Настроение на завтра

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Недавно Степан Хрупов отметил в банкетном зале ресторана «Нептун» свой юбилей. Было людно и шумно. Многие из гостей впервые познакомились на этом вечере, не подозревая ранее о существовании друг друга, и не думали, что их познакомит Хрупов. Очень разные были здесь люди по профессии и по должностным рангам. Начальство присутствовало весьма представительное, об этом Хрупов позаботился загодя, довольно деликатно и настойчиво. Были коллеги по медицинскому институту, приятели — давние и совсем новые. И несколько студенток из его группы, украсившие своей юностью праздничное застолье.

Раскрасневшаяся женщина не первой молодости, директор городского универмага, сидела напротив юбиляра и улыбалась ему. Улыбка у нее была независимая и покровительственная: деликатесы, предложенные гостям, — дело ее рук. Хрупов отблагодарил ее, вручив японское лекарство. Чуть поодаль, окруженный подчеркнутым вниманием, находился ректор института, пожилой, худощавый, в дымчатых темных очках. Он слегка заикался, все еще молодился — носил спортивного покроя костюмы и модные галстуки. Последние несколько лет Хрупов помогал ректору готовить годовые отчеты для ученого совета.

Рядом с ним сидел проректор по научной части, молчаливый, грустный человек с одышкой. Он с любопытством посматривал на гостей. Встречаясь взглядом с Хруповым, он мило кивал ему, как бы одобряя праздник. Проректор опекал в институте Хрупова и был оппонентом при защите его кандидатской диссертации.

Степан Антонович не остался в долгу и после защиты весь свой летний отпуск употребил на то, чтобы достроить проректору дачу. Много тогда мороки было: и тес достать, и кирпич, и бетон, и рамы… Слава богу, все благополучно обошлось, подумал Хрупов и ответно кивал проректору с чувством признательности за оказанное внимание.

У торца стола рядом сидели Данильцев, научный сотрудник, и инженер Быстряков, которые, пожав друг другу при знакомстве руки, уже, должно быть, забыли, как звать соседа.

Быстряков, энергично работавший вилкой и челюстью, был гораздо моложе других. Он уже был навеселе, и конец его длинного галстука часто окунался в тарелку с салатом. Быстряков, правда, успел заверить Хрупова, вручая ему подарок, что скоро закончит сборку установки для изготовления препарата Степана Антоновича.

С Данильцевым Хрупов познакомился совсем недавно на симпозиуме в Кишиневе и наблюдал сейчас за ним с нескрываемой надеждой — Данильцев твердо обещал проверить в своем институте препарат Хрупова.

Да, за столом юбиляра сидели нужные люди. Дела делаются между делами, часто любил повторять Хрупов.

Он чокался с гостями, всему улыбался, говорил любезные слова и не жалел комплиментов для своих студенток: Светланы-большой и Светланы-маленькой.

Хрупов относился к тому типу людей, которые хотели и умели понравиться людям. Не всем, разумеется, а нужным, деловым партнерам в его запрограммированной жизни, где неписаным законом оставалось хоть и старомодное и расхожее, но все же властное слово: сочтемся!

Из динамиков послышалась музыка — в большом зале ресторана заиграл оркестр.

Симпатичные студентки, сверкая улыбками, лихо танцевали с солидными мужчинами, которые были разгорячены напитками. Им хотелось тряхнуть стариной, повеселиться, попрыгать козлами, а резвость получалась неуклюжей, они сбивались с быстрого ритма, тяжело дышали и сильно потели.

Хрупов не танцевал. Он с достоинством обходил стол, склонялся к каждому гостю и для всех находил приветливые, желанные слова.

Возле Данильцева он задержался подольше.

— Рад, старина, что ты смог приехать, — благодарил Хрупов.

— Я тоже. Тебе не грустно?

— Все же пятьдесят. Полвека. И все-таки, старина, будем жить страстями. — И, снизив голос, спросил: — Сколько тебе надо прополиса?

— Граммов десять. Мать больна.

