На семи холмах. Очерки культуры древнего Рима

Римский портрет

Можно много знать о древнем Риме, можно подробно изучить его историю, можно помнить назубок даты больших сражений и имена великих полководцев. Можно выучить наизусть стихи прославленных римских поэтов, но ничто не даст такого ощущения близости к людям тех далеких поколений, как их портреты, сделанные современниками.

За несколько столетий римские художники создали великое множество портретов. Они чрезвычайно разнообразны, эти мраморные бюсты и статуи, то холодные и строгие, подобно идеально прекрасным изваяниям древней Греции, то, наоборот, выполненные с сухой и беспощадной правдивостью.

Римлянин был человеком трезвым и практическим. Он с удовольствием смотрел на греческие статуи, сотнями привозившиеся из захваченной римлянами Эллады, с интересом разглядывал картины греческих художников. Но в эпоху Республики искусство портрета оставалось римским в своей основе. Заказчик хотел в своем портрете узнать самого себя, каким он был на самом деле. Такой портрет оставался в наследство детям и внукам, на него можно было показать: «Вот каким был твой отец».

Греческие скульптуры, в которых художники хотели показать не столько какого-то определенного человека, сколько идеальную личность, были далеки римлянам, жившим в мире, куда менее поэтическом, чем греки. Греческий портрет ставил целью прославление героя, римский — со всей точностью изображал рядового гражданина.

Римский портрет на заре своего существования был еще очень далек от искусства. Не было ни художника, в современном смысле слова, ни позирующего ему заказчика. Все было гораздо проще.

При жизни человек не помышлял о портрете. Но подходила старость, человек умирал. Перед тем как похоронить покойного, родные приглашали мастера снять с него маску. На лицо накладывали воск. Он застывал, образовавшуюся форму заполняли глиной, и получался точный слепок лица умершего. А затем эту маску помещали в атриуме, в специальной нише, где уже находился длинный ряд масок давно и недавно похороненных родственников. Они были священной реликвией семьи. Во время праздников и различных процессий их вынимали из хранилищ. Когда кто-нибудь из членов рода умирал, все его предки, воплощенные в глиняных или восковых портретах, провожали его в последний путь.

Конечно, такая маска, точно повторявшая застывшие черты умершего, не может считаться произведением искусства. Искусство — это не холодная копия действительности, а живое ее подобие, согретое душевным волнением художника. Со временем римские мастера почувствовали это. Быть может, скучными показались им безжизненные слепки, или, увидев портреты работы иноземных мастеров, римляне поняли, что маски невыразительны и мертвы, но вскоре стали появляться первые, еще неуклюжие попытки оживить недвижные лица. На мертвых ликах мастер стал изображать улыбку. Затем маски были заменены каменными портретами. Однако и в этих портретах поначалу было больше документального сходства, нежели настоящего жизненного тепла.

На протяжении веков римский портрет менялся ничтожно мало. Простой и суровый стиль жизни республиканского Рима, прозаические и строгие нравы той поры не вдохновляли художника на создание произведений, способных вызывать волнение зрителей. Искусству Рима нужен был толчок, нужно было увидеть и по-настоящему узнать то искусство, которое уже давно подчинило своему влиянию берега Средиземного моря. Это было искусство Греции.

Нельзя сказать, чтобы римляне его не знали. Греческие колонии издавна существовали на Апеннинском полуострове, в них строились храмы, туда привозились статуи, картины, и греческое искусство было модным в Риме. Но все это были капли в море по сравнению с тем потоком ценностей, который хлынул в Рим после захвата Греции. По суше и по морю на крутобоких кораблях и на тяжелых скрипучих повозках прибывали в Рим ценнейшие создания греческих художников. В ящиках с соломой привозили хрупкие глиняные вазы с тончайшими росписями. Статуи из желтоватого пентелийского мрамора — творения лучших греческих скульпторов — украшали площади и дома римлян. Каждый полководец, побывавший в Греции, устраивал на Форуме своеобразную выставку награбленных произведений искусства.

