заставить ее сесть на велосипед, она не только не шла на него, но со злобным рычанием бросалась на нас. Замешательство за кулисами сменялось паникой, начиналась суматоха. Я вообще не мог сразу понять, в чем дело, а когда Сидоркин наконец догадывался, что произошло, он, изо всех сил удерживая вместе со мной медведицу, с понятной резкостью бросал мне:

- Опять перепутал!.. Господи, когда же это кончится?..

Положение спасала обычно Ирина Сидоркина. Она, чуя неладное, покидала манеж и быстро, с присущим ей спокойствием наводила порядок. Демонстрация номера продолжалась с почти незаметным интервалом, ничего не подозревавшие зрители очень живо реагировали на забавные трюки косолапых артистов.

Как-то раз в Николаев из Москвы приехал управляющий Циркобъединением Г. С. Агаджанов для просмотра аттракциона, который передавали тогда Ирине Сидоркиной. Просмотр нового номера - этап весьма ответственный, ведь от его исхода очень многое зависит для артистов. Ирина Евгеньевна Сидоркина, начинавшая с этим аттракционом самостоятельную работу, конечно, не была исключением из общего правила, она тоже волновалась, готовясь ко дню просмотра. Накануне она мне сказала:

- Я очень на тебя надеюсь, Ваня, смотри же, не подведи. Заранее проверь весь реквизит и как следует запомни медведей.

- Можете не беспокоиться, все будет в порядке,- ответил я, а сам подумал: "Как же все-таки обеспечить, чтобы действительно не перепутать медведей, выпустить их на манеж без задержки?"

Мысль эта весь день не давала мне покоя, очень уж хотелось, чтобы просмотр прошел без сучка и задоринки. Думал, думал я и, наконец, придумал. В течение дня сшил веем медведям новые намордники из белой кожи. На каждом наморднике крупными четкими буквами написал кличку зверя.

"Рукоделие" мое дрессировщица увидела уже на представлении, когда изменить что-либо, конечно, было невозможно. Сейчас мне нетрудно представить себе ее состояние, когда обнаружилось это странное новшество. Тогда же я был убежден, что поступил очень находчиво и ничуть не подозревал о смятении, происходящем в душе артистки.

Мать аплодирует сыну и его лохматому другу

Между тем зрители получили дополнительную возможность развлечься. Они с веселым интересом читали вслух клички зверей. В цирке то и дело слышалось:

- Жулька...

- Зорька...

- Остап...

Когда на манеже появился очередной медведь, один из зрителей громко приветствовал его:

- Здорово, Фома!

А какой-то остряк выкрикнул:

- Вот он какой, Фома неверующий!

Дружный хохот прокатился по залу.

А за кулисами в это время Тимофей Иванович, чуть не плача, в сотый раз повторял:

- Ты хоть понимаешь, что натворил?! Это же не колхозные коровы, а цирковые медведи, пойми ты, наконец...

Я был совершенно подавлен.

После представления управляющий Циркобъединением пришел за кулисы. Мы все окружили его, ожидая услышать оценку.

- Мне понравилось, товарищи, очень неплохо,- сказал управляющий. Потом неожиданно спросил Тимофея Ивановича:

- А как работает Кудрявцев?

Сидоркина поспешно ответила:

- Хорошо, старается.

И тут управляющий, сверкнув белозубой улыбкой в мою сторону, добавил:

- К тому же он еще и художник недурной.

Так был исчерпан этот злополучный инцидент, оказавший все же положительное влияние на меня,- с того вечера я стал безошибочно различать медведей.

Мной овладело неутихающее желание репетировать с медведями самостоятельно. И вот однажды, когда мы работали в Ашхабаде, я решился наконец проверить свои силы.

Была у нас необычайно упрямая и очень своенравная медведица Галька. Этот хитрый зверь нередко ставил всех нас в тупик. На репетициях Галька безотказно выполняла все, что от нее требовалось, а во время выступления частенько срывала работу - отказывалась делать тот или иной трюк, очевидно, инстинктивно понимая, что в присутствии публики ее не обидят. На этом трудном животном я и задумал испытать свои способности дрессировщика. Кроме этого желания, действовало и другое: хотелось лучше отработать номер, сломить упрямство Гальки.

Сегодня Гоша старается особенно

И вот однажды поздним вечером, после представления, когда артисты и весь обслуживающий персонал уже ушли из цирка, а ночной сторож, проверив и закрыв все двери, удалился на свое постоянное место дежурства - к центральному входу,- я, тихонько отодвинув заблаговременно оторванный щит, пробрался на конюшню^*и спрятался в одной из пустых клеток. Вскоре от главного входа до меня донесся крепкий храп.

^*(Конюшней в цирке именуется не только помещение для лошадей, но и для любых животных.)

"Приступил к исполнению своих обязанностей", - подумал я о стороже, выходя из укрытия.

Не теряя времени, я тут же на конюшне установил параллельные брусья, вывел Гальку и приступил к репетиции. Полусонная, в совершенно непривычной обстановке, она, хотя и недовольно урча, все же выполнила весь комплекс упражнений. Но когда я вторично потребовал от нее пройти по брусьям в стойке на передних лапах, раздраженная медведица громко зарычала. Услышав это, сторож проснулся и с ружьем в руках кинулся на конюшню. Я же решил спрятаться, полагая, что, увидя зверя, он быстро ретируется.

