Не имей сто рублей...

24. Если видишь в небе люк — не волнуйся, это — глюк!

Хорошее дело — аскорбинка! Я ухитрилась не заболеть, даже температура держалась в пределах нормы. Только кашель стал донимать. Ну да это ладно, подумала я, ничего страшного. Сережа уже вот-вот поправится, так что нужно было искать продукты для похода, и я в который уже раз отправилась на рынок.

Хорошее дело — лето! Так мало знакомых торчит в Минске! А если кого и увидишь, то всегда можно вовремя удрать. И пусть даже потом говорят, что Горбачевская совсем зазналась, не здоровается. Это пережить можно будет.

Так думала я, возвращаясь с базара и едва не наткнувшись Веронику, с которой как раз в то самое время, в 92-м году, вместе работала в НИИ.

Вдруг что-то произошло с моими глазами. Словно какая-то пелена стала их застилать. Изображение потеряло резкость, будто смотришь под водой. Звуки доносятся как через стену или ватные шарики в ушах. Что еще за ерунда такая! Неужели это простуда так на меня действует?

Почти невидящим взором я отыскала ближайшую скамеечку, на которую и взгромоздилась вместе с пакетом. Ничего, думала я сама себе, посижу немного, приду в норму.

Но не тут-то было!

Резче изображение не стало, даже совсем наоборот. Перед глазами поплыли какие-то радужные сполохи, разноцветные круги, которые пересекали яркие зигзаги, словно разряды. Разноцветные картинки, прерываемые и пересекаемые разрядами, стали громоздиться одна на другую. То же самое было и со «звуковой дорожкой»: сквозь заложившую уши вату пробивался непонятный гул, шум, вой, время от времени прерываемый невнятными, не имеющими смысла фразами и выкриками.

Наверное, именно так и сходят с ума, подумала я совершенно спокойно. Вот и чудненько. Меньше проблем.

А Санька, а в дым больной Сережа?

Я энергично помотала головой, стараясь прогнать наваждение. А фиг вам, индейская избушка!

Треск и шум, правда, стали меньше. Да и картинки перестали мелькать бешеным калейдоскопом. Такое впечатление, словно телевизор настраивается на другой канал. Именно, что на другой. Потому что то, что я стала четко видеть и слышать, никак не ассоциировалось у меня с родным Минском, до боли в коленках знакомой Комаровкой.

Передо мной, насколько хватало глаз, расстилался сельский пейзаж. Проселочная дорога с выбитыми телегой колеями уходила до самого горизонта. А там, на горизонте, маячила деревянная церквушка, на металлическом кресте которой ярко блестело солнце.

Я ощутила, что сижу на покосившейся лавочке перед бревенчатой, вросшей в землю избушкой. Кругом ходили куры, гуси. Заливисто пели петухи и лениво лаяли собаки. То есть я прекрасно видела лавочку, избушку, всю эту живность. За маленьким исключением. Я не видела самой себя. Очень странное ощущение. Будто надет шлем виртуальной реальности. Но даже там присутствуют хотя бы руки. Разумеется, не собственные, а нарисованные на компьютере. А тут — вообще ничего!

Я попробовала встать и немного пройтись. Я прекрасно ощущала, как шевелятся, переступают мои ноги, но картинка перед глазами совершенно не менялась. Даже на телевизор не похоже. Там все-таки при приближении к экрану картинка становится больше. А тут — вообще никакой реакции.

Сзади послышался скрип и протяжное «Н-но-о!» Я обернулась. И ничего не произошло. Я по-прежнему видела избушку и церковь на горизонте. А телегу с сидящим в ней мужичком в холщовых штанах и такой же рубахе я увидела лишь спустя некоторое время, когда понурая чалая лошадка, медленно переступая разбитыми копытами, вывезла ее вперед. «Н-но-о!» — повторил мужичок и огрел конягу кнутом. Правда, без какого либо заметного результата. Так же уныло и безразлично она продолжала плестись вперед, в сторону церквушки. Похоже, что не только я себя не видела. Они, мужик с лошадью, тоже меня не заметили, хотя проехали не более, чем в метре. Точно так же на меня не реагировали и другие «местные» — собаки, гуси. То есть я вроде бы и была в этом странном месте, а вроде бы меня и не было. Словно подглядывала откуда-то.