— Получишь сорок. Жду завтра в институте… Саша, как долго ты будешь проверять на мышах мой препарат? Я очень надеюсь на тебя.

— Недели за три управлюсь. Когда пришлешь?

— Днями установку пущу…

— Один не сладишь. Нужны ассистенты. Тогда ускоришь дело.

— Предвидел, старина. Вон мои помощницы. Славные девчонки. — Хрупов кивнул на студенток.

Они неутомимо танцевали, взмахивая тонкими подвижными руками, и с каждым новым танцем заменяли уставших партнеров.

Юбилей Хрупова закончился за полночь. И, уже отъезжая от «Нептуна» на такси, Хрупов со странным чувством подумал: отчего же Воронин не пришел на банкет?

С профессором Ворониным, заведующим кафедрой, у него сложились внешне ровные, но далеко не всегда ясные отношения.

К кандидатской диссертации Хрупова он имел много претензий. А командируя Хрупова на конференции, внимательно знакомился с его материалами и, как правило, возвращал на доработку.

Наука вообще, и медицина в частности, говорил Воронин студентам на лекциях или педагогам на заседаниях кафедры, это внутреннее состояние человека, а не его профессия.

К старику Колумбу — так звали Христофора Алексеевича Воронина за глаза в институте — Хрупов не мог подобрать ни ключа, ни отмычки. А он был очень нужный человек. Ладно, будем продолжать осаду, откроем Америку, твердо решил Хрупов, подъезжая к дому. Он заплатил шоферу точно по счетчику — для этого всегда имел в кошельке серебро и мелочь.

Заснул Хрупов крепко и безмятежно. И только под утро возникла жуткая картина. Это видение преследовало его как рок, от которого он не мог избавиться. Хрупов испуганно просыпался, чувствовал себя разбитым, много курил и думал о себе как о чужом, постороннем человеке, которого плохо помнил, стыдился, отчего-то боялся и оправдывал.

Так случилось и в эту ночь.

Хрупов без оглядки покидал боевую позицию. «Стой! — услышал Степан голос старшего сержанта Старбеева. — Стой, сволочь!» — кричал Старбеев.

Неожиданно колокольный звон оборвал это жуткое видение.

Хрупов вскочил с постели, закурил, прислушиваясь к тоскливому звону, — то кабинетные часы пробили пять утра.

За окном еще не пришел рассвет. Хрупов зажег свечу — он любил запах свечей, мерное колебание их огонька и, глядя на странные разбросанные тени по стенам комнаты, достал из тумбочки бутылку коньяка, которую держал на случай под рукой. И разом, как спасительное лекарство, хлебнул из горлышка, не чувствуя горечи напитка и не закусывая.

Хрупова не тяготили ни душевная боль, ни стыд. Ему просто хотелось забыть то, о чем он не желал помнить и вспоминать.

За долгие прошедшие годы он приучил себя зачеркивать все, что мешает ему в жизни, отодвигать в сторону, не подпускать к сердцу.

Неожиданно всплыл в памяти отец. Только сейчас он показался ему очень старым.

Антон Кузьмич был плотником. Жили они на окраине города, в небольшом деревянном доме. Частенько Антон Кузьмич подрабатывал — делал гробы. Брал он недорого, к нему охотно обращались за помощью. Он работал на совесть и, закончив очередной заказ, сам ложился в гроб — примерялся, удобно ли будет покойнику.

Антон Кузьмич не спеша закуривал и, лежа на досках, вопросительно смотрел в небо.

Однажды ему заказали гробик для утонувшего мальчика. Забив последний гвоздь, Антон Кузьмич окликнул сына и сказал:

— Ложись, Степка. Примерку сделаем… Вот так. Ты плечико-то распрями. — И, поглядывая на свое чадо, наставительно добавил: — Помни наперед, сынок, всегда надо плечиком пробиваться. Тогда одолеешь жизнь…

Хорошо запомнил это напутствие Степан Хрупов.

После демобилизации Хрупов подался в медицинский институт, но его не приняли, хотя и фронтовик, и раненый, и желание было большое. Не хватало знаний, обычных, школьных.

