Наковальня или молот

НА ЧУЖБИНЕ

26 сентября 1923 года вооруженные до зубов войска царского правительства, жандармы генерала Русева и шайки софийских фашистов, перевалив седловину под вершиной Тодорини-Кукли, вышли в тыл повстанческому отряду, охранявшему Петрохан. Моторизованные части, наступавшие со стороны Беледие-Хана, тоже преодолели Петроханский перевал и, установив орудия в местности Чапраза, близ села Клисура, открыли огонь по Берковице. Застонал вековой лес, грозный гул орудийных залпов огласил всю окрестность. Враг быстро продвигался к югославской границе. Смыкалось огненное кольцо вокруг восставших городов и сел Северо-Западной Болгарии. Постепенно гасло пламя великого народного восстания. Главный революционный штаб, прилагая отчаянные усилия, чтобы сдержать натиск врага под Криводолом и Бойчиновцами, приказал всем повстанческим отрядам начать отступление в Югославию через участок границы севернее от Берковицы, где все пограничные посты находились в руках коммунистов. Изрешеченное пулями алое знамя восстания всколыхнулось и поплыло на запад по безлюдным пыльным дорогам, через посеревшие поля и непроходимые горы.

В помещении Фердинандского отделения народного банка руководители восстания подписали последний приказ и покинули город. Вдоль левого берега Огосты, через виноградники и черешневые сады они направились вверх к селу Бели-Мел. После нескольких часов изнурительной ходьбы они достигли труднопроходимых Чипровских гор и сделали небольшой привал, чтобы отдохнуть. Вытирая вспотевшие лица, Георгий Димитров и Васил Коларов с грустью оглянулись назад — если не сегодня, так завтра там, внизу, в родном краю, начнется кровавая расправа с поверженным народом. Дальше их путь следовал по крутым звериным тропам мимо вершин Вража-Глава и Миджор. На тучных высокогорных пастбищах бродили стада овец, откуда-то издали доносился собачий лай. Над горными вершинами бежали облака. Наконец четверо болгар (Димитрова и Коларова сопровождали Александр Костов и офицер запаса Русинов) достигли границы. Там не было ни болгарских, ни югославских пограничных постов, и они беспрепятственно перешли ее. Потом спустились в долину реки Височица и вскоре приблизились к глухому сербскому селу Велика-Луканя, Пиротской околии.

На краю села болгар встретил высокий плотный мужчина. Он подозрительно оглядел нежданных гостей, откашлялся и спросил:

— Кто вы и откуда?

— Мы болгарские повстанцы. Восстание, которое мы подняли, подавлено. Мы перешли границу, чтобы попросить убежища и защиты у братского сербского народа, — ответил Васил Коларов. — А вы кто?

— Я здешний писарь, — ответил мужчина и, покачав задумчиво головой, добавил: — Очень жаль, братья, что восстание завершилось неудачей.

— Неужели ты искренне жалеешь об этом? — с удивлением посмотрел на него Георгий Димитров.

— Да, потому что я знаю ваш народ, знаю болгарских тесных социалистов.

— Откуда ты их знаешь?

— Я был в Болгарии. Во время войны. В плену. Работал в Софии, в железнодорожной мастерской. У нас были не начальники, а звери. Били и ругали за малейшую ошибку. Только партия тесных социалистов заступалась за нас. Большие люди стояли во главе этой партии. Далеко видели. Раз к нам в мастерскую пришел один товарищ, по фамилии Димитров. Высокий, стройный, с бородой и кудрявыми волосами. Пошел прямо к начальнику и стал отчитывать его: «Что вы, — говорит, — делаете с этими несчастными? Требуете, чтобы они работали, а сами издеваетесь над ними. Вы только посмотрите на них — они уже на людей не похожи! Ходят в тряпье, в дырявых башмаках… Знайте, что вы будете отвечать за все!» Эти слова были для нас сущим бальзамом. Начальник мастерской был готов сквозь землю провалиться от стыда, пришел в бешенство. Но что он мог сделать — этот товарищ был депутатом. Потом наше положение немного улучшилось — нас стали лучше кормить, выдали одежду…

— А ты бы узнал сейчас этого депутата-социалиста? — спросил Васил Коларов писаря.

— Как не узнать! Среди сотен людей узнаю его!

— Тогда посмотри на этого человека. Похож он на Георгия Димитрова?