Полный бред!

А между тем деревня, так неожиданно представшая моим глазам, жила своей спокойной и неторопливой жизнью. Бегали и грызли зеленоватые яблоки детишки, невероятно чумазые и облаченные в длинные замызганные рубашки. Вдалеке о чем-то переговаривались женщины, завязанные платками по самые брови. Молодая, довольно симпатичная девушка шла за водой, и на ее коромысле весело поскрипывали огромные деревянные ведра. Поравнявшись с женщинами, она вежливо поздоровалась, поклонилась.

— Марыя! Калі ўжо Андрэй да цябе сватоў засылаць будзе?[7]

Девушка только отмахнулась и ускорила шаги.

Андрей? Мария? Неужели это — та самая легенда? Мама дорогая, что же такое происходит!

Я так и не успела прийти к каким-нибудь определенным выводам, как действительно что-то стало происходить. То есть я оставалась неподвижной, как соляной столб, а вся картинка словно стала смещаться относительно меня. Дорога мчалась навстречу, будто я на чем-то ехала по ней с приличной скоростью, поднимая при этом тучи пыли. Пыль взметнулась таким вихрем, что на несколько секунд или часов, сложно сказать, вообще ничего не стало видно. Уши снова заложило ватой, и будто из глубокого подземелья, сквозь свист ветра и вой, донеслось: «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» А название потонуло в свисте и конском топоте. Когда туча пыли рассеялась, точнее, ее снесло в сторону ветерком, я увидела уже совсем другое место.

Возле излучины реки на лугу паслись коровы. Прямо реклама молока «Домик в деревне». Или новозеландского сыра, который катается в масле. А вдоль дороги сплошной стеной стояла пыль, поднятая копытами многочисленных лошадей. Их мерный топот гулко разносился по окрестностям. Человек сорок всадников, не меньше, куда-то явно спешили.

Впереди всех, спесиво подбоченясь, ехал препротивный жирный тип с брезгливо оттопыренной нижней губой. Правда, одет он был значительно роскошнее своих молодых и плечистых спутников. Несмотря на теплую погоду (судя по тому, как были одеты жители деревни, сама я таких нюансов не ощущала), на нем была отороченная мехом шапка, расшитые сапоги, кафтан или как там такая одежда называется, не знаю, и яркие, попугайского цвета шелковые штаны. А уж золота навешано было столько, что любой новый русский изошел бы при виде такой «красоты» черной завистью. Наверное, топиться удобно. Камень на шею привязывать не нужно.

— Вось кат паганы, трасца яму і халерыя ў бок! — раздалось прямо у меня над ухом. От неожиданности я даже подпрыгнула, а невидимый голос продолжал возмущаться. — Не інакш, як па Марыю паехаў, гад паўзучы![8]

Разумеется, рассмотреть говорившего я не могла. Только и оставалось пялится на панскую кавалькаду. Зато теперь у меня уже не было сомнений, что каким-то странным образом я оказалась свидетельницей части событий, о которых рассказывалось в легенде Черного озера.

Хотя, впрочем, с той же вероятностью я могла совершенно банально сойти с ума, а поскольку отсутствием воображения я никогда не страдала, то все увиденное могло быть лишь следом от съехавшей крыши, подумала я совершенно спокойно.

Я даже не успела толком додумать эту мысль, как изображение у меня перед глазами снова стало трещать, искрить и вспыхивать радужными разрядами. От яркости которых у меня из глаз начали сыпаться искры уже собственного производства.

