На бобровых тонях

ПЕРЕГРУЖЕННЫЙ КОВЧЕГ

Отец уговорил Малинина заехать в Красную Слободу к леснику Ивану Сомову. Мы хорошо знали этого человека, дружили с ним и даже время от времени хаживали вместе на охоту. У Сомова была собака Джульбарс. И отца вдруг осенила мысль: заполучить эту собаку себе. В том, что Джульбарс пойдет за бобром, сомнений не было: поначалу он часто пробовал раскапывать бобровые норы, но тогда его старания никем не поощрялись, и он скоро охладел к бобрам. Беспокоило отца одно только, что слишком уж вымахал Джульбарс — вряд ли вместится в бобровую нору.

Сомов, как мы и ожидали, дал согласие и на лодку, и на собаку и сам охотно принял предложение ловить с нами бобров. А это значило: в нашей бригаде будет отменный гребец, своя лодка и если не подведет Джульбарс, то и собака. Сомов к тому же хорошо знал в лугах все озера, где издавна живут бобры. Да и в Проне чуть ли не каждое бобровое семейство у него на примете было.

Малинин, как только разгрузились у Сомова на дворе, отправил машину в Чериков — она нужна там для обслуживания базы. Сомов ушел в лесничество. Он признался нам, что и сам уже не помнит, когда был в отпуску, потому и надеялся, что ему не откажут.

Джульбарс слушался отца. У него, наверно, уже выработался такой рефлекс: если только этот безрукий человек появляется во дворе его хозяина, то обязательно быть хорошей увлекательной охоте. И теперь Джульбарс, веселый и послушный, так и стремится к нам, ластится и прислуживает — не подпускает чужих к лодке, дополна загруженной ловушками.

Я, правда, на всякий случай взял Джульбарса на поводок, чтоб не убежал вслед за хозяином: нагонит где-нибудь под Гиженкой, и как нам тогда ловить бобров без собаки весь день? Сомов вернется не раньше вечера…

Сомова перевозил через реку я. Нарочно напросился. Сел на корму, чтоб хоть немного поучиться грести. И тотчас же пал духом — почувствовал, что управлять лодкой не так-то просто. Сомов, правда, кое-что подсказал мне, поучил. Особенно важно было знать, как держать весло, как подвесливать, чтобы лодка шла ровно и чтобы не перебрасывать весло с одной стороны на другую: слева направо и наоборот, — грести надо только с одной стороны.

Наконец наш боброловецкий ковчег отчалил от берега.

Малинин, оказывается, тоже не умеет грести: он, чего как раз и не надо делать, перекидывает весло с одной стороны на другую, брызгается и страшно удивлен, что очень уж непослушная и — хуже того — неходкая Сомикова лодка.

В семье Сомова любят уменьшительно-ласкательную форму в обращении друг к другу. Если это дочь, то Манечка, а сыновья — Ванечка, Мишечка… Отсюда и сам хозяин не Сомов, а Сомик. Так его почти все называли. Так начали звать его и мы, но не в глаза, правда.

— Спиннинг забыли! — спохватился вдруг Малинин.

Он даже начал было причаливать к берегу, но отец как бы шутя заметил:

— Ловить надо бобров, а не щук, Александрович!

— А ведь и правда, Андреевич, — смущенно улыбаясь, тут же согласился Малинин. И снова посыпались нарекания на лодку: — Корыто, а не лодка у Сомика — непослушная, зыбкая… Как же в ней работать, а?

— Это от неумельства, Александрович. Практика требуется, — безобидно поясняет отец. Он идет по берегу и следит, как мы управляемся с лодкой. Еще бы! Ему не очень-то нравится наша сноровка. — Сомик всегда гребет только слева и неслышно… Он умеет!

Малинин где-то проворонил, пробуя грести только слева. Нас начало разворачивать. Малинин поспешно перебросил весло на правую сторону, стал выпрямлять лодку.

— Этак мы и до вечера не доплывем до бобров, — смеется сам над собой Малинин, над своей неловкостью. — Андреевич, возьми на буксир!

— Не лезьте на глубину, возле берега держитесь — легче будет, — советует отец.

Джульбарс явно недоволен нашей медлительностью, потому тоже обеспокоен; тянет батьку вперед — того и гляди, что порвет поводок, скулит: дескать, не стой тут с ними, не медли, веди скорее на охоту!..