Писарь внимательно посмотрел на Димитрова.

— Мать честная! Да это же он! — радостно воскликнул писарь и схватил Димитрова за руку. Потом он отвел болгар в общину Велика-Лукани. Пока гости отдыхали, помещение заполнилось народом — всем хотелось взглянуть на тех, кто поднял болгарских трудящихся на борьбу против мироедов. Староста приказал стражникам запереть дверь. Этот его поступок немного охладил чувства писаря.

На следующее утро староста сел на коня и взялся проводить руководителей Сентябрьского восстания в Пирот. Димитров, Коларов, двое их товарищей, писарь и несколько человек крестьян последовали за деревенским богачом пешком. Перевалив через гребень Видлич-Планины, они спустились к берегам Нишавы, поросшим ивами. Прежде чем войти в город, путники остановились у источника, чтобы напиться.

— Здесь неистовствовал Протогеров, которого Фердинанд назначил верховным правителем оккупированных сербских земель, — заметил Георгий Димитров и, сняв темные очки в роговой оправе, намочил себе лоб холодной водой.

Староста Велика-Лукани отвел болгар в Пиротский муниципалитет. Местные власти устроили их в городской гостинице. Не успели Димитров и Коларов привести себя в порядок и немного отдохнуть, как к ним в номер ворвался поп — огромный, краснощекий детина, с роскошной раздвоенной бородой. Его сопровождал какой-то человек в штатском.

— Я, господа, — представился священник, — наместник архиерея в Пироте, а его милость — депутат скупщины. Он из партии Пашича. Раньше работал портным в Пловдиве. Был членом Болгарского союза швейников. Знает вас обоих!

Поп протянул огромную руку, поздоровался с гостями и отодвинулся в сторону, чтобы депутат мог пожать им руки.

Затем, встав посередине комнаты, поп заговорил торжественным тоном:

— Господа! Я сербский националист и патриот и хорошо помню, как жестоко обращались болгарские власти с сербским населением во время войны. Но вас, болгарских социалистов, я уважаю, ибо вы были единственными защитниками сербского народа и спасли жизнь многим пленным, многим невинным гражданам. Сербский народ глубоко признателен вам за это. Добро пожаловать на нашу землю!

Слушая эти слова, Васил Коларов вспомнил о братоубийственных войнах между сербами и болгарами после их освобождения от турецкого ига, об огромных человеческих и материальных жертвах. Но правителям обеих стран не удалось подавить стремление болгарских и сербских трудящихся жить в дружбе и братстве. Среди всех партий только коммунистическая партия была непреклонным и последовательным борцом за братство обоих народов.

Это понимают даже сербские попы.

Первого октября Димитров и Коларов прибыли из Пирота в Ниш. На вокзале их встретил Сотир Анастасов из Пештеры, который эмигрировал в Югославию еще до восстания. Он повел их к себе на квартиру.

— Наши все прибывают и прибывают. Наводнили Ниш, — рассказывал по дороге Анастасов. — Уже собралось больше тысячи человек. Сербы устроили их в помещениях Красного Креста. Что будет с этими людьми, не знаю. Нет ни коек, ни одеял. Спят на соломе. В сутки им выдают по буханке хлеба. Наши товарищи в страшном положении — истощенные, оборванные, обросли бородами, точно попы.

— Кто здесь? — поинтересовался Димитров.

— И Гаврил, и Христо Михайлов, и Козовский, и Георгий Михайлов, и Конов, и лопушанец Георгий Дамянов.

— А мы где остановимся?

— У меня на квартире. В цыганском квартале близ Арнаут-базара. Я живу у одной пожилой хромой работницы, по имени Драга. Будете моими гостями.

Анастасов жил далеко от вокзала, и они добирались долго. Войдя в комнату, Димитров опустился на кровать и, взглянув на балки низкого, провисшего потолка, заметил:

— Слушай, Чико, я не удивлюсь, если этот потолок обрушится нам на головы.

— Потолок, правда, не ахти какой, зато Драга — надежный человек.

— И все же мы должны явиться к местным властям, зарегистрироваться, — напомнил Коларов и попросил щетку, чтобы почистить пыльную одежду.

Приведя себя в порядок, гости направились в муниципалитет. Областной начальник, узнав, где они остановились, закусил губу:

— Нет, этого мы не можем допустить. Вы наши дорогие гости. Я прошу вас переехать в гостиницу «Европа». Номера там удобные, большие, чистые. Внизу ресторан.

