На дальних берегах. Том первый

Глава 14 Конец штормов

Капитан поднялся на наблюдательный пункт и, закурив, выглянул в смотровую щель, после чего покивал в такт своим мыслям. Несший вахту Багир тоже выглянул, не понял, что тот увидел, но, на всякий случай, тоже покивал.

— Готовится надо… — выпустив клуб дыма, задумчиво изрек Капитан, — Со дня на день распогодится.

— Вах! Всэгда готовы!

— Это хорошо… Миледи эта свои игры играет, а мы — свои. И ручкаться с её людьми, которые сюда могут нагрянуть, желания у меня никакого. Поэтому, сразу как Шторма закончатся, машем ручкой и валим в темпе вальса. Пойду — остальных предупрежу. Пусть, потихоньку, на борт перебираются, а то обжились уже.

— У мэня вахта!

— Ну ты, само собой, после вахты. Давай — дежурь…

Снова надымив, Капитан заложил руки за спину и неторопливо утопал в сторону столовой. В щели между стеной и электрошкафом раздалось шебуршение и оттуда высунулась Ведьма, одетая в одни ботинки, помогавшая Багриру «коротать» вахту.

— Как ты эго почуяла! Прям заранээ!

— Он прав… — облокотившись на края смотровой щели, Ведьма призывно выгнулась, — Скоро двери ветров закроются. Большой человек с большим опытом видит больше чем те, кто смотрит в оба мира.

— Вай чаровныца! Как скажешь — так и будэт! — открывшаяся картина блокировала Багиру мозг, так что он не уловил всей глубокомысленности высказывания, — Сладкий пэрсик сочный…

В столовой, тем временем, Ур, на примере Тайги, объяснял остальным, что делать, если противник сильно больше по габаритам. Самой Тайге выступать в роли учебного пособия не улыбалось, однако ради Келпи, которая тоже заинтересовалась вопросом, она стоически терпела тычки, обозначавшие удары.

— Занимаетесь? — вошедший Капитан благодушно кивнул, — Хорошо… Как закончите — начинайте перебазироваться на борт. Шторма заканчиваются, так что, скоро снова в путь.

— Кофе? — услужливо подскочила, не особо увлекавшаяся мордобитием Барабашка.

— Да. Чашечку можно, пожалуй. Как там Ксюха?

— Хорошо… Мы, вчера, хлеб печь пробовали.

— Чего-то она все равно диковатая… Ладно — скоро уже домой доставим.

Сев за стол, Капитан огляделся. Ему самому нравилось в просторном, хоть и мрачноватом укрытии, так что нет-нет, да приходили в голову идеи поискать что-то похожее, но свое. Барабашка сварила кофе и поставив чашку, наклонилась, желая что-то сказать по секрету.

— Стоп… — подвинувшись, Капитан освободил место рядом, — Садись сюда, а то фигура у тя пышная и, когда ты так нагинаешься, все декольте мне в кофий вываливается.

— Я просто, вчера… Сегодня точнее…

— Ночью?

— Да. Меня Алиса ночью напугала. Я просыпаюсь, а она стоит. Рубашку Антона держит.

— Ну у неё крыша подтекает. Бывает с ней.

— Да нет — я просто, тогда, сама её просила посмотреть что с ним…

— Помню. И что? Она что-то новое увидела?

— Да. Только я не поняла, что. Вы, в тот раз, все объяснили. Вот и подумала, может сейчас тоже у вас спросить. Как думаете: «Волк сожрал свет и Змей отрастил крылья» — это хорошо? Я, просто змей боюсь, а крылатых так уж… Бр-р…

— Ха! Стикал таки, похоже, гаденыш… — Капитан отхлебнул кофе, — Не поняла? В общем, если Алиска ничего не напутала, то Антоха встал на крыло и свалил. Кто там волк и зачем лампочку хавал я, честно говоря, не в курсе, но «змей», если ты помнишь, именно про Антоху нашего. Только тс… Не забыла, что болтать нельзя?

— Нет… — Барабашка блаженно заулыбалась, — Здорово! Значит он скоро вернется?

— Ну, путь сюдаа не близкий, однако, можно уже начинать ждать.

— Хорошо! Я начну!

— Только, повторяю, тихонько. Без лишней болтовни.

— Я поняла.

Барабашка убежала радоваться, а вместо неё попросила разрешения подсесть Принцесса, у которой красовался свежий синяк в поллица.

— Это тебя кто так?

— Тайга, дура…

— Я извинилась, на… — донеслось из противоположного угла.

— Рожа от этого болеть не перестала, так что не помогло! — огрызнулась Принцесса, — Я же просила мне в голову не бить! Два раза предупредила, чтобы ты не дергалась, пока я пробую!

— Больно было, на!

— Да тебя ломом хрен убьешь! Келпи! Отомсти ей за меня!

Келпи, с садистским оскалом, закивала. Принцесса, выдохнув, повернулась обратно к с усмешкой наблюдавшему за этим Капитану.

— Ладно — я сама виновата. Знала же, что у неё тело отдельно от башки большую часть времени работает… Ур болевую точку показал, я туда ткнула, вот она мне, рефлекторно, и накернила.

— Бывает… Ниче — как у нас тренер говорил: «Сотряс — не простатит, за пол часа пролетит». По боксу тренер. У них, боксеров, юмор своеобразный.

— Нет, боевые искусства, это не мое. У меня, чего скромничать, пока, главное оружие — внешность и поставлять лицо под кулаки я не готова.

— Ты как Антоха. Он тоже не любит, когда его по роже колотят, поэтому выучился ногами махать. Бьернсона помнишь? Антуан ему так копытом зарядил, что тот всю палубу кровью закапал.

— Жду не дождусь познакомиться с вашим Старшим Помощником, — Принцесса по кошачьи улыбнулась, — Он тут почти легенда. Каких только историй не сочиняют.

— Сочиняют?

— Ну да. Например ограбление банка. Это же неправда… — Принцесса покосилась на Капитана, по чьему лицу блуждала странная улыбка, — Правда? Он реально продал банку фальшивую сигнализацию?

— Прикинь..!?

— Погодите… Вы же не хотите сказать что… То есть его реально забрала Церковь? В смысле — появляющийся корабль, схватка с Орденом Чистых. Это действительно было?

— А ты думаешь такое выдумать можно? Мы-ж при вас, вроде, пленных орденцев продавали? Хотя не… Вы потом нарисовались…

— Ого… Я думала, этот Обмылок нам наврал…

— Стоп! А с ним-то вы когда успели пересечься? Он вот, точно помню, к тому времени уже свалил.

— Мы его выследили и поспрашивали про вас, прежде чем в экипаж просится.

— Не прибили, надеюсь?

— Нет… Побрезговали… Хотя, честно говоря, я не понимаю, почему вы у себя держали что-то подобное.

— Он с Бардьей пришел… Да и вообще — не гони на парня. Ну согласен — тут он был не на своем месте. Не его это. Но все-ж, таки, какой не есть, а свой, — Капитан вздохнул, — Как он там, интересно? Деньги большие на руках — как бы глупостей не наделал…

А Обмылок глупостей наделал: отовравшись в кабинете Начальника Охраны он, радостный, побежал заселяться, надеясь, что его оставят в покое, но не успел выяснить где тут кормят, как двое здоровых лбов, тоном не терпящим возражений, заявили, что его хочет видеть Вильям Хомстед — местный Губернатор. Хомстед принял его со сдержанным радушием, налил выпить, пригласил присесть, после чего, обманчиво дружелюбным голосом, поинтересовался:

— Так о каких сокровищах Конрад велел тебе не трепаться?

— Эмм…

Так Обмылок узнал, что есть слова, которые не стоит произносить даже в шутку. Жадность островных губернаторов давно стала притчей во языцех. Сбивчиво повторяя сказанное Начальнику Охраны он понимал, что ничего, кроме слов «сокровища», Губернатор не слышит вообще. Кое-как от него отделавшись, Обмылок в смешанных чувствах поплелся, чтобы наконец поесть, но, возле самой харчевни, его поймал и затолкал в кусты, дыша перегаром, невысокий крепыш в форме…

— Джон Олби… Будем знакомы… — представился тот и, схватив Обмылка за шкирку, чтоб не убежал, выглянул проверить не подслушивает ли их кто, — Так… Не буду долго рассусоливать. Мне нужно знать одно — есть ли у них пушка?

— У кого?

— Не строй мне тут дурачка! — Олби встряхнул Обмылка как половичок, — У дружков твоих!

— Бывших дружков…

— Срать! Есть или нет?

— Есть…

— Дерьмо! Какая!

— Точно не знаю, я в это ни разби… — встряска повторилась, — Что-то с топором связанное!

— Точнее!

— Эта… Тыльная сторона, которой не рубят! Вы меня не трясите — я мысли путаю.

— «Обуховка»?

— Ага!

— Ебаный ты по голове сраный пиздец!

— Вот прям так? — удивился Обмылок.

— Именно, — подтвердил Олби отпуская его, — Съебал отсюда…

Поев и отдышавшись, Обмылок прокрутил в голове произошедшее, и решил выяснить всё обстоятельнее. Оказалось, что мокнувшая под штормовыми ливнями Гарбарука — настоящее осиное гнездо, где на данный момент установилось троевластие. Основными фигурами были Начальник Охраны Севионской Островной компании Конрад Маулс, Губернатор Вильям Хомстед и капитан колониального инспектора «Сэр Кевин», он же «Старый Ублюдок», Джон Олби, между которыми была сложная паутина взаимоотношений.

Несмотря на то что, по сути, торговый пост севионцев был не просто основой местной экономики, а самой этой экономикой в принципе, губернатора назначали не они, а метрополия. Этим и ограничивалась. Колониальную гвардию предполагалась набирать на добровольной основе и вооружать чем бог послал. А тот послал Гарбаруку далеко и на известное место, так что те полторы калеки, которые составляли основу местных вооруженных сил, ничего не могли противопоставить даже гребной шлюпке в которой сидит мужик с ружьем.

Нет — в случае чего можно было, конечно, собрать ополчение, но качество его было сильно так себе. В противовес Губернатору, Конрад Маулс имел под своим началом два десятка ребят охранявших склады и вооруженных винтовками, а главное — в основном бывших солдат, так что сил за ним стояло как бы не побольше. Формально, конечно, торговым постом заведовал не он, а какой-то начальник, но тот, имея меткое прозвище «Слизень», боялся Маулса до дрожи и старался лишний раз не отсвечивать, занимаясь исключительно бравурными реляциями в головной офис.

Джон Олби метался посреди двух огней. С одной стороны он, как военный моряк, подчинялся метрополии, с другой стороны — его корабль принадлежал компании. Так же было и с Хомстедом и Маулсом. Первый считал, что он на его стороне, ибо такой же как и он слуга короны. Второй был уверен, что если что, то «Старина Джон» встанет за него, так как-они оба едят с одной руки.

А повод перетягивать его туда-сюда у них был. Несмотря на общую убогость «Старого Ублюдка», на нем стояли две противоаэропланные трехдюймовки системы «Канэ», а в капитанском сейфе — «Льюис» которые, хоть вместе, хоть поодиночке, не оставляли противоположной стороне никаких шансов. В принципе, при желании, команда «Ублюдка» могла вынести вперед ногами и тех и других и спасало мир в Гарбаруке только принципиальное желание Олби тихо досидеть до пенсии, не ввязываясь ни в какие авантюры. Поэтому, он не давал ни Хомстеду ни Маулсу никаких четких обещаний, а те, в силу такой неопределенности, тоже не делали резких движений.

В качестве дополнительного приза, Обмылок узнал, почему «Старина Джон» так отреагировал на «Обуховку». В Островах, почти везде кроме крупных проливов, открытые прямые участки больше пары миль были редкостью. Поэтому, бой двух кораблей напоминал сражение линейной пехоты — взаимный расстрел с минимальной дистанции, пока у кого-то не кончатся боеприпасы, люди или нервы не сдадут. Победитель, после такого, выглядел не сильно лучше побежденного и местные подобных стычек предпочитали избегать, нападая либо на заведомо более слабые цели, либо из засады, стремясь уничтожить противника до того, как тот успеет отреагировать. В данных условиях, особой ценностью являлись орудия, которые могли сделать, как это ему объяснил один из собеседников, «Ваншот» — нанести противнику критические повреждения и лишить его боеспособности одним попаданием. «Обуховка» же, как раз была способна «ваншотнуть» «Ублюдка», как минимум снеся ему надстройку с орудиями, а, при особо удачном попадании, вообще утопить нахрен единственным выстрелом.

Собрав всю эту информацию, Обмылок заперся у себя, чтобы обмозговать ситуацию. Дело в том, что рассказав про сокровища и припугнув местных возможным визитом «Интернационала» он, сам того не желая, подбросил дрожжей в местное варево. Маулс и Хомстед, раньше худо бедно имитировавшие нормальные взаимоотношения, разбежались по углам и готовились делить не найденное золото, слухи о котором, несмотря на попытки сохранять секретность, просочились в народ, и будоражили умы. Губернатор рисовал перед местными красочные картины того, как Гарбарука заживет когда они выкинут отсюда севионцев и откопают сокровища. Начальник Охраны, в ответ, сулил своим людям замки и земли, которые почти у них в руках, осталось только вырвать это из грязных лап жадных туземцев и их князька.

Самое интересное, что если, по началу, к истории с пиратскими сокровищами большинство относилось скептически, то, теперь, отрицать их наличие было признаком дурного тона и, даже, симпатий к противоположному лагерю. Посреди всего этого в истерике бился капитан Олби, пытавшийся воззвать к разуму и напомнить, что карты у них нет, даже примерного местоположения искомого никто не знает, а те кто знают, явятся сюда на хорошо вооруженном корабле и устроят кровавую баню всем, кто встанет у них на пути.

