Настроение на завтра

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Осень подкрадывалась со всех сторон. Поначалу шла верхушками деревьев, окрасила лимонной желтизной макушки молодых березок, нарядила густым розовым цветом листву рябины. А у изножья леса старели, жухли иссохшие травы.

Галдели, ватажились суетливые воробьи. Теперь им раздолье. Они не улетают. Здесь будут зимовать.

Старбеев стоял на балконе, любовался акварелью дальнего подлеска, вдыхал сладковатый запах хвои.

Из палаты доносились гулкие звуки пишущей машинки. Журин подолгу сидел за столом и сосредоточенно печатал, заглядывая в маленькие странички. Рядом лежала стопка писем, по виду давних. Серый, поблекший цвет бумаги выдавал ее принадлежность времени.

В эти часы Старбеев уходил из палаты и был доволен, что есть причина, уводившая его в далекие прогулки.

Их соседство в палате проходило в коротких случайных разговорах и совсем не касалось жизни каждого. Журин был молчалив, замкнут. А Старбееву не хотелось навязываться в собеседники, нарушать озабоченное состояние соседа.

Однажды Журин зачехлил пишущую машинку, сложил часть бумаг в портфель, а затем вышел на балкон, где сидел Старбеев.

— Хорошо здесь! — с неожиданной вспышкой радости произнес Журин. — Вы посвежели, Павел Петрович… Приятно отметить. Глаза повеселели.

— Заметно? — удивленный восторженным настроением Журина, спросил Старбеев.

— Свидетельствую. Факт неоспоримый.

— А вы, уважаемый, зачем канцелярию развели? Словно дятел — тук… тук…

Журин виновато улыбнулся, и лицо его, казавшееся застывшим в хмурости, просветлело.

— Мне без канцелярии нельзя. Служба такая… Историк. Директорствую в краеведческом музее.

— Заведуете прошлым, — сказал Старбеев, приглядываясь к оживленному лицу соседа.

— Скорее будущим, — определил Журин. — История, пожалуй, самая интересная наука, которая касается каждого человека. Воспитывать поколение на богатстве прошлого, настоящего — высочайшая забота о будущем. — Он говорил увлеченно, быстро, словно наверстывал время, упущенное молчанием.

Старбеев вскинул голову, хотел что-то спросить, но не посмел прервать ход его мыслей.

— Лет семь назад я вел по музею группу старшеклассников и тогда приметил одного паренька. Он с особым вниманием рассматривал экспонаты и слушал мой рассказ. Он стоял рядом, не в отдалении, как некоторые его сверстники, и я чувствовал, как он смотрит и слушает всем своим существом. В нем, видимо, происходило удивительное открытие мира. Это заметно проявилось в третьем зале, посвященном революции и гражданской войне в нашем крае.

Мы подошли к стенду с фотографиями молодых большевиков, комсомольцев, и вдруг он спросил: «А сколько было им лет?» Я ответил. В зале трудовой славы он пристально рассматривал портреты ударников и стахановцев, дольше задерживался у фотографий молодых. Я спросил у паренька, как его зовут. «Толя Гришко», — сказал он. Я хорошо запомнил его лицо. И вот совсем недавно мы оформляли новую экспозицию передовиков предприятий. Среди них я увидел портрет бригадира Гришко. Теперь уже к нему будут обращаться взоры современников… Так как же, Павел Петрович, прав я или нет? Прошлым я заведую или будущим? — Журин ждал ответа.

Старбеев задумался. В нем зрела своя мысль, свое ощущение услышанного, очень близкого и необходимого.

— Вы, конечно, правы. Будущее заложено в наших душах. В нас самих есть прошлое, настоящее и будущее, которое мы предчувствуем… Так устроен человек. — Сказал Старбеев и, помолчав, спросил: — Интересно, а канцелярию зачем притащили? Профессор увидит — рассердится.

— Теперь не страшно. Самое главное сделано. Завтра закончу.

— Положим, в музее торопиться некуда… — мягко намекнул Старбеев. — Раз в году вполне можно стать отдыхающим.

