Наковальня или молот

БЕРЕГИТЕ ДИМИТРОВА!

На площади у Львиного моста шел митинг. Сотни людей стеклись сюда со всех концов столицы, чтобы приветствовать звезду Октябрьской революции. Над человеческим морем гремел голос оратора.

Стоя на столе, покрытом красным сукном, величественный и внушительный, руководитель бурной забастовки железнодорожников, любимый народный трибун клеймил позором озверелого классового врага, и рабочие, затаив дыхание, ловили каждое его слово. В воздухе кружился снег, засыпая людей, крыши домов, спины бронзовых львов, сидевших с поджатыми хвостами на каменных постаментах моста. Какой-то носильщик в галошах на босу ногу, с веревкой, перекинутой через плечо, точно генеральские аксельбанты, сидел верхом на одном из львов и, держась за гриву, выкрикивал хриплым, простуженным голосом:

— Долой капитал!

На мосту толпилось около сотни полицейских в синей форме, с винтовками в руках. Хмурые, ощетинившиеся, они молча слушали оратора. Их начальник нервно кусал нижнюю губу, рука, сжимавшая нагайку, дрожала. Время от времени он кидал исподлобья злые взгляды на носильщика, но не решался стащить его со спины льва.

— Товарищи, — говорил Димитров, — мы только что получили письмо от Центрального Комитета Коммунистической партии Венгрии. Венгерские братья пишут нам, что у них пролетарский великан повергнут наземь. Разбойничий класс господ накинул петлю на шею смелым борцам против капитализма. Земля Венгрии залита кровью. Палачи венгерского народа насилуют женщин, распарывают им животы саблями, вбивают своим жертвам гвозди под ногти, выкалывают глаза тем, кто смотрит вперед, в будущее, хоронят заживо достойнейших сынов народа. Венгерская революция гибнет, ее последний завет: берегите как зеницу ока великую русскую революцию! Помогите русскому пролетариату! Действуйте! Действуйте! Действуйте!

— Долой убийц! — крикнул со спины льва носильщик.

Вожак своры полицейских не выдержал, бросился к постаменту, схватил негодовавшего пролетария за ногу и стал стаскивать его со спины льва.

— Слезай! — заорал он.

— Не тронь, не то свалюсь тебе на голову! — огрызнулся носильщик и, высвободив ногу, попытался лягнуть полицейского.

— Товарищи, полиция нападает! — раздался чей-то встревоженный голос.

Митинг забурлил, словно кипящий котел. К мосту покатилась людская волна.

— Держи эту сволочь! — кричал носильщик, размахивая над головой веревкой, точно собирался заарканить вооруженных наемников капитала и перевешать их на уличных фонарях.

Полицейские начали пятиться задом, все правое крыло митинга неудержимо хлынуло за ними.

— Стойте, товарищи! Всем оставаться на местах! — раздались повелительные крики членов красной милиции.

Рабочие неохотно повиновались.

Митинг уже подходил к концу, когда на широком бульваре, где ветер крутил снежные вихри, появились силуэты конников. Подскакав к мосту, ехавший впереди офицер натянул повод, и конь встал на дыбы. Всадник выхватил шашку и, подняв ее над головой, протяжно скомандовал:

— Разойтись по домам!

Никто не сдвинулся с места. На площади воцарилось гробовое молчание, нарушаемое лишь фырканьем лошадей.

— Шашки наголо! — раздалась новая команда, сливаясь с громким возгласом Димитрова, прокатившимся над площадью:

— Да здравствует Великая Октябрьская революция!

Грозно лязгнули обнаженные клинки. Грянуло несколько винтовочных выстрелов. Их треск заглушил последние слова оратора. Солдаты пришпорили коней, врезались в толпу и стали давить рабочих.

— Берегите Димитрова! — крикнул кто-то, но волнующееся людское море уже поглотило оратора. Полицейские и солдаты неистовствовали, избивая народ прикладами и нагайками. Георгий Димитров быстро прошел по мосту, свернул в переулок, обсаженный молодыми тополями, и, не оглядываясь, прибавил шагу. Миновав улицу Попа Богомила, он зашагал по Веслец. Где-то позади послышался цокот копыт. Димитров остановился у ржавой железной калитки, толкнул ее и вошел во двор. Слева стояла засыпанная снегом вишня с обвисшими ветвями, а в глубине двора был маленький приземистый домик с маленьким окошком, занавешенным тюлевой занавеской. Перед домом, на снегу, виднелось кровавое пятно. На пороге стоял маленький мальчик с обнаженной головой, в поношенной шубенке, и жевал кусок хлеба — черного, словно замешенного из грязи.

— Дядь, а мамка петуха зарезала, — задумчиво сказал малыш, когда нежданный гость подошел к нему.

— Где отец? — спросил Димитров.

— Там! — и мальчик показал пальцем в сторону моста.