Его, разумеется, никто не слушал. Не то, чтобы стороны не понимали потенциальной опасности — просто всем было легче сосредоточится не на неизвестной угрозе, а на конкурентах, которые тут, под боком. Через это Олби пил и нервничал, а в пьяном виде становился слегка буен и вскоре переругался со всеми. Это начинало очень плохо пахнуть, так что, когда в дверь постучали, Обмылок почти не удивился тому, что открыв, немедленно получил по голове. Всё к тому шло…

Очнулся он в темном и пыльном подвале привязанным к стулу. Привязали его, надо сказать, из рук вон плохо так что, повозившись, удалось освободиться. Ощупав шишку на лбу, Обмылок вздохнул и начал осматриваться в поисках выхода. В одной из стен было маленькое вентиляционное окно. Подтащив стул, он осмотрел его и обнаружив, что там нет решетки, принялся прикидывать, как бы его аккуратно и без лишнего шума выдавить стекло, как вдруг за дверью послышались шаги. Быстро перетащив стул обратно, Обмылок накинул на себя путы надеясь, что похитители не будут к ним особо сильно приглядываться. Дверь со скрипом отворилась и на пороге, держа свечу, появился уже знакомый мордоворот Губернатора. Убедившись, что Обмылок на месте он вошел, а следом появился Хомстед.

— Включи его… — приказал он.

— Как я его включу, сэр? — не понял подручный, — Он же не торшер?

— Ну ты его как-то «выключил»? Теперь включи.

— Это не так работает, сэр… Если я его еще раз долбану, он не включится. Он может совсем выключиться.

— Ну сделай что-нибудь еще! Мне надо с ним поговорить! Я за что тебе плачу?!

Бурча что-то под нос мордоворот поставил свечу и зарядил Обмылку несколько оплеух.

— Мерде! Прекрати, урод! — замотал головой Обмылок, — Одного раза хватило!

— Вот видишь! — обрадовался Хомстед, — Включил же!

— Да сэр! Как скажете… Сэр…

— Как вы себя чувствуете, мистер Ларс?

— Охуенно! — не смог удержаться от того чтобы съязвить Обмылок, — Мне дали по голове, потом по морде… Осталось получить по яйцам для полного комплекта.

— Это можно устроить…

— Я пошутил.

— А вот я шутить не склонен… — холодно оскалился Хомстед, — Особенно с теми, кто мне врет.

— Я вам не врал!

— А это тогда что?

Хомстед продемонстрировал мешочек с монетами, при виде которого Обмылок еле подавил в себе желание кинуться на него с криком: «Это мое!»

— Мы проследили, как вы навещаете свои богатства в тайничке. Сперва я решил, что это часть клада, но потом понял, что монеты современные. Более того. Это доминские монеты. Кто вам мог заплатить столько и за что? Ответ очевиден — Маулс!

Хомстед улыбнулся гордясь своей проницательностью.

— Я давно подозревал, что Конрад с ними работает, но не думал, что зарабатывает настолько много. Так за что он вам заплатил? За местоположение клада, верно?

— Я не знаю ничего о его местоположении!

— А я думаю, что знаете. Для этого и притворились Праттом, а потом рассказали Конраду, кто вы есть. Вы понимали, что сами вы клад найдете и не увезете, поэтому взяли его в долю и вытребовали аванс. В этом ваша ошибка — в долю надо было брать меня!

— Я не брал никого в долю и Маулс ничего мне не платил! — возмущенно отверг все эти подозрения Обмылок, — Я украл это золото и сбежал с корабля!

Он не знал зачем это сказал, просто понимание того, что его золото и та счастливая, сытая, беззаботная жизнь, которую можно было на них купить, находятся в чужих руках, помутило рассудок.

— Да! Украл! Нет никакого клада — они гонятся за мной! Я приплыл сюда думая, что здесь можно спрятаться! Я думал, что тут есть солдаты и боевые корабли, но тут кучка пьяниц с ружьями и старая баржа, которую они разнесут одним плевком! Хотите забрать это золото?! Берите. Я буду хохотать, глядя как вас станут потрошить, выпытывая, куда вы его дели. Давайте — забирайте! Все равно вы тут все уже покойники. Эти парни — ебаные убийцы. У них есть пушка и куча пулеметов! Вам и десяти минут не продержаться! Тут все будет в крови и огне! Ну что ты на меня уставился!!?

Хомстед, действительно, только в холостую хлопал ртом. Описанное Обмылком было весьма правдоподобно. Слишком правдоподобно. За ту сумму, что была у него в руках, он бы сам, не задумываясь, учинил бы подобное, будь у него боевой корабль. Громила испуганно посмотрел на Губернатора.

— Сэр..? Что будем делать с ним, сэр?

Но Хомстед, ничего не ответив, на деревянных ногах вышел прочь. Его подручный, пятясь и опасливо косясь на Обмылка, покинул подвал и запер дверь. Скинув с себя путы Обмылок вскочил, подтащил стул к окошку и намотав веревку на кулак, разбил стекло. Выбравшись наружу, он убедился, что его никто не видел, прижимаясь к стене обогнул здание и выглянул. Губернатор, видимо, раздавал указания, потому, что из дверей выбегали, направляясь в разные стороны, его люди. Один из них, проделав десяток шагов в одном направлении, воровато оглянулся и направился к офисам севионцев. Убедившись, что все разошлись, Обмылок снял ботинки, повесил их на шею и, крадучись, нырнул внутрь особняка. В прошлый раз ему удалось запомнить дорогу к кабинету Губернатора, так что, осторожно ступая вдоль стенки чтобы поменьше скрипеть, он подошел к дверям и заглянул в замочную скважину. Хомстед был внутри. Сидя за столом он перебирал сверкающие монеты, что-то бормоча под нос. Рядом стояла бутылка опустошенная уже наполовину.

Обмылок осторожно подергал дверь. Та была заперта. Зато, большие застекленные двери, ведущие на балкон, были приоткрыты. Вспомнив, как выглядит здание снаружи, он прокрался до конца коридора и, выйдя на маленький балкончик в торце здания, перелез на парапет и по нему добрался до балкона кабинета. Там Обмылок успокоился, чтобы не выдать себя хриплым дыханием и огляделся. Его единственным оружием была пара связанных шнурками ботинок. Ободрав со стены кусок отваливающейся штукатурки, он утяжелил один и взвесил в руке. Получилось недурно. Еще раз глубоко вздохнув, он шагнул к двери, когда внизу послышались голоса. Присев, чтобы его не заметили, Обмылок замер. Кто-то решительно вошел в особняк и, прогрохотав по лестнице, остановился напротив дверей кабинета громко постучав.

— Хомстед! Открывай! Я знаю, что ты там!

— Иди к черту, Конрад! Мне не о чем с тобой говорить!

— А мне кажется, что есть! Мне кажется, что у тебя есть множество маленьких, блестящих, желтых причин поговорить со мной!

— Это тебя не касается! Это — награбленные деньги! И я, как представитель законной власти на этом острове, их конфисковал!

— Ты не имел права! Этот хорек находился на территории моего торгового поста. Ты выкрал его и деньги! Это вмешательство в дела компании!

— Ну подай на меня в суд!

— Я сам здесь суд и присяжные! Если ты не откроешь, я вынесу эту дверь и выбью из тебя все дерьмо, жирный тупой скряга!

— Попробуй и я пристрелю тебя как собаку! — раздался скрип выдвигаемого ящика стола и щелчок взводимого курка.

— Ты хочешь меня напугать своей пукалкой?! Ха! Да ты в дверь попасть не можешь!

Грохнул выстрел, за которым последовали громкие проклятья минимум на четырех языках.

— Как ты там, Конрад? Похоже, я все таки попал!

— Я скормлю тебе твои яйца, мудак!!!

— Погоди! Сейчас вернуться мои парни и мы посмотрим, кто чьи яйца сожрет! Беги к себе и запирайся, пока не поздно, потому, что ты нарвался и я вас всех зарою!

— Сука тупая! Ты хочешь устроить войну?! Поделись по хорошему и я все забуду!

— Делиться с тобой? За какие такие заслуги!? Это мои парни выпасли крысеныша! Ты, кстати, в курсе, что клада нет и тот корабль ищет его?

— Да плевать! Грохнем и зароем! Пусть ищут, сколько влезет! Не заговаривай мне зубы — не каждый день в этот богом забытый угол заплывает такая добыча и если ты думаешь, что я позволю тебе, куску дерьма, прибрать все к рукам, то ты ошибаешься!

В дверь ударили с ноги, в ответ грохнул еще один выстрел. К особняку начали подтягиваться местные. Люди Маулза несколько раз, для острастки, пальнули над их головами. Услышав это, Губернатор выскочил на балкон, заорал: «Все сюда! Бей севионских!» после чего, обернувшись, увидел притаившегося в углу Обмылка. Время замерло… Обмылок несколько раз испытывал такое ощущение. Первый раз в детстве, когда, убегая от обворованного им лавочника, чуть не попал под трамвай. Второй раз — когда ребята Луи скинули его с моста за то, что он залез на их территорию. Третий — тогда, на Доминисе, когда они с Бьерном попали в засаду. После этого настала черная полоса, ибо Ур воспринял его пленение как личное оскорбление и гонял до полусмерти. К счастью, Зампобою, быстро надоело и он переключился на тех, кто хотел и понимал. Но, как и Старпом, успел вдолбить в Обмылка несколько полезных истин. Например, что больше никто его жопу спасать не будет. И, что обмирать и застывать в критической ситуации нельзя. Делай. Хоть что-нибудь. Даже тупое действие всяко лучше промедления.

Так что Обмылок сделал. И это «сделал» было предельно тупым. Он врезал Хомстеду по роже ботинком. Но не тем который был утяжелен. Так что, вместо мощного удара, получился шлепок по губам грязной подошвой. К счастью, Хомстед, от внезапной встречи и оплеухи башмаком, растерялся не меньше и дал возможность исправить ошибку. Перехватив связанную шнурками обувку, Обмылок крутанул набитый штукатуркой башмак и впечатал его в лоснящуюся от жира губернаторскую рожу, зачарованно глядя, как она пошла волнами словно водная гладь. Хомстед хрюкнул и осыпался на пол. Ввиду ограниченной видимости, его сторонники не поняли, что именно произошло, но поняли, что Губернатора бьют и пошли в наступление. Люди Маулса начали палить в разные стороны.

Воспользовавшись неразберихой, Обмылок нырнул в кабинет, сгреб деньги в мешок и кое как натянув ботинки, заметался думая, куда бы деться. Под ноги подвернулся револьвер, который Хомстед выронил падая и, подобрав его, Обмылок не придумал ничего лучше чем залезть в камин. На кой он был нужен в островном климате не понимал, видимо, никто. Внутри труба была не в саже, а в паутине, что говорило о том, что не топили его ни разу с момента постройки. Скорее всего, по местным меркам, это был такой же элемент роскоши, как классический костюм из сукна, в котором было жарко как в крематории, но который упорно носился всеми, кто мог его себе позволить, просто чтобы показать, что им это по карману.

Забравшись на выступ внутри, Обмылок раскорячился и замер, потому что Конрад уже выносил дверь. Он тоже подсматривал в замочную скважину и видел, что деньги уходят, но из-за скромного угла обзора, не видел куда именно. Тем временем, судя по ругани, очнулся Хомстед. Не обнаружил денег и оружия, зато, увидев, что дверь вот-вот выбьют, он избрал единственно возможный путь к отступлению — прыгнуть с балкона в кусты. Об этом решении Обмылка оповестил оглушительный шум веток и новый взрыв ругани.

Вломившийся в кабинет Маулс тоже услышал треск кустов и бросился на балкон. Укрывшиеся за забором аборигены поприветствовали его пальбой из ружей. Их собралось уже изрядно, так что севионцы решили отступить. Услышав, как Конрад командует всем собраться у дверей и приготовиться идти на прорыв, Обмылок вылез из камина, выскочил в коридор и оттуда — на уже знакомый ему балкончик в торце здания. До земли было метра четыре. Перебравшись через перила, Обмылок в нерешительности замер — сломать ногу при неудачном приземлении хотелось сейчас меньше всего. Вдруг, с кабаньим хрустом, из кустов вылез Губернатор, который тоже стремился оказаться подальше от стрельбы и прочих вредных для здоровья мероприятий. Оглядевшись, он краем глаза увидел Обмылка и открыл рот чтобы заорать. Тому ничего не оставалось, как прыгнуть прямо на него. Толстая откормленная туша хорошо смягчила падение. Не став осведомляться о здоровье невольного помощника, Обмылок вскочил и сиганул через забор, где еще раз получил по голове, успев только подумать: «Ну еб твою мать…»

Судя по виду и звукам, помещение где он очнулся находилось на корабле. Открыв глаза, в которых еще двоилось, Обмылок увидел капитана Олби, подсчитывающего монеты расставляя их на столе в ровны столбики.

— Это моё!

— Так говоришь, ты их обокрал? — не оборачиваясь осведомился Старина Джон, — И они придут за тобой?

— Ну да. Что-то вроде того… Или за тем, кто их у меня заберет. Просто предупреждаю.

— А так все хорошо было, до того как ты появился…

Олби подошел к иллюминатору и отдернул шторку. Склады горели. Казалось невозможным поджечь что-то, когда с неба падают тонны воды, но местные умудрились и, теперь, всполохи раздуваемого штормовым ветром огня, пронзавшие ливень, создавали совершенно фантасмагорическую картину. В зареве метались люди. Возле форта шла перестрелка — несмотря на древность, его каменные стены все еще были крепким орешком для плохо вооруженной толпы.

— Доволен? Смотри, что ты натворил.

— Я не специально…

— Понимаю. Тупость и жадность — страшное сочетание. И ты не виноват в том, что Маулс и Хомстед такие… Хомстеда, ты, кстати, неплохо приложил…

— Я не…

— «Не специально» — я понял…

— Ну да. Я просто хотел вернуть свои деньги. Я слишком много страдал, чтобы просто так их отдать.