Мы все же кое-как прибились к берегу и, малость передохнув, решили увеличить скорость. Я встал на носу лодки, принялся орудовать длинным и узким весельцем, которое, наверно, и приспособлено для такой гребли — стоя. Малинин остался на корме, греб сидя, но, как и прежде, с брызгами и шумом. Лодка, однако, ускорила свой бег и, кажется, даже стала более управляемой, послушной.

Миновали Синий Вир.

Здесь Проня неглубокая. Берега ее заметно отдалились друг от друга. Но вот лодка застопорилась — всем днищем села на мель. Малинин чертыхнулся, назвав меня капитаном-вороной — надо же, посадил судно на грунт!.. Правда, лодку столкнули быстро, но уже держались только середины реки, хотя быстрина так и норовила перебороть нас. Мы, однако, уже наловчились немного — гребем изо всех сил, стараемся не поддаться течению.

Незаметно Проня опять сузилась. И уже никак не достать веслом ее упругого песчаного дна. Мы снова приблизились к берегу.

Справа от нас — до самого леса — ровно тянется голубая лента старицы, которую тут называют Кринкой: ее оба берега густо овиты пышной лозой.

Отец просит, чтоб его перевезли. Мы подруливаем к берегу, он смело и как-то даже торжественно усаживается — как синица на кол — и готов, везите его! Джульбарс рядом, у ног, глядит в сторону леса, принюхивается — ловит какие-то, одному ему доступные и, должно быть, волнующие запахи… И не терпится ему: не успела еще лодка ткнуться в берег, а он уже пружинисто-мягко соскакивает на сушу, озирается и, довольный тем, что его не удерживали, виляет хвостом. Отец тоже прыгнул, а заодно и лодку отпихнул ногой, да так, что она сама вдруг стала носом вперед, как и нужно нам, гребцам.

Поворачиваем в старицу. Здесь нет течения, и Малинин один легко управляется с лодкой. Повсюду, особенно у берегов, плавает свежая, будто этой ночью погрызенная лоза. Меж кустов по берегам тянутся бобровые следы-стежки. Все они ведут к воде. Трава местами так измята, словно кто долго катался по ней. А все это, как заметил Малинин, и есть бобровые полазы. Что ж, если это и в самом деле полазы такие, то уж где-то тут, совсем рядышком, и бобры живут…

Начинается кустарник. Роскошные лозовые ветви свисают низко над водой, как бы нарочно затеняя прибрежное дно реки, потому на глубине бобровую нору не легко найти. Зато в надводной линии берега все норы хорошо видны. Но они верхние. И конечно же, пустые. Хотя если верить Малинину, то и в таких норах есть иногда жители: обычно селятся в них норки, а бывает, что и выдры даже.

Отец ждет нас — решил сесть в лодку, а мне поручает Джульбарса.

И вот я на берегу. Иду тихо, чутко. Лодку не обгоняю. Джульбарс так и рвется вперед, но я то и дело одергиваю его.

Отец вдруг настораживается и начинает сосредоточенно всматриваться в берег. Вот он поднял руку вверх — дает знак Малинину, чтобы попридержал лодку. Как раз же и кустов напротив нет, прогалинка выдалась небольшая. Малинин бросает весло на ловушки, хватается рукой за одинокий хохолок береговой осоки, но жесткие стебли острой, как лезвие бритвы, травы обрываются, оставляя порезы на ладони. И тогда Малинин пробует ручкой весла зацепиться за берег. Лодка закачалась, отец потерял равновесие и упал грудью на ловушки. В лодке шум и гомон. Малинину, однако, удается все ж остановить лодку, а потом даже и к берегу подтянуться.

Я стоял чуть поодаль и не сводил с отца глаз: он тихо брал ловушки и бесшумно кидал их куда-то под обрывистую навись берега — должно быть, там и есть бобровые ходы.

Слышу, Малинин шепотком говорит отцу:

— Андреевич, надо будет сделать в кузнице длинный штырь, чтоб можно было приштыриваться… Как раз так вот, по сторонам, колечки приспособить, и в тот борт, который к берегу, продел штырь — и лодка на якоре!

— Можно пугать! — подал голос отец, а сам аж пригнулся над водой — внимательно следит за ловушками.

