На дыбе. Русский исторический детектив

Душноватым днем 12 мая 1727 года гвардейский полковник и бывший фаворит Богатырёв входил в прозекторскую. В высокие окна секционного зала лился спокойный желтоватый свет, падал на обнаженный труп Императрицы Екатерины, лежавший на узком столе. Блюментрост, некогда делавший знаменитую операцию Петру Великому на мочевом пузыре, говорил одному из своих помощников:

— Очерпайте из брюшной полости кровь… Молоденький белобрысый человек в переднике начал усердно действовать небольшим черпачком на длинной деревянной ручке, выгребая из разверстых внутренностей жидкость. Блюментрост, заметив Богатырёва, протянул пакет, залитый сургучной печатью:

— Вот доношение светлейшему о болезни, сведшей Императрицу в могилу.

…Богатырёв вскочил на коня и поскакал к Меньшикову.

Флотилия

Еще в апреле 1718 года Пётр отчудил небывалое. Он собрал к себе в Зимний дворец первейших сановников, архиереев, членов Святейшего Синода, капитанов и чиновников иностранной коллегии. Внушительно помахал кулаком:

— Ведаете ли вы, почему я мостов не возвожу? Для того чтоб каждый к морскому делу приучался. С той же целью ныне делаю царский подарок: определяю вам в вечное и потомственное владение сто сорок одно судно. Это яхты, буера, трешкоуты, верейки. Приказываю каждое воскресенье маневры делать, а коли выстрел произведет пушка из городской части — и в будни. Вы у меня смекать станете, чем остойчивость от метацентра отличается, а брашпиль от буйрепа.

Заскучали сановники. Кто-то с легкой надеждой спросил:

— А коли сгорит али, скажем, утонет?

— Не мечтайте! — Пётр грозно нахмурился. — Построите судно гораздо большее. За уклонение накажу сурово.

Понурив головы, про себя матеря Петра, суда разобрали, и на маневры ходили, и паруса ставить учились, и в направлениях ветров разуметь начали.

Среди же тех, кто остался весьма доволен подарком Государя, был Шаутбенахт (морской чин, равный сухопутному генерал-майору) фон Гольц. Он получил небольшую, но роскошную яхту «Фортуна», на которой со своей семьей совершал дальние и ближние прогулки.

Рождение страсти

Еще утром из городской части бухнула пушка: невская флотилия устремилась к причалу — перевозить гостей на остров.

Причиной сего стало… блестящее празднество, которое устраивал Меньшиков по случаю переезда в его дворец Петра II, жениха дочери Марии.

К причалу одна за другой подкатывали роскошные кареты. Из них вылезали очаровательные дамы и важные господа, все в траурных одеждах, сшитых по последней парижской моде. (Заметим, что траурные цвета впервые на Руси были употреблены двумя годами раньше — во время похорон Петра Великого.) Гости довольно плотной толпой сгрудились возле сходен. Каждый желал быстрее других предстать перед лицом генералиссимуса Меньшикова, а заодно и Петра П. Сходни под напором тел прогибались, кто-то с отчаянным криком «Тону!» полетел в воду.

Выбивая искры из булыжной мостовой, сорвав удилами пену, подлетел на кауром жеребце бравый Богатырёв. С необыкновенной легкостью для своего шестипудового тела он соскочил с седла, бросив поводья дежурному офицеру. Ждать гвардейскому полковнику было равносильно оскорблению действием.

Расталкивая великосветскую толпу, он ринулся к сходням. В этот момент к причалу подходила изящная «Фортуна» фон Гольца. Сам Шаутбенахт с семейными напрасно пытался взойти на сходни. Стоявшие впереди сами жаждали забраться на чужое судно. Богатырёв проревел:

— Прочь с дороги! Донесение государственной важности!

