На крючке

Глава 28

Я ТАК БЛАГОДАРНА за осенние каникулы, что могу расплакаться. Мне не только не придется сталкиваться с Дрю во время занятий, но еще и нужно уехать. Впервые за несколько лет, моя мама - это гавань, в которую я хочу убежать как можно быстрее.

Еще лучше то, что во время этого визита мне не придется видеться с Терренсом. В прошлом месяце, когда мама озвучила свои мысли против продажи дома ее детства, Терренс взбесился, сказав ей, что она не имеет никакого права убивать их мечтания из-за своей трусости. Мама осознала, что это не было ее мечтой, а скорее его. Через две недели старина Терренс уехал на Багамские острова с грумером (занимается стрижкой и гигиеной домашних животных – прим.пер.) своего чау-чау.

Обед на День Благодарения проходит в унылом настроении. Мама часто приглашает людей провести с нами этот праздник, просто друзей-одиночек, которые не могут отпраздновать его дома со своими собственными семьями. Когда я была младше, то была против этого, потому что не хотела делиться ею с другими людьми. Не из-за того, что видела свою работающую маму лишь во время ужина.

Когда я стала старше, я постепенно начала ценить звук смеха и интересных бесед во время тех праздников. К сожалению, в этом году моя мама не пригласила никого. Я знаю, что это из-за того, что они начали бы спрашивать о Терренсе, а разрыв еще слишком свеж для нее. Я сочувствую ей. Очень. Вот только предпочитаю чем-то отвлечься. Сейчас здесь только я и мама. И пустой тихий дом.

Мы вместе готовим, и я пытаюсь найти какую-то отвлеченную тему для беседы. Обычно это не является проблемой, но с тех пор, как все, что я хочу делать, это свернуться в кровати и плакать, мне сложно свободно общаться с людьми.

Моя мама заполняет пустоту, разговаривая на разнообразные темы. Говорит о своей практике. О ее подруге Сильвии, которая думает, что у нее может быть булимия. О новом увлажняющем креме, который мама купила и влюбилась по уши. И все хорошо. Вот еще бы эта болезненная, огромная дыра во мне заполнялась по мере того, как я откусываю еду, а не наоборот увеличивалась еще сильнее. Если бы только я могла ощутить тепло вместо холода. Мои стены больше не могут выдержать натиска. Я могу взорваться в любой момент. Прямо на шикарный турецкий ковер моей мамы.

Десерт, как всегда, мама подает в гостиной, пока в старом камине горит огонь, а мы сидим на диване типа Честер, который мама в прошлом году обила новым кремовым льном. Когда мама безумствовала, устраивая дома ремонт, то заменила дровяной камин на газовый, и хотя пламя танцует, выглядя довольно живо, я все равно скучаю по запаху горящего дерева.

В доме Дрю камин на дровах. Я представляю его перед ним, как он поправляет полена и подготавливая растопку. Там ли он сейчас? Может он с Греем? Боже, я надеюсь на это. Сама идея, что Дрю может быть в одиночестве, вызывает в моем сердце физическую боль. Я откусываю супер большой кусок чизкейка и стараюсь не подавиться им.

- Что с тобой происходит, Анна?

Я почти подпрыгиваю на месте. Я и не заметила, что мама пристально наблюдала за мной. Хотя мне не следует этому удивляться. Даже притом, что она постоянно делает вид, будто ее ничего не волнует, по факту, она все замечает.

Я провожу зубчиками вилки по блестящей поверхности чизкейка. Я могла бы увильнуть от нежелательного внимания, но в случае общения с мамой, проще сказать правду. Это схоже со срыванием пластыря одним рывком.

- Я кое с кем рассталась.

- Мне жаль это слышать, дорогая.

Моя вилка оставляет глубокие борозды на торте.

- Все зашло не слишком далеко. Мы на самом деле не подходили друг другу, - боже, ложь душит меня. Меня вот-вот вывернет съеденным мною в этот праздничный день обедом прямо здесь, на пол гостиной. Глубоко вдыхая, произношу. - Но думаю, я ранила его и сожалею об этом, - возможно, я непоправимо ранила и себя саму, но мы сейчас говорим не обо этом.