— И тебе плевать, что за тобой гоняется шайка головорезов?

— Оно того стоит.

— В таком случае, ты такой же тупой и жадный, как они.

— Возможно. Но я готов рискнуть. Я слишком много говна в своей жизни хлебнул, а это — мой билет в нормальную жизнь. И я не позволю его у меня отнять. Никому…

— Как скажешь…

Олби сгреб монеты в мешок и кинул Обмылку. Потом позвал ожидавших за дверью матросов, которые выволокли его из каюты и подтащили к шлюпке привязанной с противоположной от берега стороны корабля.

— Полезай в неё и вали отсюда. Куда хочешь. Мне плевать. Главное — убирайся с Гарбаруки и забери с собой свое проклятое золото.

— Там же шторм!

— Возможно, тебе повезет. Возможно нет. Мне плевать. Но тут тебе точно конец.

— Нет! — Обмылок в ужасе посмотрел, как волны мотают крохотное суденышко, — Не надо! Давайте я останусь здесь! Никто же не знает, что я у вас! Спрячьте меня — я вам заплачу!

— В шлюпку его… — равнодушно приказал Олби, — Мне не нужны твои деньги. Я просто не хочу тут сдохнуть. А ты сам сказал, что за них убьют.

— Я соврал! Я их честно заработал!

— Ты очень много врешь. Как тебе верить?

Матросы скинули упирающегося Обмылка в шлюпку, скинули ему бочонок воды, мешок с какими-то припасами, а сверху — отобранный у Хомстеда револьвер. Последним Старина Джон кинул коробочку с патронами.

— Я чту морской закон. Я дал тебе воду, еду, оружие и лодку. Моя совесть чиста. Теперь я вверяю тебя и твою грешную душу волнам. Удачи…

Он рывком развязал канат и волны, подхватив шлюпку, понесли её прочь. У Обмылка был соблазн налечь на весла и попробовать причалить обратно к острову, но он вовремя заметил, что орудие на «Старом Ублюдке» провожает его стволом как раз на такой случай.

Сперва, все казалось не таким уж страшным — да волны, да ливень, но шлюпка не собиралась идти ко дну и некоторое время Обмылок недоумевал, почему в шторма суда отстаиваются по портам. Потом его подхватило каким-то течением и он понял… Даже с той скоростью, с которой несло небольшую верткую лодку, он едва успевал работать веслами, дабы уклоняться от скал и камней и, пару раз, чиркал по мелям, хотя осадка у него — курам на смех! Ливень и волны взбивали густой водяной туман, в котором не было видно ни зги уже метрах в десяти, так что любой моряк, рискнувший выйти из бухты в такую погоду, должен был быть либо провидцем, либо самоубийцей. Когда лодку вынесло из узких проливов на более менее большую воду, Обмылок уже настолько выбился из сил, что рухнул на дно прямо в набравшуюся воду и, некоторое время, пялился в непроглядную тьму неба, из которой лилась вода.

Из оцепенения его вывел мощный толчок. Потом еще один. Вскочив, он с ужасом увидел вокруг целый лес из корней ракаупы, втыкавшихся прямо в воду, об которые било его утлое суденышко. Схватив весло, Обмылок принялся отталкиваться, чтобы не зацепило и не перевернуло течением. Его снова внесло в тесную протоку и потащило между двух практически отвесных скал, которые неумолимо сжимались. Выгрести против течения не представлялось возможным поэтому, когда теснина расступилась, чуть-чуть не зажав шлюпку, из груди вырвался хриплый выдох облегчения. Слева показался небольшой пляжик. Руки были тяжелыми как свинцовые бруски, но, преодолевая усталость, Обмылок налег на весла и умудрился не столько пристать, сколько выброситься на него. Рыча от напряжения, он оттащил лодку подальше на песок и рухнул в изнеможении. Долго отдохнуть, правда, не вышло. Промокшее тело замерзло и его начало колотить. Пришлось встать и тащить шлюпку дальше под заломанные штормом деревья, переворачивать её, чтобы получить подобие укрытия, искать что-то на подстилку, так что, когда импровизированное убежище было готово, Обмылок рухнул и немедленно уснул.

Разбудил его голод. В мешке обнаружились сухари и немного вяленой рыбы. К счастью, припасы не намокли, будучи надежно завернуты в плотную промасленную бумагу, так что голод, какое-то время, ему не грозил. Подкрепившись, Обмылок начал думать что делать дальше. И чем дольше он думал, тем больше ему становилось страшно. На Островах много опасностей. От акул и крокодилов, до килрати и злых людей. Но больше всего шансов у него на то, что он не столкнется вообще ни с кем. Никогда. Он понятия не имеет куда его занесло и как отсюда выбраться, так что, с огромной вероятностью, он потерялся навсегда и остаток жизни проведет в одиночестве не увидев ни единой живой души. Зато с большой суммой золотом… Это пугало так, что Обмылок готов был снова столкнуть шлюпку в воду и пуститься дальше, но вовремя одернул себя. Он и уже заблудился. Двигаться дальше — рисковать, причем зря. Двигаться наобум, значит только еще дальше забраться в лабиринт, из которого не известно как выбраться. Значит надо пережидать шторма здесь.

Соорудив из брезентового мешка подобие дождевика, Обмылок выбрался и пошел обследовать остров в тайной надежде, что дуракам везет и его вынесло в обитаемом месте. Однако, то ли он был недостаточно дурак, то ли поговорка врала, но, с огромным трудом добравшись до самой высокой точки и оглядевшись с неё, стало ясно, что людьми тут и не пахнет. Зато ему удалось найти небольшую пещерку. Из трещины в потолке капало, а в остальном — вполне пристойно. Главное — вокруг не валялось костей, что было особенно хорошим знаком. Поднять туда шлюпку являлось неразрешимой задачей, поэтому Обмылок решил спрятать её в кустах на берегу, предварительно обыскав. В устроенном в корме рундуке нашелся старый канат, ржавый тесак, консервная банка и пустой бочонок из под рома. Бочонок немедленно был поставлен под сбор дождевой воды. Тесак, в текущих условиях, являлся бесценным приобретением, а в банке можно было вскипятить воду. Только как развести огонь?

А ведь Ур, в свое время, об этом рассказывал. И даже показывал. И Бардья показывал. Еще бы он их слушал… Распекая себя за невнимательность, Обмылок принялся шарить в мешке с провизией, в надежде, что Олби догадался кинуть туда спички. Но их там не было. Попытка высечь искру из камешков тоже не задалась — он понятия не имел какие нужны камни и как сделать трут. Патроны!

С трудом вытащив из одного пулю, Обмылок похвалил себя за изобретательность и, натаскав веток, подложил под них промасленную бумагу от провианта, на бумагу сыпанул пороху после чего задумался, как наколоть капсюль. Легче всего это было сделать револьвером. Зарядив в барабан гильзу он навел ствол на кучку и пальнул забыв, что барабан сперва сдвигается на одну камору и только после этого происходит накол капсюля. Выстрелом порох, конечно, подожгло но, заодно разметало и его и бумагу, а отрикошетившая пуля недобро просвистела над головой.

Ругнувшись, Обмылок разобрал еще один патрон, собрал все обратно и повторил. Порох вспыхнул, поджигая бумагу, но вот слишком крупные и сырые ветки загораться не торопились. Пришлось лихорадочно ломать их и совать щепу раздувая так, что щеки лопались. Наградой за усилия стал весело потрескивающий костер. Собрав побольше топлива, чтобы поддерживать огонь и не тратить на его разведения патроны, он удовлетворенно вздохнул и принялся сушить одежду. Потом смастерил из весел и веток лежанку. С огнем и постелью стало даже как-то не так тоскливо. Только вот еды было мало. Устрицы! Мясо бедняков! Их можно есть сырыми и легко добыть, благо они не бегают. В детстве он частенько разбавлял ими свой скудный рацион.

Выходить под ливень снова не хотелось, однако сидеть и ждать, пока позовут к столу, тут не приходилось, так что, взяв волю в кулак, Обмылок накинул свой импровизированный дождевик и потопал вниз. Лезть в воду в шторм было бесполезно и довольно опасно, но, к счастью, волны вынесли на берег достаточно всего и, среди этого хлама, обнаружились и устрицы, вывороченные с насиженного места прямо с камнями. Набрав дюжину, Обмылок вернулся обратно. Подходя к укрытию, он, с некоторым волнением, увидел, что горевший костер, в который было кинуто дров от души, даже в такую погоду подсвечивает пещерку и скалы, делая их видимыми издалека. Вот только-только был уверен что его шансы встретить людей снова стремятся к нулю и теперь уже боится, что его найдут. Можно было притушить костер, но, тогда, придется как-то проснуться ночью, чтобы подкинуть еще дров… Обмылок немного поколебался, и в конце концов лень победила осторожность. Съев устриц, он закинул еще веток, чтобы точно хватило до утра, улегшись на лежанку, накрылся успевшим слегка обсохнуть дождевиком и захрапел.

Утреннее пробуждение было настолько так себе, что если бы Обмылок вел рейтинг, оно бы точно заняло место в первой десятке. Костер потух, он замерз, но проснулся не от холода, а от того, что съеденная вчера пища эффектно вышла сразу с обоих концов. На пищеварение Обмылок не жаловался никогда, но сухари, вяленая рыба и сырые устрицы, видимо, были перебором. Пришлось раздеваться, стираться, раздувать угли, благо дров он запасти догадался, сушиться и перетряхивать оскверненную постель. В мозг кольнула неприятная мыслишка о том, что будет, если это что-то серьезнее, чем банальное несварение? Доктора, который с недовольной миной попросит показать язык, бесцеремонно потыкает длинными, узловатыми пальцами в живот, после чего проследит, чтобы ты сожрал горький порошок, тут нет.

Кое-как закончив дела, Обмылок, с удивлением, обнаружил, что уже темнеет. Часов у него не было, так что он понятия не имел, во сколько проснулся, однако, все равно, день показался уж как-то сильно коротким. Он только успел вычистить последствия экстренной побудки, постираться, нарубить новых веток на лежак и хвороста для костра, как уже стемнело. Хотя, учитывая, что делал он это в своем обычном, расслабленном, стиле… Пинать-то некому. Надо самому себя контролировать и подгонять. Живот все еще крутило, так что есть Обмылок не рискнул и попытался уснуть натощак. Но в голову упорно лезли мысли. Тогда, после ставшей роковой для Пратта перестрелки в трущобах, он впервые ощутил силу. Сейчас же… Сейчас, видимо, настал черед понятия «ответственность». Ответственность за жизнь самого близкого ему человека. Себя самого. И это будет непросто.

Погрузка трофеев оказалась непростым делом. Во первых, освобожденные заключенные заняли очень много дефицитного полезного места. Во вторых, Земцов выпросил у Старпома еще один конденсатор, «на эксперименты». Забрав из хранилища желаемое, Старпом был настроен крайне благожелательно, так что, кроме второго конденсатора, посоветовал демонтировать еще несколько устройств, которые могли быть интересны ученым. Все это, плюс отобранные в Реликварии артефакты, сожрали не только остатки полезного места, но и дали солидный перегруз, поэтому решено было демонтировать и выкинуть все лишнее со стрелковой палубы, начиная с защиты и заканчивая стрелковыми установками. И все равно, остойчивость корабля вызывала большие опасения — даже небольшое волнение могло стать фатальным и заверения Земцова в том, что это не станет проблемой, звучали не слишком обнадеживающе.

Кроме того, Ливия переживала, что благодаря имеющейся у неё и, возможно, у некоторых заключенных, связи, Орден Одаренных сможет отследить точку выхода, нарушив всю конспирацию. Но профессор еще раз заверил, что всё возможные проблемы предусмотрены и начал настраивать прыжковый привод. Сам момент прыжка был неприятен — как будто всех, вместе с кораблем, спустили с громадной горки. Придя в себя после окончания неприятных ощущений, «Дубль» выглянул наружу и восхищенно выругался. «Эвокат», со всех сторон, окружали отвесные ледяные стены пятидесяти метровой высоты. Сверху виднелся клочок серого, затянутого облаками неба и кружащаяся метель. Справа, во льду была пробита арка из которой вышел буксир и, закинув швартовы, потащил корабль под её своды.

— Мы что? Под Ледяным Материком?

— Да. Добро пожаловать на научную станцию «Энмылын», — Земцов, судя по голосу, пустил слезу от гордости, — Самое северное поселение в мире!

— Облысеть…

Тоннель, по которому их тащили, привел в огромную каверну, чьи своды, подсвеченные прожекторами, сияли волшебной, нереальной лазурью. И город… Руины древнего, вмерзшего в лед города, точнее его портовой части. «Эвокат» подвели к старинному причалу из толстых перфорированных плит опиравшихся на ажурные цельнолитые арки, на котором отряд уже ожидали. Спецслой защитных костюмов еще парил, поэтому всех немедленно проводили в специальную камеру, «проветрили», проверили, оружие и снаряжение упаковали в специальные ящики и только после окончания всех процедур позволили, наконец, перевести дух.

— Аургельгард… — Исень подошел к окну комнаты отдыха в которой их разместили и окинул взглядом руины, — Город построенный двергами для торговли с остальным миром. Они назвали его в честь великана, которого, по преданию, убили асы, чтобы сотворить мир. Плевок в лицо всему их роду. Но асы утерлись — дверги были слишком нужны им в той войне, которую они вели с нами. Потом они узнали, что эти хитрые выродки продают оружие и нам. И тоже утерлись. Но зло затаили… Именно поэтому, когда ваши предки уже шли на ладьях вниз по Воли, спасаясь от наступающей стужи, остатки асов пошли к морю. Им нужны были не только корабли. Они хотели отомстить. Напоследок, разграбить Аургельгард.

