КУЦЕХВОСТАЯ МЕДАЛИСТКА

Нести в деревню трех бобров нам никак не выходит — тяжело. Вот где пригодилась бы наша тачка. Но должна прийти машина, и потому отец, оставив меня возле лодки, пошел встречать Петьку.

И действительно, вернулся он не один. Я издали заметил машину. Отец стоял вместе с Малининым в кузове, и пустой рукав его гимнастерки развевался на ветру.

— Говоришь, ловятся бобры? — Малинин здоровается со мной за руку, передает мне саквояжик. — Бери поешь, а мы тем временем рыбку половим. — Он держал в руках спиннинг. — Идем, Андреевич.

— Думаю, что на лодке удобнее будет, — предлагает отец. — Тут ведь коряг много, не успеешь отцеплять блесны…

— И то правда, — согласился Малинин, засовывая в карман белой полотняной куртки коробку с блеснами. — Лучше, конечно, на лодке.

Они поплыли вверх по реке. И я догадался, что отец рассказал Малинину про старицу, где мы ловили бобров, — там еще утром ходила щука.

Петька решил искупаться. Достал все свои туалетные принадлежности, разложил на траве. Ходит осторожно — ну точно старичок; ноги его тонкие, худые и короткие. Кажется, Петька не в духе. Спрашиваю у него:

— Как там другие бригады, много у них бобров?

— Есть и у них, не гуляют… Дядька твой, Никита, обогнал вас, а Демид — в хвосте. Демида — и смех и грех — даже арестовывали… Он, вместо того чтоб ловить бобров, два дня в бане под охраной сидел — за браконьера приняли. Опровергали все его доводы так: «Какой же ты бобролов? Бобров нельзя ловить, запрещено». Сидел он, бедолага, на хлебе да на воде, покуда Малинин не выручил. Вот попался! Теперь каждому бригадиру Малинин документик выписал, и надо только отмечаться в местном обществе охотников.

— А с нами тоже случай был, но под замок, правда, не угодили… Дождь льет, некуда деваться. Тут мы и забрались в баню, что стояла над речкой, и давай сушиться Ночь, темно. Огонек наш горит, а мы сидим греемся да разговариваем. Вдруг батька заметил, будто в окошко кто-то заглянул. Он взял да и вышел из бани. А там хозяин бани в исподнем стоит и ружье держит наизготове. И чуть было не стрельнул в батьку… После, когда разобрался, кто мы и как очутились в его бане, весь день спокою не давал — все прощения у батьки просил…

— Надо остерегаться, не лезть на рожон… В этой глуши всякое может быть… Значит, бобры здесь есть?

— Есть, конечно.

— Выходит, бобры есть, а ловить их некогда — завтра Малинин с Герасимом Андреевичем в Москву едут.

— Ты повезешь?

— Нет.

— Почему?

— Погорел я, браток… Застукал меня вчера автоинспектор — документы забрал.

— А как же быть?

— А так… Буду лозу подвозить на базу, воду… Покуда не вернется Малинин — никаких документов!

— Так пусть бы он попросил автоинспектора…

— Просил, так тот и слушать не хочет — упирается! Говорит, что рано еще возвращать, пусть, дескать, проспится хорошенько… Вот олух, а?

— Кто олух? — смеюсь я.

— Я сам олух… Кто же еще!

— Да-а, ситуация… Значит, и мне придется на базу ехать?

— Ты как раз останешься тут, у бабки. Ежели бобры есть, так надо же их ловить. Подождешь день-два, а там и батька вернется.

— Невесело…

— Не один же будешь… Маржу Малинин привез!

— Что?

— Сучка тут есть у нас… Малинину из Москвы привезли по его заказу, по знакомству, словом… Утятница отменная. Медали даже имеет. Так что и на бобров должна пойти… А морда — глаз не отвести! Ступай погляди на нее — в кузове лежит.

— Ну и Малинин — не похвалился даже! А что за медали?

— Одна золотая, конечно… И одна бронзовая. Породистая, одним словом, собака.

Петька трусцой побежал к машине, обогнал меня.

— Злая она? — тихо спрашиваю у Петьки.

— Нет, совсем не злая. Ручная, меня уже слушает… Маржа!

