На рубеже двух столетий

Извещаю вкратце тебя и всех — привет! Второе — еду в Закаталы, в Тертере мне паспорта не дали[773], из Закатал вернусь в Тертер, мы составили артель с художником Судакиным и маляром Валуевым, все пока в воздухе и в будущем, налицо только руки. Справка, которую Ира прислала, очень плохая — в печати не видно слова «Ленинград», в справке указан № паспорта, но не написано, что в сентябре — октябре — ноябре он был прописан в Ленинграде, так что вся справка непонятна. Нельзя ли ее прислать с такой редакцией, но только немедленно? Адрес: Закаталы, востребование, мне, после 12-го пишите только: Тертер (район Азербайджана), художнику Судакину А., передать мне. Привет Могилянскому[774], Гиппиусам[775], — всем. Жму руку тебе, еще раз привет всем: Евгению Евгеньевичу[776], Ире[777], Алексею[778]. Ваш друг и брат Александр Добролюбов.

Миша, вышли на Тертер: 1) вырезки из газет о Маше, 2) сообщение о ходе моего сборника избранных вещей, 3) я писал тебе — нельзя ли выслать 2–3 торцовых и золотой и серебряной краски (но деньги я могу дать только в мае). Всё.

Есть намеренье этим летом покинуть эту полупустыню Азербайджан и перейти в Грузию, где побогаче природа, и остановиться на одном подходящем месте, но все будет зависеть от заработка.

2. IV. 1939. Тертер.

Высылаю короткое письмо Лене[779], просьба послать — адрес я затерял. Миша, пошлешь заказным от моего имени с ответным адресом отправителя: Баку, почтамт, востребованье, мне. Письмо Лене немного не готово, вышлю завтра. Скорей давайте воздушным письмом справку.

<начало письма утрачено>

<1939>

Миша, свечей не надо, немного золотой (бронзовой) и серебряной красок (художественных), буду очень благодарен.

Напиши, где намерен быть лето и о других.

Отчего Владимир Васильевич и Александр Васильевич Гиппиусы мне не пишут? Я им писал несколько раз. Нельзя узнать? Один список моих избранных вещей я желал бы временно передать обоим братьям — Александру и Владимиру.

Хотел бы тебе послать кое-чего из своих летних записей, но не знаю, чего до вас дошло. Я все-таки писал несколько раз и посылал листки, второй раз посылать неудобно (моя запись, хотя бы самая ничтожная, есть извещенье о себе своим, письмо не достигает этой точности), пока не посылаю ничего.

Привет сестре Ире, Евгению Евгеньевичу, всем вам и Могилянскому!

17. 10. 1939.

Ленинград, 136, Геслеровский 4[780], кв. 1

Михаилу Евгеньевичу Святловскому.

Адрес отправителя: Кельбаджары (район Азербайджана),

стройконтора РИКа, Добролюбову Ал<ександ>ру.

Почти в таком же глухом районе среди теснин гор, как изображено на почтовой открытке[781], чувствую себя наконец более свободно. Этим летом я был зажат тысячами человеческих условностей.

О важном отвечу подробно, жму руку, привет всем.

<Подпись>: Александр Добролюбов.

Ирине Добролюбовой от брата твоего Александра.

И привет знающим нас.

В ответ на твое последнее извещенье отвечаю тебе вкратце — ты не так поняла или не так понимаешь мое последнее письмо тебе. Никогда не было в нем выговора, скорей всего — вопрос (если и был выговор — сравнительно очень небольшой). Сейчас ты объяснила о вопросе — вопрос отпал.

Так что всю эту твою последнюю тревогу я признаю просто необоснованной. Напишу <нрзб> очень некогда, есть несколько предложений, на днях извещу подробно.

Между прочим, в отношении сестры Лены меня преследует судьба. Ты написала ее адрес на конверте, я думал, письмо от Лены и, открывая, нечаянно порвал адрес. Просьба — немедленно сообщи <нрзб.>.

Да хранит вас сестра Маша[782].

Подпись руки: ваш брат и друг Александр.

Мой адрес простой: Баку, вокзал, до востребования, мне.