Мама мудро молчит, а затем встает и идет готовить для меня чашечку эспрессо. Это предоставляет мне достаточно времени, чтобы выровнять мое сбившееся дыхание и унять дрожь губ. Когда она возвращается, я спокойна.

- С дополнительными сливками наверху, - говорит она, ставя передо мной на стол крошечную белую чашку.

- Спасибо, - богатый, глубокий аромат эспрессо дарит мне такой необходимый комфорт.

- Мам, - говорю я, сделав долгожданный глоток, - ты думала, мой отец был... именно тем? Ну, знаешь, когда ты впервые его повстречала?

Как обычно, упоминание о моем отце вызывает у мамы бледность и прохладное выражение лица. Она делает глоток своего кофе.

- Тяжелая правда?

С тех пор, как я была ребенком, она всегда спрашивала меня, хочу ли я получить суровый вариант или смягченный. Меня огорчает осознание, как часто я просила легкую версию истины. Но не сегодня.

- Говори как есть, - отвечаю я.

- Вообще нет, - говорит моя мама, вздыхая.

Я сажусь прямо.

- Тогда почему ты вышла за него замуж?

Она проводит рукой по своим идеально уложенным волосам - настоящий признак ее стресса; она бы никогда не рисковала испортить свою прическу.

- Потому что я хотела, чтобы он был именно тем. И возможно... - она слегка пожимает плечами, ее темные волосы скользят на спину. - Возможно, если бы он остался, то мог бы им быть.

Вкус кофе становится горьким у меня во рту. Я отставляю свою чашку и подгибаю под себя ноги.

- Но если бы он был именно тем, он должен был бы остаться. И ты бы знала, что он тот с самого начала. Верно? То есть было бы ощущение, что все идеально, - это глупый аргумент, но сама идея того, что мой отец мог бы стать истиной любовью моей мамы, сбивает с толку.

Мамин легкий смех наполняет комнату.

- Ты думаешь, любовь не требует, чтобы над ней работали? Думаешь, ее не нужно взращивать? - ее волосы покачаются, когда мама мотает головой. - Конечно же, это не так.

Я снова откидываюсь на подушки, дуясь.

- Честно, мам? Я шокирована тем, что ты все еще веришь в любовь.

- Почему? - ее глаза прищуриваются до узких щелочек.

- Потому что, ты... - я расстроено вздыхаю. Я не хочу ее ранить, но мой безумный рот уже извергает слова. Сейчас я не могу уже забрать их обратно. - Все эти парни... - я смолкаю, отводя взгляд. Жар от мерцающего огня стягивает кожу на моих щеках.

Моя мама смотрит на меня, прожигая мою кожу взглядом.

- Потому что я терплю неудачи в любви?

Я тупо киваю. И она пьет свой кофе, тоже глядя на огонь. Дзиньканье ее чашки о блюдце прерывает наше молчание.

- Почему ты думаешь, я продолжаю пытаться, Анна? - грусть подавляет ее мягкий голос.

И когда я осмеливаюсь взглянуть на нее, то вижу, что морщинки вокруг ее глаз углубились.

- Нет, я не нашла свою любовь, - говорит она. - Не ту, что длилась бы по сей день. Пока что нет. Но она существует. И мне больно думать, что из-за моих ошибок и промедления, ты стала такой циничной.

Все мое лицо заливается жаром и покалывает от сильного желания заплакать. Чертов ад, никогда не плакала так много за всю свою жизнь, как за последние несколько недель. Ненавижу это. Ненавижу тот огромный ком сожаления и отвращения, что поселился у меня в животе. Притягивая колени к груди, я обнимаю сама себя. Однако, мне по-прежнему холодно, я не ощущаю опоры под ногами, словно утратила что-то важное.

Голос моей мамы становится резким.

- Мне ненавистно говорить тебе это, но сейчас ты напоминаешь мне своего отца.

Это словно удар в живот. Я резко выдыхаю.

- Это низко. И несправедливо. Я не похожа на него ни в чем. Ни в чем, - я так сильно старалась быть не похожей на них обоих.

Она поджимает губы и приподымает брови. Мама знает, что буквально повалила меня на колени. Я расплачиваюсь за то, что сказала ей. Даже если она не признается в этом.