Из кузова высунулась и ткнулась чуть ли не в лицо Петьке лопоухая, пучеглазая, с куцым хвостом волкодавина. Страшилище! Такую собаку, признаться, я никогда еще не видал. Ничего себе собачища — за одну морду можно медаль дать.

Петька щелкнул цепочкой. Маржа даже не сошла с места, не выскочила из машины, нет! Аристократка: ждала, чтоб откинули борт. И мы вынуждены были это сделать. Маржа осторожненько выбралась из кузова, облизнулась и побежала к воде. Немножко полакала, помочила отвислое брюхо — недавно только как ощенилась — и вернулась к нам. Вся она прямо горит — рыжая! И только на груди и на лбу белые пятна. К тому же еще она и куцехвостая, эта Маржа! Вот уж привидение!.. Знаю, куцехвостыми не щенятся, хвосты собакам обрубают, — недаром говорится, что мода требует жертв. Будь Маржа с хвостом, так еще подумали бы, давать ли ей медали.

Доверчивая Маржа, что и говорить. Ластится ко мне так же, как и к Петьке. Что ж, посмотрим, как на бобров «пойдет» эта рыжая медалистка. Конечно, соображала бы она так, как Джульбарс, и нам бы никакой другой собаки не нужно.

Я несколько раз подводил Маржу к ловушкам с бобрами. Она осторожно нюхала зверей, и взгляд ее был очень серьезный — просто-таки обнадеживающий взгляд!

Как только стало темнеть, вернулись рыбаки. Мы с Петькой только что управились с бобрами: пересадили их из ловушек в одну клетку — трех вместе, так как все они из одной семьи.

— Ну, и как Маржа? — Малинин прищурил глаз, смеется. — Что скажешь? — Подошел, отдал мне щуку. — Думаю, что она и Мирту Никитову перещеголяет! — Достает из саквояжика кусочек сахару. — Маржа, служи! — приподнял сахар вверх.

Маржа стала на задние лапы — обрубок ее хвоста лихорадочно задергался. Маржа достала сахар, опустилась наземь, легла и начала не спеша лакомиться…

Вскоре были в деревне.

Петька не стал задерживаться: как только сняли с машины запасные клетки, поехал на базу. Малинин остался с нами, чтобы пойти завтра на реку и испытать Маржу, оценить ее охотничьи достоинства.

Бабка дождалась невестку. Оказывается, Маня приехала на нашей полуторатонке. Шла она от шоссе с малышом на руках. И вдруг машина ее догоняет, останавливается…

Рада бабка Авгинья. А тут еще Малинин радости прибавил:

— Приедем из Москвы, а там и сенцо ваше перевезем. И не надо упрашивать бригадира.

— Да я уж вам, детки мои родимые, и заплачу… Я вас ой как отблагодарю, ежели это все правда.

— Не верите разве? Вот жалко, что поехал мой шофер — сегодня бы ваше сенцо перевезли…

Маня успокаивает свекровь:

— Мама, они же правду говорят — привезут сено. Люди эти добрые, не чета вашему бригадиру.

Старуха смеется, щурит глаза.

— Так я и сама вижу, что они, люди эти, добрые, хорошие… А может, им времени нету, может, они своей работой перегружены вон как!

— Все сделаем… — говорит Малинин и смотрит на Маню, словно сговор какой начинают они против бабки Авгиньи. — Вы лучше скажите, что вам из Москвы привезти?

— Из Москвы? — переспрашивает старуха. — А что ж вы, мил человек, привезете? Оно все, что мне надо, и в нашем сельмаге есть. Вот, может, Манька, невестушка моя, чего хочет, так вы и купите там, в Москве, а я деньги дам… Заказывай, Манька, что купить!

Старуха направилась к сундуку. Маня заговорила, и она остановилась, чтоб послушать невестку.

— Нет, мама, нет… У меня тоже все есть, да и Витька обидится… Вы же знаете, какой он — любит, чтоб все покупалось только при нем, вместе чтоб…

— А и неправду ты говоришь… Какое дело ему до бабьих покупок? — Старуха вопросительно смотрит на невестку. — Так ты, это, Манька, правду говоришь или смеешься?

— Правда это все, мама.

— Вот я ему, ежели приедет, задам! Я ему покажу, научу его… — Она попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось.