Не отчаялся тогда Хрупов. Для начала устроился в мединститут по хозчасти. Был скор на руку, общителен, никому ни в чем не отказывал, умел достать все, что другие не умели. Через год перешел на кафедру фармакологии лаборантом. И тут служил аккуратно, безотказно. Умел Хрупов и нужный документ составить, и для кого-то бумагу подписать у начальства. Мог и утаить спирт, а потом, когда будет крайне необходимо, найти его из-под земли.

Плечико его работало мощно, напористо. Вскоре он из общежития переехал в комнату недалеко от института. А через год поступил в институт. Помогли. Вытянули. Так по шатким ступенькам, оглядываясь и примеряясь, поднимался Степан Хрупов.

Надо действовать наверняка, подбадривал проректор. Хрупов был счастливо согласен с ним, радовался возникшему контакту.

Женился Хрупов поздно. После защиты диссертации. Знакомство супругов было коротким, да и совместная жизнь длилась недолго. Через год Тамара ушла от него. Развод не причинил Хрупову ни страданий, ни разочарований в жизни.

Хрупов принял душ, хотя утренней обычной пробежки по парку не сделал, а когда побрился, не отошел от зеркала, вгляделся в свое лицо.

Раздражение, вызванное видением, исчезло, не оставив никакого следа. Он уже размышлял о предстоящих делах. На него смотрел из зеркала достаточно бодрый, неуставший человек. Высокий лоб, острый взгляд карих глаз, тонкие, плотно сжатые решительные губы мужчины, знающего себе цену, умеющего постоять за себя.

Хрупов прошел в комнату и открыл свой деловой толстый блокнот. Десятки записей. Звонки… В десять, десять сорок, одиннадцать двадцать, ровно в два, в два сорок и в пять тридцать. Встречи, их много. Но главная — с инженером Быстряковым. Надо забрать у него установку и привезти в институт. Он радостно потирал ладони. Все идет путем. А вечером — гости. Две студентки, две Светланы — большая и маленькая. Их нужно подготовить к предстоящей работе. Какой, знать им необязательно, меньше будут болтать. Просто очередная лабораторная работа.

Закрывая дверь, Хрупов вспомнил: ведь Светлана-маленькая говорила, что они придут с подругой, которая живет вместе с ними. Она уже заканчивает институт, сейчас на практике, очень милая девушка. Интересно, посмотрим. Может, и она понадобится.

И, опуская ключ в карман, Хрупов подумал: поставить новый замок в ассистентской, где будет действовать установка. Сейчас лишние разговоры ни к чему.

А когда все свершится, препарат получит признание, тогда он сам заговорит громко и открыто. И можно будет подумать о хозяйке в его доме.

Наступил вечер.

Вместе со Светланой-маленькой, второкурсницей, и Светланой-большой, с первого курса, пришла русая сероглазая девушка. Она приветливо протянула теплую руку. Хрупов поздоровался.

— Меня зовут Степан Антонович.

— Марина Старбеева, — представилась она.

Только проведя девушек в комнату, Хрупов пытливо посмотрел на Марину и, взяв стакан, вышел на кухню.

Старбеева… Неужели дочь старшего сержанта Старбеева? Совсем непохожа на него. Нет, нет… Просто одно фамилица. Заведующая городской библиотекой тоже Старбеева.

Возможно, в другое время Хрупов придал бы этому факту большее значение, но сегодня, когда установка уже в его рабочей комнате, все представлялось в ином, радужном свете. Ну а если даже дочь, то что… Хватит об этом!

Он вернулся в столовую с бутылкой шампанского и, наполнив бокалы, сказал:

— Позвольте произнести один-единственный тост… За вас, милые, очаровательные девушки! За ваше счастливое будущее.

Все чокнулись, выпили.

Завязался непринужденный, веселый разговор. Хрупов читал стихи Есенина. Светлана-маленькая слабеньким голосом спела романс «Калитка». Слушали музыку: последние записи модных джазовых оркестров.