Димитров потрепал его по щеке и прошел за дом. Он осторожно пробрался через заваленные кучами разного хлама задворки и подошел к высокой каменной ограде. Ухватившись обеими руками за нижнюю ветку старого дерева, ловко перемахнул через ограду и очутился во дворе дома профсоюзов. Оглянулся — вокруг ни души, на свежем снегу — ни одного отпечатка человеческих ног. Димитров направился к белому зданию. Толкнул дверь — она не была заперта на ключ. Поднялся по лестнице, вошел в комнату металлистов. Снял шляпу, отряхнул с нее снег, повесил на вешалку. Сел у стола, вытащил пачку сигарет, закурил и устремил взгляд в окно. На дворе ветер поднимал тучи снега, выл в ветвях обнаженных деревьев. Под окном покачивалось перекинутое через веревку потрепанное солдатское одеяло. «Министр внутренних дел решил, что стоит оцепить театр «Ренессанс», и коммунисты откажутся от празднования третьей годовщины Октябрьской революции, — подумал Димитров. — Но мы упрямые и легко не сдаемся».

Почитать бы что-нибудь… Он огляделся, но ничего не нашел. На столе лежал лишь последний номер «Рабочей газеты», весь изуродованный цензурой. Как тихо сегодня в доме профсоюзов! Не слышно ни голосов, ни топота ног на лестнице. Самая подходящая обстановка для работы. Димитров подтянул к себе стопку длинных обрезков газетной бумаги, взял ручку, обмакнул перо в чернила и стал писать. Прошел час, второй, третий. В комнате слышалось лишь легкое поскрипывание пера. За окном продолжали порхать снежинки.

К вечеру деревянная лестница заскрипела, и на пороге появился секретарь профсоюза металлистов Иван Делчев.

— Ты здесь, товарищ Димитров? Полиция всюду тебя ищет, всю Коневицу[5] вверх дном перевернула, а ты вон где!

— Здесь, Иван, я в самом безопасном месте, — сказал Димитров и положил ручку. — Но вот беда — страшно проголодался. Посоветуй, как мне отсюда выбраться и куда бы пойти?

— Я и сам не знаю, — ответил Иван Делчев, с восхищением глядя на Димитрова: настоящий Левский!

Димитров немного помолчал, подумал и быстро наметил план.

— Слушай, Иван, — сказал он, — сегодня Асен женится. Свадьбу справляет в Красном селе — напротив рассадника. Я приглашен. Почему бы нам вдвоем не поехать к нему?

— Что ж, можно поехать, — согласился Иван. — Только как это устроить? По улицам рыщут полицейские. А тебя с этой бородой сразу узнают…

— Бороду спрячем. Ты сходи в аптеку и купи бинт, да пошире. Потом на площади у бани найми извозчика и приезжай сюда.

Через полчаса перед домом профсоюзов остановился фаэтон. На козлах сидел извозчик в высокой лохматой шапке, надвинутой на лоб. Иван Делчев выскочил из фаэтона и побежал наверх к Димитрову.

— А теперь действуй. Забинтуй хорошенько бороду и уши. Вот так. Прикрой волосы над левым ухом, — давал наставления Димитров, рассматривая себя в маленькое карманное зеркальце.

— Куда изволите ехать? — обратился извозчик к перевязанному пассажиру, когда Димитров и Делчев устроились на сиденье под поднятым верхом.

— В Александровскую больницу!

Извозчик встрепенулся, узнав голос оратора, говорившего утром на митинге. Потом пристально посмотрел на Димитрова, улыбнулся и весело погнал лошадей.

На окраине города двое конных полицейских преградили путь фаэтону. Извозчик потянул поводья.

— Тпру-у-у! Чего надо? — спросил он полицейских.

— Кого везешь?

— Раненого, — спокойно ответил извозчик.

— Кто его ранил?

— Сербы, что вчера в Цариброд ворвались. Они с братом еле ноги унесли.

— Куда везешь?

— В больницу.

— Раз в больницу — проезжай!

Полицейские посторонились. Фаэтон поехал дальше. Димитров тронул извозчика за плечо. Тот обернулся:

— Что, товарищ Димитров?

— Узнал меня, черт! — шепнул Димитров Ивану Делчеву. Потом громко сказал: — Давай сначала к больнице, а оттуда — прямо к рассаднику!

Жених встретил дорогого гостя с распростертыми объятиями.

— Вином угостишь? — спросил Георгий Димитров.

— И вином угощу, и курочкой, и пирогом! Спасибо, товарищи, что пришли.

— А я ничего не привез тебе… — стал оправдываться Димитров, но Асен Бояджиев прервал его:

— Да что ты! Я так рад, что сегодня ты приехал ко мне.

Димитров снял с головы повязку, пригладил волосы и вошел в комнату к веселившимся гостям. Старые коммунисты встали со своих мест, чтобы поздороваться с ним.