Малинин ухитрился даже привязать ловушки.

Я подвожу Джульбарса к норе, и он — какой молодчина! — начинает принюхиваться, а потом прямо с поводком исчезает в продушине.

— Собаку пустил! — предупреждаю я Малинина и отца, а сам нагибаюсь над проломом и слушаю. Но все тихо. Неужто нет бобра?

Никто из нас — ни Малинин, ни отец, ни я — никто не хочет верить, что бобра нет в норе. Сначала отец посылает мне на помощь Малинина, а потом и сам не усидел в лодке, не сдержался — очутился и он на берегу и долго все обследовал нору. Но она оказалась не ахти какая — без отнорков и тайников каких-нибудь: было всего только одно незамысловатое лежбище, да и то как раз над ним зиял пролом.

— Александрович, так на Глупке совсем иначе… Там торф, нору копать легко — потому и был весь берег изрыт, на воде висел. А тут над лежкой тонюсенький пласт земли, чтоб дышать можно, воздух чтоб просачивался… Тут, выходит, все у них проще, все сделано так, чтоб, ежели кто напугает, как можно скорее ухорониться в реке. А на канавах да на озерах, где воды мало, — там, конечно, бобры роют много подземных ходов, на воду редко выходят…

Следующая нора тоже пустовала. Я неожиданно провалился в нее ногой. Джульбарс, правда, и в этой норе побывал; понюхал, поводил носом и вылез. Отряхивался долго и старательно. И я снова подумал, что он все-таки для бобровых нор великоват.

Через несколько метров Малинин снова останавливает лодку. Я жду, пока отец погружает ловушки в воду. Он спешит, чтоб не упустить дорогое время: пока бобры разберутся спросонья, в чем тут дело, кто их беспокоит, то уж и закрыты будут в норе. Малинин привязал лодку за кустик лозы и, как только может, помогает отцу. Джульбарса от себя я ни на шаг не отпускаю.

Наконец все готово. На этот раз отец сам выбирается из лодки. И как только он ступил на берег, Джульбарс вдруг потянул меня к небольшому, еле заметному отверстию-провалу, что было далеко от берега.

Я не смог удержать его — волок он меня здорово, как конь, и рука моя просто-таки сама разжалась.

— Джульбарс бобров чует — тут, значит! — уверенно заключает отец. — Сашка, чего стоишь? Скачи в лодку, следите там вдвоем за ловушками, а я тут сейчас задам жару бобрам! — говорит он полушутливо. — Не зевайте там, слышите?!

— Да уж не беспокойся, Андреевич. Мы им тоже жару зададим! — в тон отцу отозвался Малинин.

Я тем временем уселся на край лодки, взял весло — готов, дело теперь за бобрами. Малинин к трем ловушкам сделал поводки из проволоки и держал их в руках. Он надеялся, что этими поводками куда легче и быстрее, чем ручкой весла, можно вытянуть ловушку.

Отец попросил, чтоб подали ему лопатку. У него, правда, был щуп — тупой стальной прут с ручкой, обвитой изоляционной лентой, чтобы при работе не так сильно натирало ладонь. Нору он отыскал скоро. И теперь вот нужна лопатка — необходимо расширить отверстие, чтобы можно было Джульбарсу «взять» воздух из самой норы. И как раз в то время, когда Джульбарс просунул свой нос в нору, а потом начал лапами расширять ее, я заметил возле средней ловушки бобра. Черный и сквозь воду даже серебрится — красивый бобр! Правда, я уже знал, отчего он так серебрится — в подшерстке его меха, оказывается, удерживается воздух, так вот этот самый воздух и светится мелкими бисеринками. Красиво!

Бобр осторожно и долго разглядывал ловушки, даже слегка потрогал первую, что стояла по его ходу и как раз впритык с берегом. Нет, он не пошел в ловушку. Не поворачиваясь, попятился назад в нору. И кажется, только скрылся в норе, как вдруг Малинин забеспокоился — он видел бобра и только ждал, покуда зверь хорошо войдет в ловушку.

— Гэ-эпа-а-эп! — потянул на себя поводок Малинин. — Готов, красавец, попался!

Действительно, поводок ускорил процесс ловли — бобра Малинин вытащил быстро и, перекинув ловушку через борт лодки, тотчас же набросил поверх брезентовый плащ.

