На бобровых тонях

ЛЮДИ И НЕЛЮДИ

Кончился отпуск у Сомова. И он решил дать телеграмму лесничему — попросил еще десять дней, но уже за свой счет. Его просьба была удовлетворена, о чем мы тоже узнали из телеграммы. Так что Сомову не пришлось искать попутной машины, чтобы самому добираться в лесничество, — помогла почта. Впрочем, почтой мы пользовались все время. Для нас она — та единственная надежная ниточка, что связывала с базой. Обычно мы отправляли короткие, как шифровки, телеграммы, в которых называли сначала место нашей «дислокации», а потом давали заказ на продукты или деньги и коротко уведомляли, сколько отловлено бобров. Нередко, прочитав такую телеграмму, почтарки недоуменно посматривали на меня (обычно я ходил на почту), а дотошные души просили даже разъяснить смысл телеграммы — иначе, мол, не примут. Я, конечно, растолковывал. И не успевал выйти за порог почты, как за мной следом бежали все, кто был поблизости, кому почтальонша успела сказать: приехали боброловы, и у них в лодке столько-то и столько-то живых бобров! Любителей посмотреть редкого зверька, пока я проходил по деревне, собиралось много — и все они неотступно следовали за мной. Мне в таких случаях ничего не оставалось, как вести людей к лодке. Хорошо, если речка была близко от деревни, а нет — все шли со мною в луга. А это лишние заботы для нас и напрасная трата времени. Да к тому же еще не всякий шел только посмотреть бобров. Местное начальство, как правило, обязательно попросит, а то даже и потребует показать документы. Бегут, конечно, и такие, кому интересно дознаться, как ловят бобров, посмотреть на снасть, чтобы можно было сделать себе такую, — это местные браконьеры. Бывшие охотники, кто когда-то испытал «вольные хлеба», тут же, на берегу, набиваются в помощники, надеясь на легкий заработок. Таких людей больше всего, конечно, интересует, сколько нам платят за отловленного бобра.

И все же мы не избегаем людей, не чураемся. Кто-нибудь из них нет-нет да и подскажет нам, где есть бобровые озера, которых мы сами, может быть, и не нашли бы.

Больше чем кто-либо другой помогают нам пастухи. С ними отец всегда знается, поддерживает тесную связь: не жалеет для них ни курева, ни времени, потраченного на разговоры. Пастухи обычно знают все озера в округе и порой, сами того не подозревая, сообщают нам ценные сведения. Отец, правда, никогда не начинает свой разговор сразу о бобрах. Сначала расспрашивает про озера, интересуется, есть ли там, вокруг этих озер, лоза, крутые ли берега…

Заплыли мы так за Чаусы. Возле деревни Путьки наш участок кончался. Сомову через три дня нужно быть на работе. Он с радостью ушел бы из лесничества и стал боброловом, если бы это занятие было не сезонное, если бы и зимой можно было этим делом заниматься. Действительно, сезон отлова близился к концу — осталось немного меньше месяца. На 15 сентября запланирована отправка последней партии бобров. Теперь же мы все, как сказал Малинин, работаем только на Сибирь. Нужно, чтобы «сибирские» успели подготовиться к зимовке: обжились на новом месте, сделали себе надежные зимние норы и запаслись кормом. Так что медлить с отправкой никак нельзя.

На почту направляемся все трое. Возле лодки оставляем Джульбарса. Он не на привязи, нет! Его привязь — бобры в лодке. Пусть кто чужой попробует, когда нас нет, подойти к лодке — ни за что! Правда, Джульбарс за всю свою жизнь никого еще не укусил. Не станет кусать и теперь. Всегда, когда мы уходим в магазин или, как сегодня, на почту, отец оставляет возле щупа, к которому пришвартовывалась лодка, свою брезентовую куртку. Джульбарс ложится на эту куртку и, кажется, начинает дремать. Может, он и спит даже, но того, кто направляется к лодке, он всегда замечает вовремя. Сперва подымается и туда-сюда прохаживается по берегу, словно умышленно показывает, что он, дескать, не на привязи. Да, Джульбарс оправдывал наше доверие: внушительный рост и заранее вздыбленная шерсть на загривке производили чрезвычайный эффект: пришелец сразу же останавливался и уже не лез на рожон. Если это были дети, то к нашему приходу их много собиралось. Они толпились шагов за пятнадцать — двадцать от лодки — ближе Джульбарс не подпускал. К детям он все-таки был снисходителен: хоть они порой и раздражали его своей дотошностью, а терпел, не кусался. К тому же он, кажется, хорошо знал их характер: понадоедают, а после побегут за хлебом — не может быть, чтоб не оценили его дружелюбия. Так все и получалось: дети вскоре несли хлеб. Но Джульбарс не брал его и этим «набивал» себе еще бо́льшую цену. Через несколько минут возле него уже лежали куски сала и колбасы. Он и тут мужественно терпел — старался не смотреть на соблазнительные яства. И уже потом, при нас, с большим удовольствием подбирал все эти приношения.