— Но дверги их опередили, — в дверях появилась высокая северянка с перекинутой через плечо косой соломенных волос толщиной с швартовочный канат, — Ворота города были распахнуты настежь и внутри не было ни души. Они ушли и забрали с собой свои богатства. Говорят, что их путь лежал туда же, куда и у всех остальных народов. Во всяком случае, предание гласит, что золотые украшения двергского рода Нибелунгов, которые сейчас экспонируются в Кенингшлосской национальной галерее, являлись частью большого клада, найденного на территории Форбурга. Значит дверги, как минимум, добрались до Континента. И кто знает, возможно в жилах какого-то из тамошних народов течет и их кровь. Светлана — зам руководителя по научной части. Понимаю, вы, сейчас, наверняка устали, но упустить возможность познакомится с тем, кто, возможно, видел Аургельгард еще во времена расцвета, я не могла.

— Я не испытываю усталости… Одно из преимуществ моего состояния.

— То есть вообще не устаете?

— Устаю, но мозг этого не чувствует. Равно как и голод, холод, жару. Приходится внимательно следить за телом, чтобы не загнать его, — Исень продемонстрировал прибор, похожий на часы, — Но судя по всему, запас калорий у меня еще есть, так что, если командир разрешит, я с удовольствием с вами побеседую.

— Не имею возражений, — согласно кивнул Ладов, — Мы все равно ожидаем поезд.

— А тут и поезда ходят? — удивленно вскинулся Оперативник.

— Разумеется. Как еще сюда добираться?

— Вы не мелочитесь, я смотрю…

— В таких вопросах — нет.

Ладов откинулся в кресле давая понять, что после столь изнурительной и долгой работы намерен отдохнуть. Исень со Светланой и потянувшимися следом учеными вышли, чтобы не мешать. Китты понаблюдали, как они бродят по раскопкам и тоже начали устраиваться поудобнее.

— У вас тоже есть правило, — поинтересовался «Малыш» у сидящего рядом «Шаха», — Что во время работы нельзя про вкусную еду вслух мечтать?

— Правила нет, просто это всех раздражает. Жри сухпай и не трави душу. А у вас прям правило?

— Ну, скорее, как у вас, но по голове получить можно. Я вот получал… В учебке, само собой.

— Ну а кто в учебке по башке не получал..? Один подзатыльник час воспитательных бесед заменяет. Быстро и доходчиво. Хотя я уже, честно говоря, так к казенным харчам привык, что уже даже не знаю, что и хотеть.

— Я пельменей хочу… — включился в разговор «Обух», — Со сметаной… И киселя… Клюквенного…

— А я — куриные лапки… — «Малыш» аж зажмурился от предвкушения, — Сразу целый кулек. Хрустящих… Или уми…

— «Уми»?

— Не правильно произносишь… Надо «У» и «М» горлом тянуть, как будто рот набит.

— Вот так?

«Шах» изобразил звук как у голодного кота, предупреждающего, что попытавшийся отобрать еду быстро и сильно пожалеет. Получилось настолько хорошо, что все китты, даже уже дремавшие, вскинулись и навострили уши.

— Вы там про еду разговариваете? — осведомился «Ухо».

— Да. Пытаюсь объяснить, что такое уми.

— Как будто ты знаешь!?

— А как будто ты знаешь!

— Пока эти двое выясняют, кто из них больше нихрена не знает, поясню… — «Класс» сочно зевнул, — «Уми», дословно, «сразу съесть». Это та часть добычи которую, раньше, охотник съедал на месте, чтобы восполнить силы. Сейчас это — быстрый перекус, после которого ты идешь дальше что-то делать. Это отличает «уми» от полноценного приема пищи, после которого ты можешь только сыто дремать. Понимаете?

— Само собой… У нас, считай, последние несколько дней только «уми» и были…

— Да. А теперь, чего, собственно, эти двое сцепились. В разных районах традиционные «уми» разные. Единственное, что их объединяет, это большой лист так называемого «столового» лопуха, в котором уми подается. Берешь лист, отламываешь черешок и, сперва, ешь им, как ложечкой, потом, грызешь, чтобы почистить зубы. А лист складываешь и тыльной, пушистой стороной вытираешь лицо и руки. Быстро, просто и гигиенично. В остальном же, в уми идет все, что не смогло убежать от повара: потроха, шушки и прочее.

— Шушки — это что?

— Рачки такие. Мелкие, с коготь размером и зверски плодовитые. Икра переносится ветром поэтому заводится в любой луже. Обычно, рядом с палаткой уми ставят чан, кидают туда каких-нибудь очисток и через пару дней шушек можно просто ситом черпать. Потом их высушивают и посыпают уми сверху, чтобы хрустело.

— Да… Я всегда требую двойную порцию на шеврон… — согласно закивал «Малыш», — И у нас уми готовят так: берут ливер, мелко рубят с приправами, выдерживают в кишке, пока её не начнет надувать, чтобы ароматнее стало, варят, отрезают кружочками, посыпают шушкой… Я сейчас слюной захлебнусь.

— А у нас её из сосновых крыс делают, — «Ухо» облизнулся, — Берут толстую откормленную крысу, вставляют палочку, наматывают на неё кишки и выдергивают. Главное, остальную шкурку не повредить. После чего подвяливают на солнце, пока мяско не начнет само от костей отставать, разделывают, обжаривают в масле, вбивают туда сырое яйцо и катают в шарики.

— Ясно… — кивнул «Шах», — Это как у нас с пирогами. Везде своя форма, размеры и начинки.

— Ну да. Различия в уми обусловлены, в основном, местом обитания. Например я вот, лично, привык к уми из мелкой рыбы. Уми в кишке — типично сельская еда, а уми из сосновой крысы характерна для городов. Если мы заселим какие-то другие районы, то там будет свое уми и выходцы оттуда будут считать его самым лучшим, так как это, считай, гордость за то, что они сумели выжить и освоить эти места.

— Интересно все как у вас.

— А то… — «Класс» оглянулся на «Шмеля» и «Мурзу», — А чего эти двое не принимают участия в обсуждении?

— Они считают, что идеал еды уже существует обсуждать нечего. Правильно парни?

«Шурпа», — безапелляционно буркнул «Мурза» не открывая глаз. «Мятая картоха с котлетами» — эхом отозвался «Шмель».

— Да… Командирам, вроде как, не солидно…

— А у «Вспышки» пристрастия в еде особенные, — не удержался от того, чтобы подколоть товарища «Ухо», — Нам не понять…

— Ты ведь в курсе, что я — сапер? — спокойно хмыкнул тот, — Ни на что не намекаю, но в уборную советую ходить аккуратно. Место опасное, мало ли что случиться может? Пойдешь по маленькому, хлоп — по большому сходил…

— Да ладно — я шучу…

— А я кого насчет шуток предупреждал? — приоткрыв глаз, поинтересовался «Дубль».

— Виноват, дурак, исправлюсь…

Сразу все, да еще с трофеями, в один поезд не поместились, так что, первыми уехали бойцы отряда, с особо ценной частью груза. Освобожденных заключенных и Старпома с Ливией должен был забрать следующий, а пока их оставили на попечение местных сотрудников. Два лейтенанта ввели под руки Ливию, чье лицо имело землистый оттенок.

— «Все нормально», — пояснил один из лейтенантов на фессалийском, — «Гражданке просто немного не хорошо от той штуки, которая блокирует связи».

— «Я даже не знаю, как это описать», — Ливия с тяжело опустилась на кушетку, — «Словно оглушительный вопль, но не в ушах, а прямо внутри головы».

— «Это нормально…» — не открывая глаз кивнул отдыхавший Старпом, — «Принцип тот же, что и у радиопомех. Просто забивают все частоты сильным сигналом. Как только связь пропадет, пропадет и он».

— «Да… Уже пропал, но эти три часа, пока связь не прервали, были довольно неприятными».

— «Отдыхайте, гражданочка», — один из лейтенантов покосился на слишком много знающего Старпома, но комментировать не стал, — «Скоро ужин принесут».

— «Кстати, чтоб два раза не вставать…» — Старпом не собирался отпускать эту парочку так просто, — «Можно мне выходить наружу? Вокруг столько достопримечательностей».

— «Не стоит. Там холодно и с потолка всякое падает».

— «А если я попрошу каску и шубу?»

— «Ну, тогда, опознать будет безусловно легче».

— «Профессиональный юмор?»

— «Проза жизни. Насчет раскопок распоряжается Светлана Олеговна, а она — товарищ с характером. И КМС по гиревому спорту. Увидит вас где не надо — может зашибить».

— «А может, тогда, я у неё соизволения попрошу? Потому что, честно говоря, мои последние несколько месяцев прошли не очень насыщенно и меня переполняет жажда деятельности, канализировать которую в конструктивное русло в ваших же интересах».

— «Я ей передам вашу просьбу».

— «Передайте еще и записку», — жестом попросив блокнот и карандаш, Старпом набросал короткую строчку символов, — «Думаю, она заинтересуется».

— «Это на каковском?» — лейтенант недоуменно повертел блокнот в руках.

Вместо ответа, Старпом ткнул в сторону видневшихся за окном развалин. Покивав, офицеры вышли, оставив их с Ливией наедине. Некоторое время висело молчание, потом Ливия села на кушетке и огляделась.

— Уф. Вроде отпустило. Вы можете коротко описать, что происходило, пока я была недееспособна?

— На самом деле — ничего особо интересного. Наши спасители отбыли на весьма современного вида паровозе, прихватив с собой часть награбленного. Мы выдвигаемся следующим рейсом.

— А остальные?

— Если вы имеете ввиду тех бедолаг, которых мы выдернули из тюрьмы, то я их не видел. Подозреваю, что с ними сейчас работает пресловутое ГБ. Склоняют к сотрудничеству и все в таком духе.

— «Награбленное», «пресловутое», «склоняют к сотрудничеству» — вы не очень жалуете залессцев?

— Это так прозвучало? Нет — на самом деле, я просто слегка раздражен тем, что меня не выпускают погулять.

— Ну вы сами должны понимать их мотивы?

— Да. Но в некоторых вещах я словно капризный ребенок. «Вынь да положь», как любит говорить один мой знакомый. Ладно — посмотрим, клюнет ли на мою наживку эта «Светлана Олеговна». А как вы себя чувствуете? Напряжение, постоянная угроза раскрытия, необходимость скрывать и скрываться… И вот финал. Все закончилось. Дело сделано. Что вы ощущаете теперь Радость? Облегчение? Растерянность?

— Всего понемногу. Я не знала иной жизни, кроме как внутри Церкви. Теперь мне придется начинать все заново. Это всегда страшно.

— Первый раз — да.

— Вам, наверное, это кажется смешным? Вам не впервой начинать все сначала?

— Почему вы так решили?

— То, что вы не Ересиарх, не значит: «Просто случайно оказавшийся не в то время, не в том месте парень». Ментор Аргус упоминал некого «Феникса»…

— Вы думаете, что это я?

— Не думаю… Знаю…

— Даже так… — Старпом с усмешкой откинулся назад, — Можно спросить: «Почему?»

— Вас не удивило, что при первой встрече я решила, что вы идете в разнос?

— Рад, что вы об этом заговорили.

— Орден Одаренных вел много исследований. Фактически, в наше поле зрения попадало всё мало-мальски необычное, от четырехрогих козлят до докатаклизменных артефактов. И такие как вы для нас не новость.

— Но вы не делитесь этими знаниями даже со своими собратьями, как я понял?

— Церковь — мир секретов. Чем больше знаешь и чем больше сумел утаить, тем ты сильнее. Да — Орден скрывает информацию о вас. Но знает весьма много.

— Например?

— Например, он знает, что вас, как минимум, четверо. «Война, Голод, Болезнь, Смерть».

— Вы пристегнули к нам и это?

— А почему нет? Вышло весьма логично.

— И кто же я в этой четверке?

— Сперва, я думала, что мы идем по следу Войны.

— Но трупов оказалось слишком мало, да?

— Да. Путем исключения, я догадалась что вы — Голод.

— Потому что худой?

— Все имена — аллегория. Вы вечно голодны. До знаний, впечатлений, удовольствий. А символ вечного, всепожирающего голода — огонь.

— И поэтому я — «Феникс»?

— Да.

Старпом, некоторое время, внимательно смотрел на Ливию, потом расхохотался.

— У меня есть один знакомый ученый, так он считает, что если теория, при всей своей стройности, не выглядит безумной, то она бесполезна.

— Я не права?

— А что вы хотите услышать? «Да» или «нет»? Что вам это даст? Ни одна теория не может быть полностью верна, но, так же, нельзя быть абсолютно неправым. Вам нужно знать, в чем именно вы неправы.

— Но вы мне не скажете?

— Не скажу. Вы, как и Аргус, безумно мне симпатичны именно тем, что думаете и ищите. Вывалить вам сразу все секреты будет попросту жестоко. Прелесть знаний именно в их поиске.

— Вы такой заботливый…

— Это был сарказм, если не ошибаюсь? Полезный навык.

— Скорее раздражение. Как и у вас.

— Вот как? Намекаете что мы духовно близки?

— В какой-то степени… Мне тоже очень не нравится, когда от меня что-то прячут или скрывают…

Старпом хотел ответить, но дверь с треском распахнулась, в комнату, обдавая все холодом, ввалилась высокая девушка в полушубке.

— «Синьора Светлана Олеговна, как я понимаю?»

— «Тогда уж синьорина. А вы, как мне сообщили гражданин Роше? Еще один знаток двергской письменности? Что-то вас прям густо насыпало».

— «Еще один? А кто второй?»

— «Неважно…» — Светлана кинула в Старпома армейской дубленкой, — «Хотите прогуляться?»

— «Спасибо. Каску я, лучше, сам возьму. Мне сообщили о ваших спортивных званиях, так что не надо в меня кидать твердыми предметами. И, кстати, нам говорили, что скоро ужин».