С желанием хозяев нельзя было не считаться, поэтому Димитров и Коларов отправились в гостиницу. Но не успели они перешагнуть порог старого нишского постоялого двора, как в дверях появились вооруженные полицейские.

— Ого! Да мы под домашним арестом! — с тревогой заметил Васил Коларов.

— Западня! — гневно воскликнул Димитров. — Быстро мы попались на их удочку. Еще неизвестно, как нам удастся выбраться отсюда.

Через час в гостинице «Европа» появился капитан Динич — сотрудник государственной безопасности. Он уселся за стол, вытащил блокнот и стал допрашивать гостей, почему они объявили восстание, сколько было повстанцев, какими силами располагали правительственные войска. Коларов терпеливо и спокойно отвечал на все вопросы, рисовал картины сражений, а Димитров стоял у окна и мрачно смотрел на улицу.

Вдруг в коридоре послышался шум кованых сапог и загремел чей-то пьяный голос:

— Где они? Я покажу им, как устраивать конспиративное собрание на югославской территории…

Кто-то грубо толкнул дверь. Все трое повернули головы: на пороге стоял пьяный полицейский с налитыми кровью глазами, в фуражке, сдвинутой на затылок.

— Как вы осмеливаетесь… — заревел он, но, увидев капитана Динича — своего начальника, мигом отрезвел. Вытянувшись в струнку, полицейский отдал честь, пробормотал «извините», повернулся на каблуках и исчез, за дверью.

— Прошу вас, не обращайте на него внимания! Он пьян, — сказал агент и продолжил допрос.

В тот же день в кофейне «Княжевац», находящейся напротив гостиницы «Европа», Гаврил Генов собрал командиров повстанческих отрядов. Он заказал им по чашке кофе и тихо начал:

— Товарищи! Как вы уже знаете, Георгий и Васил находятся в гостинице под арестом. Сегодня, притворившись пьяным, один полицейский ворвался к ним в номер и попытался напасть на них. Если бы в это время там не было агента госбезопасности, я не знаю, чем бы все кончилось. У меня есть сведения… не смотрите мне в глаза, делайте вид, что не слушаете меня, потому что эта собака, содержатель кофейни, прислушивается к каждому слову… У меня есть сведения, что в Ниш приехал из Болгарии палач, по фамилии Огнянов. В любую минуту он может пробраться в гостиницу. Часовые не остановят его. Если Георгий и Васил останутся этой ночью в гостинице, может случиться беда. Понимаете, в каком тяжелом положении мы оказались? Говорите, что делать?

— Нужно вывести их оттуда и помочь им укрыться! — сказал Козовский, нервно мешая кофе.

— Но как это сделать? — спросил Гаврил Генов, не глядя на руководителя Кнежанского отряда.

— Проберемся ночью в гостиницу.

— Ты забываешь, что она охраняется.

В разговор вмешался Сотир Анастасов.

— Я очень хорошо знаю эту гостиницу. В нее можно проникнуть с черного хода. На ночь он не запирается, да я жандармов там нет. Когда стемнеет, мы спрячемся во дворе желтого дома. От гостиницы его отделяет невысокий забор, через который нетрудно перелезть.

— А где мы их укроем? Нам нужна тайная квартира.

— Я позабочусь о квартире, — заявил Анастасов и вышел из кофейни.

Над Нишем опустилась ночь. Затих стук телег и конских копыт. Опустела главная улица. Лавочники позакрывали свои лавки. Одно за другим погасли окна в желтом доме рядом с гостиницей «Европа». Лишь на нижнем этаже какая-то девушка долго стояла у раскрытого окна и мечтательно любовалась луной. Под ее окошком, в тени забора, замерли в томительном ожидании пять человек. Городские часы пробили один раз. Девушка зевнула, потянулась и потушила свет. Месяц скрылся за тучу, и двор погрузился в полный мрак. Часы пробили два раза.

— Пора! — шепнул кто-то у забора. — Забирайся мне на спину и перелезай через забор!

Три тени бесшумно перемахнули через забор, пересекли двор и исчезли за дверью гостиницы. Поднимаясь по лестнице, трое незнакомцев вытащили пистолеты. Увидев их, уборщица, которая в это время гладила в коридоре простыни, выронила утюг и замерла. Тот, что шел первым, сделал ей знак, чтобы она молчала.