Атлетическим плечом он раздвинул толпу, своей громадной лапой сграбастал крошечную ручку девицы фон Гольц — хрупкой, светловолосой в белом декольтированном платье (белый цвет, наравне с чёрным, считается траурным). Он увидел в разрезе платья соблазнительные тугие полушария, уловил на своем лице восторженный взор. «Господи, — затрепетал Богатырёв, — как манящие синие озера очи её. Я влюблен».

Под парусом

Не выпуская руку девушки, Богатырёв провел девицу на корму, усадил в одно из глубоких кресел, нарочно поставленных для нынешнего случая. Сам остался стоять, широко расставив длинные ноги и оперевшись на брашпиль.

Отдали швартовы, яхта отвалила от причала, легко пошла наискосок убегающей волне. В лицо рванул мягкий ветерок, чуть пахнувший морем. Яхту то подымало, то опускало.

— Вы любите морские прогулки? — любезно улыбнулся Богатырёв.

— Очень! — Девушка понизила голос и, словно посвящая в тайну, доверительно молвила: — Я даже паруса ставить умею, батюшка мой, Козьма Петрович, учил. А вы в каком полку служите? — говорила она просто, без малейшего жеманства.

— Я полковник Семёновского лейб-гусарского полка Сергей Матвеевич Богатырёв, — произнёс он не без гордости.

— Ах, тот самый? — Девушка простодушно прижала ладошку ко рту. В её глазах светился неподдельный интерес: не каждый же день доводится на яхте кататься со знаменитым столичным красавцем и фаворитом Императрицы.

— А меня зовут Ириной…

— Красивое имя. — Вдруг спохватился: — Так завтра день вашего ангела! — Повернулся к дородной мамаше. — Поздравляю вас, госпожа фон Гольц, с именинницей. Ирина — загляденье, на вас похожа.

— Мы и не думали гостей собирать, — любезно улыбнулась супруга шаутбенахта, гвардейский полковник явно покорил и её. — Траур все ж! Но коли во дворце светлейшего праздник, так отчего нам скромный обед не устроить? Будут лишь свои, и вас, господин Богатырёв, вельми просим. Фон Гольц поддержал:

— Обязательно ждем вас, Сергей Матвеевич, к шести. — Вздохнул: — А вот празднество светлейшего, боюсь, неуместно.

— Согласен с вами, Козьма Петрович. Тем более я только что зрел покойную Императрицу с распоротым животом и спиртовой маской на лице.

Яхта, описав изящный полукруг, мягко стукнулась о причал. В воздух взлетела чалка. Гости поднялись по широким дворцовым ступеням,

Пропажа

Богатырёв понесся с депешей к Меньшикову. Тот сидел в пудермантеле, вокруг него суетился парикмахер, приводя в окончательный изящный вид светлейшего. Рядом стояли штоф водки и в золотой тарелке квашеная капуста. Осушив чарку, светлейший захватил с тарелки щепоть капусты, заложил в рот и стал хрустко жевать.

— Привез доношение? Что пишет Блюментрост? Читай…

— «Ее Императорское Величество десятого апреля впала в горячку. Второго мая кашель значительно умножился, что было вызвано фомикой воспалительным очагом в легких, и вышел значительный гной, и от той фомики шестого дня мая преставилась».

Светлейший слушал без интереса. Явно мысли его были заняты другим. Он спросил:

— Нынче мы учинили ревизию драгоценностям покойной Государыни. Ты был близок к ней. Скажи, куда могла деться брошь, кою ювелир Рокентин делал, а потом посягал украсть, за что сожжен был?

— Нет, светлейший, я про сию брошь ничего не ведаю. Знаю только, что ценность её необыкновенная, сказывают, поболее трёхсот тысяч рублёв!

— Сие так! Брошь Пётр Великий презентовал Императрице к её коронованию. Я тоже лепту внес: одних бриллиантов шесть десятков пожертвовал. И вот ныне исчезла она, — и светлейший с подозрением вперился взглядом в Богатырёва. С угрозой добавил: — Учиним розыск, из-под земли вора достанем!