<1940>

Дорогая Ира, добавляю — дело очень серьезное, я здесь сижу хотя не арестованный, но паспорта не дают. Необходимость моя выехать, ничего не могу сделать. Просьба выслать немедленно эту справку от домоуправления или милиции о прописке моей Геслеровский 7, на квартире Ирины Святловской с сентября по такое-то декабря 38-го года, только чтоб обязательно на справке было слово «Ленинград». В 39-ом году вы (кажется, ты или Миша) выслали мне такую справку (я затерял ее), — очень непонятную, там был «Приморский район», но слова «Ленинград» не было — это будет ошибкой, и справка непонятна для здешних краев.

Теперь о себе.

Пока работаю, довольно трудные условия, сидим нередко без огня, продукты от случая к случаю — район небазарный, — покупают все на дорогах. Чувствую, подходит мне время работы — этот год был для меня какой-то особенной внутренней тишины. Твердая мысль быть осенью обязательно в Ленинграде, в Москве, еще кое-где…

<Текст письма оборван>.

Я Вас не знаю, и Вы меня не знаете. Обращаюсь к Вам как к человеку — помогите мне немного. Мне нужно немного. Я — брат Ирины Михайловны Святловской, рожденной Добролюбовой, ее Вы, конечно, знаете. Я жил в ее квартире сентябрь — декабрь 38-го года и был прописан у вас. Со мной случилась неприятность: для выдачи паспорта милиция просит у меня какую-нибудь справку, что я жил в 38-ом году в Ленинграде, потому что со мной случилась потеря паспорта.

Просьба выслать справку, что я был прописан по Геслеровскому 7, кв. 1 у моей сестры Святловской Ирины с сентября по декабрь 38-го в Ленинграде. Буду в Ленинграде — постараюсь Вам отплатить, очень меня обяжете. Я писал Ирине, но, боюсь, они сейчас на даче и письмо долго не дойдет, и тогда мне трудно хлопотать о справке.

Высылаю Вам 3 рубля для расходов — для заказного письма и т. п. Отвечайте (будьте добры) — Кельбаджары (Азербайджан), Добролюбову А<лекса>ндру.

С уважением, А. Добролюбов.

20. VI. <1940>

<14 августа 1940>

Привет всем, хоть отчасти знающим нас, в том числе и тебе, Миша!

Извещаю о себе вкратце — 2 месяца (май и июнь) я боролся за выезд; пришлось уступить бесчетным волнам местных условий — остался, кажется, до конца ноября. 2 месяца я почти не работал, все это создало немало затруднений, июль работал неважно. Завтра выезжаю в районы на ремонт школ (кажется, на этом можно заработать).

С паспортом, кажется, налаживается. Тормозильзики, которые не хотели давать, как будто притихли, начальник паспортного стола — в Баку, приедет, — кажется, даст, обещанье было, только каких-то бланков не было.

Очень есть цель в Ленинград, не знаю, удастся ли в зиму. Я хотел обязательно до зимы.

Происходящее во всем мире отвратительно, какая-то до отупения повторявшаяся бесчисленное число раз гримаса — заранее все известно — и все это в таком грубом виде. Все эти войны — действительно бойни.

Посылаю тебе 2–3 вещи из стихотворений 39-го года[783], более я решил в стихах не писать, даже давно еще вперед решил, но он как-то сам собой вернулся, и я дал ему на короткое время волю. Конечно, этот стих, который я отчасти допустил, — отчасти грубоват, украшения бедны, наружная созвучность почти откинута, но надеюсь, что музыка мысли сильней побрякушек. Хотя к ним привыкают и отвыкают веками, для меня всякий стих есть только переход к будущей музыке мысли.

Жму руку всем вам.

Адрес — два слова: Азербайджан, Кельбаджары, мне.

Просьба к Евгению Евгеньевичу написать о Миклашевских[784], о Бонч-Бруевиче[785], о Вересаеве[786]. Как Гиппиусы — Александр и Владимир? Чего еще нового на ваших дорогах?

Да, вот еще — если Евгений Евгеньевич проедет в Москву или просто письменно предложить Бонч-Бруевичу — может быть, он купил бы список переписанных у вас отрывков из моих книг (потом я нашел бы, может быть, время переписать бы свое недавнее или позднейшее и тоже предложить ему, конечно, только при оплате!)[787].

Публикация Александра Кобринского (Санкт-Петербург)