Иметь дома греческую статую, картину, вазу стало признаком хорошего тона. Старались говорить по-гречески.

Диктаторы и полководцы хотели видеть себя изображенными наподобие греческих героев. Это не было просто модой. Такой человек хотел уподобиться богу, хотел, чтобы ему поклонялись. А кто лучше греков умел изображать богов, наделенных всеми чертами людей, и вместе с тем идеально прекрасных?

Так греческое искусство стало средством создания портрета, который мог удовлетворить новые требования. И недаром идеализирующее искусство греков было принято у власть имущих. Традиции же римского, строгого и сухого, портрета сохранились в более демократических слоях населения.

Для первых римских императоров искусство было могучим средством укрепления власти. В одном из залов Государственного Эрмитажа стоит мраморная статуя, напоминающая древнегреческие изваяния богов. Это статуя императора Октавиана Августа. Он сидит спокойно, чуть повернув направо голову. В руке его изображение богини победы Виктории (Нике у греков). Точно так же держала статую богини победы прославленная Афина Паллада, творение Фидия.

Мягкими складками плащ спускается с плеча императора и окутывает его колени. Тело его обнажено, и это опять-таки напоминает нам изваяния греческих богов. И только если пристально вглядеться в лицо этой величественной статуи, видно, как много в ней типично римского.

Сначала лицо покажется нам идеально прекрасным благодаря общему выражению величавого спокойствия. Но в лице этом свои неповторимые, свойственные лишь одному человеку черты.

Тонкий нос с горбинкой, чуть нависающий над сжатыми надменно губами, плоские щеки, широкий лоб, выражение холодной гордости рисует нам человека во всей его сложности, заставляет верить в то, что именно таким и был Август.

Конечно, мы знаем, что поза, подобная позе Зевса, олимпийское величие, торжественность статуи были созданы скульптором в соответствии со вкусами времени и в угоду могущественному заказчику. Но ведь простой римлянин смотрел на статуи другими глазами. Живые черты императора сливались в его воображении с идеализированными чертами величественной статуи, которую можно было видеть куда чаще, чем самого Августа. И, конечно, такое искусство помогало убеждать простых и невежественных людей в «божественной сущности» императора.

Сколько ни увидим мы портретов знати тех времен, все они исполнены холодного и торжественного величия. Характерные черты сглажены в них и зачастую почти незаметны. То искусство, которое официально было признано в Риме, имело сугубо практическое применение — воспитывало в людях преклонение перед императором и императорской властью.

Знаменитый римский поэт Вергилий писал в своей поэме «Энеида», что главное искусство римлян в том, чтобы править покоренными народами.

Мы знаем, конечно, что и скульптура, и живопись были развиты в Риме. Но официальное искусство вдохновлялось теми же задачами, о которых говорит поэт: «…Народами править, им устанавливать мир, слабых щадить и укрощать непокорных».

Конечно, искусство Рима не ограничивалось тем, что делалось по заказу императора. Римские художники, переняв многое у греков, в те же годы, что и статую Августа (I в. н. э.), создавали совсем иные портреты. Они казались совершенно живыми, а мрамор, из которого они были сделаны, — теплым, как человеческое тело. Здесь же, в Эрмитаже, стоит бюст римлянина. В его облике видны ум и опыт. Глаза внимательно смотрят из-под нахмуренных бровей, губы слегка изогнуты в насмешливой улыбке. Здесь нет и следа от холодной обобщенности портретов императоров.

Когда римский мастер пользовался греческим образцом как средством прославления императоров, результатом были статуи, подобные статуе Августа. Когда же он учился у греков, не копируя их, он создавал портреты, полные жизни и тепла.

Каждая эпоха вносит в искусство что-то новое. Меняются вкусы людей, и то, что нравится сегодня, завтра кажется скучным, смешным или просто нелепым. Чтобы лучше разобраться в том, как с годами меняется искусство, посмотрим, каковы были портреты последующих времен.

