Настроение на завтра

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Утреннюю перекличку цехов по селектору вел главный инженер завода. Лоскутов уехал в Москву, вызвали в министерство.

Был предпоследний день отчетов, которые давали начальники цехов. Заканчивался октябрь.

Чаще всего звучал хриплый, раздраженный голос начальника сборочного цеха Ковалева:

— Еще три дня назад ОТК забраковал шесть комплектов первого узла. А новые не поступили. Что прикажете делать? Пусть Лазутин объяснит. Он воюет с ОТК, а я глотаю валидол. Мне нужны узлы… Если сегодня в тринадцать ноль-ноль не получу, можете ставить баранку!

— Отвечайте, Лазутин! — приказал главный инженер.

— К тринадцати не управимся. Дам к концу смены.

— Пустые хлопоты! — ворвался голос Ковалева.

— Может, немного раньше, — неуверенно ответил Лазутин.

И снова Ковалев расколол разговор:

— Лазутин! Сегодня ты не будешь спать. Придешь к нам в цех, просидишь всю ночную смену вместе со своими сыновьями и послушаешь, как люди будут вспоминать твоих родителей. Понял?

Затем был вызван Старбеев.

Главный инженер ядовито спросил:

— Вы хоть с новых станков стираете пыль?

— Они чистые, — спокойно ответил он. — Покрыли чехлами.

— Когда собираетесь снять чехлы? Лоскутов уезжал, гневался.

— Представляю.

— Можете ответить конкретно?

— Мы думаем.

— Я о деле говорю.

— Без раздумья нет дела.

— Завтра подпишем приказ. Больше тянуть нельзя!

— Подпишите сегодня. Вам будет легче. Приедет Лоскутов, порадуется. Я повторяю: мы думаем… Серьезно думаем.

Главный инженер ничего не ответил. И селектор онемел. Выключили. Старбеев откашлялся, посмотрел на пасмурное лицо Березняка и сказал:

— Теперь самое время поговорить… Я обещал тебе, Леонид Сергеевич…

— Помню.

— Где схема размещения станков? Технические расчеты…

— Доложить?

— Потом.

Березняк полистал какие-то бумажки, затем шумно захлопнул синюю папку и, поводив ладонью по острому подбородку, сказал:

— Через несколько дней после твоего отъезда меня вызвал Лоскутов. «Коренник отдыхает, теперь с тебя спрос будет. Ты — главный пристяжной», — сказал он. Я молчу, жду, что дальше будет. «Так вот, Леонид Сергеевич, давай сразу договоримся. Если к пятнадцатому октября не освоишь станки, пеняй на себя. Я больше двух раз не уговариваю… А ты все увиливаешь, мол, без Старбеева никак нельзя. Директор приказывает, а ты держишь фигу в кармане и свою линию гнешь. Ты теперь хозяин цеха. Действуй, как положено». Креплюсь, молчу. Пусть выговорится, тогда отвечу. И тут он сказал: «Сдается мне, что ты в чужой монастырь со сзоим уставом пришел. Не получится такой вариант, Березняк. Не потерплю. Ты у себя директорствовал, а что вышло? Сдал завод. Меня твой пример не увлекает. Так что не ставь палки в колеса. По-хорошему прошу». Сижу слушаю, а голова кругом идет. И перед глазами черные мушки носятся. Попил воды и говорю: «Спорить с вами не стану». Лоскутов прервал меня: «А ты спорь! Ты ведь мастак в этом деле». Чувствую, что сейчас сорвусь, но сдержался. И говорю Лоскутову про все сложности нового дела. Тут наскоком пользы не получишь. И ошибки резинкой не сотрешь… Не тетрадка первоклассника. А он набычился и говорит: «У нас цех, а не экспериментальная лаборатория. Ты своими спорами любое дело сведешь насмарку». Тогда я отвечаю: «Вы-то сами не спорите, а только Березняка хаете. Будто я вам на пятки наступаю и на ваш кабинет зарюсь. Глупо все это! И если хотите знать, грубо. Я на завод не из тюрьмы пришел. И упреков ваших слышать не желаю». Лоскутов вскочил и сказал: «Ты меня на слезу не бери. У меня позвонки неломкие. Выстою. Давай подобьем бабки. Станки пустить. Сейчас прикажу кадровикам, чтоб пять человек подобрали. Справятся. Не атомный реактор. Учти, третьего разговора не будет». — Березняк как-то сразу оборвал рассказ, потер лоб, долго молчал, а потом добавил: — Тогда я решил. Ладно, поставим станки. И пусть работнички, которых пришлет отдел кадров, выполнят лоскутовский приказ…

— И ты послал телеграмму… — с чувством печали и негодования произнес Старбеев.

— Да.

— Твоя нехитрая идея свелась к тому, чтобы наказать Лоскутова. Хочешь пустить станки — пустим. А там трава не расти. Так я понял?

Березняк не ответил.

— Ты поступил бессовестно. Я не оговорился. Бессовестно, Леонид Сергеевич. Да разве в Лоскутове дело! Как ты себя сломал, унизил. — Лицо Старбеева стало суровым. — Лоскутова хотел наказать… Чей завод? Лоскутова? Ты бы государству подножку поставил. Дорогие станки. Народное добро… И это еще не все. Есть более важное, чем деньги. Ты подумал о последствиях такой затеи?

— Я не хочу оправдывать себя.

— Ты хочешь, чтобы я ополчился против Лоскутова? Вот этого не будет. Сейчас не будет! Разговор о тебе… Куда девалась твоя принципиальность, азарт в работе? Ведь твой уход с поста директора по собственному желанию можно истолковать и по-другому.

— Не было другого…

— Ах, не было… Значит, появилось. Попробуй перекинь мост с одного берега на другой. Найти взаимосвязь. Ты сам хотел этого разговора. Так что глотай пилюлю. Я-то думал, ты рухнул под натиском Лоскутова. Ан нет! Ты пошел по ложному пути… Личная месть. Ты бы лучше его на дуэль вызвал. Хоть рыцарский поступок… А так… Не понимаю. Противно, Леонид Сергеевич.

— Что ж теперь делать? — буркнул Березняк.

— Не догадываешься?

— Поэтому и спрашиваю.

— Ждешь совета. Вряд ли. Тогда ты подал заявление… Прошу освободить. Сейчас можешь написать иначе. В связи с уходом на пенсию.

— Не буду писать.

— Думаешь, что я подпишу приказ об освобождении. Не стану! Учти! Хорошо, что я не поддержал тебя. Уберег. А то бы вместе плюхнулись в болото.

— Что же все-таки делать, Павел Петрович?..

— Работать! Думать! Расправь плечи… Тяжелая ноша предстоит… У Маркса есть прекрасные слова. Люди не только актеры, но и авторы своей собственной драмы. Запомни, Березняк!

Прошло несколько тягостных минут молчания.

Березняк спросил:

— Будем схему рассматривать?

— Сейчас важнее, чтобы ты себя поглубже разглядел. Включи «внутреннее зрение». Помогает. А теперь иди, я буду таблетки глотать.