Наковальня или молот

ЕСТЬ ТАКАЯ СТРАНА

Следователь военно-полевого суда закрыл папку, которую прислал ему прокурор, и нажал кнопку звонка. Дверь приотворилась, и в кабинет заглянула наголо остриженная солдатская голова.

— Немедленно вызови Дамаджанова!

— Слушаюсь, — отрывисто ответил дежурный и побежал вниз по лестнице, топая коваными сапогами.

Следователь вздохнул, встал со стула и начал застегивать китель. Тут дверь распахнулась, и на пороге появился Дамаджанов. Он был под мухой — из деревни ему прислали солидную бутыль с вином, и он уже успел приложиться к ней. Дамаджанов сделал шаг вперед, пошатнулся, щелкнул каблуками и пробормотал что-то несвязное.

— Ну как, арестовали? — спросил следователь, делая вид, что не замечает состояния караульного.

— Никак нет!

— Почему?

— Опять улизнул.

— Что, его не было в Народном собрании?

— Никак нет — был, и мы поджидали его у выхода. Я даже приказал Вуте заглянуть в зал. Он доложил, что Димитров стоит посередине зала, руками размахивает, ругает главного.

— Премьер-министра?

— Так точно.

— Чего это он разошелся?

— Мол, тот опорожнил сейфы Народного банка, отдал все золото американцам за несколько вагонов пшеницы. Не благодарить же, говорит, его за то, что залез в чужой карман и вытащил кошелек. А это правда, господин капитан?

— Не твоего ума дело. Ты должен был арестовать его и доставить сюда. Как вы могли упустить его?

— Не нашли. Когда депутаты выходили из Народного собрания, мы стояли у самых дверей. Другие вышли, а его не было…

— Подумай только, что ты плетешь. Сам ведь говоришь, что он был в зале и ругал премьер-министра?

— Так точно, ругал.

— Значит, он был там.

Караульный окончательно сбился с толку.

— Эх, Дамаджанов, Дамаджанов, опять ты нализался! Смотри — как бы не пришлось мне посадить тебя как раз накануне Нового года. — Следователь затянул потуже ремень. — Второго января, утром, Димитров должен быть здесь. Арестуешь его сегодня ночью! Окружишь дом, где он живет. Завтра Новый год. Меня здесь не будет. Я тоже человек и имею право встретить праздник. Карты достал?

— Так точно, достал! — ухмыльнулся Дамаджанов и вытащил колоду карт. — Вот, пожалуйста! А какое вино я получил! Послать вам на дом?

— Что за вопрос?

Выходя из кабинета, Дамаджанов споткнулся о порог, охнул и вытер рукавом вспотевший лоб.

В тот невеселый вечер, накануне Нового года, Георгий Димитров покинул Народное собрание до окончания заседания. Никто не остановил его, так как Дамаджанов со своими стражниками кутил в ближайшем кабачке «Хромой пес». Шел снег. Покачивались и тихо шумели верхушки тополей на широком бульваре. Как рой пчел, кружились вокруг тусклых уличных фонарей снежинки. Димитров свернул в полутемную улочку и остановился перед домом, в котором жил врач Нено… Стараясь не шуметь, отряхнул с себя снег и ощупью, так как на лестнице не было света, быстро поднялся на четвертый этаж. Вытащил из кармана ключ и открыл дверь.

— Входи, входи! — улыбаясь, встретил его хозяин. — Давно жду тебя.

— Сегодня я собирался заглянуть домой, — ответил гость, снимая пальто.

— Об этом и речи быть не может. Товарищи предупредили, что полицейские ходят за тобой по пятам. Собираются предъявить тебе новое обвинение — за выступление в Пернике. Присаживайся. Поговорим, выспимся. Я достал бутылочку французского коньяка. Большие события происходят в Москве. Непременно нужно выпить. Подожди меня минутку! — и хозяин вышел из комнаты.

Димитров подошел к окну. На улице все побелело — земля, деревья, крыши домов. Снегом покрыло и купола бывшей тюрьмы «Черная мечеть». Где-то вдали раздались ружейные выстрелы — один, два, три. Димитров вспомнил детские годы, вспомнил, как в новогоднюю ночь ребятишки стреляли из самодельных «пушек». Он тоже сделал себе такую «пушку». Привязал проволокой к колышку гильзу от старого патрона, набил ее порохом и воткнул колышек в землю. Потом побежал домой за угольком, чтобы поджечь им порох, но тут мать заметила, чем он занимается.

— Что это ты мастеришь, сынок? — спросила она.

— Пушку, — ответил Георгий.

— И в кого же ты собираешься стрелять?

— Знаю, в кого, — ответил мальчик.

— А ну-ка, брось эту пушку. Того и гляди, без глаз или без пальцев останешься. С порохом шутки плохи!

Но Георгий не отказался от своей затеи. Он выждал удобный момент и, когда матери не было во дворе, поджег порох и выпалил из «пушки». Он выстрелил в сторону «Черной мечети», потому что летом видел, как двое полицейских вели туда арестованного со связанными за спиной руками. Услышав выстрел, мать выбежала из дому и схватила сына. Но она не стала бранить его, а только крепко прижала к груди.

— Всю жизнь я борюсь с несправедливостью старого мира! — прошептал Димитров. Он тихо барабанил пальцами по стеклу и с болью в сердце думал о дорогих ему людях, которые в этот вечер собрались в отцовском доме на улице Ополченской и вспоминают о нем. Ему захотелось увидеть их.

В комнату вошел доктор и со стуком поставил на стол бутылку.

— Нено, друг, — повернулся к нему Димитров. — Я очень благодарен тебе за гостеприимный, надежный кров. Но что-то тяжело мне сегодня. Ты уж извини, но мне придется оставить тебя одного.

