Не имей сто рублей...

42. Не ждали

Таким образом, на сегодня было решено экспедицию свернуть и, захватив добычу в лице странного существа, источавшего смесь ароматов помойки и химического завода, отправиться в лагерь. Уже в машине Бартон, наконец, решился спросить у меня:

— Как Вы думаете, на каком языке он разговаривал?

— На том же самом, что и мы с Вами. На русском.

— Простите?

— Я сама точно не уверена, но кажется, что этот товарищ прибыл к нам из времен даже более поздних, чем я и мое семейство. А с течением времени язык имеет обыкновение меняться. То есть некоторые слова, которые считались жаргонными, разговорными, становятся общеупотребительными. Некоторые устаревают и выходят из употребления, а иные меняют свое значение. В частности, «блин» — скорее всего, широко распространенное в мое время практически безобидное ругательство, «нафиг» — только его усиливает, «глюк» — видение, а вот что такое «рябуха» я не знаю, скорее всего, какой-то вид наркотика.

— Вы только по его лексике сделали вывод, что он — из будущего?

— Нет, не только. При первой встрече с Вашими солдатами они сразу же обратили внимание на то, что наша одежда и экипировка не только по виду непривычна, но и сделана из незнакомых материалов. Так вот, где и каким образом производятся майки, на которых пляшет изображение, в 97-м году никому неизвестно. И о заколках, ползающих, словно настоящие насекомые, я не слышала. Хотя даже в мое время некоторые оригиналы красили волосы в самые экзотические цвета.

Тем временем мы приехали. По факту не очень-то деликатной выгрузки наш трофей что-то хрюкнул, почмокал губами и снова захрапел. Видать, действительно забористая штука, эта его рябуха!

Покуривая, мы с Бартоном поджидали остальных, шедших к лагерю пешком. В их числе был и Сережа, которому не хватило места в джипе из-за свалившегося на нас разноцветного счастья. Мы пытались проанализировать складывающуюся ситуацию. Итак, в наличии имелось девять экспедиций сквозь дыру, две из которых попали, судя по всему, в одно и то же время , следовательно…

Вот же холера ясная, я снова не успела додумать эту мысль, когда услышала душераздирающий вой:

— Хр-у-у-у-ст! Зыряг бешеный! Ты куда закульмировался, пульган вонючий?

Мы с Бартоном переглянулись и бегом бросились к палатке, где суровый Петренко наставил на нашего гостя свой грозный ППШ и не менее страшные глаза, но тем не менее от изумления не мог произнести ни слова. Самое забавное, что грозный вид старшины не производил никакого впечатления на гостя. Тот, видно, принял своего усатого стража за один из глюков и только отмахивался от него, как от мошкары, да безутешно звал какого-то Хруста.

Бартон тихонько, даже почти ласково отодвинул оцепеневшего Петренко и обратился к «трофею»:

— Здравствуйте! Пожалуйста, не волнуйтесь. Страшного ничего не случилось, и мы вместе с Вами постараемся во всем разобраться.

Теперь уже гость застыл с раскрытым ртом, и только после паузы в пару минут изрек:

— Ну ни фига себе! Сынь, чувак, да ты гвадишь, как на каком-нибудь древнем диске! Ну, прикол, как училка гвадишь!

— Лена, Вы что-нибудь поняли? — обратился ко мне Бартон.

— Не уверена. Давайте попробуем еще разок? Как с Мумба-юмба?

— Это как?

Вместо ответа я постаралась как можно обаятельнее улыбнуться этому чучелу и произнесла, четко выговаривая слова:

— Здравствуй! Меня зовут Лена. А тебя?

— Славосил.

Неужели ничего не получится?

— То есть Славик, — поправился он.

Бартон облегченно вздохнул, да и я сама обрадовалась, что лед тронулся.

— Славик… Хорошее имя! — и добавила, излучая саму приветливость. — Послушай, Славик, нам не совсем понятна твоя речь…

— Речь? — задумался тот. — То есть как я гважу?

— Ага, — догадалась я, — как ты говоришь.

— А че? Гважу, как все лотные чуваки. То есть говорю я как все, а что?

— Ладно, — я не стала вдаваться в филологическую дискуссию. — Ты в каком году живешь?

— Че? Ну, в натуре, не секу я в этих галимых змеях и кроликах, загиндюй меня, не знаю!

Бедный Бартон только рот раскрыл. Еще бы, в его времена об обычном гороскопе никто не имел понятия, а уж о восточном — тем более. А реакцию на диалог типа: «Вы кто — кролик или дракон?» — «Нет, я вообще свинья, а моя жена — собака!» — только можно себе представить! Только с этим остолопом Славиком я уже начинала терять терпение.

— Тебя не про это спрашивают. Назови число!

— Че? Какое число?

— Дату. Сегодняшнего дня. Число, месяц и год.

— Э-э, нет! — Он хитренько захихикал, покачивая указательным пальцем, и даже избегнув своего излюбленного «Че?» Тем временем девушка на его майке продолжала призывно крутить попкой. — На понт не возьмешь! Я, конкретно, рябухи принял, но секу, что почем! Я тут вам число не то назову, а вы меня откульмируете, куда следует!

По-моему, его уже и без нас кто-то «откульмировал»! Причем как раз, куда не следует.

— Год хотя бы назови! — попросил его Бартон.

— 2079-й, а че?

— А то, что по свой воле или по случаю, но попал ты, дружок, в 1944-й год, — устало резюмировал полковник.