Наконец, вспышки прекратились, и до моего слуха донесся привычный, родной звук воющих троллейбусов, рычание автомобилей. А когда глаза слегка проморгались, то я увидела, что стою на самом краю тротуара близ проезжей части. Вот здорово! Еще шаг, и угодила бы под машину!

Я обалдело вертела головой во все стороны и никак не могла сообразить, где нахожусь. Явно, не Комаровка. А уж думать о том, что же со мной такое произошло, и вовсе не хотелось. Немного успокоившись, я догадалась обратить внимание на таблички с названием улицы. Холера ясная! Каким же это ветром меня занесло на Кальварийскую? Ведь от Комаровки досюда не меньше получаса добираться!

— Не подскажете, который час? — обратилась я к первому попавшемуся прохожему.

— Четверть шестого, — ответил он.

Так что же получается? Я отсутствую дома уже добрых четыре часа! Ну и дела! Мужики, видать, там с ума сходят от волнения! Нужно мухой, пулей лететь домой!

Я перебежала на противоположную сторону улицы, и как раз подъехал троллейбус, «четверка». Прекрасно, доеду до ближайшего метро! Я зашла в салон и задумалась.

Что же все-таки это было? Следствие провала во времени или осложнение на психику от переносимой «на ногах» простуды? Если первое было совершенно не понятно, то второе — крайне нежелательно. Зато легко объяснимо. Быть может, та «петля», в которую я угодила накануне, была лишь первой ласточкой!

Надо же, как мозги переклинило!

— Из-з-зните, эт-то сорк четвертый? — обратился ко мне какой-то гражданин, которому сейчас явно было очень хорошо, зато завтра, и это совершенно очевидно, будет совсем скверно.

Его реплика вызвала всеобщее веселье среди пассажиров, и пока я, с трудом соображая, что же от меня хотят, разевала рот, какие-то молодые люди разрешили его затруднения.

— Нет, мужик, это «четверка»!

— Д-да? — засомневался тот. — А я д-думал, что эт-то сорк чет-т-вертый!

Публика развеселилась еще больше. А тот же молодой человек с воодушевлением добавил:

— Ты, мужик, смотри внимательнее. Когда увидишь четыре четверки, то это и будет твой сорок четвертый!

А я с облегчением подумала, что не только у меня бывают «глюки» средь бела дня. Народ ухитряется их получать даже без провалов во времени.

Тем не менее мужик плюхнулся на сиденье и тут же заснул. И мгновение спустя принялся громогласно пускать ветры. Лучше бы уж храпел, честное слово! Звук почти тот же, зато нет этого специфического запаха. Молодой человек, который до этого объяснял разницу между троллейбусами номер 4 и 44, чувствовал на себе некую ответственность за поведение пьянчужки, и поэтому, слегка конфузясь, стал его будить:

— Эй, мужик, проснись, тебе же нужно на сорок четвертый!

— Д-да? — обвел тот всех удивленным мутным взглядом и громко икнул. — А зачем?

У всех пассажиров дружно отняло мову, поскольку ответить на такой прямой вопрос было невозможно в принципе. И некоторое время шум троллейбусного движка дополняло только громкое икание уникального пассажира. Наконец, стихло и оно, поскольку мужик снова заснул. И только я успела подумать, что вот мол, везунчик, так легко его отпускает икота, как он снова стал громко и переливчато «петь» кишечником. Надо было захватить с собой противогаз, вяло подумала я. А парень снова принялся трясти его за плечо. На что мужик незамедлительно прореагировал, громко икнув, а потом уже разлепил свинцовые глаза.

— Эт-то, и-и-и-ик, сорк четверт-ы-и-и-ий? — изобразил он вопрос с подвывом, но ответа так и не дождался.

Спустя пару минут икание снова плавно перешло в пуканье, вследствие чего я заключила, что он снова уснул. Чем же закончилась вся эта история, я так и не узнала, потому что наконец-то доехала до метро.