Отец выжидал, покуда Малинин настраивал запасную ловушку, но как только она была закинута на ход, пустил Джульбарса в нору.

И тут в ловушку, за которой я неотрывно следил, повалил, словно дым из печки, вихрастый клубочек густо-желтого ила. И я уже не сомневался: бобр где-то совсем близко…

Джульбарс не молчит: скулит, барабанит лапами — наверно, застрял где-то в норе и не может пробраться поближе к воде, чтобы как следует турнуть и этого нерешительного, а может — скорее всего так оно и есть, — осторожного бобра. Но вот Джульбарс в полный голос начал лаять, да так, что весь берег загудел — не иначе они там нос в нос встретились, бобр и собака! Ну и Джульбарс — протиснулся все-таки, проскребся!..

Мгновение — и бобр, отбив передними лапами первую ловушку, двинулся дальше, а там уже не разглядывал… Но он не ушел — как раз угодил в заднюю ловушку, в ту самую, что прикрывала тылы. Удачно отец расставил снасти — вот мне у кого учиться надо!

Я ловко подцепил ловушку ручкой весла, подтянул ее поближе к лодке, но поднять не решался: лодка качалась и я мог — этого еще не хватало! — упасть в воду. Выручил Малинин. Но когда я передавал ему весло, оно вдруг повернулось, и ловушка соскочила с ручки, покатилась в глубокое место, чуть ли не на середину реки. Малинин тотчас же прыгнул в воду, ухватил ловушку руками, поднял ее вверх и вынес на берег. Бобр кидался, хватал зубами проволоку и яростно тряс ее, кроша свои дугообразные, блестяще-желтые резцы, беспомощно тыкался мордой в дно ловушки…

Мы уже не ожидали, что в этой самой норе могут быть еще бобры, и принялись наводить в лодке порядок: ловушки с бобрами уложили в середине лодки — как раз между перегородок уместились, поверх их сначала явору наложили, а потом еще и плащ накинули.

Отец с Малининым закурили. Плененные бобры то и дело напоминают о себе — пробуют грызть ловушки, но никого из нас это нисколько не беспокоит — все ловушки проволочные, крепкие; даже ту, первую нашу ловушку, мы полностью реконструировали. Правда, размеры ее остались прежние — чуть шире и длиннее остальных ловушек, — и ее обычно отец ставит на самый главный ход, центральный.

Я хотел было доставать ловушки, укладывать в лодку, как вдруг опять залаял Джульбарс. Но сейчас он лаял не так громко, как прежде. Надо же, в том самом месте, где бобр отбил ловушку, знакомо завихрился ил. Слышно было даже, как в норе что-то захлюпало. Я затих, изготовился с веслом. Подбежал отец и принялся тихонько совать в нору щуп — как раз у воды.

— Следи! — сказал он шепотом: ему показалось, что кого-то все же потревожил, задел щупом.

Один за другим вскочили в ловушку два бобра-сеголетка. И как же они так умудрились — одновременно! Теперь уже я их тащил. И, признаться, еле управился. Весом они не уступали вдвоем одному взрослому бобру: килограммов двадцать. Рослые бобрята!

Малинин стоит на берегу — выжимает мокрую одежду и все никак не нарадуется такой неожиданной удаче.

— Ух ты — даже два! Редкий случай, чтоб так вот сразу два в один ловок… Надо же! — восхищается он, как дитя.

Я замечаю на его ногах продолговатые белые пятна-рубцы — это, должно быть, и есть следы прежнего ранения…

Скоро мы выехали из старицы и начали подниматься дальше вверх по реке. Правый берег ее как раз «бобровый» — это значит густо укрытый лозовым кустарником, ежевичником и крапивой.

Шли дни активного лова. Филиал базы, созданный нами в сарае Сомова, ежедневно пополнялся бобрами. Правда, помногу их не собирали — часто приезжал Петька, забирал наш улов и отвозил на главную базу, в Чериков.

Через неделю Малинин нас покинул — поехал, чтобы отправить первую партию бобров, которых собралось уже больше сорока. Работы на базе в эту пору хватало: надо было кольцевать бобров, заводить на каждого из них документацию, запасать на дорогу корм и подбирать проводников.