Под конец вечера Хрупов принес альбом в сафьяновом переплете, где на нескольких фотографиях были запечатлены известные люди науки и медицины. Это были снимки симпозиумов и конференций.

Обе Светланы, очарованные обаянием Хрупова, стали его расспрашивать о деятелях медицинского мира. Он оживленно отвечал на их вопросы, правда, больше касался бытовых фактов, у кого какая машина и дача…

Марина Старбеева то ли от робости, то ли от непривычной обстановки не включалась в разговор, а молча листала альбом чужой жизни.

В конце альбома одна фотография привлекла ее внимание.

— Это вы, Степан Антонович? — спросила она, тронув пальцем снимок.

— Да, Марина. На фронте. Тысяча девятьсот сорок третий год. Тяжелый год, девушки.

— А кто с вами рядом? — глядя на знакомое лицо, но боясь ошибиться, спросила Марина.

— Это целый роман, — покивал головой Хрупов. — Медсестра. Я лежал в госпитале. Она выходила меня. Спасла.

Марина улыбнулась, и маленькая ямочка показалась на гладком розовом подбородке.

— Это моя мама, девочки. Гречихина, — нежно сказала она.

Хрупов мгновенно подхватил:

— Верно. Гречихина.

Обе Светланы уставились на фотографию.

— Красивая, — сказала Светлана-большая.

И, подавив в себе минутную растерянность, отринув набежавшее сомнение, Хрупов торопливо налил в бокалы шампанское и с пафосом сказал:

— Неожиданный тост. Но обязательный. За мою спасительницу, за ее здоровье. За Гречихину!

Пригубив вино, Светлана-маленькая, удивленная происшедшим, сказала:

— Как бывает в жизни… Прямо не верится.

И, глядя на студенток, Хрупов мысленно соглашался со Светланой-маленькой. Не верится! Разве мог Хрупов подумать, предположить, что перед ним, в его доме сидит, разглядывает фотографию своей матери его единственная дочь. Нет, таких мыслей у него не было. Хрупов никогда не думал об этом…

Хрупов торжествовал. Уже пятый день без устали действовала новая установка, которую соорудил инженер Быстряков.

Она чем-то напоминала строенный самогонный аппарат. Было много разных стеклянных трубок, по которым пульсировала жидкость. Попадая в очередную колбу, жидкость пузырилась от соприкосновения с каким-то веществом и текла дальше в металлический резервуарчик, подогреваемый спиртовкой. Здесь жидкость обогащалась уже новым веществом и, обретая темно-бурый цвет, проходила еще одну стадию переработки и наконец, сгущенная, стекала в белую фарфоровую чашку.

Эта самоделка занудно гудела под присмотром доверчивых студенток — Светланы-большой и Светланы-маленькой.

Короткий инструктаж, который провел Хрупов, касался режима работы установки и строгого соблюдения дозировки жидкостей и веществ. Все было просто и доступно. Никаких предупредительных сообщений Хрупов не сделал. Он был уверен, что установка сработает хорошо, и ему даже померещилось, как он идет по огромному светлому цеху, где на новейшем оборудовании готовят его лекарственный препарат. Хрупов любил мечтать.

Временами он появлялся в ассистентской комнате, поглядывал на установку и однажды очень доверительно сообщил девушкам, что они участвуют в сотворении великого чуда. Да, чуда, подтвердил он. И этого он никогда не забудет.

Теперь Хрупова волновал другой этап — проверка лекарственного препарата. Для этого нужно было регулярно связываться с Данильцевым, снабжать новыми дозами порошка.

Это занятие напоминало ему скорее приятное увлечение, чем работу. Он аккуратно ссыпал из колбы на листок фольги порошок — результат очередного эксперимента, сворачивал фольгу пакетиком и вкладывал в папиросную коробку. Затем укрывал пакетик ватой и на тыльную сторону крышки наклеивал этикетку, где были указаны все компоненты, введенные в состав порошка. Коробку заклеивал узкой лентой пластыря, оборачивал листом плотной бумаги и снова заклеивал пластырем. Все было прочно, надежно. В хорошем настроении Хрупов шел на почту и отправлял заказную бандероль Данильцеву.