Нечистый на руку человек твердо убежден, что и весь мир состоит из воров. Светлейший исключением не являлся.

Тайный поцелуй

На другой день влюбленный Богатырёв ужинал в доме фон Гольца. Один за другим поднимали тосты в честь именинницы Ирины. Стол был небольшим — всего на двадцать персон. Собрались друзья и родственники, в основном морские офицеры. Среди прочих был и старинный приятель Богатырёва — капитан Чердынцев, командир третьей роты Невского полка, тот самый, у которого когда-то притаился бежавший из-под караула будущий фаворит.

Пили шампанское, говорили о том, как Меньшиков ловко своих врагов обошел:

— Шафирова отправил в хладный Архангельск, Ягужинского — на Украину. Не нынче-завтра выдворит из России злобного герцога Голштинского, — усмехнулся Чердынцев.

Мужественный фон Гольц заметил:

— При всех Государях воровали. Не боялись даже Иоанна Васильевича, тащили и при Петре Великом. А нынче ворам и вовсе укорота не стало.

Чердынцев весело тряхнул копной каштановых волос:

— Весь Питербурх ведает, что он вместе с пожитками молодого Государя перетащил к себе драгоценности покойной Императрицы. По указу матушки Екатерины из казны герцогу Басевичу следует двадцать тысяч рублёв, так Меньшиков воровски все заграбастал себе, а у герцога Голштинского оттягал аж шестьдесят. Россию словно девку похабную насилуют. А пикни, тут же на дыбе растянут. — Кровь бесстрашных потомков — донских казаков говорила в капитане.

Нашим влюбленным все эти разговоры были скучны. Они потихоньку улизнули из дома и, взявшись за руки, бродили по тенистым аллеям молодого парка.

В «Гроте влюбленных» они поцеловались.

Под сенью длинных мотающихся ветвей берез, возле журчащего по камушкам ручейка, они поклялись в вечной любви. Было решено: полковник будет просить у родителей руки Ирины.

Давно известно: страстная любовь бывает лишь с первого взгляда.

Тризна

16 мая 1727 года прах Екатерины Алексеевны переносили в Петропавловский собор. Гроб поставили на обитую чёрным сукном колесницу, влекомую восьмью лошадями. Как и на похоронах Петра, каждую лошадь вел под уздцы полковник. Первый справа был Богатырёв.

Величественное зрелище дополняли унтерофицеры с алебардами, гоффурьеры и придворные гвардейцы со штандартами. Впереди генералы несли корону и державу — все согласно протоколу.

Петропавловский собор все ещё строился. По сей причине гроб поставили во временной церкви, возложив на него императорскую мантию. Бедной Императрице погребения пришлось ждать до тридцать первого года, как и праху Петра. Только тогда их опустили в землю.

Меньшиков мог бы теперь насладиться покоем — он был фактическим правителем при Екатерине, стал правителем при малолетнем Государе. Но его терзало вечное беспокойство всех властителей — боязнь врагов скрытых и явных. А теперь ещё крайне досаждала пропажа застежки, вещи любимой.

За трапезным столом, поминая Императрицу, он сидел мрачный, время от времени бросая сумрачные подозрительные взоры на Богатырёва.

Возле светлейшего расположился Остерман, уроженец Вестфалии, поселившийся в России в третьем году и сделавший блестящую карьеру: он стал членом Тайного совета и был хитрющим дипломатом. Остерман знал: хочешь засушить могучее дерево, обруби его корни, и дерево засохнет. Желаешь ослабить властелина, лиши его самых верных людей.

Вот и сейчас шептал он подвыпившему Меньшикову:

— Сию застежку, граф, все зрели на Императрице на рождественском балу. — Многозначительно сощурил глаз, покачал головой. — А оттягал застежку твой, Александр Данилович, клеврет и Императрицы угодник Богатырёв. Он все терся возле покойной, а потом из-за царицыной шкатулки подрался с Девиером, хотел воровать её.