Маня старается возле печи, на загнетке. Куски щуки сует в муку, обваливает их мукой со всех сторон и укладывает на горячую сковороду. Авгинья пошла укладывать спать своего внучонка Вовку. Малинин с отцом сидят в углу за столом, что-то все планируют, — конечно, надеются на Маржу, что она не подведет и что все пойдет, как и должно быть. Главное, теперь будет кому выгонять бобров на воду из нор.

Я понес Марже ужин. Но она не стала есть утреннюю молочную затирку. Только понюхала и недоуменно взглянула на меня, как будто хотела сказать: «Что это ты мне подсунул? Сам ешь, миленький, такое кушанье!» Что и говорить — аристократка!

…Спать улеглись на полу, устланном соломой. Легли впокат, как говорила бабка Авгинья. Каждому воля — хоть качайся на полу, просторно!

Что-то бесконечно долго скреблось за шпалерами, настойчиво скрипел где-то под полом шашель, не стихал за печкой сверчок. Я слушал таинственные шорохи, свистелочки и дудки и удивлялся: сколько здесь, в этой бабкиной хате, давнего, давным-давно минувшего! Еще ведь дед бабкин строил ее, эту хату. А стоит вот, и надо же — напомнила мне орган своими чудесами. Недаром же бабка Авгинья признавалась, уверяла даже, что никак не может заснуть в чужом месте, у чужих людей — никак! Оказывается, все эти скребуны-музыканты, сверчки да шашели и в самом деле убаюкивают, ублажают старуху, веселят ее короткий сон, тешат душу. Она сжилась со всеми этими звуками, не может без них… Иначе, с чего бы это ей не спать в чужой хате да еще на перине под пуховым одеялом?..

Малинин расспрашивает Маню, где она и что делает. Маня неторопливо рассказывает ему про себя и про свою работу. Хвалится мужем. Хвалится, однако, пока не засыпает старуха. Потом и Маня и Малинин перешли на шепот. И я слышал, как Маня жаловалась:

— Бьет… Ни за что ни про что бьет. Знала бы, так и не связывалась бы с ним. Я, правда, не любила его — с горя все сталось… Да уж вам можно признаться, вы же никому не расскажете?

— Нет, конечно.

— И сама вот не знаю, как быть… Может, бросить его?

— А чего вы не поделили?

— Ой, какой уж там дележ…

— Сынок у вас хороший, Маня. Славный бутуз! Попробуй как-нибудь смириться — сыну ведь отец нужен. Не возражай уж очень, когда что… Да и как я могу советовать, ежели толком ничего не знаю.

— Любила я другого. И Витька знает об этом. Правда, его уже в живых нет — разбился… Машина упала с моста И Вовиком сына назвала в честь Володи… Вот я и думаю: как быть, когда человек нелюб? Что вы посоветуете? Вы ж ученый, лучше жизнь знаете…

Малинин вздыхает. И если первоначально он разговаривал с Маней просто так, от нечего делать, то теперь уже стал жалеть молодуху.

— А кто может сказать, как тут быть? Если не любила и не любишь, так что уж поделаешь… Конечно, сразу бы следовало все это сказать ему. А теперь далеко зашли — сын же у вас есть!

— Боялась и боюсь такое говорить — одна ведь я, сирота… Так, может, пусть все так и будет?

Малинин ворочается.

— Если чувствуешь, что он тебе вмоготу, тогда свыкнись с его капризами, прими его всего душой и сердцем — полюби! И легче станет. Мужчина, знаешь, всегда ждет ласки… А твой видит, что ты чужая ему, и сердится, злобствует от этого. Ревнивец — это же как зверь…

— Все он, наверно, видит, все… Другой же год живем, разве ж не увидит?.. Ой, виновата я сама во всем, сама… Что ж, благодарю… Спокойной ночи вам!

Полежав еще немного, Малинин поднялся, захватил со стола пачку папирос и вышел из хаты.

Маня ворочалась на кровати, вздыхала. Бабка Авгинья всласть похрапывала — спала счастливым сном. Отец мой тоже спал крепко. Я, правда, не спал, но притворялся, что сплю, — не хотел, чтобы Маня знала, что я слышал ее исповедь.

Загрузка...