Нередко те или иные императоры навязывали художникам свои вкусы. Они желали, чтобы искусство было не таким, каким оно становилось в результате своего естественного развития, а походило на образцы, которые им нравились.

Так, император Траян (II в. н. э.) стремился возродить внешние формы культуры республиканского Рима. В угоду вкусам цезаря многие художники стали подражать искусству времен Республики. Но подражание далеко от искусства. Поэтому портреты тех лет кажутся чрезвычайно холодными и нарочитыми. Невозможно возродить те формы искусства, которые давно уже изжили себя. Поэтому после смерти Траяна модные в его время портреты совершенно перестали создаваться.

От времени императора Адриана, страстно влюбленного в греческое искусство, сохранились произведения, внешне чрезвычайно похожие на произведения художников древней Греции эпохи Фидия. Сохранилось громадное количество скульптурных портретов любимца императора, прекрасного юноши Антиноя. Адриан, мечтавший возродить культуру классической Греции, видел в нем живое подобие давно уже исчезнувшей жизни. Недаром портрет Антиноя в соседстве с другими римскими портретами, стоящими в Эрмитаже, кажется случайно попавшим сюда бюстом греческого бога в окружении простых земных людей. Но как ни прекрасен был Антиной, как ни старались в мраморе передать его красоту римские и греческие художники, все же его портреты и им подобные произведения были далеки от полнокровных работ мастеров классической Греции. Скульпторы древней Эллады творили так, как чувствовали, а не повторяли образцы искусства, существовавшего несколько столетий назад.

Разумеется, не вкусы императоров определяют судьбы искусства. Созданная императорами мода в живописи или скульптуре не существовала долго. Тем, что по-настоящему заставляет развиваться и изменяться искусство, остается сама вечно меняющаяся жизнь.

Поясним это еще одним примером.

Внешнее спокойствие, которое было свойственна Риму в эпоху первых императоров, сменилось годами тяжелых войн и длительных междоусобиц. Третий век нашей эры иногда называют эпохой солдатских императоров. То было время, когда императорами становились энергичные и властолюбивые военачальники, которых их солдаты провозглашали цезарями.

Императорская власть достигалась ценой убийств и заговоров, а чаще всего с помощью войска, верившего тому или иному полководцу. Такие императоры, добившиеся трона собственной хитростью и силой, уже не хотели, да и не могли, конечно, выставлять себя божественными посланниками неба. Зачем им было рядиться в чуждые им одежды, этим сильным, коварным и жестоким людям? Жизнь проходила в борьбе. Побеждал в ней сильнейший.

Это нашло свое отражение и в искусстве, в изображении императоров. Совсем недалеко от статуи Августа в Эрмитаже стоит мраморный бюст Филиппа Аравитянина. Куда исчезло торжественное спокойствие, холодная красота статуй и портретов августовского времени? Здесь все совсем иное. Некрасивое властное лицо с толстыми губами, тяжелый взгляд из-под припухших век, жестокие складки на щеках…

Такого рода простые, даже грубоватые, портреты появлялись еще и потому, что заказывавшие их императоры сами были солдатами, проведшими жизнь в войнах и походах. Утонченная культура предшествующих поколений была им чужда и непонятна. Веря только своей силе, они хотели видеть себя в портретах такими, какими были на самом деле.

Нельзя забывать и о том, что в Рим властно проникало культура покоренных римлянами народов, которых сами римляне называли варварами, — галлов, германцев. Их искусство, живое, чуждое всякой изысканности, отличалось наблюдательностью, простотой, совершенным отсутствием идеализации. Их искусство влияло на римский портрет, сообщая ему ту выразительную простоту и грубоватую живость, которая так чувствуется в портрете Филиппа Аравитянина.

Портрет, правдивый, живой и выразительный, — одно из самых значительных явлений искусства Рима. Недаром и много веков спустя римские портреты вызывали восхищение и служили образцами для подражания. Недаром и мы сегодня встречаемся с мраморными бюстами римлян, как с живыми людьми.