- Ну, - говорит она, - он тоже сдался, когда все стало сложным. Он никогда не хотел даже попытаться. Всегда выбирал простой путь.

- Если ты думаешь, что я ищу простых путей, - цежу я, - то ты ошибаешься.

Мама ставит чашку на журнальный столик.

- Возможно и так. Но ты все еще прячешься в своем несчастье, вместо того чтобы выйти в неизведанную зону.

Я вскакиваю на ноги, прежде чем успеваю об этом даже подумать.

- Я иду спать.

Мои ступни топают по плюшевому ковру, вырывая меня из когтей собственной матери. Но ее слова следуют за мной, и я не могу отбросить ее финальную реплику:

- Что ж, ладно, Анна. Убегай. Но в результате ты почувствуешь себя еще хуже.

Иногда я и правда ненавижу свою мать.

Я возвращаюсь в кампус в субботу ночью и осознаю, что мне нужно уволиться с работы. Я решаю это в тот момент, как открываю электронное письмо от Дэйва и читаю расписание мероприятий, которые мы обслуживаем. Нас наняли на завтрашний футбольный матч. Что за черт?

- У меня семейные проблемы, - выпаливаю я, когда звоню Дэйву. Кроме того, что это самая хреновая отговорка в мире, так она еще и абсолютно лживая. Мои планы на выходные включают приготовление огромного количества брауниз, просмотр фильмов без романтических сюжетных линий, а затем игру в прятки под одеялами и просиживание там до начала занятий.

Однако Дэйв очень вредный.

- Тогда ты должна была сообщить об этом две недели назад, когда я составлял график.

- Может, я могу поменяться с кем-нибудь сменами?

- С кем? Я задействовал всю команду для обслуживания этого вечера. Это последняя игра перед плей-офф.

Последние проигрыши дали шанс конкурентам команды Дрю. Что, все, кроме меня, воспринимают крайне серьезно. Для Дрю - это последние шаги на пути к Национальному чемпионату. На мгновение я задаюсь вопросом, как он себя чувствует, нервничает ли. А затем вспоминаю, что я запретила себя думать об этом парне. Однако весь остальной мир считает должным говорить о нем. Волнение об игре и обсуждение шансов команды так и слышно по всему кампусу на протяжении последних недель.

Тон Дэйва отнюдь не сочувственный.

- Извини, но видимо тебе не везет.

И в результате, я работаю, организовывая кейтеринг во время игры Дрю.

Чтоб. Мне. Трахнуть. Эту. Утку.

Обычно это полный улет. Роскошная еда нагрета и подана, пока все отмораживают свои задницы на улице. Мне просто нужно накрыть фуршет и подготовить винный бар, а затем следить, чтобы все было чистым. Вот только я не смогу избежать просмотра игры. Или не смогу ее не слышать. Радио нашего колледжа проигрывается со всех динамиков, выдавая детальные подробности о прогрессе Дрю, пока я пытаюсь сосредоточиться на своей работе.

Университетские шишки и их друзья расслабляются, набивая свои животы и составляя мнение о Дрю и его коллегах по команде.

- Грейсон выглядит хорошо, - говорят они. - Но Бэйлор сдал позиции. Не знаю, что он себе думает, бросай чертов мяч, парень!

Я хочу сказать этому мужчине, чтобы он на хрен заткнулся или вышел сам на поле и сыграл. Но прикусываю язык.

- Он открыт. Джонсон открыт. Бросай же, черт побери!

В комнате раздаются стоны, когда по радио диктор оглашает незаконченный маневр. Я не могу сдержаться и бросаю взгляд. На Дрю, на реального мужчину и его двойника по телевизору, который держит свои руки на бедрах и смотрит на траву. Он отчетливо произносит матерное слово, а затем поворачивается к своей команде.

- Он проиграл несколько последних игр, - отмечает мистер Всезнайка.

И хотя парень рядом с ним молчит в ответ, я все еще слышу, как мужчина бормочет.

- Девчачьи проблемы.

Чертов мудак.

Но, боже, неужто это то, что думаю люди? Мой желудок сжимается.

Должно быть это потому, что этот мудак не единственный, кто не доволен игрой Дрю. Радиодиктор продолжает рассуждать о том, как облажался Дрю за прошлый месяц. И как ему нужно взяться за ум, потому что эта игра очень жестока.