— Куда ты собрался?

— Я уже сказал — домой.

— Прямо волку в пасть! Ведь у вашего дома тебя поджидают шпики.

— А если я надену твою военную форму… Как ты думаешь: решатся они остановить полковника?

Доктор задумался.

— Нет, думаю, что не посмеют. Ну что ж, делай как знаешь. Впрочем, когда ты вернешься?

— Когда загрохочут пушки, я буду уже здесь.

— Хорошо, я подожду тебя.

Минут через десять из дома вышел стройный чернобородый офицер и энергично зашагал по улице.

Дойдя до квартала «Три колодца», офицер свернул направо и вскоре подошел к дому бабушки Парашкевы. Остановился, оглянулся. По другую сторону улицы, за деревьями, прятались двое солдат с винтовками за плечами.

— Рядовой! — позвал офицер одного из них и поманил его пальцем. — Иди-ка сюда!

Солдат подбежал к нему и вытянулся в струнку.

— Что вы тут делаете?

— Ждем, господин полковник!

— Я знаю, кого вы ждете. Он дома?

— Никак нет.

— А где же ваш командир?

— Дамаджанов? Он… он… вон в том кабачке. Пошел погреться… Уж больно холодно сегодня. Позвать его?

— Нет, не нужно. Я зайду в дом, чтобы узнать, где тот человек, которого вы ищете. А вы подождите меня здесь.

— Так точно, подождем!

Полковник сделал два-три шага к калитке и, не оборачиваясь, приказал:

— И не заглядывать через забор! Разве так подстерегают человека, которого нужно арестовать. Спрячьтесь где-нибудь! Лучше всего ступайте в сквер!

— Слушаю, — хором ответили солдаты и, пошептавшись о чем-то, отправились в… кабак.

Полковник вошел во двор и осторожно закрыл за собой калитку. Во дворе было тихо, снег приглушал шум шагов, и лишь за колодцем поскрипывали шелковицы. Димитров обогнул дом и по задней лестнице быстро поднялся к жене, к Любе.

Увидев его, молодая женщина вскрикнула и замерла на месте. У нее подкосились ноги, на глазах выступили слезы. Димитров нежно погладил ее по голове.

— Слезы? Слезы в твоих мужественных глазах? Неужели ты не рада, что видишь меня?

— Ах, — вздохнула Люба. — Конечно, я очень рада. Я знала, что ты придешь. Сердце мне подсказало, что сегодня ты будешь дома, но…

— Что-нибудь случилось?

— Нет, но слишком много пришлось мне пережить. Столько месяцев ты был в тюрьме. И если бы ты знал, как я боялась за тебя, как я тебя ждала! Теперь ты на свободе, нас не разлучает решетка, и все равно я неспокойна. Каждый раз, как услышу шаги, выглядываю в окошко, но вижу одни лишь противные морды полицейских, которые поджидают тебя.

Вытерев платочком слезы, Любица Ивошевич робко улыбнулась и добавила:

— Минутная слабость. Теперь — все в порядке.

Димитров вытащил из кармана конверт и подал его жене:

— Спрячь это, пожалуйста.

Любица молча присела на корточки перед умывальником, отвинтила крышку тайника и спрятала конверт. Димитров обвел взглядом свой кабинет: на полу чипровский ковер, шкаф с любимыми книгами, небольшой письменный стол, а на нем настольная лампа с зеленым абажуром, телефон, зажигалка. Взгляд его задержался на миниатюрном рельефе Гете, окруженном лавровым венком. Любица привезла ему этот рельеф из Вены вместе с томиком стихов великого поэта. Много раз по ночам, после митингов и собраний, они читали в подлиннике произведения Гете.

Когда Любица поднялась, Димитров сказал:

— Я похож на странника, за которым гонится волчья стая. Лишь у тебя я нахожу душевное успокоение. Мне хочется сказать, Любушка, что я очень, очень тебе благодарен за все — за заботу, за преданность, за неустанный труд… Я должен попросить у тебя прощения за те страдания, которые, сам того не желая, я причиняю тебе. Но ты сама понимаешь, что я служу большому делу и не могу быть другим, потому что…

Любица приложила палец к его губам.

— Ничего не говори, — сказала она, — я счастлива, что могу быть твоим товарищем, и мне больше ничего не надо.

— Тогда пойдем к маме!

Они вошли в кухню. Там было тепло и многолюдно. Собралась вся семья: мать, Магда, Лена, Тодор. Все с удивлением смотрели на старшего брата.

— Дядя! — крикнул маленький мальчик и, подбежав к Димитрову, потянул его за штанину.

Димитров взял его под мышки и поднял высоко над головой.

Увидев сына, бабушка Парашкева чуть не выпустила из рук кастрюлю с голубцами, которую она только что сняла с огня.

— Ну и напугал же ты меня, сынок! Как ты пришел сюда? Разве стражники не остановили тебя?

— Когда я надумаю что-нибудь сделать, меня, мама, никто не в состоянии остановить, — ответил сын и сел на подушку у низкого круглого столика, на которую когда-то садился отец. Остальные, подогнув под себя ноги, устроились прямо на домотканом коврике.

Ровно в полночь раздались орудийные залпы, и стекла задребезжали.

— Новый год. Пушки стреляют! — сказал Тодор. — Сейчас царские министры и генералы поднимают бокалы и спешат «утопить в вине свои тревоги».

Димитров вскочил на ноги. Глаза его заблестели.

— Есть такая страна, — громко произнес он, — где в этот час орудия приветствуют своими залпами восходящую пятиконечную звезду. Пусть Новый, 1919 год принесет много счастья и успеха советскому народу и всем людям, которые борются за коммунизм!

Наклонившись через стол, он взял сморщенную руку матери и горячо поцеловал ее.