— Сице, сице… — бормотал Меньшиков. Был он жуликом вдохновенным. И по этой простой причине весь свет полагал воровским. — Девиера в Сибирь

уже отправили?

— В застенке он, отлеживается после дыбы и кнута. Коли, Александр Данилович, прикажете, так я его строго расспрошу.

Плутни

Остерман изощрился в допросах. Немало дней он провел возле дыбы, немало стонов и криков наслушался, крови и вывернутых членов навидался. После тризны минуло дня три. Сидя против сверженного и изломанного генерал полицмейстера Девиера, спрашивал так, что ответ напрашивался сам:

— Скажи ка, Антон, в том ларце, что хотел у тебя воровски отнять полковник Богатырёв и который ты честным образом принес в спальню покойной Императрицы, была застежка, кою бриллиантщик Рокентин делал?

Девиер, чтоб не висеть более на дыбе, готов был показать, что все сокровища мира находятся у ненавистного гвардии полковника: после того как Богатырёв помешал ему ларец умыкнуть, Девиер его люто возненавидел. Опустив воровато глаза, хрипло выдавил:

— Та знатная застежка в ларце лежала. Богатырёв подбивал меня: «Давай вместе застежку украдем, камни выковыряем и поделим. Тогда до старости забот ведать не будем».

Подьячий, разбрызгивая чернила, торопливо скрипел пером, закончил, присыпал песком. Дал Девиеру подписать. Счастливый Остерман понесся к светлейшему. Судьба гвардейского полковника накренилась в опасную сторону.

Секретная могилка

Богатырёв, не привыкший важные дела откладывать в долгий ящик, уже на следующий день после объяснения в чувствах, просил у супругов фон Гольц руки их дочери.

Согласие было, разумеется, получено. Помолвку назначили на первое июля — день святых Козьмы и Демьяна.

На правах своего человека Богатырёв стал запросто бывать в доме Шаутбенахта. Однажды полковник разделил с семьей невесты загородную прогулку. Несколько карет и телег везли самовары, чайный сервиз, вина, закуски, слуг.

Проезжали берегом Черной речки. Когда поравнялись с Лазаревским кладбищем, Богатырёв приказал кучеру остановиться. Он пригласил Шаутбенахта и его семейных выйти из кареты, протянул вперед руку и задумчиво, с легкой печалью молвил:

— Вон холмик едва приметный, зрите? Сие место вечного покоя особы, среди придворных дам отличавшейся красотой и удачливостью.

— Кто она? Почему зазорно похоронена за оградой? — воскликнула Ирина.

— Это камер-фрейлина покойной Императрицы и фаворитка Меньшикова Анна Зонеберг. Когда жадность заглушает чувство благодарности, это всегда кончается скверно. Анна умела красиво излагать мысли на бумаге. Но сей дар пошёл ей во вред. Корысти ради она составляла подметные письма, в коих уничижительно отзывалась о покойной ныне Императрице и своем благодетеле Меньшикове. В наказание, когда открылось лаянье Анны, мы, гвардейцы, живой бросили её в могилу. Почти три дня изпод земли слышались стоны. Уже опосля в разных потаенных местах её покоев обнаружили драгоценности, кои Анна тайком уносила от Екатерины Алексеевны. Так что наказание сия неверная девица заслужила вполне.

Все глубоко вздохнули, а Ирина с грустью молвила:

— И все равно жаль эту неразумную девицу! Такая страшная смерть…

Кучер тронул вожжи, лошади покатили дальше. Фон Гольц с тревогой произнёс:

— А что теперь будет? Всем будет править Меньшиков, а он вор отъявленный, готов все государство себе за пазуху заложить. Малолетний же царь лишь два развлечения знает — звериную охоту и, — фон Гольц понизил голос, чтобы дамы не слыхали, — да без отдыха лазит девкам под юбки. Говорят, к самой цесаревне Елизавете Петровне подбирается.