— Что вы от меня хотите? — спросила перепуганная женщина.

— Ничего. Мы пришли за своими товарищами — болгарами. В каком они номере?

— В четырнадцатом. Дверь не запирается. Что вы собираетесь делать?

— Мы возьмем их со собой, а ты ступай в свою комнату и запрись в ней. Помни: ты ничего не видела и не слышала. Если закричишь — пеняй на себя!

Уборщица дрожащими руками сложила недоглаженные простыни, взяла утюг и ушла в свою комнату.

Сотир Анастасов осторожно открыл дверь четырнадцатого номера. Дверь скрипнула. Димитров спал крепко и ничего не услышал, но Коларов тут же вскочил.

— Кто здесь? — крикнул он.

— Тише, Васил. Это я — Чико. Вставайте. Мы пришли за вами. Поскорее.

Не зажигая света, Коларов и Димитров быстро оделись. Молча, на цыпочках, они вышли в коридор, спустились по лестнице, пересекли двор и перелезли через забор. Когда вся группа оказалась на улице, Сотир Анастасов оглянулся. Все было в порядке. Полицейские спокойно стояли у парадного входа гостиницы и курили.

Уже начало светать, когда Димитров и Коларов добрались до тайной квартиры в цыганском квартале. Сняв пальто и бросив его на стул, Георгий Димитров повернулся к Сотиру:

— Чико, приведи сюда областного секретаря Радничкой партии и секретаря профсоюзов. Секретарем партии здесь сталелитейщик Ганц, а профсоюзов — Воя Янкичевич.

Оба рабочих деятеля знали Георгия Димитрова. Во время войны он приезжал в Ниш, чтобы спасать железнодорожников-коммунистов от военных трибуналов Протогерова. Сталелитейщик Ганц шумно ворвался в комнату, бросился к Димитрову, обнял его и на радостях изверг целый поток ругательств.

— Чем можем помочь? — спросили сербы.

— Нам нужны деньги, — ответил Георгий Димитров. — У нас нет никаких средств, а нужно послать телеграммы за границу.

В тот же день Сотир Анастасов отправил телеграммы в Москву, Вену, Бухарест и Стамбул. В них руководители партии сообщали о разгроме народного восстания и просили прогрессивную общественность мира выступить в защиту жертв Цанкова и тысяч эмигрантов, которые день и ночь покидали Болгарию.

После обеда Димитров и Коларов опустили занавески на окнах и снова сели за стол. Георгий Димитров писал химическим карандашом на увлажненной ткани наказ партии и профсоюзам Болгарии. Покончив с наказом, он принялся составлять вместе с Коларовым «Открытое письмо болгарским рабочим и крестьянам», которым завершилась славная эпопея Сентябрьского народного восстания 1923 года.

Пока они писали, дупничанин Крекманов стоял на посту у дверей тайной квартиры, а Сотир Анастасов бегал по городу, выполняя разные поручения.

Из Белграда телеграммой вызвали Николая Ивошевича, брата жены Георгия Димитрова. Юноша прибыл с первым же поездом. Чико встретил его на станции. Увидев Николая, Димитров положил ему руку на плечо и сказал:

— Послушай, дорогой, тебе нужно съездить в Болгарию и отвезти наш наказ партии и профсоюзам. Ты согласен?

— Да, я согласен. Ради тебя я готов на все.

Николай разделся, и его, точно мумию, обмотали тканью, на которой был написан наказ. Посланец получил паспорт и уехал в Болгарию — погостить у сестры Любицы.

Открытое письмо не удалось отпечатать в Нише — типография не располагала болгарским шрифтом. Поэтому, как только было получено разрешение, Димитров и Коларов сели на поезд и выехали в Белград. Они передали текст письма болгарским земледельцам-эмигрантам — чтобы те напечатали его. Однако, опасаясь, как бы при наборе текст не был искажен, Димитров решил сам пройти в типографию.

Вечером он рассказывал Коларову:

— Хотя я уже двадцать лет не занимался этим делом, как только подошел к кассе, во мне закипела кровь наборщика, и я без труда, быстро набрал письмо.

Сотир Анастасов отвез отпечатанные экземпляры в Цариброд и передал их Замфиру Петрову, а тот переправил их через границу в Болгарию.

Над исстрадавшейся родиной, над пожарищами, братскими могилами и виселицами прозвучали бодрящие слова: