Народ

Глава 2

Утро было всего лишь чуть более светлой тенью ночи. Мау, скрючившийся на куче широких листьев кокосовой пальмы, чувствовал себя так, словно вообще не спал, хотя порой его душа и тело просто отключались, словно в маленькой репетиции смерти. Он проснулся, или, может быть, вернулся к жизни, при первых проблесках мертвенно-серого света, неживого и холодного. Волны лениво плескались о берег, море было почти такого же цвета, как небо, продолжал плакать дождь.

Маленькая речка, стекавшая с горы, задыхалась в песке, грязи и обломках деревьев. Когда Мау немного расчистил русло, вода не потекла, она сочилась. В конце концов, Мау напился дождевой водой, которая струйками стекала с листьев. У неё был привкус пепла.

Вся лагуна была завалена обломками коралла, волна пробила в рифе большую брешь. Шёл прилив, и сквозь эту брешь в лагуну вливалась вода. Малый Народ, островок на краю лагуны, лишился всех деревьев, кроме одного, с корявым стволом и, как ни странно, несколькими уцелевшими листьями.

Найди воду, еду и убежище… вот что нужно делать в незнакомом месте, а это место стало незнакомым, хотя он и родился здесь.

Деревня исчезла. Волна просто смела её с острова. Несколько обломанных свай отмечали то место, где раньше стоял деревенский дом собраний. А ведь он был тут… всегда. Волна, способная разбить риф, деревню, наверное, даже не заметила.

Мау научился изучать берега, когда путешествовал с отцом и дядьями. И теперь он видел историю волны, написанную перевёрнутыми камнями и сломанными деревьями.

Деревня стояла на южном берегу. Других вариантов у неё не было. С трёх сторон остров окружали крутые известняковые утёсы, изъязвленные пещерами, в которых грохотал и пенился прибой. Волна пришла с юго-востока. Сломанные деревья обозначили её путь.

Все, наверное, собрались на берегу, у большого костра. Удалось ли им расслышать рёв волны за треском огня? Догадались ли они, что это значит? Если догадались, то, наверное, побежали в Свиную долину, чтобы укрыться на возвышенности за полями. Но волна уже прокатилась вверх по восточному склону (он травянистый, никаких препятствий для воды), а потом хлынула обратно как раз по долине, где и настигла их.

А потом бурлящая смесь из воды, песка, камней и людей покатилась дальше, пробила западный край рифа и канула в глубоководное течение, где люди превратились в дельфинов.

Но не все. Волна оставила за собой рыбу, грязь и крабов, к немалой радости свиноногих птиц, серых воронов и, разумеется, птиц-прадедов. Этим утром на острове было полным-полно птиц. Птицы, которых Мау никогда прежде не видел, ссорились с обычными птицами, которых он встречал каждый день.

А ещё повсюду были тела – запутавшиеся в сломанных ветвях, наполовину засыпанные землёй и листьями. Просто один из элементов картины рухнувшего мира.

Мау понадобилось несколько долгих секунд, чтобы осознать: вон та сломанная ветвь на самом деле чья-то рука.

Он медленно огляделся вокруг и внезапно понял, почему здесь так много птиц, и почему они ссорятся между собой.

Он побежал. Ноги сами несли его, и он бежал, выкрикивая имена, вверх по склону, мимо засыпанных обломками полей, мимо плантаций на холме, которых волна не достигла, к самому лесу. Всё что он слышал в ответ, был его собственный голос, эхом отражавшийся от утёсов.

Никого. Должен же был хоть кто-нибудь уцелеть…

Но все они ждали на берегу, ждали возвращения того, кто уже перестал быть мальчиком, но ещё не превратился в мужчину.

Он подошёл к Женской половине – абсолютно запретной для всех мужчин, разумеется – и рискнул на секунду бросить взгляд за ограду, окружавшую нетронутые водой сады. Но там ничто не двигалось, и на его зов не откликнулся ни один голос.

Они все ждали на берегу. Он ясно видел их в своём воображении, как они говорят, смеются и танцуют вокруг огня, но не было больше серебристой нити, ничто не могло вернуть их обратно.

Они ждали нового мужчину. Волна обрушилась на них, словно молот.

По пути обратно к берегу он подобрал на полях отломанную ветвь, и без особого успеха попытался разогнать птиц. Около того места, где некогда была деревня, тела лежали повсюду. Просто поначалу их непросто заметить, они терялись среди обломков, потому что были серыми, как и покрывавшая их грязь вперемешку с пеплом. Ему придётся дотронуться до них. Их надо убрать отсюда. Скоро придут свиньи. Он представил себе свиней, пожирающих... Нет!

На востоке посветлело. Как такое может быть? Неужели прошла ещё одна ночь? Он спал? Где он был? Мау ощущал страшную усталость. Он сделал себе убежище, прислонив несколько ветвей с листьями к большому камню, и забрался внутрь. Серая грязь, дождь и синюшное небо тихо вползли следом, заполнили всё вокруг и сомкнулись над Мау.

Мау видел сон. Наверняка, это был сон. Он чувствовал, что раздвоился. Один из Мау, чьё серое тело было слеплено из серой глины, заботился о людях, которых не забрала волна. Он занимался этим аккуратно и бережно. А другой Мау прятался глубоко внутри, свернувшись клубочком, он спал и видел сны.

"И кто же я? – размышлял серый Мау. – Кто я теперь? Я стал как Локача, отмеряющий каждому его смерть. Но сегодня лучше быть им, чем Мау... потому что вот лежит тело. Мау не смог бы увидеть его, поднять его и заглянуть в его мёртвые глаза, потому что тогда он сошёл бы с ума, так что всё это сделаю за него я. А вот у этого тела лицо, которое Мау видел каждый день своей жизни, но сейчас я не позволю ему видеть это лицо".

И так он работал, а небо на востоке между тем посветлело, и солнце поднялось над украшавшим восточный горизонт столбом пара, и птицы принялись петь в лесу, несмотря на моросящий дождь. Он осматривал склоны у берега, пока не находил мёртвое тело, потом тащил или нёс его (некоторые были достаточно малы, чтобы их можно было нести) вниз на пляж, а потом дальше, на край рифа, откуда можно увидеть глубоководное течение. Обычно там плавали черепахи, но сегодня их не было.

Он, серая тень, находил камни или большие обломки коралла, которых немало валялось вокруг, и привязывал их к мёртвым телам тонковьюном. "А теперь я должен взять свой нож и прорезать в теле дыру, - думал серый Мау, – чтобы дух мог быстро покинуть тело, а потом затащить тело в воду и отпустить его там, где течение уходит вниз".

Спящий Мау позволил своему телу думать вместо него: ты поднимаешь вот так, тянешь вот так. Режешь тонковьюн вот так, и ты не плачешь при этом, потому что ты всего лишь тело, рука и нож, а они не способны пролить ни слезинки. Ты покрыт толстой серой кожей, которая не чувствует ничего. И ничто не может её пробить. Вообще ничто. Ты посылаешь очередное тело в глубокие тёмные воды, подальше от свиней, птиц и мух, там оно нарастит новую кожу и станет дельфином.

А ещё там были две собаки, это его чуть не доконало. Люди, ну, происходящее было настолько ужасно, что разум просто отказался функционировать, но два изломанных собачьих тела сломали саму его душу. Собаки наверняка были с людьми, возбуждённо бегали вокруг и не понимали, что происходит. Он тоже обернул их тонковьюном, прикрепил грузы и опустил в глубоководное течение. Собаки наверняка хотели быть там же, где и люди, потому что они сами были как люди, хоть и на свой особый лад.

А вот что делать с поросёнком, он никак не мог решить. Поросёнок был сам по себе. Наверное, свинья погнала свой выводок в горы, почуяв приближение волны. А этот отстал. Желудок Мау подсказывал ему, что поросёнок - еда. Но он сказал себе: нет, не этот, только не этот несчастный, всеми брошенный зверёныш. Мау и его отправил в глубокие воды. Боги сами разберутся. А Мау слишком устал.

Солнце уже почти село, когда он притащил на берег последнее тело и был уже готов бросить его в глубоководное течение, но тут его тело сказало: "Нет, стой, не бросай его. Это же ты сам, и ты очень устал, но не умер. Тебе нужно поесть, попить и выспаться. Главное, постарайся не видеть снов".

Он постоял немного, обдумывая эти слова, потом побрёл обратно на пляж, нашёл свой самодельный шалаш и рухнул внутрь.

Пришёл сон, но не принёс ничего хорошего. Снова и снова он искал тела и нёс их к берегу на руках, потому что это были маленькие и лёгкие тела. Они хотели говорить с ним, но он не слышал их, слова не могли пройти сквозь его серую кожу. А еще там была очень странная девочка, девочка-привидение, вся белая. Она пыталась заговорить с ним несколько раз, а потом растворилась в пучинах сна, как и все остальные. По небу неслись наперегонки солнце и луна, и он шёл сквозь серый мир, единственный живой в мире тишины, и это продолжалось вечность.

А потом, из серой мглы с ним заговорили.

- ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ, МАУ?

Он осмотрелся. Всё вокруг было каким-то странным, бесцветным. Сияло солнце, но чёрное.

Когда голоса зазвучали снова, ему показалось, что ветер несёт их со всех сторон разом.

- НЕКОГДА СПАТЬ. У ТЕБЯ МНОГО ДЕЛ.

- Кто вы?

- МЫ – ПРАДЕДЫ!

Мау задрожал, и это было единственным его движением, ноги не слушались.

- Пришла волна, - сказал он. – Все умерли! Некоторых я послал в тёмные воды.

- ТЫ ОБЯЗАН ИСПОЛНИТЬ ПЕСНОПЕНИЕ ТЁМНЫХ ВОД.

- Но я не знаю, как!

- ТЫ ОБЯЗАН ВОССТАНОВИТЬ БОЖЬИ ЯКОРЯ.

- Как мне это сделать?

- ТЫ ОБЯЗАН ЕЖЕДНЕВНО ПЕТЬ УТРЕННЮЮ ПЕСНЮ И ВЕЧЕРНЮЮ ПЕСНЮ.

- Я не знаю слов! Я не мужчина! – в отчаянии крикнул Мау.

- ТЫ ОБЯЗАН ЗАЩИТИТЬ НАРОД! ТЫ ОБЯЗАН ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ДЕЛАЛОСЬ ВСЕГДА!

- Но здесь лишь я один! Все умерли!

- ТЕПЕРЬ НАРОД - ЭТО ТЫ! ПОКА ТЫ ЕСТЬ, ЕСТЬ И НАРОД! ПОКА ТЫ ПОМНИШЬ, НАРОД ЖИВЁТ!

Лёгкое дуновение воздуха, и Прадеды... ушли.

Мау моргнул и проснулся. Солнце было жёлтым, и уже клонилось к закату. А рядом с Мау лежала круглая железная штука, на которой были разложены кокос со срезанной верхушкой и пара манго.

Мау молча уставился на неё.

Он был один. Ни единой живой души вокруг. Некому оставить здесь еду и тихонько уйти прочь.

Мау посмотрел на песок. Там отпечатались следы, небольшие, зато без пальцев ног.

Он очень осторожно встал и осмотрелся. Тварь без пальцев наверняка следит за ним. Может... может, её послали Прадеды?

- Спасибо, - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

С ним говорили Прадеды. Он размышлял об этом, обгладывая манго. Раньше он их никогда не слышал. Но то, чего они требовали... как мальчик может справиться с этим? Мальчишкам даже подходить к пещере Прадедов не дозволялось, это было строгое правило.

Которое постоянно нарушали, конечно же. Мау было восемь, когда он увязался в такой поход за мальчишками постарше. Они его не заметили, потому что он крался за ними через лес вплоть до самых лугов, с которых можно было видеть весь мир до самого края. Здесь гнездились птицы-прадеды, почему их, собственно, так и назвали. Старшие мальчишки говорили ему, что птицы-прадеды шпионят для настоящих Прадедов и поэтому могут выклевать тебе глаза, если ты слишком близко подойдёшь к запретной пещере. Но он-то знал, что всё это ерунда, потому что много наблюдал за прадедами и давно уже убедился: эти птицы (пока не хлебнули пива) не станут нападать ни на кого больше мыши, если есть хоть малейший шанс, что жертва будет сопротивляться. Просто некоторые люди готовы болтать что угодно, лишь бы напугать тех, кто помладше.

На дальнем конце лугов была Пещера Прадедов, здесь, на высоте, открытая ветрам и солнечному свету, следящая сверху за всем миром. Прадеды жили за круглой каменной дверью, которую могли сдвинуть с места только десять взрослых мужчин. Проживи хоть сто лет, но как её открывают, увидишь всего несколько раз, потому что лишь самые лучшие, величайшие охотники и воины, становились после смерти Прадедами.

В тот день, когда Мау прокрался за старшими мальчишками, он забрался на дерево на краю леса и оттуда следил за ними сквозь густую листву. Вначале они подначивали друг друга подойти поближе к камню, потом тронуть его, потом легонько толкнуть... а потом кто-то из них крикнул, будто что-то услышал, и они в три секунды исчезли среди деревьев, бегом направляясь домой. Мау подождал немного, но ничего не случилось. Тогда он слез с дерева, подошёл к камню и приложил к нему ухо. Он расслышал какой-то тихий треск, на самой грани восприятия, но тут громко рыгнула сидевшая на соседнем утёсе птица-прадед (эти уродливые твари ели не просто всё, они ели вообще всё, а потом отрыгивали то, что не поместилось, не понравилось или вдруг проснулось и начало сопротивляться). В общем, совсем ничего страшного. Никто никогда не слышал, чтобы Прадеды выходили из своей пещеры. Камень тут лежал не просто так. И очень тяжёлым он тоже был не без причины. Мау забыл о звуке, который ему послышался. Может, это просто насекомые трещали в траве.

Вечером в хижине мальчиков старшие принялись хвастаться перед младшими, как они откатили в сторону камень, и как Прадеды повернули к ним свои древние иссохшие лица, и начали подниматься на крошащиеся от времени ноги, и как они в последний момент (очень храбро) закатили камень на место и закрыли дверь в Пещеру.

Мау лежал в своём углу хижины и гадал, сколько раз повторялась эта история за последнюю сотню лет, чтобы старшие мальчишки почувствовали себя храбрыми, а младшие видели кошмары и мочились под себя по ночам.

Теперь, пять лет спустя, он сидел и вертел в руках серую круглую штуку, которая послужила подставкой для манго. Похоже на металл, но у кого есть столько лишнего металла, чтобы подавать на нём еду?

На предмете были значки. "Свит Джуди", гласила надпись, сделанная поблёкшей белой краской, но гласила понапрасну – Мау её не слышал.

Он хорошо умел читать важные знаки. Мау мог читать море, погоду, следы животных, татуировки и ночное небо. А в линиях потрескавшейся краски ему читать было нечего. Вот, скажем, мокрый песок - другое дело. Тварь без пальцев пришла из Нижнего леса и потом вернулась туда же.

В далёком прошлом что-то раскололо каменную основу острова, и на его восточной стороне появилась длинная глубокая долина. Она располагалась чуть выше уровня моря, поэтому почвы в ней почти не было, в основном камни. Тем не менее, долина вскоре поросла лесом, потому что растения никогда не упускают возможности захватить любой клочок свободного пространства.

В Нижнем лесу всегда было жарко и сыро. Его насыщенная солью и влагой липкая атмосфера не знала дуновений свежего ветра. Мау несколько раз пробирался вглубь этих зарослей, но там не было ничего интересного, по крайней мере, на уровне земли. Основные события разворачивались наверху, в кронах деревьев. Там зрели дикие фиги. Добраться до них могли только птицы, которые постоянно устраивали свары из-за лучших кусочков, в результате непрерывный дождь из птичьего помёта и недоеденных фиг сыпался с крон деревьев на землю, где его с радостью поджидали маленькие суетливые красные крабы, благодарно принимавшие любой дар небес. Порой дикие свиньи спускались сюда, чтобы полакомиться крабами, так что в Нижний лес всё-таки стоило заглядывать время от времени. Но осторожно: в этих местах всегда паслись один или два древесных осьминога, приползших полакомиться птенцами или что там ещё удастся найти на деревьях, а такого осьминога, если он шлёпнется тебе на голову, потом очень трудно отодрать. Главное, не дать ему повода подумать, будто твоя голова это кокос. Мау быстро усвоил секрет обращения с древесными осьминогами, потому что у них очень острые клювы[1].

Мау обогнул огромный расколотый камень, стоявший у входа в долину Нижнего леса, и остановился, потрясённый.

Лес поразило нечто, явно большее, чем птичий помёт или свиное рыло. Волна такого натворить не могла. Сквозь лес пронеслось что-то огромное, оставив за собой длинную просеку.

И не только просеку, оно оставило за собой другой след, из настоящих сокровищ. Камни! Серые камни, коричневые, чёрные… Хорошие прочные камни очень ценились на Народе, где скалы в основном состояли из хрупкого известняка, непригодного для изготовления приличного копья.

Но Мау не поддался искушению немедленно приступить к сбору камней, потому что они никуда не уйдут, а он увидел мёртвого человека. Тело лежало рядом с просекой, как будто пронёсшаяся здесь неведомая тварь отшвырнула его прочь. Труп уже покрывали сплошным ковром маленькие красные крабы, у них был настоящий праздник.

Мау никогда раньше не видел подобных людей, но слышал о них – белокожие северяне, прятавшие свои ноги под тканью, так что становились похожими на птиц-прадедов. Они звались "штанишниками", и были бледными, словно привидения. Труп мало его взволновал, по сравнению с воспоминаниями вчерашнего дня, которые скреблись и кричали за прочной дверью у него в голове. Просто труп. Мау не знал его. Люди порой умирают.

А ещё Мау не знал, как с ним быть, особенно после того, что сделали крабы. Он тихонько спросил:

- Прадеды, как мне поступить со штанишником?

Раздался звук, будто сам лес задержал дыхание, и Прадеды ответили:

- ОН НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ! НАРОД ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ!

Это мало помогло, так что он просто оттащил тело поглубже в лес, преследуемый очень целеустремлённой армией маленьких крабов. Они многие годы питались лишь фигами и птичьим помётом. "Мы не жаловались, - как бы говорили они всем своим видом. – Мы вели себя, как хорошие маленькие крабы! А теперь нам пора получить свою награду".

Ещё один штанишник обнаружился дальше по просеке. Тут уж Мау не стал раздумывать, а просто отволок его поглубже в спутанный подлесок. Это было лучшее, что он мог сделать. Слишком часто в последнее время он ходил по следам Локачи. Может, крабы заберут душу человека обратно в его штанишный мир, Мау сейчас просто некогда было размышлять об этом.

"Что-то пришло из моря на гребне волны, - подумал он. – Что-то большое. Больше, чем парусный крокодил[2], больше, чем боевое каноэ, больше даже, чем... кит? Да, возможно, это кит. Почему бы и нет? Волна зашвырнула огромные валуны далеко на берег, кит тоже не смог бы противиться ей. Точно, кит, наверняка. Он повалил лес вокруг своим огромным хвостом, а потом погиб под собственным весом". Или, может, это был один из очень больших океанических кальмаров, или очень-очень большая акула.

Надо было убедиться. Надо было проверить. Он осмотрелся и подумал: "Да, но не в темноте. Не в сумерках". Утром он вернётся сюда с оружием. А тварь, возможно, к утру сдохнет.

Он подобрал пару оставленных чудовищем камней и убежал.

Ночь накрыла джунгли. Птицы уснули, проснулись летучие мыши. На небе появились несколько звёзд.

А в конце просеки, в лабиринте сломанных стволов, что-то всхлипывало, всю ночь.

Мау проснулся рано. На круглой металлической штуке не появилось новых плодов, зато рядом сидела птица-прадед и смотрела на него с надеждой – вдруг он умер? Убедившись в обратном, она вздохнула и вперевалку побрела прочь.

"Огонь, – подумал Мау. – Надо разжечь огонь. Для этого мне нужна гнилая пыль". Его кисет с пылью волна превратила в мокрое месиво, но её всегда можно было раздобыть в Верхнем лесу.

Он был голоден, но огонь прежде всего. Без огня и копья, даже не надейся стать мужчиной, разве не так?

Он потратил немало времени, колотя металлическую штуку между двумя найденными в Нижнем лесу камнями, и, в конце концов, у него в руках оказался кусок металла, изрядно погнутый, зато очень острый. Хорошее начало. Потом он обколол один камень при помощи другого, так что получилась бороздка, в которую он вставил палку, и примотал её тонковьюном. Один конец гнутой железки он тоже обмотал вьюном, так что у его нового ножа появилась удобная рукоятка.

Когда поднялось солнце, поднялся и Мау, он держал в руках свою новую дубину и свой новый нож.

Да! Может, это были неуклюжие орудия, которые настоящий мужчина с презрением выбросил бы прочь, но с их помощью Мау мог убивать. А разве не это значит – быть мужчиной?

Птица-прадед всё ещё следила за ним с безопасного расстояния, но когда увидела выражение на его лице, поспешно отбежала в сторону и тяжело поднялась в воздух.

Солнце припекало, и Мау направился в Верхний лес, на ходу вспоминая, когда же он в последний раз ел? Это совершенно точно было манго, но вот когда? Трудно припомнить. Остров Мальчиков оказался где-то страшно далеко, во времени и пространстве. Он исчез. Всё исчезло. Народ исчез. Люди, хижины, каноэ были сметены прочь. Они остались только у него в голове, как сны, скрытые за серой стеной...

Он попытался остановить свою мысль, но серая стена рухнула, и весь ужас, вся смерть, вся тьма хлынули в него. Они заполнили его голову и жужжали в воздухе, словно рой насекомых. Все образы, которые он прятал от самого себя, все звуки, все запахи вдруг подкрались и выскользнули из его памяти.

И он понял. Полный людей остров не может умереть. А вот мальчик – может. Да, вот оно! Теперь всё ясно! Он умер! И его дух вернулся домой, но не может выбраться из мира духов! Он стал привидением. А его тело осталось там, на острове Мальчиков, да! И не было никакой волны, это был просто Локача, который пришёл за ним. Вот теперь всё сошлось. Он умер на острове, где некому было опустить его в тёмные воды, и превратился в привидение, блуждающий дух, а люди все живы, они вокруг, в своей стране живых.

Мау решил, что это даже неплохо. Худшее уже позади. Он не сможет снова встретиться со своей семьёй, потому что они, как и все, развешивают вокруг хижины мешочки с травами от привидений, но он, по крайней мере, будет знать, что они живы.

Мир затаил дыхание.

- ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОСТАВИЛ НА МЕСТО БОЖЬИ ЯКОРЯ? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОЁШЬ ПЕСНОПЕНИЯ? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ВОССТАНОВИЛ НАРОД?

Перед мысленным взором Мау возникла долина, в которой гнездятся птицы-прадеды. Ну ладно, на этот раз они ему хотя бы поверят.

- Я умер, Прадеды.

- УМЕР? ЧУШЬ! ТЫ НЕ ЗАСЛУЖИЛ СМЕРТИ!

Острая боль пронзила левую ногу Мау. Он закричал, и прочь поспешно отбежала птица-прадед, которая тоже решила, что он мёртв, и для проверки клюнула его в ногу. Впрочем, она не стала уходить далеко, в надежде, что всё-таки он умрёт. Судя по опыту прадеда, умирали решительно все, если подождать достаточно долго.

"Ну ладно, не умер, - подумал Мау, поднимаясь на ноги. – Но устал смертельно". Сон, полный страшных видений, не освежал. Он был, словно еда из пепла. Мау был нужен огонь и настоящая пища. Все знают, что плохие сны приходят на пустой желудок. Мау больше не хотел видеть эти сны. Они были о тёмных водах, и что-то гналось за ним.

Поля были покрыты грязью и песком, но, хуже того, волна повалила колючие изгороди, и свиньи паслись тут всю ночь, пока Мау пребывал в темнице злых снов. Наверное, если как следует покопаться, в оставшейся грязи можно было найти что-то съедобное, но человек не берёт еду там, где ели свиньи.

На острове было много съедобных плодов: вверхтормашками, неудачный корень, побеги маллы, краснозвёздное дерево, орехи тонковьюна... с голоду не умрёшь, но большинство из них требовалось жевать очень долго, и всё равно вкус был такой, словно их кто-то уже ел до тебя. Настоящие мужчины едят рыбу и свинину, но вода в лагуне была всё ещё мутной, а свиней Мау не видел ни разу, с тех пор, как вернулся. Свиньи хитрые. В одиночку их можно было подстрелить из лука, если свинья спустится ночью в Нижний лес поесть крабов и если тебе повезёт, но чтобы добыть свинью в Верхнем лесу, требовались усилия многих мужчин.

Он увидел следы, как только вошёл в лес. Свиньи всегда оставляют следы. Эти были свежими, и Мау немного осмотрелся вокруг, чтобы выяснить, чем занимались свиньи. Вскоре он обнаружил несколько бешеных клубней, больших, белых и сочных. Похоже, свиньи так объелись на полях, что откопали клубни просто по привычке, но съесть их уже не смогли. Бешеные клубни следовало поджарить, прежде чем есть, иначе сам взбесишься. Свиньи пожирали их сырыми, но свиньям, похоже, было наплевать, бешеные они или нет.

Сухих гнилушек пока найти не удалось. Гнилые ветви были повсюду, но они пропитались водой до самой сердцевины. "Да и вообще, - размышлял он, нанизывая клубни на тонковьюн, - огненных камней у меня тоже нет, как и сухого дерева для огненных палочек ".

Дедушка Нави, которого не брали в дальние походы из-за его кривой ноги, иногда приглашал мальчиков с собой на охоту. Он любил рассказывать про тонковьюн. Его длинные листья остаются прочными, даже после того, как высохнут до хруста. "Возьми один стебель вьюна, и понадобится сила двух мужчин, чтобы разорвать его. Но скрути пять таких стеблей, и верёвку не смогут разорвать и сто человек. Чем сильнее они тянут, тем плотнее она скручивается и тем прочнее становится. Таков Народ".

Мальчишки обычно посмеивались над ним за спиной из-за его ковыляющей походки, и вообще не слишком к нему прислушивались, потому что человек с кривой ногой не может знать о жизни ничего важного. Однако, прежде чем посмеиваться, они старались оказаться далеко за его спиной, потому что у Нави была такая особая слабая улыбка и выражение на лице, которое говорило, что он знает о тебе гораздо больше, чем ты сам предполагаешь.

Мау старался смеяться над ним поменьше, потому что любил Нави. Старик наблюдал за птицами и всегда знал, где лучше рыбачить. Он знал волшебное слово, чтобы отгонять акул. Но после смерти его не высушат на песке и не отнесут в Пещеру Прадедов, потому что он родился с кривой ногой, а значит, был проклят богами. Он мог посмотреть на вьюрка, и сразу сказать, на каком острове тот рождён, он любил следить, как пауки плетут паутину, и вообще видел то, что другие люди не замечали. Размышляя о нём, Мау дивился: за что его прокляли? Нави родился с кривой ногой. Чем, интересно, новорожденный младенец мог рассердить богов?

Однажды мальчик набрался храбрости спросить. Нави сидел на камнях и что-то вырезал, иногда поглядывая на море. Он бросил на Мау взгляд, который означал, что старик не против компании.

Услышав вопрос, Нави рассмеялся.

- Это был дар, малыш, а не проклятье, - сказал он. – Когда многое отнимают, кое-что даётся взамен. Поскольку у меня кривая нога, мне пришлось развить острый ум! Я не могу преследовать добычу, поэтому я научился наблюдать и ждать. Я рассказываю вам секреты леса, а вы только смеётесь. Но ведь когда я охочусь, я никогда не возвращаюсь с пустыми руками, верно? Я думаю, боги взглянули на меня и сказали сами себе: "Ого, да он смышлёный малый, а? Давайте дадим ему кривую ногу, чтобы он не смог стать воином и оставался дома, вместе с женщинами". Завидная судьба, малыш, рекомендую. Я не устаю благодарить богов.

Мау был потрясён. Каждый мальчишка мечтает стать воином.

- Ты не хотел стать воином?

- Никогда. Женщина трудится девять месяцев, чтобы создать нового человека. Зачем понапрасну тратить её усилия?

- Но после смерти великого воина отнесут в пещеру, чтобы он мог вечно следить за нами!

- Ха! На вас я уже насмотрелся, более чем достаточно. Я люблю свежий воздух, мальчик. Стану дельфином, как все. Буду смотреть на небо и гонять акул. Учитывая, сколько воинов заперто в Пещере Предков, мне кажется, что женщин-дельфинов гораздо больше, чем дельфинов-мужчин, и эта мысль меня греет, - он заглянул Мау в глаза. – Мау... – сказал он. – Да, помню тебя. Держишься позади. Но я вижу, ты думаешь. Не многие люди думают, по-настоящему, я имею в виду. Они только думают, что думают. А когда все смеются над старым Нави, тебе это не нравится. Но ты всё равно смеёшься, чтобы не отличаться от остальных. Я прав?

Как он заметил? Но отпираться было невозможно, не сейчас, когда эти светлые глаза пронзают тебя насквозь.

- Да. Извини.

- Хорошо. А теперь, поскольку я ответил на твой вопрос, ты должен оказать мне услугу.

- Хочешь, чтобы я сбегал с твоим поручением? Или...

- Я хочу, чтобы ты запомнил для меня кое-что. Я знаю слово против акул, слыхал?

- Люди говорят, но при этом смеются.

- О, да. Но слово работает. Я три раза пробовал. Первый раз, когда я нашёл его, тогда мне чуть не оттяпали мою здоровую ногу. Второй раз пробовал с плота, чтобы проверить – может, в первый раз мне просто повезло? Ну а на третий раз я отплыл в открытое море и напугал там рыбу-молот.

- Хочешь сказать, ты специально искал эту акулу? – поразился Мау.

- Ага. И преогромную, как я помню.

- Но тебя могли съесть!

- Ну, я неплохо управляюсь с копьём, и мне нужно было проверить слово, - улыбнулся Нави. – Кто-то ведь должен съесть первую устрицу, понимаешь ли. Тот, кто взглянет на раковину, полную соплей, и наберётся храбрости всё это проглотить.

- Но почему о слове не знают все?

Постоянная улыбка Нави слегка поблекла.

- Я ведь немного странный, так? И жрецы меня недолюбливают. Если я расскажу кому-нибудь, а он погибнет, мне придётся несладко. Но всё-таки кто-то должен знать, а ты – мальчик, задающий вопросы. Не пользуйся словом, пока я не умру, ладно? Ну или пока тебя не соберется сожрать акула, разумеется.

И вот здесь, на камнях, в свете заката, Мау узнал акулье слово.

- Но это же фокус! – воскликнул он.

- Потише! – велел ему Нави, бросая взгляд на берег. – Конечно, фокус. Построить каноэ – фокус. Бросать копьё – тоже фокус. Вся жизнь сплошные фокусы, и у тебя есть единственный шанс изучить их. Я рассказал ещё один. Если он когда-нибудь спасёт тебе жизнь, поймай большую рыбу и брось её первому дельфину, которого встретишь. Если повезёт, это буду я!

А теперь старик со своей кривой ногой стал просто воспоминанием, как и все остальные, кого знал Мау. Всё это так давило на него, что хотелось кричать. Мир опустел.

Он посмотрел на свои руки. Вот в них дубинка. Зачем она нужна? Почему он почувствовал себя лучше, когда сделал её? Потому что он должен выжить. Да! Если он умрёт, Весь Народ исчезнет, словно его и не было. Остров достанется красным крабам и птицам-прадедам. И никого не будет, чтобы рассказать, как здесь когда-то жили люди.

У него над головой захлопали крылья. Птица-прадед села в кудрявую крону травяного дерева. Мау догадался об этом, хотя и не мог разглядеть птицу сквозь путаницу лиан. Птицы-прадеды были очень неловкими, они не столько садились, сколько просто снижали скорость и медленно падали. Она повозилась там, издавая ворчливые крики наб-наб, а потом раздался знакомый звук отрыжки и по земле забарабанил дождь мелких костей.

Дерево затряслось, птица-прадед снова поднялась в воздух. Она вылетела на поляну, заметила Мау, решила повнимательнее изучить его на предмет признаков наступившей смерти, и села на ветку дерева, почти скрытую под сплетением лиан.

Пару секунд мальчик и птица смотрели друг на друга.

Потом ветка сломалась.

Птица-прадед пронзительно вскрикнула и рванулась прочь, ещё прежде, чем обломки гнилого сучка долетели до земли, а затем захлопала крыльями и с воплем оскорблённой гордости исчезла в подлеске. Мау не обратил на неё внимания. Он смотрел на облачко мелкой жёлтой пыли, взлетевшее над упавшей веткой. Это была та самая гнилая пыль, которая получается, когда плесень и термиты выедают древесину изнутри. Самое главное, что ветка была высоко на стволе, вне досягаемости влаги. Пыль напоминала пыльцу. Нет ничего лучше для разведения огня.

Мау подобрал самый большой кусок ветки, заткнул его с двух концов травой и направился вниз по тропе, обратно к побережью.

Свиньи опять паслись на полях, но Мау было некогда гнать их прочь. "Один стебель тонковьюна быстро порвётся, - размышлял он. – А если сплести вместе пять стеблей, они будут гораздо прочнее. Чистая правда, полезное знание. Да вот беда, я – только один стебель, других нет".

Он остановился. Для спуска Мау выбрал другую, более крутую тропу в дере… в то место, где была деревня. Здесь тоже прошлась волна. Об этом говорили сломанные деревья и вонь гниющих водорослей. Но на другой стороне рощицы поломанных деревьев он заметил утёс, с которого должен был открываться прекрасный вид на Нижний лес.

Мау аккуратно спрятал в траве клубни и гнилую ветку, а потом сквозь путаницу лиан и ветвей пробрался на край утёса. По этим утёсам очень легко было лазать, хоть вверх, хоть вниз. Мау проделывал такое не раз. Изобилие покрывающих камень вьюнов, ползучих растений и корней, вкупе с клочками почвы и старыми птичьими гнёздами, готовыми дать приют любому принесённому ветром семечку, превращало утёс в некое подобие вертикального луга, украшенного разнообразными цветами. Ну и тонковьюн, конечно, куда же без него. Тонковьюн повсюду растёт. Мау нарезал его стеблей, чтобы сделать удобную перевязь для своей дубинки, бормоча под нос запоздалые благодарности Тонковьюнной Женщине за её прочные волосы.

Потом он осторожно подполз к самому краю утёса и отвёл в сторону пучок орхидей.

Над лесом плыл туман, но Мау разглядел след, оставленный монстром в лесу – белый шрам полмили длиной. Он заканчивался у трёх фиговых деревьев, которые росли в самой высокой части Нижнего леса. Эти деревья были очень велики. Мау хорошо их знал. Их огромные корни выглядели так, словно переплелись с корнями мира. Они могли остановить всё что угодно, однако клубы тумана и густая листва деревьев не давали Мау разглядеть, что же именно было остановлено.

Зато он услышал голос. Голос был очень тихим и доносился снизу. Немного похоже на пение, но лишь совсем немного. Для Мау он звучал примерно так: "на, на, на".

Но это явно был человеческий голос. Может, еще один штанишник? Довольно писклявый. Бывают у штанишников штанишницы? А может, привидение. Теперь на острове должно быть полно привидений.

Недавно миновал полдень. Если это привидение, то оно должно быть сейчас очень слабым. Мау теперь был Народ. Ему надлежало что-то предпринять.

Он начал спускаться по утёсу. Это оказалось нетрудно, даже не смотря на то, что он пытался двигаться бесшумно, хотя эффект портили постоянно взлетавшие вокруг него птицы. Мау вздрогнул. Он не умел делать мешочки против привидений. Этим всегда занимались женщины.

Немного-похоже-на-пение продолжалось. Кажется, это и правда привидение. Птицы подняли вокруг Мау такой шум, что любой нормальный человек наверняка прекратил бы петь и пошёл взглянуть, в чём дело.

Его ноги коснулись слоистого камня и древесных корней, из которых состояла почва Нижнего леса, и он начал бесшумно красться между деревьями, с которых непрестанно капала вода.

"На, на, на" – звяк! – "на, на, на" – звяк!

Звучит, как металл. Мау покрепче сжал в руках дубинку.

…" Да, будет, нам, Твоя, охрана..." – звяк! – "Помилуй, Боже, наши, души" – звяк! – "Дозволь без бед дос-стигнуть суши!" – дзынь! – "Чёрт!"

Мау выглянул из-за ствола гигантского фигового дерева.

Его глазам предстала весьма занимательная картина.

Тут явно что-то потерпело крушение, но оно было неживое. Между стволами деревьев застряло нечто вроде гигантского каноэ. Оно было всё засыпано обломками, и с ним явно стоило познакомиться поближе, но не сейчас. Сквозь большую дыру из каноэ просыпались камни. Но это всё был фон. Гораздо ближе к Мау стояла девушка и с ужасом смотрела на него. Вероятно, девушка. Может, всё-таки привидение – она была очень бледной.

И, к тому же, штанишником. Её штаны были белыми и кружевными, как покрытые перьями ноги птицы-прадеда, но, кроме того, она носила нечто вроде юбки, сейчас подоткнутой за пояс. Её волосы сияли в солнечном свете. Она явно недавно плакала.

А ещё она пыталась выкопать яму в земле чем-то вроде плоского копья с металлическим отблеском на лезвии. Очень глупо, здешняя земля состояла сплошь из корней и булыжников, и кучка откопанных камней рядом с девушкой была совсем маленькой. Поблизости лежало ещё что-то, завёрнутое в ткань. "Кажется, я снова иду по следам Локачи, - подумал Мау. - Понятно, что это труп. А девушка-привидение была в моих кошмарах".

Я не один.

Девушка уронила своё плоскоё копьё и быстро подняла что-то другое, тоже железное.

- Я уме… умею им пользоваться! – очень громко крикнула она. – Ещё один шаг, и нажму на курок, клянусь! – металлическая штука дрожала у неё в руках. – Не думай, будто я боюсь! Я не боюсь! Я и раньше тебя убить могла! Просто пожалела, но это не значит, что ты можешь сюда ходить! Скоро за мной приплывёт мой отец!

Голос звучал очень взволнованно. Мау решил, что девушка хочет отдать ему эту железную штуку - судя по тому, как она держала её трясущимися руками, она её очень боялась.

Он потянулся за железкой, девушка вскрикнула и отвернулась, раздался щёлк, с одного конца железки взлетело облачко искр, а из дыры в другом конце медленно выкатился маленький шарик и упал в грязь у ног девушки. Мау со страхом и восхищением увидел, что у неё на ногах какие-то… штуки, вроде чёрных стручков и без пальцев.

Девушка с ужасом смотрела на него круглыми глазами.

Мау аккуратно забрал у неё железку, а девушка прижалась спиной к борту каноэ и глядела так, словно это он был привидением.

Металл вонял чем-то горьким и противным, но это было неважно. Железка умела делать искры. Мау знал, для чего нужны искры.

- Благодарю тебя за огненный дар, - сказал он, подобрал свою дубинку и убежал прочь, прежде чем привидение сотворит с ним что-нибудь страшное.

На берегу, в руинах деревни, Мау занимался непростым делом. Гнилушка была только первым шагом. Он прочесал весь лес в поисках сухих сучков и коры. Их всегда можно было найти, даже после сильного дождя. Мау аккуратно разложил свои находки в строгом порядке, от травы до толстых веток. Потом бережно соорудил маленькую кучку из сухой коры тонковьюна и гнилой пыли, после чего осторожно взял в руки искродел.

Если отвести верхний кусочек металла назад до щелчка, а потом потянуть за другой кусочек металла внизу, и не забыть (хотя бы на второй раз) убрать пальцы, тогда железный коготь ударит по чёрному камешку, и родятся искры.

Он, затаив дыхание, несколько раз повторил свои действия, удерживая искродел над кучкой топлива, и в конце концов искры упали на гнилую пыль, которая тут же потемнела от их жара.

Мау оградил костерок ладонями и принялся дуть, пока не появилась струйка дыма. Он продолжал ровно дуть, и, наконец, родился слабый огонёк.

Потом началось самое сложное. Он очень аккуратно кормил огонёк травой и корой, пока пламя не окрепло достаточно, чтобы съесть целый сухой сучок. Каждое движение Мау было продуманным, потому что огонь легко спугнуть прочь. Этот огонёк не боялся, пока, шипя и плюясь, не попытался поглотить свою первую тонкую ветвь. В какой-то страшный момент Мау показалось, что огонь задохнулся, но нет, пламя снова взметнулось ввысь и вскоре потребовало добавки. Ну что ж, недостатка в топливе не было. Повсюду лежали сломанные деревья. Он затаскивал их в костёр, и они громко щёлкали, когда от жара вскипала пропитавшая их вода. Мау бросал дрова в огонь, пока в воздух не взметнулся целый столб искр и пара. По всему берегу прыгали и плясали тени, создавая видимость жизни, пока горит огонь.

Выждав немного, Мау выкопал в песке ямку, положил в неё бешеные клубни и присыпал сверху тлеющими углями.

Потом лёг на спину. Когда он последний раз вот так лежал у огня, здесь, дома? Воспоминания пришли, прежде чем он успел их остановить. Это был его последний ужин в качестве мальчика, вокруг собралась семья, что здесь, на Народе, означало практически всех. Ужин был последним, потому что в следующий раз он будет есть на этом острове уже как мужчина, и перейдёт из детской хижины в хижину неженатых юношей. Он тогда съел немного, потому что был слишком взбудоражен. И напуган, тоже. До него начало доходить, что будущее испытание не только для него, но и для всей семьи. Если он вернётся, готовый принять татуировки мужчин и это… действо с ножом, когда главное не кричать, то семья разделит его триумф. Значит, они вырастили его как надо и научили Поступать Правильно.

Огонь потрескивал, искры летели в ночь, а он видел вокруг костра свою семью, они смотрели на него, улыбались ему. Мау закрыл глаза и постарался отогнать воспоминания прочь, во тьму.

Посылал он кого-то из них в тёмные воды, когда ходил следами Локачи? Может быть. Об этом воспоминаний не осталось. Сам он свернулся клубочком в сером теле Локачи-Мау, а тем временем какая-то его часть устало бродила взад и вперёд, делая необходимое, чтобы мёртвые стали дельфинами и не стали пищей для свиней. Над ними нужно было спеть похоронную песню, но Мау не знал слов, поэтому просто аккуратно складывал им руки вдоль тела. Наверно, он видел лица, но эта часть его души умерла. Он попытался вспомнить лицо матери, но вместо него видел лишь тёмные воды. Зато вспомнился её голос, поющий песню о боге Огня, и о том, как Тонковьюнная Женщина, устав от постоянных посягательств на её дочерей, оплела тело бога кольцами вьюна, притянув руки к бокам. В этом месте младшая сестра Мау обычно начинала смеяться и бегать за ним с вьюном в руках… Но тут сквозь него прошла волна, и Мау был рад, что она унесла светлое воспоминание прочь.

Он ощущал внутри себя пустоту, болеё черную и глубокую, чем тёмное течение. Всё исчезло. Ничто не было таким, как нужно. Он был один на пустынном берегу, а его ум терзали глупые вопросы, которые обычно задают дети… Почему всё заканчивается? Как всё началось? Почему хорошие люди умирают? Куда же смотрят боги?

Ему было тяжело, потому что для настоящего мужчины Поступать Правильно в том числе означало: Не задавать глупых вопросов.

И вот маленький синий рак-отшельник покинул свою раковину и пустился по песку на поиски новой, но её нигде не было. Повсюду был лишь голый песок, и ему оставалось только бежать…

Мау открыл глаза. Здесь остались лишь двое – он и девушка-привидение. Была ли она реальна? Был ли реален он сам? Это глупый вопрос?

Сквозь песок пробился запах жареных клубней. Его желудок сообщил, что уж они-то наверняка реальны, и Мау обжёг пальцы, откапывая их из-под углей. Один лучше отложить на завтра. Второй он разломил надвое и погрузил лицо в мягкую, хрустящую, горячую, вкусную сердцевину. Он так и уснул с набитым ртом, а вокруг огня на песке танцевали тени.