— Продайте нам свою собаку, дядьки, — перебивая друг друга, кричали ребятишки. — Продайте, а?! — И шептались между собой: — Она ведь у них ученая, ни за что не продадут… Вот коли бы нам такую собаку… Украсть бы ее у них, а?! — И хором кричали: — Мы ее у вас украдем, коли не продадите! Напоим самогонкой глухого Романа, и он вашу собаку в мешок загонит, увидите! Роман на собак заговор знает — он любую собаку возьмет… Вот! — И ко мне как к ровне и примирительно: — Мальчик, мы тебе яблок принесли — привяжи собаку и покажи нам бобров…

Смысл нашей телеграммы и на этот раз был не очень-то понятен посторонним. Сочинили мы ее, правда, не сразу. Сомов, например, горел желанием напомнить Малинину, чтоб тот как можно скорее приезжал и рассчитался с ним. Я гнул свое: дескать, нету денег — выручай Малинин! Отец внимательно прочитал подготовленный нами текст, покачал головой и сказал, что очень уж все слезливо и многословно получилось.

— Писаки! — донимал он нас. — Надо, чтоб телеграмма, дорогие мои, была веселой и экономной. Чтоб никто даже и не подумал, что мы тут бедуем… А Малинину и без того все ясно — завтра же прикатит, хотя и отправкой занят.

Отец почесал затылок, задумался и вдруг продиктовал свой текст. Я записал. Получилось что-то похожее на ребус: «Мы Путьки финансы поют романсы десять Герасим».

Ничего себе телеграммка, веселая. Почтарка, правда, как и следовало ожидать, по-своему все поняла.

— Чего ж это вы на такую артель мало просите — только десятку?.. — и зашлась от смеха. Выщипанные брови-нитки напомнили мне две черные резинки, которые то растягивались, то снова сжимались, образуя дуги. А глаза были у нее как две крупные оловянные картечины: клади такую картечь в резинку и пуляй по воробью!..

— Э-э, голубка… Кто ж много просит? Много брать — много и отдавать, — закруглил отец разговор.

С почты мы направились в сельмаг.

Денег у нас хватило только на дешевые консервы, ржавые две селедки и пачку пшенного концентрата. Хлеб еще оставался от прежних запасов, но только одна буханка, да и та измятая, расплющенная — кто-то из нас нечаянно сел на рюкзак.

Мы не хотели терять дорогого времени понапрасну и потому, несмотря на то что свободными были только две ловушки, как только возвратились к лодке, принялись разгружаться, чтоб привести все в порядок и снова начать отлов.

День был солнечный, но ветреный — как раз этого и не терпят бобры. Стоит только во время поения подержать бобров в воде, а потом вынести на берег, да еще на такое место, где, как отец говорит, сифонит ветер, — и зверьки простудятся. Нельзя, однако, забывать и про солнце. Чтобы никакой беды не случилось с бобрами, мы сначала копаем на берегу полуметровой глубины яму — такую, чтоб поместить все десять ловушек. Тащим к яме ольховые ветви, которыми после и накрываем ловушки сверху…

Я остался возле бивака, начал варить обед. Отец с Сомовым, взяв ловушки, щуп и топорик, направились на озеро, про которое сказал нам продавец.

Джульбарса не стало — кто-то застрелил его неподалеку от нашего бивака. Из мелкокалиберной винтовки. Нам очень не повезло… У кого-то окаменело сердце, черная злоба таилась в душе. Кто он, тот паскудный человек? И хоть мы не знаем, кем он является в нашем обществе, какую занимает должность, но твердо убеждены в одном: у этого человека мелкокалиберная душонка!

Нашли Джульбарса через час после смерти. Лежал он на стежке, что вилась берегом Прони; из-под левой лопатки сочилась кровь… По всему видать, что стреляли с противоположного берега — там в густом лозняке мог незамеченным оставаться стрелок…

Отец с Сомовым ходили в сельсовет, надеялись дознаться, кто в деревне имеет такую винтовку. Председатель сельсовета заверял их, что собаку убил кто-то чужой, нездешний.

Схоронили Джульбарса на берегу Прони. Сомов долго и неподвижно сидел над речкой. Он, кажется, плакал. Да, плакал, но тихо, без слез.