И это так. Каждое столкновение Дрю вызывает в моем теле дрожь. Колонки так близко к нам, что я могу расслышать, как на поле плоть ударяется о плоть, как кто-то фыркает. Команда противников состоит из крупных долбанных парней из Алабамы, которые сбивают с ног Дрю и его ребят.

Грейсон хромает после повторного жесткого падения, он явно пытается отбросить боль в сторону; Дрю же поднимается медленнее после каждого следующего столкновения с защитой противников. Но он все еще держится. Он выигрывает, даже не смотря на то, что очевидно, это забирает у него все силы.

К тому времени, когда между таймами объявляют перерыв, я – сплошной комок нервов. Моя шея болит, и я только могу представить, как себя чувствует Дрю. Живое воспоминание о его бедре и насыщенных черных синяках всплывает в моем сознании. Я бы целовала и облизала его израненную плоть. А он бы запустил свои пальцы мне в волосы и держал возле себя, словно я для него единственная имеющая значение.

Правда накатывает на меня словно бурная волна, и в результате я резко всасываю воздух. Он для меня единственный имеющий значение. Я знала это, но до сегодняшнего дня никогда полностью не позволяла себе ощутить пустоту от его потери в моей жизни. Чувство настолько сильное и острое, что меня почти пошатывает.

От наворачивающихся слез болят глаза, пока я возвращаюсь на крошечную кухню, чтобы захватить еще одну тарелку с куриными пальчиками. Слепо глядя на банку с соусом барбекю, я ощущаю, как онемело мое тело, как ком образуется у меня в горле, угрожая удушьем.

Я стала тем, кем никогда не хотела становиться, - никем, тенью, прячущейся по углам, боясь, что ее осудят. И именно я сделала это с собой, поверив мнению других людей о себе, играя в эту игру и прячась, словно я и правда настолько ужасна. Самое худшее в этом то, что я думала, будто делаю совершенно противоположное, думала, что была сильна и не лажала.

Что за хрень. Если на то пошло, я волнуюсь слишком сильно. Я волнуюсь о мнениях неправильных людей, безликих чертовых людишек, которым никогда до меня не было дела, а я все время прятала голову в песок, переживая о том, что они подумают.

- Боже, - мой кулак ударяется о столешницу с неестественной силой. Опираясь о стол, я раскачиваюсь взад-вперед, пытаясь сморгнуть слезы. Я не могу в это поверить. Я была так глупа. Так слепа. - Боже.

В соседней комнате толпа радостно кричит. Так что я резко вдыхаю и вытираю глаза внешней стороной ладони. Странное чувство легкости подхватывает меня. И мои плечи распрямляются. Но глубоко внутри я все еще ощущаю боль. Дыра все еще там.

Дрю. Только он может заполнить эту пустоту.

Когда игра закончится, я пойду к нему. Я расскажу ему все. Буду умолять о еще одном шансе, если это потребуется. Мы могли бы быть такой замечательной парой. Нам было так хорошо вместе. Я была просто слишком труслива, чтобы в это поверить.

Когда возвращаюсь к обслуживанию гостей в ложе, то ощущаю себя уставшей, но более спокойной, словно я плакала всю ночь, но наконец, сумела перевести дыхание и успокоиться. Игра продолжается, и зрители занимают свои места на трибунах.

Я собираюсь поставить тарелку на стол, когда это происходит. Словно я могу заранее ощутить подкрадывающуюся опасность. Моя голова поворачивается к широким окнам прямо в тот момент, когда мужчины и женщины в ложе начинают кричать. Все замедляется. Мои глаза прищуриваются, концентрируясь на массивном полузащитнике, врезающемся в Дрю и отбрасывающем его в сторону, пока еще один громила подходит к нему с противоположной стороны.

Дрю падает. Его нога подворачивается под странным углом. И он кричит. Звук, подобный дикой агонии. Он разлетается по ложе и стадиону. Ревущая толпа вмиг затаила дыхание, от чего воцаряется гробовая тишина.

Тарелка падает на пол, а кусочки жареной курицы разлетаются по сторонам. Кто-то поворачивается и смотрит на меня. Но я уже бросаюсь бегом из комнаты.