— Это так! — согласился Богатырёв. — Остерман, нынешний наставник Петра, говорит: «Боюсь их вдвоем оставлять!» А ведь Петру даже тринадцати лет нет. Сия жажда плотских утех весьма удивительна в столь юном возрасте.

— Меньшиков, понятно, опасается сближения Петра с Елизаветой, его цель — скорее сыграть свадьбу Государя со своей дочерью Марией.

…Едва карета остановилась возле дома фон Гольца, как офицеры, скучавшие на крыльце, в которых Богатырёв узнал охрану светлейшего, бросились на него, отобрали шпагу и под строгим караулом повезли на Васильевский остров.

Злосчастная брошь

В тот же день произвели обыски в доме Богатырёва и в Семёновских казармах, в комнатах, кои полковник там занимал. Нашли медальон с портретом покойной Императрицы и перстень с крупным бриллиантом, на котором был вензель Екатерины.

— Это презенты матушки Государыни! Где застежка? Понятия не имею, — объяснил Богатырёв.

Меньшиков, раздувая ноздри и редко пропуская слова сквозь стиснутые губы, выдавил:

— Ты, полковник, будешь сидеть в казематной клети, что с торца моего дворца, до той поры, пока не вернешь застежку.

Богатырёв с презрением обжег взглядом светлейшего, произнёс:

— Нынче утром проезжал я Лазаревское кладбище. И подумалось вот что. Среди тех, кто Анну Зонеберг живьём в могилу швырял, был и я, тогда ещё капитан. Сия фрейлина на руку была нечиста и наказание свое заслужила. — Особенным взором впился в светлейшего. — Воровство — страшный грех, и каждый негодяй, покусившийся на чужое добро, обязательно поплатится.

Меньшиков намек понял, злобно скрипнул зубами:

— Дело говори, а проповеди попам оставь!

— Фрейлина то, она ведь вся драгоценностями увешана была. Трубецкой об её бриллиант аж руку себе раскровянил. Гвардейцам не пристало с бабы бриллианты стягивать, вот её в могилу так и швырнули. Мысль ныне меня обнадеживает: не на ней ли застежка осталась?

Меньшиков ледяные буркалы выкатил на Богатырёва:

Все сказал? Эй, караул, отведи сего вора под запор. Ишь, прелагатай (лазутчик), плутовство выдумал: «На ней застежка!» Ты бы, извратный, самый первый с неё сдернул.

Богатырёв усмехнулся, с презрением посмотрел на Меньшикова:

— Сколько же в тебе, светлейший, злобы и жадности!

Заорал тот, ногами затопал:

— Тащи его под запор! Язык вырву! И нынче же указ — отобрать деревеньку, кою тебе Екатеринушка покойная по бабьей простоте пожаловала.

Оставшись один, Меньшиков, однако, задумался:

«А застежку, может, и впрямь с фрейлиной в землю закопали? Навряд ли, но проверить следует».

Вызвал троих гвардейцев, сам сел в карету, прихватили лопаты и отправились к Лазаревскому кладбищу. Не таясь людей (кого смущаться, сам не ниже Государя!), раскопали могилу, достали изрядно разложившийся, шибанувший в нос гнусным запахом и источенный червями труп Анны. С пальцев сдернули четыре крупных камня — рубины и изумруды, с шеи — золотой кулон на витой цепочке. На разодранном платье, под кружевной пелеринкой обнаружили богатую застежку, ради которой принял смерть на костре Рокентин.

Благодарность

Меньшиков растянул в счастливой улыбке рот:

— Нашлась таки!

И подумал: «Надо сказать, чтобы полковника отпустили!» Но тут же пришла трезвая мысль: «А для чего? Ишь, зарезать хотел меня, злобный де я и жадный. Нет, слугой верным он теперь не будет, лютой злобой весь дышит, а врагов и без него хватает».

Вернувшись к себе, приказал:

— Щеглова ко мне!