Сегодня, выходя из почтамта, он встретил Марину Старбееву. На ней была яркая спортивная куртка.

Он поздоровался и деловито предложил довезти ее до института на такси.

— Спасибо, я за билетами. В кино.

— Десять лет не ходил в кино! — воскликнул Хрупов. — Возьмете меня с собой?

— Мы идем на последний сеанс. Я и обе Светланы.

— Прекрасно! — И он вынул деньги.

— Что вы, — отказалась Марина от денег, и ее серые глаза слегка потемнели. — Я оставлю ваш билет у девочек в ассистентской. Они сегодня работают у вас?

— Да. Оставьте девушкам… В какой больнице вы на практике?

— В третьей.

— Главный врач Назаров?

Марина кивнула.

— Могу поговорить, окажут внимание.

— Зачем? У меня все хорошо.

— А где живут ваши родители?

— В Трехозерске. Красивый город. Это в Сибири.

— А что отец делает?

— На заводе. Начальник цеха. Мировой мужик у меня папка… Я побегу, очередь займу.

Хрупов криво усмехнулся, вспомнил ее слова о своем папке. И чтобы успокоить себя и отогнать незаслуженную обиду, невесть откуда взявшуюся или придуманную им самим, он подумал, сколько лет прошло, а ты, Старбеев, все в сержантах топчешься. А рядовой Хрупов — без пяти минут профессор.

Хрупов пришел в ассистентскую после лекции, преподнес девушкам по шоколадке, открыв сейф, взял небольшой пакетик прополиса, а там лежало несколько килограммов — удивительное богатство, и, вежливо откланявшись, сказал, что вернется через час-полтора.

В комнате звучало радио, передавали эстрадный концерт. Вскоре раздался условный стук в дверь, которому научил девушек Хрупов, — три коротких удара и через паузу четвертый.

Света-маленькая открыла дверь.

Вошла Марина Старбеева.

— Ну что, идем?

— Купила, — облегченно вздохнула Марина. — Народу уйма. Думала, до кассы не доберусь.

— А какая картина? — не отрываясь от работы, спросила Света-большая. Она была в очках и аккуратно размешивала фарфоровой ложкой смесь.

— Здрасте пожалуйста, — улыбнулась Марина. — Я же вчера вам говорила — «Мужчина и женщина».

— Про любовь?

— Да еще какую! — И, оглянувшись по сторонам, неуверенно сказала: — Что-то у вас попахивает подозрительно.

— Мы уже привыкли, — ответила Светлана-маленькая и поинтересовалась: — А какие там артисты играют?

— Увидим. Вот вам три билета. Я опаздываю, мне во второй корпус надо. — И, положив на стол билеты, направилась к двери.

— Подожди! Для кого третий билет?

И в этот момент взорвалась колба. Мгновенно вспыхнуло пламя, взметнулось к потолку. Марина увидела, как огонь охватил халаты подруг. Но они застыли, закрыв лицо руками, видимо, брызнула горячая жидкость. Марина бросилась к Светлане-маленькой и потащила к двери, стремительно распахнула ее и вытолкнула в коридор.

Уже загорелся линолеум, было очень дымно, но Марина пробилась к Светлане-большой, схватила ее за руку, Светлана споткнулась и упала, отчаянно закричав от боли.

Горела Маринина куртка, она сорвала ее и, ухватив руки Светланы-большой, волоком тащила ее к выходу.

С истошным криком бежал по коридору Хрупов.

— Прополис! Прополис! Спасите!

Пригнув искаженное лицо, он боком, подставив плечо пламени, рванулся к сейфу. Он задыхался от дыма и раскаленного жара, но руки яростно нашаривали замочную скважину.

И еще более сильный новый взрыв отшвырнул его в кромешный огонь.

Пламя заполнило всю комнату.

Хрупов попытался выползти, но обгоревшие руки не слушались его, и он плюхнулся лицом в неукротимый огонь.