— У нас такое случилось… Удивительная находка.

— Мамонта обнаружили?

— Я серьезно! Из-за этого и в санаторий опоздал. Чувствую себя отвратно, пока дело не закончу. Маюсь, как неприкаянный.

— Я заметил…

— А все из-за этой находки. В Зареченске начали строить завод… Часть строительной площадки захватывает окраинную улочку со старыми развалюхами. И вот однажды раздался звонок. Снимаю трубку, слышу: «Музей?.. Из Зареченского отделения милиции говорят. Экскаваторщик поднял из-под земли почтовый ящик. Может, пригодится». Я спрашиваю: «А что в нем?» — «Да вроде письма лежат. Потрясли, что-то есть». Поехал. Захожу в отделение милиции и вижу ржавый, в двух местах пробитый осколками почтовый ящик. Кое-где проступали следы давней краски. Прошу, давайте вскроем, только аккуратно. В ящике лежало двадцать три письма. Шесть из них — солдатские треугольники. Меня даже потом прошибло. «Так они ж с войны лежат!»— крикнул я. Умоляюще прошу не прикасаться, а сам думаю: солдатские письма — редчайшая реликвия Отечественной войны… Собрал письма, завернул почтовый ящик в мешковину и домой. Вот такое случилось, Павел Петрович.

Слушая его, Старбеев хмурился, резко свел брови. Беспорядочно заворошилась память фронтовых лет. Он не сразу откликнулся на обращение Журина.

— Не могу даже представить, как люди прочтут эти письма. Сколько там горестных судеб таится.

— Вы были на фронте?

Старбеев кивнул.

— Вы меня поймете, — продолжал Журин. — Из-за этих писем я задержался. И сюда их привез. Ведь может статься, что кто-то из адресатов жив. И по сей день все еще ждет весточки… Потому и тороплюсь написать о находке, чтоб люди отозвались. Несколько писем еще в областной лаборатории судебно-медицинской экспертизы. Восстанавливают выцветшие, угасшие слова.

— Какого времени письма?

— Июня сорок третьего.

— Двадцать семь лет прошло… Зареченск, Зареченск… — трудно вспоминал Старбеев.

— Раньше это был небольшой поселок Гнилово. Теперь районный центр, Зареченск, — пояснил Журин.

— Вы сказали Гнилово?.. Или почудилось?.. — нетерпеливо прервал Старбеев.

— Гнилово… И речушка там Гниловка.

Старбеев вскочил, выдохнул:

— Я ж там был!.. Наша часть в том месте линию фронта держала. Там церквушка на пригорке стояла. Хорошо помню.

— И сейчас стоит, — сообщил Журин.

— Все сходится, — тяжело дыша, сказал Старбеев.

— Вам плохо, Павел Петрович?.. Очень побледнели. Я врача позову…

— Пройдет. — Старбеев вынул из капсулы таблетку, положил под язык и, выйдя на балкон, опустился в шезлонг.

…Через час они пошли в столовую.

В правом углу сидели профессор Шавров и медсестра Ксения Васильевна, пили чай.

Увидев Старбеева, профессор приветливо кивнул ему и что-то сказал медсестре.

— Обо мне говорят, чувствую, — заметил Старбеев и, вопросительно посмотрев на Журина, прибавил: — Донесли?..

Журин выразительно развел руками, но Старбеев ему не поверил.

Вскоре подошла Ксения Васильевна и попросила его зайти к профессору.

Старбеев пошел к профессору не сразу. Он побродил по коридорам, бесплодно раздумывая, зачем понадобился. И, снова заподозрив Журина, вошел в кабинет.

— Директор завода звонил. Спрашивал про вас.

Весть удивила Старбеева, но в эту минуту он подумал о Журине, которого только что обидел, и укорил себя в горячности.

— Лоскутов интересовался, как вы тут… — продолжал профессор. — Собираемся ли вас задерживать.

— Задерживать?

— Бывают случаи, когда мы продлеваем курс лечения.