Явился начальник дворцового караула — громадный, полноватый мужчина с неохватной талией и с чистыми глазами невинного младенца. Меньшиков ласково похлопал его по плечу:

— Вань, вина хочешь? Из Галиции привезли полдюжины бочонков. Мы нынче с Государем уходим на охоту. В угловой, знаешь, сидит полковник Богатырёв. Проворовался, подлец. К моему приезду чтоб духу его не было.

— Отпустить, что ль?

— Я тебе отпущу! — Помахал кулаком, как это Пётр делал. Вдруг весело загоготал: — Ну да, отпусти… под воду. Дай ему винца испить, того, знаешь, что на верхней полке в библиотеке моей стоит. Когда ноги протянет, в мешок — и под воду, да груз потяжелей… Нам сплетни — лишнее. Да что, Вань, мне тебя вразумлять? Отыди к себе.

Нечаянная радость

Минуло три дня. Однажды в полночь, впрочем, довольно светлую, Богатырёв лежал на узкой койке, подложив под голову руки, и размышлял: «Когда же светлейший уразумеет, что он, Богатырёв, не виновен и отпустит из заточения?»

Вдруг слуха его коснулся чудный неземной голос:

— Сергей Матвеевич, вы меня слышите? Богатырёв подскочил к зарешеченному окну, в светлом сумраке белой ночи увидал Ирину. Радостно улыбнулся:

— Какое чудо! Каким образом?.. Возлюбленная прервала его:

— Начальник дворцового караула ~ папашин приятель. Мы на яхте, отец в ней ждет. Меньшиков жаждет отравить вас, но Щеглов спасет. Сегодня он принесет вино, вы смело пейте, там яда нет. Притворитесь мёртвым. Стражники вас положат в баркас, а мы с папой вас в полверсте от Васильевского острова встретим, к себе перегрузим. Стражники верны Щеглову.

— А что дальше?

— Убежим в одну из наших дальних деревушек. Обвенчаемся. Я, Сергей Матвеевич, вам много детишек рожу. Согласны? — рассмеялась, словно серебряный колоколец зазвенел.

— Согласен, коли мальчишек будет немало… Возлюбленная послала воздушный поцелуй, торопливо проговорила:

— Скоро увидимся! А пока следует мне поторопиться… — И она скрылась за углом.

Обрученные

И почти тут же загремел засов. Вошел Щеглов с тремя стражниками. Он деловито сказал:

— Светлейший прислал вам, господин полковник, вина. Испейте, и Александр Данилович нынче же избавит вас от узилища.

Один из стражников на подносе подал большой серебряный с эмалью кубок. Богатырёв осушил его, вытер платком уста, с усмешкой произнёс:

— Передайте светлейшему, что он умеет награждать преданность, — и вдруг скорчился, покатился по полу. — Ах, жжет, помираю…

Стражники удалились, Богатырёв остался недвижным лежать на полу.

Прошло немного времени, как Щеглов вернулся. Богатырёва стражники засунули в мешок и, кряхтя, потащили на причал. Тут они бросили мешок с телом на дно небольшого ялика, в котором уже сидели двое верных Щеглову людей.

Отчалив, взяли курс в сторону залива. Вдруг из-за луки мелькнули паруса «Фортуны». Мешок был развязан, оживший полковник счастливо улыбнулся:

— Коль скоро отрава Меньшикова меня не взяла, буду сто лет здравствовать.

Богатырёв с чувством пожал руку Щеглову и его помощникам и перелез на борт подошедшей «Фортуны». За рулем стоял Чердынцев, снастями занимались фон Гольц и его дочь:

Ирина, не тая чувств, бросилась на грудь Богатырёва, разрыдалась:

— Милый!..

Еще не успели нарадоваться избавлению от гибели, как фон Гольц с тревогой указал вперед:

— Что это? Меньшиков по воде возвращается с охоты. Мы идем по ветру, может, проскользнем мимо? Сергей Матвеевич, спрячься в каюте.