— «Да. Вот там, в сенях, термос стоит. Я сейчас тут, с вами, поем, заодно познакомлюсь».

— «А вы с незнакомыми мужчинами гулять боитесь?»

— «Я нет, а вот они — бывает. Давайте, раз такой из себя мужчина, поухаживайте за дамами. Посуда в шкафу справа…»

Старпом накрыл на стол, приволок термос и разложил по тарелкам горячую кашу с мясом. Ливия пододвинула посуду и принюхалась. Потом покосилась на Светлану, которая уже деловито орудовала ложкой.

— «Это каша?»

— «Ну да. Grechnewaya каша. А что?»

— «На Континенте гречку не едят», — пояснил Старпом, тоже весьма осторожно пробовавший блюдо, — «Выращивают на корм скоту. И я их понимаю… На вкус как будто сапожные гвозди. Только не спрашивайте, откуда я знаю».

— «Зажрались там на вашем Континенте…» — буркнула Светлана, — «Отличная каша…»

— «Возможно, дело в привычке. Есть такие вещи, к которым надо приучаться с детства».

— «А почему вы называете её „Grechnewaya“?» — Ливия, все таки, рискнула попробовать и теперь задумчиво жевала.

— «Потому, что раньше эту крупу ввозили из Греченя. Город такой. Я могу попросить, чтобы что-то другое приготовили».

— «Нет, все нормально. Я родом с Лоски и там похожая каша в ходу. Она считается пищей бедняков. Нам часто её давали в приюте. Разумеется, без крупных кусков свинины. Я просто не ожидала, что у вас её настолько любят».

— «Мы вообще полны неожиданностей», — Светлана повернулась к Старпому, — «А вы есть будете?»

— «Попробую», — Старпом решительно сунул ложку в рот и скривился, — «Ох и гадость… Но, судя по металлическому привкусу, должна быть зверски полезна. И, кстати, если не принюхиваться, то идет гораздо лучше. Возможно, в этом даже что-то есть. Ладно — что это мы все о еде да о еде? Давайте поговорим о Аургельгарде. Насколько я помню, его открытие вызвало в научных кругах настоящую бурю. Даже Руба не стала такой сенсацией. Больше шума наделал только отказ вашего правительства допустить сюда других ученых».

— «Тут наших хватает».

— «Да, однако, вы же понимаете, что все подумали?»

— «Что мы врем?»

— «Хуже. Что вы раскопали тут что-то такое, что хотите оставить себе и только себе».

— «Да-да… Наследие асов, Бьернхельм и Форбург в ярости, остальные в шоке. Это их проблемы. Мы честно предупредили, что атаки на наши суда, в том числе и научные, без ответа не останутся. Все их болевые точки нам давно известны и пнуть по ним — вопрос техники».

— «Так вот с чем это связано? А вы довольно злопамятны».

— «Мы просто злые. И память у нас хорошая. Вы, кстати, откуда знаете двергскую письменность?»

— «А вы? Их руны не сильно отличаются от северных, так что, чтобы понять, что это именно двергское письмо, а не просто фраза на Старой Речи, её надо было именно прочесть».

— «Мы нашли в Аургельгарде довольно много двуязычных надписей — обычное дело для крупного торгового города, где вели дела разные народы и смогли, на их основании, составить словарь. Но, как вы правильно заметили, ученых из других стран сюда не допускали. Значит то, что про вас говорили, правда?»

— «Скорее всего нет, но вы продолжайте».

— «Зачем?» — Светлана решительно отодвинула тарелку, — «Я в эти игры не играю. Не хотите говорить — ну и фиг с вами. Доедайте и пошли. Если такой умный, может поможете с парой вещей».

— «Ну вот…» — с видом полнейшего разочарования, Старпом доел кашу и начал натягивать дубленку, — «Вы меня, прямо таки, озадачили».

— «Чем? Тем что вы весь такой загадочный, а мне не интересно? Да подумаешь…»

Развернувшись Светлана вышла, впустив, вместо себя, волну мороза. Старпом, повоевав с пуговицами, повернулся к Ливии.

— Вы, надеюсь, не в обиде, что я оставляю вас в одиночестве?

— О нет. Тем более, что эта Светлана, похоже, куда лучше сумела вас разглядеть.

— Опять сарказм?

— Злорадство. Она ведь права? Вы наслаждаетесь вниманием к вашей персоне и не привыкли слышать в свой адрес: «Ну и фиг с вами»?

— Северянки и их фирменная прямота. Я очарован. Вы не ревнуете?

— Обещаю подумать об этом на досуге…

Поезд прибыл с утра. Станция, «Энмылына», несмотря на нахождение под ледяным куполом, была оборудованная небольшим вокзальчиком с полноценным залом ожидания, где Ливия, с огромным облегчением, снова встретила освобожденных из застенков ордена людей. Они по прежнему выглядели слегка сбитыми с толку, но держались уже гораздо более уверенно.

— Учитель Этан, как вы?

— Ливия? — кто-то уже успел сделать или одолжить Этану очки, которые он постоянно поправлял, успев от них отвыкнуть, — Прости, не узнал тебя в этой одежде. У меня все прекрасно, спасибо, что беспокоишься. Нас очень хорошо покормили и комфортно разместили. Это же залесцы, если я не ошибаюсь?

— Да.

— То есть ты работала на них? Почему ты сразу не сказала?

— Не знаю. Я так привыкла прятаться и скрывать… С вами говорили? Вы объяснили им, кто вы?

— Да. Очень вежливый молодой человек, весьма начитан, даже цитировал некоторые мои работы. Мы с ним проговорили, наверное, час. Сказал, что мною заинтересовались в каком-то Институте. Спрашивал, кого еще из моих собратьев по несчастью я могу порекомендовать.

— Вы успели познакомится?

— Давно. Запереть столько умных людей в одном месте и думать, что они не сумеют найти способ общаться?

— Понимаю. Как вам это место, кстати?

— Восхитительно! Но, я так понимаю, что для того, чтобы попасть сюда, ты угнала «Эвокат»?

— Не совсем я…

— А! Конечно же… Это, наверное, все твой приятель? Я только сейчас понял, что это его так усиленно искали… Где он, кстати?

— Снаружи. Ему тоже надоели замкнутые помещения…

Старпом, всю ночь проведя в развалинах, был, тем не менее, бодр и полон сил и, оказавшись на станции, немедленно заинтересовался отличием залесских железных дорог от континентальных.

— «Насколько я вижу, она у вас намного шире континентальной. Метр восемьдесят, кажется?»

— «Да — что-то где-то так», — кивнул куривший рядом уже знакомый ему лейтенант, — «С какими-то копейками».

— «Это было выбрано из каких-то особых соображений или просто исторически сложилось?»

— «На эту тему, такую историю всегда рассказывают: когда обсуждали вопрос с устройством железных дорог, то у изобретателя первого паровоза поинтересовались, из каких соображений он выбрал колею именно такой ширины. На что тот ответил, что такую ширину выбрала артель, строившая опытный участок пути. Приказали привести старосту этой артели.

Приводят его, вокруг инженеры всякие, генералы, начальство высокое, ну, мужик немного подрастерялся. Его спрашивают: „Почему такая колея?“ и он начинает объяснять. Мол артель у него — семейная. Сам он руководит, брат — шпалы тешет, снохи их смолят, сыновья — рельсы таскают, племянники — землю копают… Ему говорят: „Это-то понятно, мы тебя про колею спрашиваем?“ А он продолжает: „Так вот и так, значится, вся семья при деле. Кроме младшенького — Еремки. Здоровый уродился, но бестолковый, то шпалу поломает, то рельсу погнет. Ни к какому делу его приставить нельзя“. „Что ты про своего Еремку — ты про колею говори!“ — уже все терпение теряют. А староста такой: „Так я про неё и говорю — все при деле, кроме Еремки.

Думали думали, куды его пристроить и решили — пусть хоть рельсы шить помогает. Одну нитку сделали, потом Еремка на шпалу ложится, пятками в неё упирается и вторую рельсу к своей башке прижимает. А в нем — аккурат метр восемьдесят. И так — до самого Стоярска“. Все, само собой, сперва оторопели, потом поржали, а потом кто-то спрашивает: „А че ж, если в нем аккурат метр восемьдесят, колея чуть шире вышла?“ Староста руками разводит: „Так этот дурень сапоги не снял“!»

— «Смешно, но это, как я понимаю, всего лишь анекдот?»

— «Разумеется. Вы, лучше, у напарника моего спросите. Он точнее скажет».

— «Почему вы так уверены?»

— «Рядом с железной дорогой рос. В училище, если по койке не стучать „тук-тук, тук-тук“, вообще заснуть не мог».

— «Da idi ty…» — беззлобно буркнул второй лейтенант, отбирая у сослуживца сигарету, — «А с дорогой все проще. До неё на заводах и шахтах уже были дорога для вагонеток. Узкоколейная. Сперва лошадями таскали, потом паровую машину поставили и она тросами составы тягала, как на канатной дороге. Полные в одну сторону, пустые в другую. А потом заводы стали больше, шахты — дальше и трос уже слишком тяжелый получался, поэтому догадались саму паровую машину на колеса поставить. Сперва под узкую колею. Когда же научились паровозы больше делать, то внутренние рельсы просто сняли, а между внешними расстояние оказалось как раз метр восемьдесят три. Это и стало стандартом».

— «Интересно…» — Старпом уважительно покивал, — «И, кстати, я поражен тем, как у вас тут все лихо общаются на фессалийском. Это что — какой-то стандарт ваших спецслужб?»

— «Нет — просто, обычно, каким языком владеешь, туда в командировки и посылают».

— «Вам так нравится Фессалия?»

— «Да. Солнце, фрукты, вино, загорелые синьорины».

— «А почему не гюйонский? Там тоже неплохо. Шикарная кухня, мягкий климат».

— «С чего месье взял, что мы не знаем гюйонский?» — хитро ухмыльнулись лейтенанты.

— «О! Шарман! Не видь я вашу форму, решил бы, что общаюсь с парой работяг из Ларо. А вот Лонгский и Бьернхельмский, насколько понимаю, у вас не особо популярен?»

— «Мерси месье, нам холода и сырости и тут хватает».

— «Понимаю. А синьорина Светлана откуда его знает?»

— «У ученых та же система. Прошу на посадку, месье».

Вагоны, внутри, тоже сильно отличались от привычных Старпому континентальных. В том, где разместили его с Ливией, помещалось только четыре купе, а не шесть, как в стандартном, за счет чего санузел имел еще и душевую, а в середине находилась общая столовая. Крайние купе заняли два уже знакомых им лейтенанта и весьма колоритная пара в гражданском: низенький, широченный тугуец с руками, которыми можно было задушить моржа и девушка, которая, при росте в районе метра девяносто, была тонкая и худая настолько, что «стройна как березка», применительно к ней, являлось не комплиментом, а почти дословным описанием.

— Она — Одаренная, — мгновенно определила Ливия, — Скорее всего — Чтец. Причем — весьма сильный.

— Сильный дар истощает поэтому, несмотря на наличие северной крови, она испытывает явный дефицит веса, — согласно кивнул Старпом, — А почему вы решили, что именно Чтец?

— Если бы это была Одаренная, из числа местных сотрудников, зачем бы ей ехать с нами? Очевидно, её командировали, чтобы работать с теми людьми, которых мы привезли с собой. И она продолжит заниматься этим в пути. Кого еще могут направить сюда с этой целью?

— Интересное умозаключение.

— Мужчина же, скорее всего, телохранитель.

— А вот тут я с вами не соглашусь. Несмотря на отменное физическое развитие, он вряд ли её охраняет. Они — напарники. Дополняют друг друга. Тугуйцы славятся своим острым зрением и это важно не только при стрельбе. Думаю, он прекрасно замечает микровыражения, возможно, умеет читать по губам, или что-то в таком духе

— Почему вы так решили?

— Телохранитель должен, в случае чего, буквально закрыть подопечного телом. А её спутник на роль мясной ширмы годится мало. Ростом не вышел и я не думаю, что у залесских спецслужб большой дефицит самоходных «шкафов», чтобы приставлять к столь ценной сотруднице охранника, способного прикрыть её только до пупка.

— Тогда почему они едут в одном купе?

— А почему они не должны ехать в одном купе?

— Ну… Это, как бы, неприлично… Разве нет?

— Вы думаете, что народ, у которого до сих пор принято выбегать на улицу нагишом после купания, может усмотреть в этом что-то неприличное?

— А они так делают?

— Да, насколько я слышал. А еще моются тоже вместе. И мужчины и женщины.

— Надеюсь, на душевую в вагоне это не распространяется?

— Не знаю — надо уточнить…

— Мне показалось, или в вашем голосе прозвучало: «Хоть-бы, хоть-бы»?

Несмотря на то, что по календарю была уже весна, ночь выдалась холодной и снежной. Бесфамильный сидел в машине, припаркованной в пустынном в это время суток парке и смотрел на часы. Рядом с машиной стояли два фургона, один из которых был раскрашен как служебный, а второй нес желтую полосу ремонтной службы. Когда начальник «Нулевки», еще раз взглянув на часы, кивнул: «Пора», из них высыпались два десятка бойцов, частью одетых в милицейские шинели, частью — по «гражданке», и оцепили парк, заворачивая любопытных под предлогом проведения ремонтных работ на высоковольтном кабеле. Спустя пару минут, посредине парка сверкнула небольшая вспышка, взметнулся снег и из этого вихря вышла тонкая блондинка, одетая в легкую белую шубу…

— Ну здравствуйте, гражданочка… — с небрежной улыбкой поприветствовал её Бесфамильный.

— Я предпочитаю обращение: «Госпожа».

— У нас «господа» кончились. «Товарищем» я вас тоже назвать не могу, особенно после той истории с одним из моих коллег… Так что выбор невелик.