— Ну, блин нафиг, а ты не залупился, чувак? — Он неуверенно рассмеялся. Девушка продолжала неистово дрыгать ногами. — Сорок четвертый год прошлого века? Че ты мне тут гвадишь? Сынь, чувак, я, конечно, хорошо под рябухой, но никто еще во времени не ползал. Ни в зад, ни вперед. А ты мне грузишь про 1944-й год! Так ведь это когда наши этому галимому Наполеону пульганов навешали! Тогда у всех перья на головах были и лошади. Так что не надо, не прикидывайся, а лучше скажи, куда этот зыряг Хруст подевался вместе со всей рябухой?

Обычно термин «ископаемое» принято употреблять в отношении к чему-то старому, древнему, несовременному, но в силу потрясающей тупости Славика я с трудом удерживалась, чтобы не назвать этим словом гостя из будущего. Ну что за чучело, никак не хочет понять, что же произошло! Я с превеликим трудом поборола в себе желание развесить пальцы веером и гнусавым голосом почти что на «фене» сообщить, что он «в натуре попал», да решила, что для дворянского воспитания Бартона это будет уже слишком.

— Ну, положим, война с Наполеоном была несколько раньше, году в 1812-м. — Бартон на удивление быстро разобрался в его сленге. — А сейчас, в 1944-м, перья на головных уборах, как и лошади, несколько вышли из употребления. И война сейчас идет совсем другая, с гитлеровской Германией.

Славик захохотал:

— Ага, война с немцами, ха-ха-ха! Может, ты еще залупишь, что этот клоун — настоящий? — кивнул он на Петренко.

Терпение у бравого старшины было гигантским. Можно даже сказать, что просто ангельским. Но все же не беспредельным.

Еще бы, сначала ему поручили охранять семейство каких-то придурков, которые неизвестно зачем шляются по театру военных действий, да еще и умничают, а их сопляка так вообще навязали, тоже мне, няньку нашли, так еще появляется какой-то кретин, вопит как резаный, да так, что слова не разберешь, и при этом клоуном обзывается! На него, старшину разведки, который начал воевать еще в финскую, который один стоил целого взвода вражеских егерей, кавалера ордена Славы! Глаза у старшины сузились, превратившись в сверкающие щелочки, лицо стало пунцовым, а огромный заскорузлый кулак стремительно вылетел навстречу глупо ухмыляющейся физиономии Славика.

Гость из будущего отлетел, всем телом врезался в стену землянки, тупо икнул и стал медленно сползать на земляной пол под меланхоличный шорох песка, осыпающегося ему за шиворот. А на неутомимую девушку посыпались какие-то мелкие разноцветные запцацки из треснувшего корпуса заколки-насекомого, нечаянно попавшего под удар.

— Петренко!

— Я!

— Два наряда вне очереди, — отреагировал Бартон на любовь к боксу, причем сказал это таким тоном, словно приглашал старшину на чашечку кофе.

— Есть, — насупленно пробурчал тот.

— Да, старшина, вот еще что, — добавил он. — Наш гость по-прежнему будет находиться на Вашем попечении, поэтому впредь воздержитесь от рукоприкладства. И постарайтесь, чтобы к утру он немного отошел от своего нынешнего состояния и мог нормально трезво разговаривать.

— Есть! — выдавил из себя Петренко, играя желваками на скулах.

Вечерело. Мы поужинали, я пересказала Сереже и Сане наш на удивление содержательный разговор со Славиком и отправилась вместе с Бартоном перекурить перед сном. Кажется, это становится уже традицией.

— Вы знаете, Лена, мне просто страшно становится, когда начинаю думать о «светлом будущем», — произнес он. — Особенно с учетом того, что Вы мне рассказали. А сейчас еще и этот экземпляр!

— Ну, если даже просто начинать думать, неважно о чем, то почти всегда страшно становится. Это во-первых. А во-вторых, не так уж плохо в моем «светлом будущем». Ну, а в-третьих, этот Славик просто в дым пьян или еще чего похуже, обкурился какой-нибудь дрянью, так что даже о нем делать выводы по-моему преждевременно.

— Так-то оно, конечно, так, да только… как-то совсем не так!

— Не так, как Вас всю сознательную жизнь учили?

— Вот именно. Все время говорили, что вот, светлое будущее вот-вот наступит, оно не за горами, еще чуть-чуть, и будет коммунизм. И мы шли вперед, терпели лишения ради него, светлого будущего, отказывали себе во всем… Какие ребята гибли! И что, выходит, напрасно?

— Нет, конечно же нет. Значит, так нужно было. В первую очередь не абстрактным потомкам из «светлого будущего», а именно вам, вашему поколению. Скажите, у вас что, богатый выбор был?

— Да нет, пожалуй…

— То-то и оно, что нет. Либо сражаться, либо умереть. И от этого выбора зависело не столько абстрактное будущее, сколько конкретное настоящее. И вы, ваше поколение смогло выстоять. И поэтому будущее наступило не в лагерях смерти, а в свободной, пусть разваленной и нищей, стране. Знаете, как и вы, я погналась за этой жар-птицей, за будущим. А ведь оно начинается сегодня, сейчас. Как напишут спустя несколько десятилетий братья Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу», есть у них такой замечательный роман. То есть будущее не абстрактно, оно, даже самое светлое, не приходит просто так, само по себе, оно вырастает, вытекает из дня сегодняшнего и полностью от него зависит. Только, видать, поздновато я это поняла…

Мы еще долго разговаривали. И о будущем, и о настоящем. И как-то тепло и уютно становилось от этих разговоров, которым более пристало проводиться на тесной кухоньке в квартире неисправимых интеллигентов, чем возле землянки под небом с первыми просвечивающими звездами. А, может быть, они, подобные разговоры, так и начинали свою жизнь?