— Что вы ответили?

— Сказал, не вижу надобности… Пока.

— Когда кончится загадочное «пока»?

— Впереди еще много дней… Вот наше «пока». По разговору я понял, что вы очень нужны.

— Какому директору не нужен начальник цеха, — с жаром сказал Старбеев.

— А всегда ли начальнику цеха нужен директор? Такой вопрос правомерен? — спросил профессор.

Старбеев усмехнулся.

— Смотря какой начальник…

— Хороший.

— И хорошему нужен… Только директор, а не суфлер.

— А ваш Лоскутов? Он какой?

Старбеев задумался. И не потому, что не знал, каков Лоскутов. Он не хотел однозначного ответа, можно было впасть в крайность.

— Оставим Лоскутова… Не частность меня волнует. Видите ли, Павел Петрович, мой долг не только диагностировать заболевание, лечить, но и размышлять о причинах его. Так вот, общаясь с пациентами, я могу с печалью отметить — слишком укоренился акустический метод руководства. Мягко говоря, очень громко разговаривают с людьми. Чересчур громко! Врачи были бы рады одному новшеству. Если бы изобрели ограничитель громкости и оснастили этими аппаратами начальников. Громозвучный разговор душу холодит. — Профессор встал с кресла, оживился. — Я когда госэкзамен сдавал, на высоких нотах начал. Тогда преподаватель прервал меня и очень спокойно сказал: «Коэффициент громкости не всегда прямо пропорционален сумме мыслей. Нас интересует второе…»

— Умно, — оценил Старбеев.

— Шумные призывы: «Давай-давай!» и «Бегом-бегом!»— это ведь легкомысленное, антигуманное средство временщиков. А потери от этого большие. Огромные!

— Слушаю вас, и мне стыдно. Я ведь тоже начальник… Хорошо бы и мне…

— Неужто кричите? — перебил профессор.

— Иногда срываюсь. Нервы подводят…

— Ненаучно, позволю заметить: вы подводите нервы.

— Все так. С этим можно покончить. Нужно! Сложнее другое. Время властно требует активной перестройки деловой психологии командиров производства. Всех рангов. — Старбееву нужна была разрядка, и он высказывал наболевшее: — Техническая политика в развитии предприятия обретает действенную силу, когда люди осуществляют преодолев разлад экономики и нравственности, готовят себя и свои кадры к многоступенчатому процессу обновления. Да, есть трудности. Немало… Их можно перечислить, в каждом случае они конкретны. Но есть главное препятствие, психологический барьер! Его порой не узреешь. Этакая блуждающая невидимка… Он в душах, привычках и личных интересах. Преодолеть этот барьер непросто. Нужны воля, усилия труда и мысли… Честно говоря, мне самому сейчас предстоит сдать экзамен. — Старбеев помолчал, подумал, точно ли определил свою задачу. — Да, экзамен… Смогу ли я психологически и социально верно обеспечить решение проблемы… Потому и звонит Лоскутов. Все посматривает на календарь. Сколько дней осталось…

Профессор сделал какую-то запись в блокноте и, отложив ручку, сказал:

— В данном случае я делаю вывод, что директор вам не нужен.

— Хочу уточнить. Нынешний Лоскутов не очень нужен.

— Почему?

— Он считает, что давняя зачетка освобождает его от сдачи экзамена… Не зря говорят: никто так не глух, как человек, который не хочет слышать…

Профессор улыбнулся.

— Вас не затруднит моя просьба?.. Сообщите результат вашего экзамена.

— Постараюсь. Только не знаю, когда это случится… Может, придется пересдавать.

— Просто я должен знать, подготовили мы вас к экзамену или не удалось.

— А вы, профессор, участливый человек.

— Может, потому и профессор… — Он взял фонендоскоп и попросил: — Снимите рубашку. — И стал выслушивать Старбеева. Потом сказал: — Немного пульс частит. Утомил нас. Больше не буду. Звонить не забываете?

— Скоро приду деньги одалживать… Много трачу.