— Вы женаты? — Миледи вопросительно прищурилась, — Думаю нет. Вы совершенно не умеете общаться с женщинами.

— Вы, гражданочка, меня, как женщина, не интересуете.

— А вот сейчас я могу и обидеться…

— Ваше право. Мне ваши обиды малоинтересны. Я вас сюда пригласил, чтобы обсудить ваше будущее.

— Мое будущее?

— Именно так, — Бесфамильный небрежно скривился, — Ваше время уходит. Вам уже было два звоночка. Остался третий.

— Не напомните, когда прозвенел первый?

— Когда вы поняли, что «Тень» уже не столь безопасна, как вы думали. Второй — когда мы забрали у вас личность того инженера. И я знаю, о чем вы думаете теперь…

— И о чем же?

— «Умеют ли эти ребята ломать „крипты“?»…

Глаза Миледи вспыхнули желтовато-белым, но тут же снова вернули свою небесную голубизну, а сама она скривилась, как от приступа мигрени. Бесфамильный, наблюдая за этими метаморфозами, довольно улыбнулся.

— Защита. Как «Печать Тайны», только умеет давать сдачи пропорционально входящему усилию. Будь на вашем месте обычный человек, у него бы мозг сварился.

— Ладно — можете считать, что я впечатлена. Что вы хотели? Не думаю, что просто похвастаться?

— Я хотел, чтобы вы взяли на себя ответственность за вторжение в Цитадель Ордена Чистых.

— Всего-то! И с чего бы мне делать подобную глупость?

— Например из мести.

— Кому?

Вместо ответа, Бесфамильный достал из машины контейнер и, приподняв крышку, продемонстрировал Миледи его содержимое.

— Она все это время была у них, представляете? Лежала в том самом хранилище, что вы построили. Как по мне — цинизм высшей пробы.

— Почему я должна вам верить? — Миледи, не без усилий, но сохранило маску равнодушия, — Они не настолько идиоты.

— А вы, уж простите за прямоту, не настолько дура, чтобы не понимать, что врать мне смысла нет. В отличие от них…

— Ладно, допустим я вам верю. Но нападение на Цитадель…

— Спасение. Смею полагать, вы уже в курсе, какая каша там заварилась. Так что, появление ВАШИХ людей внутри и их героические усилия по нейтрализации так называемого «Осколка», буквально спасли долину Нана. А, может, и не только её.

— И попутно, мои люди заглянули в..?

— Реликварий.

— Взяв оттуда, подозреваю, немало ценного?

— И, чтобы не тащить это на своем горбу, еще и «Эвокат» реквизировали, — Бесфамильный развел руками, — Точнее — разорвали договор аренды.

— «Эвокат»… Это всё, что МОИ люди оттуда прихватили?

— Нет. Они еще вывезли одного, заключенного… Если его можно таковым считать.

— О! А вот это вы… ОНИ! Конечно, зря.

— Вы так считаете?

— Да. Он умеет создавать проблемы на ровном месте, самим фактом своего присутствия. Вы рискуете крупно пожалеть.

— Как интересно. Не расскажете по подробнее?

— Боюсь, об этом я знаю еще меньше вас.

— Уж так уж и меньше?

— Представьте себе… Вы-то можете позволить себе роскошь лезть в его дела… — Миледи презрительно фыркнула, — Все, чем вы рискуете — несколько десятков лет жизни. А вот мне есть, что терять.

— Даже так?

— Да. И не говорите, что я вас не предупреждала.

Замолчав, Миледи задумчиво покосилась на контейнер. Бесфамильный спокойно ждал, пока та примет решение.

— Значит, вы предлагаете отдать мне это, в обмен на то, что я возьму на себя ответственность за вашу операцию?

— В обмен на это, вы, гражданочка, получите мое хорошее к вам отношение. Поверьте — еще один фортель как с Пастуховым, и оно вам очень быстро понадобится.

— Вы так говорите, как будто я вам враг.

— Хотите сказать, что мы вас не так поняли?

— Именно… Просто вы заботитесь об одной конкретной стране, а я — о всех людях сразу.

— Интересная у вас «забота» — разжигать войны и зарабатывать на этом деньги.

— Думаете, что мне не хватает денег? Нет — деньги это всего лишь удобный поводок для жадных идиотов…

— Тогда зачем?

— Поверьте — я не хочу никому зла. Но иначе никак…

— Я не ожидал услышать ничего другого.

— Поймите меня правильно… — Миледи улыбнулась холодной сдержанной улыбкой, — Война ужасна… Но люди все равно их начинают. Это в вашей природе. Однако, очнувшись после очередной бойни, вы, словно пьяница с похмелья, ужасаетесь тому, что натворили и даете себе зарок так больше не делать. Надолго вас, разумеется не хватает. Однако, того краткого порыва раскаяния хватает, чтобы стать хоть чуточку умнее, добрее и милосерднее.

— То есть, это все для нашего блага?

— Исключительно. Для вас это история, но я помню времена, когда жизнь проигравшего не стоила ничего и целые цивилизации исчезали с лица земли, вырезанные завоевателями под корень.

— Как будто, сейчас такого не происходит?

— Происходит, но об этом не пишут с гордостью в летописях, а стараются замести под ковер. Уже шаг вперед, как ни крути. И это я не говорю о том, как войны подстегивают научный прогресс, технический, социальный…

— Даже социальный?

— Да. Запрет рабства со стороны Церкви был вызван жутким опустошением после Войн Веры.

— О! Вы так это трактуете? А я думал, что Великий Магистр боялся, что к нему придут «поговорить» про поведение его воинства в чужих землях. Претензии были много у кого.

— Боялся. И прекрасно понимал, что нельзя дать рабу оружие, не дав свободу. А не дать им оружие, значит остаться беззащитным. Гордые паны, к примеру, отказались считать невольников равными себе и Кшездь за это дорого заплатила.

— Кшездь… — Бесфамильный плотоядно ухмыльнулся, — Чемпионы по принятию неправильных решений…

— Не спорю. Но и они и остальные извлекли уроки, а мир стал лучше, несмотря на всю боль и кровь.

— Ладно — опустим философские размышления. Не то, что бы я поверил в ваши благие намерения, просто погода не располагает. Так вы согласны?

— Хорошее отношение — это прекрасно… Но я так и не услышала цену за то, что вы мне показали.

— Даже я не настолько циничен, чтобы требовать за это плату.

— Серьезно?

— Абсолютно. Я отдам вам её вне зависимости от вашего решения.

Миледи, все это время прохаживавшаяся туда-сюда словно пантера, остановилась и внимательно посмотрела на Бесфамильного.

— Это шутка?

— Нет. А, так же, это не благородство, не сентиментальность, не слабость и не многое другое. Элементарная порядочность.

— Даже так?

— Да… — Бесфамильный закрыл контейнер на защелки и протянул его собеседнице, — А про мое хорошее отношение подумайте. Я знаю очень много тех, кто не согласился и, потом, жалел. Недолго, правда… Но сильно.

— Хорошо… — взяв контейнер, Миледи еще раз проверила содержимое, словно подозревая какой-то обман или фокус, — Я думаю, что это будет даже весело. Тем более, подозреваю, вы позаботились о том, чтобы все стрелки в этом деле указывали на меня?

— Ну разумеется… Мы же, все таки, в конце концов, серьезная контора, не лонгцы какие-то.

— Вы на тот скандал с отравлением намекаете?

— Да ну даже не вспоминайте… Так напортачить в простейшей комбинации и так пошло врать. Вопиющий дилетантизм и отсутствие чувства вкуса. Фу!

Бесфамильного передернуло и он, скривившись, одернул ворот пальто, всем своим видом демонстрируя, что, отныне, отказывается считать устроивших этот дешевый спектакль своими коллегами. Миледи, криво ухмыльнувшись, сделала шаг назад и, коротко кивнув, исчезла с характерным звоном.

— Ни «здрастье», ни «досвиданья»… — Бесфамильный распинал ногой снег, который, в месте исчезновения, лег похожим на бабочку узором, — А еще дворянку из себя строит…

Оглядевшись, он подал знак сворачивать оцепление и подошел к фургону, в котором, после выгрузки сотрудников, остался подросток лет пятнадцати, но уже с сержантскими погонами, в сопровождении старшего лейтенанта медслужбы.

— Отследили?

— Так точно, товарищ начальник отдела госбезопасности, — мальчишка, преисполненный гордости за то, что его привлекли к выполнению боевого задания, подскочил чуть не треснувшись в потолок и отдал воинское приветсвие, — Она пыталась запутать след смещаясь через «Тень», но точку выхода я засек!

— Хорошо. Вернитесь в расположение, привяжите её к реальным координатам и перешлите их мне. Отличная работа.

— Служу Народу Залесья!

— Вольно… Отдыхайте.

Вернувшись к своей машине, Бесфамильный завел двигатель и, ожидая пока тот прогреется, достал термос, чтобы согреться самому. По правилам, начальники отделов должны были пользоваться водителями, но он так редко выбирался из кабинета, что не мог отказать себе в удовольствии лично сесть за руль. Тем более, что поездки по ночному Стоярску были его слабостью. Пропетлять по улицам, где за палисадниками дремлют вросшие по окна в землю столетние дома и вынырнуть через Базарную площадь на проспект в районе Старого Театра, откуда, по прямой, вдоль свежевыстроенных кварталов, до еще одетого в строительные леса Нового Театра. Нырнуть по извивающемуся, словно горный серпантин, спуску к мосту через реку Яркую, а потом долго забираться наверх, после чего, остановившись на Дозорной Площади и прячась от пронизывающего ветра за воротом пальто, со вкусом выкурить ароматную куманскую сигариллу, привезенной в качестве сувенира одним из коллег, с высоты глядя на спящую столицу. Красота… Налив в крышку чай и побалтывая, чтобы остудить, Бесфамильный задумчиво посмотрел, как его люди загружаются обратно в фургоны.

— Мда… Есть ей, видите-ли, что терять… И война-то, исключительно для нашего блага. Ох девочка… Своих мозгов еще нет, а ты уже за всех думать пытаешься… Рано тебе в закулисных кардиналов играть, ой рано…

С утра, заступивший на вахту Федор заметил на горизонте просвет. Капитан, лично поднявшийся убедится, что тот не ошибся, некоторое время вглядывался в все еще затянутое штормом небо, потом построил личный состав и отдал приказ: «Всему экипажу — повышенная боевая готовность. Машину в постоянную готовность». Экипаж, уже несколько дней неторопливо перетаскивавший свои пожитки обратно на борт, засуетился. Амяз и Кара надели свежевыстиранные робы. Для саргашей-судовых механиков, пуск двигателя в постоянную готовность был важным, почти сакральным действием.

Багир, так же принарядившийся по такому случаю, сунул в топливный генератор проботоборник и передал его Михаю, который слил его содержимое в колбу вручив Каре. Кара вылила половину между двумя стеклянными пластинами, а вторую — в градуированную пробирку. Амяз взял пластины, растер между ними пробу, вставил их в колориметр и, накрывшись плотным покрывалом словно фотограф, некоторое время придирчиво сличал цвет образца с эталонным. Кара, тем временем, засекла время и оценила количество выпавшего в пробирке осадка. Убедившись, что гарта благополучно пережила работу генератора на холостом ходу, Амяз кивнул и все механики начали декламировать считалку, придуманную для того, чтобы запомнить порядок запуска генератора.

— Раз — проверь красный глаз, — Кара указала пальцем на лампу, сигнализирующую о превышении допустимого давления, — Два — клапан крутани едва.

Михай, используя встроенный в протез ключ, приоткрутил клапан, что бы убедится, что лампа срабатывает, а не перегорела.

— Три — на заглушку посмотри, — Багир проверил, что заглушка, через которую бралась проба, закрыта и затянута, — Четыре — паросброс открой пошире.

Амяз открутил кран на магистрали, сбрасывающей лишнее давление при пуске за борт.

— Пять — красный глаз смотри опять, — Кара снова проверила лампу на случай, если в магистрали, откуда-то, есть давление, — Шесть — гарте надо что-то есть.

Пока корабль стоял, прогоняемой через генератор воды было недостаточно, поэтому подали дополнительное питание из бака с отходами.

— Семь — стержни заводи совсем, — взявшись за маховик управления стержнями, Багир вогнал их до упора, — Восемь — лишнее мы за борт сбросим.

Включив предупреждающий звонок, Амяз, наблюдая за манометром, стравил подскочившее давление.

— Девять — нужно гарту нам провеять, — Кара включила принудительную аэрацию, — Десять — надо нам опять, за давленьем наблюдать.

В баках пошла реакция, стрелка манометра поползла вверх и зажглась красная предупреждающая лампа. Багир, вращая маховик, отрегулировал положение стержней так, чтобы давление находилось в безопасной зоне. Амяз, поглядывая на приборы, подождал пока все успокоится, прислонился ухом к переборке генератора слушая, нет ли кипения и удовлетворенно кивнул. Еще сутки генератор требовал пристального присмотра и регулировки, после чего рабочий режим можно было считать установившимся.

Потом все отправились запускать вспомогательную силовую установку. Михай вынул щуп, и проконтролировал уровень масла, а Кара открыла индикаторные краны. Багир, поплевав на руки, орудуя специальным рычагом, в ручную несколько раз провернул коленвал. Амяз проверил воду, давление масла и подачу топлива, снова провернул коленвал, но уже сжатым воздухом, после чего закрыл индикаторные краны и, с предельно торжественным видом, запустил двигатель и вывел его на рабочие обороты. Кара, метнувшись в щитовую, отрегулировала работу генератора и отключила питание с берега. С этого момента, «Интернационал» становился автономным. Заурчали насосы, стравливая из бортового водопровода застоявшуюся воду, включились вентиляторы, вытягивая из помещений влажность и затхлость. Корабль просыпался от спячки, и механики, слушали эти звуки словно музыку.

А, потом, наступил черед главных двигателей. Амяз доверил Каре подключить пусковые компрессоры высокого давления, а сам ввел в работу топливные и масляные насосы и циркуляционные насосы системы охлаждения. Михай врубил систему вентиляции машинного отделения после чего проверил на индикаторы, чтобы убедиться, что все параметры по воде, топливу и маслу находятся в нужных пределах. Багир, тем временем, лазил наверху, открывая индикаторные краны, смазывая и расхаживая пусковые клапана.

Размеры главных двигателей были такими, что рычагом вал уже не провернешь, поэтому Амяз запустил валоповоротное устройство, после чего все механики бегали туда — сюда, вращая рукоятки принудительной смазки цилиндров. Закончив с этим, Амяз лично прошелся с масленкой, смазав рейки топливных насосов высокого давления, пока Кара останавливала и выводила из зацепления валоповоротное устройство. Михай спустил из ресиверов конденсат и продул их. Багир вращая маховик, открыл главный пусковой клапан. Сделав доклад на мостик и дав предупредительный звонок, Амяз провернул валы двигателей сжатым воздухом. Остальные снова забегали поверху закрывая индикаторные краны.

И вот, наконец, после нового доклада на мостик и басовитого капитанского «Добро», пуск двигателей на топливе. Зазвенел предупреждающий звонок, зашипел сжатый воздух, а, потом, словно великанский вздох, с которым двигателя глотнули топливовоздушной смеси. Сквозь корпус и тело прошла низкочастотная вибрация. Амяз, прикрыв глаза, послушал как двигатели выходят на рабочие обороты, проверил реверс, после чего, сняв тангенту переговорного устройства, сделал финальный доклад: «Одиннадсат-десят, машина совсем-воопше в постоянный готовност». Багир уже успел сбегать в каюту и держал в руке стаканы и бутылку коньяка.

— Так выпьэм жэ за то, чтобы наши сэрдца работали так жэ харашо, как эты двыгатэли!

На палубе тоже вовсю шла подготовка. Боцман врубил иллюминацию и бегал со стремянкой по всем помещениям, проверяя освещение. За ним, по пятам, сновала Келпи с коробкой лампочек. Чума, под руководством Ура, разрядила все пулеметные ленты и забивала их заново, предварительно осалив патроны, чтобы не прихватило ржавчиной. Калибр придирчиво осматривал взрыватели и снаряды, а Тайга орудовала банником, полируя ствол. Принцесса с Марио проверяли навигационные приборы. Федора откомандировали помогать Барабашке перетаскивать продукты и посуду. Ведьма с Доктором сворачивали лабораторию и думали, как запихнуть то, что раскинулось на целый этаж, в сравнительно небольшие помещения корабля. Даже Сыч был при деле — перепрятывал свои нычки обратно на борт.

Наблюдавший за всем этим Массах испытывал почти религиозный трепет. Он не понимал сути большинства действий, но то напряжение, то деятельное движение, в которое Капитан привел весь экипаж одной короткой фразой, передалось и ему, так что все нутро распирало от желания куда-то бежать и что-то делать. Очередное военно-морское колдунство, не иначе. Как навигация или, даже, как собирание машин. Не сумев совладать с этими порывами, Массах надел китель, схватил метлу и начал прибираться у себя в жилище где был лютый срач, ибо он привык, что любой брошенный мусор исчезает как-то сам собой. Муравьи, крысы, свиньи — кто-то да позаботится. В крайнем случае, можно просто втоптать в землю. А тут ни свиней, ни земли, а выкидывать за дверь перестал после того, как обнаружил на пороге Тайгу с раздувающимися от ярости ноздрями и ведром его объедков. В тот момент, Массах окончательно отказался от идеи взять её в жены — зачем ему такая баба, при виде которой жизнь перед глазами пролетает?

Старпом, войдя в кабинет, огляделся.

— Бонджорно, молодой человек, — полковник госбезопасности, изучавший какие-то бумаги, поздоровался на неплохом фессалийском и указал на стул, — Присаживайтесь, пер фавор.

— Грасие… — Старпом уселся, небрежно закинув ногу на ногу, — Так что ваше ведомство решило?

— Мы изучили ваше личное дело… Если без подробностей: можете быть свободны.

— Серьезно?

— Да. У нас были подозрения в том, что вы и Петерфельд — одно лицо. Уж больно хорошо в устройстве «Эвоката» разбираетесь, но мы подняли архивы — по хронологии не бьется. К Вареникову, вы, очевидно, возвращаться тоже не собираетесь… — полковник полистал записи задумчиво крутя в пальцах карандаш, — Ваши художества на Континенте нас не касаются, для безопасности Залесья вы угрозы не представляете, так что, оснований вас задерживать у нас нет. Вот временный паспорт, материальная помощь на первое время. Распишитесь в получении и можете идти. Комнату, предоставленную, пока оставим за вами, но как будете съезжать — предупредите.

— А с чего вы решили, что я не собираюсь возвращаться к Вареникову? — Старпом, протянувший руку к паспорту, снова откинулся на спинку стула.

— Скузи? — углубившийся было в бумаги полковник вскинул голову, — Почему мы так решили? Потому, что это не в вашем стиле, если можно так выразится. Вы — ярко выраженный эгоист и избегаете долговременных привязанностей. А если такие начинают формироваться, то стараетесь от них сбежать.

— Да. Но есть и исключение из правил.

— ОБраен? Ему просто повезло, что вы оказались рядом и вам от него что-то было надо. В противном случае, его бы вздернули как того парня… Тони? Да, кажется. Ваш сообщник в деле с ограблением арсенала. Банду Эрзо вы убрали сами, как и людей Уилсона.

— Тони знал, на что идет… А остальные просто пережили свою полезность.

— О чем я и говорю: вы покидаете все группы и организации в которых состояли. Иногда сохраняя хорошие отношения, как в случае с ЭРА, иногда, как в случае с Синдикатом, становясь врагами, но исключений, пока, не было. Ну и, к слову сказать, вы, с момента вашего прибытия, так и не поинтересовались судьбой команды Вареникова. Не спросили, все ли пережили тот бой, сумели ли найти укрытие. Очевидно, что вам на них плевать…

— Мне на их не плевать… Тут все гораздо сложнее.

— Да? И в чем же сложность? В вашей неспособности испытывать вину?

— А вы неплохо осведомлены, должен признать…

Вместо ответа, полковник поднял и продемонстрировал папку с личным делом толщиной в кирпич.

— Это всё, что вы обо мне насобирали?

— Вы можете что-то добавить?

— Разумеется. Но это будет не интересно.

— А вы думаете, что вы нам интересны? Нет, молодой человек. И я вам, только что, объяснил почему. Вы — очень плохой и ненадежный союзник и плюсы от сотрудничества с вами не компенсируют тех проблем, которые вы доставляете своей недисциплинированностью и позерством. Вы очень много знаете, но большинство этих знаний либо уже неактуальны, либо не стоят того, чтобы ради них играть в те игры, что вы так любите. В качестве же врага…

Полковник снова задумчиво поиграл карандашом.

— Та гражданочка, с которой вы, регулярно, то собачитесь, то спите, вас, почему-то опасается. Видимо, вы знаете способ, как прекратить её затянувшееся пребывание на этом свете… Да — ей есть повод вас бояться. А что вы можете сделать нам?

— Вам?

— Нам… Мне-то лично — возможно. Возможно, вы даже сможете устроить покушение, вроде убийства принца Кэлдонского.

— Я к нему не причастен.

— Причастны. Коннол Кирхан был тяжело болен. Туберкулез. И вы предложили ему план — разменять его на принца. Окропить Эрин кровью лонгских королей… Саму бомбу собирали не вы. Не вы привели её в действие. А вот сдали Коннола вы. Как, кстати, Мак Кирхан? Простил вас за это?

— Беру свои слова назад… — Старпом по прежнему сидел вальяжно развалившись, но его взгляд буквально вцепился в полковника, — Вы насобирали на меня шикарное досье.

— Безусловно. Но я сейчас не об этом. Вот скажите — убили вы принца. И? Что изменилось? Лонг куда-то делся? Да никуда он не делся. Эрин стал свободным? Да, вроде, как бы не хуже стало. А знаете почему?

— Просветите меня…

— Потому, что один в поле не воин. На фессалийском это звучит не так складно, но смысл вы поняли. Победить армию может только другая армия. Что я, что принц Кэлдонский, по большому счету, просто винтики в огромной машине. И сломав их, машину вы не разрушите. Можете замедлить, можете внести временный разлад, но, машину починят, винтики заменят…

— Красивая аналогия…

— Да. Вот поэтому я и говорю, что нам вы не опасны. Вы — одиночка. За вашей спиной нет сопоставимой по мощи силы, нет товарищей, готовых вас поддержать, а, даже если они появляются, вы сами, успешно, от них избавляетесь… — полковник задумчиво постучал по столу карандашом, — Не подумайте, что я вас чем-то упрекаю. Может, проживи я столько, сколько вы, потеряй я столько же друзей, пережив столько предательств… Один из моих подчиненных, к примеру, сторонится собак. Не потому что не любит — наоборот. У него была, когда-то собака. А собачий век недолог. И её смерть… Теперь он не хочет привязываться к собакам, чтобы не пережить это вновь. У вас, наверное, так же?

— Вроде того…

— Сочувствую. Распишитесь и можете идти…

Полковник пододвинул ему паспорт, в который было вложено несколько купюр и ведомость с ручкой. Старпом поставил длинный замысловатый автограф, открыв паспорт, полюбовался на свое фото и убрал деньги в карман. После чего поднялся, хотел было что-то еще добавить, но, передумав, вышел за вышел за дверь. Полковник, не торопясь, собрал бумаги, сунув папку под мышку, запер кабинет, прошел по коридору до закрытой для посторонних части здания и, сразу после поста охраны, нос к носу столкнулся с Харченко, который, сперва, немного растерялся, настолько это было непривычное зрелище.

— А вам идет форма, Валерий Радиславович, — обойдя Бесфамильного кругу, он уважительно цокнул языком, — Честное слово — идет! Я вот, свою, уже и не помню, когда в последний раз надевал. Это по какому случаю?

— С приятелем нашим, загадочным, беседовал. Решил вот, тоже немного интриги в образ добавить.

— А я-то думаю, чегой-то у вас погоны полковничьи, хотя вам, по должности да сроку службы, уже генеральские положены.

— Генеральские — жирно будет. Увидит, что с ним генерал беседует — возгордится. А полковник — в самый раз.

— А я тут, как вы и рекомендовали, к Домоседову обратился. Ох и рассказал он мне…

— Интересно было?

— Да не то слово.

— Это хорошо… А я вот, к ним, в поезд, Марусю и Василия Къэлиевича подсадил. От Маруси, предсказуемо, толку было мало — он хорошо от спецов прикрыт. А вот Василий Къэлиевич много интересного смог подметить.

— Не поделитесь? Мне дальше его вести придется. Нужно знать, с кем дело имею.

— А чего бы и не поделится? — Бесфамильный пожал плечами, — Заодно расскажу, как беседа прошла. О! А вот и Пал Палыч! Тоже хотите узнать, как мы поговорили?

— Да я уже знаю. Я в аппаратной, на прослушке, был, — Гущин, вывернувший из бокового коридора, бодро отмахнулся, — Хотя, на мой взгляд, отпускать его, так вот просто, рискованно. Особенно, после того, что вы ему наговорили.

— Да что я ему такого наговорил? Просто решил, по примеру Светланы Олеговны, рукой на него махнуть, мол нужен ты сто лет, со своими секретами.

— А если учудит чего, просто чтобы доказать, что нужен, важен и опасен?

— Ну, во первых, на импульсивного дурачка он не похож — просто прикидывается, во вторых, просто так, с бухты-барахты, без знания языка, местности и связей что-то серьезное учудить не сможет даже он. Ну а в третьих — твои орлы там на что? Пусть присмотрят за гражданином, а то заплутает еще…

Старпом сидел на лавочке в парке и курил. Погода, несмотря на весеннюю капель, не то чтобы располагала к подобному времяпрепровождению, но Старпом, не обращая внимания на прохладный ветер, смолил сигарету за сигаретой, глядя на мозаику, украшавшею торец здания напротив. В центре изображения выложенного из мелких кусочков смальты находилась пятиконечная звезда, символизировавшая единство рабочих, крестьян, армии, ученых и творческой интеллигенции. Поэтому, возле каждого луча был изображен представитель соответствующей профессии: кузнец с огромным молотом, хлебороб, держащий сноп пшеницы, солдат с винтовкой, ученый в халате и с микроскопом, и писатель, почему-то, с пером и свитком.

Стиль, в котором были выполнены изображения, не был похож ни на древнеимперские мозаики, ни на модный на континенте «ар-деко», блистая довольно смелыми, если не сказать странными цветовыми решениями и граничащей с примитивизмом простой, в которой, тем не менее, было что-то завораживающее. Например, лицо кузнеца содержала не больше деталей, чем его молот, однако резкие, угловатые черты буквально дышали усталой решимостью завершить тяжелую, но необходимою работу, тогда как в писателе, детализированном не сильно лучше, наоборот, чувствовалась вдохновленная рассеянность витающего среди образов и смыслов человека.

— Скузи, задумалась, — Ливия, шедшая мимо, затормозила, узнав Старпома, — Чуть было мимо не прошла.

— А ты здесь откуда?

— Ходила в управление — документы получала, и эти, как их, «podjyomnye», теперь назад иду.

— Почему именно этим маршрутом?

— Ну потому, что туда я шла как сказали — по проспекту через площадь, а теперь уже, зная путь, решила через парк срезать. А что? Думаете, я за вами слежу? Да нужны вы мне…

— Вот как? Мне показалось, что я тебе интересен.