Богатырёв поспешил скрыться. Но он не ведал, что с большой царской яхты за ними наблюдали в подзорную трубу и тут же донесли Меньшикову:

— Светлейший, какая-то фигура поспешно скрылась в каюте.

— Сигнальте, чтоб к нам подошли! — приказал светлейший.

Светлейший подскочил к корме, пальнул из сигнальной пушки, замахал вдоль борта белым флагом.

Однако яхта курса не меняла.

Сигнальщик схватил жестяной рупор, заорал:

— Меняй курс, подойди к борту!

Беглецы сделали вид, что команды не поняли, стали спешно отворачивать в сторону, желая избежать ненужной встречи.

Но ветер был слаб, побег не удался.

Веселый баркас, сопровождавший светлейшего, уже подходил к «Фортуне», готовясь взять её на абордаж. Богатырёв понял, что не спастись. Он выскочил из каюты с каким-то тесаком и уложил двух матросов, первыми забравшимися на яхту.

Отчаянно размахивая шпагами, ему на помощь бросились Чердынцев и фон Гольц. ещё трое преследователей рухнули под напором беглецов. Но пуля насмерть сразила верного друга „— капитана Чердынцева. Обливаясь кровью от раны в плече, выронил шпагу фон Гольц. Пять или шесть нападавших навалились на Богатырёва, выбили у него тесак.

Битва была проиграна.

Наставя в спину шпаги, Богатырёва повели к баркасу, дабы немедля доставить к светлейшему, яхта которого успела подойти довольно близко к месту сражения. Проходя мимо Ирины, Богатырёв поцеловал её плечо:

— Прощай, любимая! Мечтал быть с тобой всегда, да Бог, видать, судил иначе.

И вдруг, сильной рукой оттолкнув матросов, он бросился в воду. Широко загребая руками и взбурливая пену ногами, стремительно поплыл к берегу.

— Стреляй, уйдет! — заорал Меньшиков и первым схватился за пищаль, открыл пальбу.

К нему присоединились и другие, в том числе малолетний любитель охоты — Пётр.

Вода вокруг Богатырёва взбурлилась от пуль. А потом окрасилась кровью. Славный гвардейский полковник и последний фаворит супруги Петра Великого на поверхности больше не появился.

Его возлюбленная, страшными глазами смотревшая на происходящее, вдруг крикнула:

— Нет, милый, нас никто не разлучит! — Она метнулась в воду и сразу же скрылась в пучине.

...Солнце уже взошло над водой, обещая новый, полный теплого света, тихий денек.

Крушение

Александр Данилович мог торжествовать. Близилось венчание княжны Марии Александровны Меньшиковой с Государем. Все враги были уничтожены или подмяты.

Но Господь правду видит. Гром грянул с чистого неба. Несокрушимое доселе здоровье временщика вдруг пошатнулось. У него без видимой причины появилось кровохарканье.

Блюментрост, осмотрев больного, задумчиво покачал головой:

— Светлейший князь, кровь, кою вы извергаете, цвета алого и притом пенистая, из чего надлежит заключить, беря во внимание красноту щек, одышку и кашель: сия лихорадка легочная. Должен признаться: на благоприятный исход болезни надеяться трудно. Прописываю вам холодную воду с борной кислотой, кою употреблять будете по своему произволу. И ещё пластырь к груди против болящего места. Не рекомендуется курение и употребление горячительных напитков.

Тем временем юный Пётр, обретший вдруг свободу действий, бежал с Васильевского острова. Ему весьма противна была невеста — княжна Меньшикова. Государь вздыхал по своей тетке — Елизавете. Теперь он поспешил прочитать ей сонеты, кои сам и сочинял. В свои семнадцать лет, огневолосая, стройная, полногрудая, всегда оживленная и полная женского очарования, она покорила юнца. Кроме того, у них было общее увлечение: охота.