Каково же было удивление сторожа, смешанное с ужасом, когда глазам его представилась такая картина: пустая раскрытая клетка и злобно рычащая медведица на брусьях...

Сильно перетрусив, сторож вскинул ружье и принялся палить вверх, по крыше цирка. Напуганная стрельбой, Галька в два прыжка очутилась в клетке, ища в ней спасения. А сторож тем временем бросился вон из цирка. Воспользовавшись этим, я быстро закрыл дверцу и запер клетку, куда забилась медведица, а потом тем же путем, каким проник на конюшню, торопливо удалился, не забыв при этом закрыть щитом отверстие в заборе.

Между тем на выстрелы к цирку сбежались милиционеры. Стоя неподалеку, я слышал, как сторож необычайно красочно расписывал им свой отважный подвиг, уснащая его такими подробностями, от которых, вероятно, кровь леденела в жилах этих видавших виды людей. Тут были и лапы, якобы тянувшиеся к его горлу, и ощеренный рот, и много других подобного рода страшных деталей.

- Но,- хвастливо сказал он,- я его быстро заставил убраться в клетку. Чай, не первый день на цирковой службе. И не такое видел...

И пошел, и пошел хвастаться.

Вызвали директора цирка, Сидоркина и его помощников, среди которых был и я. Сторож вновь повторил свой рассказ, изложенный на сей раз уже в менее ярких тонах. Когда же все мы пришли на конюшню, то тут выяснилось, что клетка заперта, а в глубине ее тихонько лежит успокоившаяся к тому времени Галька.

Сторожу - а он давно уже снискал себе дурную славу пьяницы - сильно тогда влетело. Мне, признаться, стало его жаль, и я уже совсем было собрался сообщить, как все произошло, но, вспомнив его всегдашний богатырский храп на посту и его непомерное хвастовство, решил промолчать. Ведь попало ему, хоть и не совсем за то, но в общем-то по заслугам.

Был в Ашхабадском цирке другой сторож, старательный, добросовестно выполнявший свои обязанности. Старик этот обладал плохим зрением. С ним у меня все проходило совершенно просто. После представления, как только работники цирка уходили, я переодевался в репетиционный костюм Тимофея Ивановича (так как брюки его были мне слишком широки, приходилось подкладывать разное тряпье, чтобы несколько увеличить живот). Затем спокойно репетировал в присутствии сторожа. Он удобно усаживался во втором ряду и, сильно сощурив глаза, с явным удовольствием наблюдал за трюками медведей. Иногда восхищенно говорил:

- Скажи, пожалуйста, какой умный!..

Принимая меня за Сидоркина, он, конечно, не только не чинил мне никаких препятствий, но был очень доволен, что имел возможность так приятно и не в одиночестве коротать томительные часы ночного дежурства. А когда я глубокой ночью уходил, старик, добродушно пожимая мне руку, неизменно говорил:

- Спасибо вам, Тимофей Иванович, очень интересно у вас получается, ей-бо... Ну, спокойной ночи.

Я от всей души в свою очередь стискивал руку доброго, милого старика, стараясь отвечать очень тихо, чтобы голос не выдал поддельного Тимофея Ивановича.

Однажды, уже в другом городе при другом стороже, я ночью вывел гималайского медведя Саву, чтобы порепетировать с ним. Предварительно надо было надеть на него костюм: пестрый, цветастый сарафан и такую же косынку. Сава почему-то ужасно не любил эту одежду - Ирина Сидоркина утверждала, что в нем возмущалась мужская гордость. Так вышло и на сей раз. Едва я развернул сарафан и начал напяливать его на медведя, как тот, недовольно сопя, стал отталкивать меня лапой. Я, конечно, не уступал. И пошла у нас довольно шумная возня...

В тот момент, когда мне наконец удалось завершить процедуру одевания, раскрылась дверь и появился сторож. Он с ходу накинулся на меня:

- Это что ж такое? Ежели каждый начнет медведей репетировать, где ж тут дисциплинка? Утром все как есть доложу и директору, и Тимофею Ивановичу, а то никакого сладу нет...

Он долго еще шумел. А потом успокоился, уселся и стал смотреть нашу репетицию.

Меня часто обуревало желание во всем сознаться, но решиться на это я не смог - боялся, что уволят. И тогда - прощай мои мечты...

Теперь я, конечно, сознаю, что не следовало мне вести себя таким образом. Ведь Тимофей Иванович сам всемерно помогал мне постигать сложнейшее искусство дрессировки животных. Совершенно ни к чему было это мое ночное кустарничанье. К тому же оно могло, как мне теперь ясно, принести немало бед: зверь есть зверь, и оставаться с ним один на один, при очень еще недостаточном опыте... Непоправимое несчастье могло произойти в любую из этих ночей, когда в пустом цирке, подобно ребенку, я по сути дела играл в дрессировку. Именно как ребенок, с той лишь разницей, что забава эта была не столь уж безобидной и только по счастью не завершилась трагически.

Ни о чем не подозревавшие, Сидоркины по-прежнему очень хорошо ко мне относились, всячески поощряя мое стремление к овладению мастерством.

Если не считать этих тайных ночных репетиций, я им, конечно же, никогда ничего дурного не делал. Изо всех сил я старался способствовать тому, чтобы каждый их выход на манеж имел настоящий большой успех у зрителей, надеясь и сам когда-нибудь заслужить такое же одобрение публики.