— Не обижайтесь. Я в том смысле, что меня не приставляли за вами следить. Вы же это имели ввиду?

— Я понял. Просто так совпало…

— Что совпало?

— Не обращай внимания. У меня просто, небольшой кризис идей. Ну вот знаешь, как бывает: ждешь, строишь планы, думаешь, что вот сейчас вырвусь на волю и тогда… А когда тебе говорят, что ты можешь идти, ты просто садишься на скамейку в ближайшем парке и сидишь, не зная, куда податься.

— Вас отпустили?

— Да. Я им не интересен, претензий ко мне у Залесья нет, так что «tovarishh polkovnik» прямым текстом сказал, что я могу валить на все четыре стороны.

— Ну так это же хорошо? Вы можете вернуться обратно к своим друзьям…

— Они мне не друзья.

— Почему? Что случилось?

— Ничего. Я просто констатирую факт. Я не умею иметь друзей. Все люди, которых я так называю, для меня не более чем полезные инструменты и источник развлечений. Я могу притворятся их другом, могу делать вид, что они мне симпатичны, но, как только они пропадают из поля зрения — все. Ни переживаний, ни тоски, ни воспоминаний.

— Печально… — Ливия села рядом и жестом попросила сигарету, — Всегда хотела попробовать. Подозреваю, что мне не понравится, но попробовать надо.

— У тебя, теперь, начинается новая жизнь. Решила пустится во все тяжкие? Алкоголь, табак, беспорядочные связи?

— И не надейтесь.

— Я тебе так не нравлюсь?

— Не то, что бы, просто есть ощущение, что вы — не тот человек, с которого стоит начинать «взрослую жизнь».

— Почему?

— Вы сами сказали, что у вас проблема с привязанностями. Хотя это и раньше чувствовалось. А я, ввиду воспитания и особенностей прошлой жизни, тоже тот еще эмоциональный кастрат…

— «Эмоциональный кастрат»!? Мне нравится — надо запомнить, — Старпом покосился, глядя как Ливия старается не закашляться, — Вдыхай носом. Разбавь дым до приемлемой концентрации.

— Господи… Так вот как вы это делаете?! А что касается связей… Подозреваю, чувственная сторона отношений будет даваться мне очень тяжело. И лучше иметь рядом человека, который способен поддержать и понять, нежели циника вроде вас. Без обид.

— Ясно… Но можно, хотя бы, перестать обращаться ко мне на «вы»?

— Нет — это способ держать дистанцию.

— То есть, я тебе, все таки, нравлюсь?

— В вас есть некая животная притягательность и мне приходится прикладывать определенные усилия, чтобы ей сопротивляться. Но, если вы думаете, что надо просто надавить еще немного, то не старайтесь. Я, все таки, бывшая монашка и нас учили сопротивляться мирским соблазнам.

— А зачем сопротивляться?

— Затем, что человек тем и отличается от животного, что животное сосредоточено на удовлетворении своих желаний.

— А человек?

— Истинный человек — не по виду, а по духу, тем и отличается от животного, что способен подняться над своими желаниями и обуздать их во имя высоких целей.

— И ради чего ты обуздываешь свои?

— Ради новой жизни. Спать с человеком, которому я безразлична, я могла и в Ордене. Вы не хуже меня знаете скрытые от посторонних церковные порядки. И начинать её с этого? Нет. Я слишком уважаю себя.

— Понятно…

— А мне вот, не очень. Признайте — вы не любите людей, которые уподобляются животным. И караете их с особым удовольствием. Они вам омерзительны.

— Но сам, в то же время, с удовольствием предаюсь плотским наслаждениям?

— Дело не в этом. Я хочу сказать, что вы сами прекрасно понимаете эту концепцию. Понимаете, что быть человеком, значит переступать через себя ради чего-то большего. Идей, друзей, близких.

— И?

— Так шагните дальше. Перейдите от понимания к действию. Да, возможно вы социопат или как там это называется, но это, всего лишь, значит, что вы лишены внутренних подсказок. У вас не болит душа от разлуки, нет отвращения перед убийством… И что? Я знала сотни абсолютно обычных, по началу, людей, которых эти подсказки не удержали от превращения в чудовищ.

— Считаете, что может быть и наоборот?

— Почему нет. Подсказки — это всего лишь подсказки. Как знаки на дороге. Если вы знаете путь, то можете обойтись и без них.

— А если нет?

— Тогда используйте свой ум, чтобы найти его. Вы же так гордитесь своим интеллектом — пустите в ход его, тем более, что понять что правильно, а что нет, не так уж сложно…

— Вы так и сделали?

— Да. Я не отрекалась от тех идеалов, в которых была воспитана. Они навсегда в моем сердце. Но разум указал на то, что путь, которым меня направляют, неверен. Что те, кому я служу, много говоря про движение к ним, сами следуют совсем не туда и мне с ними не по пути. А с кем по пути вам?

— Вот, как раз, об этом и размышляю… Как вам мозаика, кстати?

— Я не очень разбираюсь в искусстве не вписывающемся в церковные каноны, так что, лучше выслушаю вашу версию.

— Думаете я могу сказать больше? Я в таком же тупике. С одной стороны, цвета, образы линии… Похоже на наскальные рисунки каких-то дикарей. А с другой — именно этим она и подкупает. Меня до скрежета зубовного бесят богемные снобы, готовые часами обсуждать «Что же хотел сказать художник этими красными ставнями?»

— Учитывая, что часть этих художников вы, наверняка, знали лично…

— Да! Да, сестра, вот именно! И ставни красные, не потому, что этот вот красавчик пойдет на войну и там словит зубами мушкетную пулю, а выглядывающая из них девица наложит на себя руки с горя, а потому, что это бордель, девушка в окне — одна из работниц донны Галанты. И на картину это все попало, потому, что находилось напротив любимой траттории старины Пикколо где он, лакая вино, любил делать зарисовки. Я с ним сидел в этой траттории и платил за его вино, после чего этот хитрый пьянчуга, чтобы не отдавать долг, предложил нарисовать на этой картине и меня.

— То есть, всадник на картине «Марш городского ополчения»— вы?

— Да. И, несмотря на то, что, с тех пор, пару-тройку десятков раз, таки, умудрился сдохнуть, мушкет там и близко не фигурировал.

— Вы им так и сказали?

— Ну, не то чтобы настолько прямо, однако позволил себе не согласится. Знали бы вы, с каким видом эта шайка жертв инцеста объясняла мне, что я нихера не понимаю ни в творчестве Пикколо Паккарди, ни в его биографии..?

— Понимаю. То есть это мозаика вам нравится тем, что не вызывает разночтений?

— Да. Автор не пытается делать сложное лицо. Не прячет смысл, чтобы выдать его только избранным. Он щедр и этим подкупает. Его искусство не элитарно, а скорее, утилитарно.

— И что в этом хорошего?

— Это не хорошо и не плохо. Это вопрос аудитории. Для кого старается художник? Если для людей, то вот, пожалуйста. Данное произведение увидит на порядок больше народа чем те, что спрятаны по галереям и частным коллекциям. Увидит и, главное, поймет и оценит. Хотя-бы потому, что вместо унылой стены у нас тут красивая мозаика.

— Вы так думаете?

— Да. И в этом смысле, данная мозаика великолепно выполняет свою роль. Она украшает, делает жизнь людей ярче, доносит до них простые истины. Художник творит потому, что считает, что ему есть, что сказать людям. Автор этого произведения не шепчет келейно, а выходит на улицу обращаясь к толпе. И выбирает для этого образы понятные каждому… К слову об образах. Я смотрю, ты принарядилась? Неплохо выглядишь для человека, который всю жизнь носил бесформенную хламиду.

— Пытаюсь. Это Мария дала.

— Мария? Хозяйка того дома где нас разместили? Она кажется из Аламенко?

— Нет — родилась уже в Залесье. Но язык знает. Её родители, насколько я поняла, были профсоюзными активистами, получили здесь убежище.

— Она работает на ГБ?

— Скорее — помогает тем, кто на него работает. Или работал. Таким как я, в общем. Освоится, выучить язык, получить крышу над головой на первое время.

— Тогда понятно, откуда у неё такие наряды.

— Она говорит, что многие, съезжая, оставляют разные вещи для тех кто, как я, сумел прихватить только то, что было на себе. А вы где взяли такое пальто?

— Это шинель. Я просто спорол блестящие пуговицы. Не люблю бросаться в глаза. Она в шкафу висела. Видимо тоже хозяйка оставила.

— Наверное. Она расспрашивала про вас.

— Что именно?

— Хотела знать, не аламенец ли вы? Я сказала, что фессалиец.

— А она?

— Спросила, когда ждать вашу маму.

— Люблю стереотипы — они очень упрощают мою жизнь.

— Чем?

— Легко заставить людей думать в нужном ключе. Спорим, что на ужин будут спагетти?

— Бросьте — Мария милая. У неё остановились двое фессалийцев — естественно она приготовит что-то такое, чтобы нас порадовать.

— О чем я и говорю. Ладно — идем… Не будем заставлять ее ждать.

Поднявшись, Старпом галантно подал Ливии руку и они зашагали по аллее в сторону стоявшего за новостройками квартальчика из кирпичных двухэтажных домов.

«Чисто!» — доложил Ур, выходивший наружу, чтобы посмотреть, не прибило ли штормами к острову незваных гостей. Капитан, кивнув, скомандовал построение. Массах, дико смущаясь, встал напротив стоящего в шеренгу экипажа.

— Равнясь! Смир-рна! — Капитан, в парадной форме, строевым шагом подошел к Массаху и приложил ладонь к околышу фуражки, — Капитан Вареник укрытие сдал!

— Секунд-лейтенант Массах укрытие принял… Я правильно сказал, масса?

— Так точно! Благодарим за гостеприимство! Экипаж — напра-а-во! По местам — ша-а-гом марш!

Экипаж, немного нестройно повернувшись, потопал по сходням на борт. Массах, все это время, глупо улыбаясь, держал скрюченную ладонь возле уха, подражая капитанскому жесту.

— Открыть створки! — гермодвери с грохотом начали раздвигаться, впуская в полумрак укрытия слепящий свет, — Отдать швартовы! На выход самый малый назад!

Выводить «Интернационал» из укрытия, на этот раз, доверили Федору. Тот немного волновался, однако, все оказалось проще, чем он думал — бухта за кормой была приличных размеров, так что пятясь, корабль вышел из под сводов, развернулся и пошел на выход из бухты. Ур поднял Сыча, чтобы тот осмотрелся на предмет наличия поблизости других судов. Отвыкшая от долгих полетов птица покапризничала, но, после недолгих уговоров, взмыла в небо и принялась нарезать круги. Капитан, проложив курс, убедился, что корабль благополучно миновал обрамляющие вход в бухту скалы, вышел на бак и закурив, принялся рассматривать потрепанные штормами пейзажи. К нему бочком подгреб Ур.

— Разрешите обратится?

— Разрешаю.

— Я точно не знаю, как у вас принято, но, вроде, окончание Штормов надо отпраздновать.

— Мы, считай, полгода сидели — праздновали…

— Так-точно, но все же…

— Да знаю… Сейчас подальше от укрытия отойдем, выберем тихое и уединенное место и отпразднуем. Костер, мясо, водочка, рыбалка с купанием…

— Понял-принял…

Отмахав шесть часов полным ходом и убедившись, что все работает исправно, Капитан дал команду Уру искать место для стоянки. Укромных мест в Островах хватало, но, как водится, вот конкретно в этом районе все были с какими-то недостатками. То мелко, то грязно, то крокодилы.

— Товарищ Капитан! — прошипел динамик переговорного устройства, — Нашел!

— Молодец, хвалю за службу… — расшифровывающий недавно полученную радиограмму Капитан аж подскочил от неожиданности, — Ставьте корабль, отдавайте якоря, я сейчас поднимусь. У меня тут дело… Важное…

— Слушаюсь…

Когда лучащийся радостью Капитан поднялся на палубу, «Интернационал» уже стоял на якорях последи бухты, словно сошедшей с рекламных картинок, которыми колониальные компании заманивали сюда работников. Подковообразный пляж с мелким песком, склонившиеся над ним пальмы, огромный корень ракаупы, на который Боцман перекинул сходни, чтобы добраться до берега не спуская шлюпок. И птицы. Тысячи птиц носились в небе, копошились в листве, разбирали по кусочкам выброшенные морем дары.

— Ну вот сейчас Сыч поохотится… — оглядел все это великолепие Федор.

— Не. Они ему не интересны… — мотнул головой сидевший рядом Ур, — Эти совы, грубо говоря, штурмовики, а не истребители. Летающая дичь ему не интересна. Вот если на гнезде кого подкараулит… Но ему лень.

— Это почему?

— Зажрался, срань пуховая… Надо его на разведку поднимать почаще, а то совсем летать разучится.

— Чума говорила, что ты его на людей научил нападать?

— А чем еще в этом укрытии заниматься? — Ур сочно зевнул, — Тебе боятся нечего, ты для него крупноват, а вот островитянина какого берет запросто.

— Так я тоже островитянин! С Римали.

— Херассе тебя тут раскормили…

Перед тем, как сойти на берег, Капитан снова собрал весь экипаж.

— Итак! Сегодня я получил радиограмму следующего содержания! «Наконец освободился. Улажу все дела и прибуду в первой оказией. Ваш А».

— Антон сбежал! — Барабашка радостно захлопала в ладоши, — Уиии!!! А что за дела?

— Поди знай… Антоха он того… Деловой. Ладно. А вот теперь можно праздновать. Всем свободным от вахты разрешаю убыть на берег. Багир, Михай, я смотрю вы подготовились?

Багир поднял перед собой два ведра с замаринованным мясом, а Михай позвенел торбой с бутылками.

— Хорошо… Тем кто вахтенных менять будет — не нажираться. Остальным — по ситуации. За мной!