Меньшиков, вопреки усилиям светил медицины, выздоровел. Но прежнего влияния на Государя не имел. Тот откровенно сторонился светлейшего, предпочитая общество князя Ивана Долгорукого, который чуть не каждую ночь водил его на свидания с легко доступными девицами.

Дошло до того, что даже хитрая лиса Остерман начал открыто грубить Меньшикову.

7 сентября 1727 года наступила развязка: Пётр приказал арестовать светлейшего.

Грянуло следствие.

У друга Петра Великого были конфискованы несметные сокровища: девяносто тысяч крепостных крестьян, восемь миллионов золотых червонцев, тридцать миллионов серебряной монеты, на три миллиона драгоценностей, двести пудов (!) серебряной посуды. А ещё — бесчисленные дома в Москве, Ораниенбауме, Ямбурге, Нарве, громадные поместья в тридцати шести губерниях Великороссии. Чуть позже выяснится, что в банках Лондона и Амстердама хранится девять миллионов рублей… Всего не перечесть!

Ах, властители, куда вы хапаете? Жизнь так непрочна и коротка.

Эпилог

Меньшиков был обобран до нитки, ему и семейным не оставили даже сменного белья. Он со своей семьей был отправлен в городок Березов, построенный среди тундры, в тысяча верстах от Тобольска, на обрывистом берегу реки Сосьва. Когда Меньшиковы прибыли в Тобольск, озверелая толпа начала швырять в них камнями. Светлейший выпрямился во весь рост, воскликнул:

«Бейте меня, а женщины ни при чем».

Жена светлейшего княгиня Дарья по дороге скончалась. Как утверждают историки, заведомый лихоимец, предполагаемый делатель фальшивой монеты, в дни тяжких испытаний проявил истинное величие духа, столь свойственное русскому человеку.

Впрочем, край блистательной судьбы был уже близок. В ноябре 1729 года знаменитый сподвижник Петра Великого скончался от повторного апоплексического удара. Накануне смерти он вдруг вспомнил полковника Богатырёва: «Я виноват в его печальной судьбе. Будь он со мною рядом, возможно, я избежал бы многих бед».

Спустя месяц, отдала Богу душу дочь-красавица Меньшикова — Мария, бывшая царская невеста.

«Судьба играет человеком…» Эта или подобная мысль наверняка припомнилась и врагу Меньшикова — Остерману. Бывший вице-канцлер и граф в марте 1742 года был заточен в березовский острог. Как писали современники опального, «он имел неосторожность возбудить против себя гнев и особенное нерасположение Императрицы Елизаветы Петровны». Суд приговорил Остермана к смертной казне, но государыня — страстная противница лишения жизни даже преступников — заменила отрубание головы пожизненным заключением.

22 мая 1747 года начальник караула донес Сенату, что «нынче в четвертом часу пополудни бывший граф в остроге городка Березова от грудной болезни и головного обморока волею Божиею умре».

Все участники освобождения гвардейского полковника Богатырёва были ещё в 1730 году, тут же, после смерти Петра 11, выпущены на свободу.

Тела влюбленных уже на следующий день после их гибели прибило к берегу. При этом они самым непостижимым образом лежали рядом — друг возле друга, словно взявшись за руки.

Молодых похоронила супруга фон Гольца. Местом успокоения стало Лазаревское кладбище. Почти двести лет сохранялась большая плита лабрадорита сказочной красоты, менявшего свой цвет с черного на синий. И хотя за давностью лет надписи на плите так истончились, что разобрать их никто не умел, но и летом, и зимой, среди глубоких снегов, сюда приходили люди.

Сказывают, могилку посетил сам великий Пушкин. Зачем шли они? Наверное, для того, чтобы испытать жуткую близость к тем, кто пылал самой возвышенной страстью — страстью верной любви.

Так закончилась эпоха Петра Алексеевича Великого, полная человеческих страданий и государственных перемен.