Не прикасайся ко мне

XXII. Свет и тень

После описанных событий прошло три дня, в течение которых жители городка Сан-Диего только и делали, что готовились к празднику, обсуждали его и в то же время роптали. Хотя все радовались предстоящим удовольствиям, одни порицали префекта, другие — лейтенант-майора, третьи — «молодых», а нашлись и такие, которые осуждали всех и вся.

Приезд Марии-Клары с тетушкой Исабель вызвал немало разговоров. Горожане были рады ему, ибо девушку любили и восторгались ее красотой, но всех поразила перемена, происшедшая в отце Сальви. «Священник часто бывает рассеян во время службы, почти не беседует с нами, сохнет и мрачнеет прямо на глазах», — говорили прихожанки. Повар замечал, что падре худеет не по дням, а по часам, и жаловался на то, что хозяин оказывает мало внимания его блюдам. Особенно много пересудов вызывало то обстоятельство, что по вечерам в монастыре горело больше двух огней сразу, в то время как отец Сальви сидел в гостях в частном доме… в доме Марии-Клары! Богомолки осеняли себя крестным знамением, но продолжали ворчать.

Хуан Крисостомо Ибарра прислал из главного города провинции телеграмму, в которой приветствовал тетку Исабель и ее племянницу, но не объяснял причину своего отсутствия. Многие уже думали, что его посадили в тюрьму за дерзкое обхождение с отцом Сальви в День всех святых. А когда на третий день под вечер увидели, что Ибарра выходит из экипажа у дома своей невесты и вежливо раскланивается со священником, направляющимся в этот же дом, пищи для сплетен прибавилось.

О Сисе и ее сыновьях больше не вспоминали.

Если мы заглянем теперь в дом Марии-Клары, прелестное гнездышко, окруженное апельсиновыми деревьями и иланг-илангом, то еще застанем молодых людей у выходящего на озеро окна, затененного цветами и вьюнками, издающими легкий аромат.

Их губы шепчут слова, более нежные, чем шелест листьев, и более сладостные, чем ароматный воздух сада. Это час, когда наяды в озере, под покровом быстро сгущающихся сумерек, поднимают над волнами свои веселые головки, чтобы взглянуть на умирающий день и проводить его песней. Говорят, что волосы и глаза у них голубые, что на голове у них венки из водорослей с белыми и красными цветами, что порой в пене мелькают их дивные тела, белее самой пены, а когда наступает глубокая ночь, они предаются своим божественным играм, и тогда над озером слышатся таинственные аккорды, подобные звукам эоловой арфы; говорят также… Однако вернемся к нашим влюбленным и подслушаем конец их разговора. Ибарра говорил Марии-Кларе:

— Завтра на рассвете твое желание будет исполнено. Сегодня же вечером я все подготовлю.

— Тогда я напишу моим подругам, чтобы пришли. Но сделай так, чтобы с нами не было священника!

— Почему же?

— Мне кажется, что он следит за мной. Его запавшие глаза смущают меня; взглянет, и мне становится страшно. Когда он говорит со мной, у него такой голос… И говорит он все о вещах странных, непонятных… Однажды он спросил, не снились ли мне когда-нибудь письма моей матери. Я даже думаю, что он полубезумный. Моя подружка Синанг и моя молочная сестра Анденг говорят, что у него не все дома, потому что он не ест, не моется и сидит по вечерам впотьмах. Не надо, чтобы он был с нами!

— Мы не можем не пригласить его, — задумчиво ответил Ибарра. — Этого требуют обычаи страны. Он сейчас находится в твоем доме, и, кроме того, он благородно поступил со мной. Когда алькальд спросил его о том деле, о котором я тебе рассказывал, он принялся хвалить меня и не чинил никаких препятствий. Но я вижу, ты серьезно озабочена этим; не беспокойся, он не попадет в нашу лодку.

Послышались легкие шаги, и к ним подошел священник; на его губах блуждала кривая улыбка.

— Какой холодный ветер! — сказал он. — Стоит теперь простудиться, и уже не поправишься, пока не установится жара. Вы не боитесь простудиться?

Голос его дрожал, а взор был устремлен к далекому горизонту; он старался не смотреть на молодых людей.

— Напротив, для нас обоих этот вечер очень приятен, а ветерок просто упоителен! — ответил Ибарра. — В эти месяцы в наших краях царит и осень и весна одновременно. Часть листьев опадает, но бутоны не перестают распускаться.

Отец Сальви вздохнул.

— По-моему, сочетание двух времен года, без вмешательства холодной зимы — прекрасно, — продолжал Ибарра. — В феврале раскроются почки на фруктовых деревьях, а в марте уже будут спелые плоды. Когда же наступит жара, мы переедем в другое место.

Отец Сальви усмехнулся. Разговор зашел о самых обычных вещах — о погоде, о городе, о празднике. Под каким-то предлогом Мария-Клара удалилась.

— Раз уж зашла речь о празднествах, разрешите пригласить вас принять завтра участие в увеселительной прогулке. Мы намерены отправиться за город вместе с нашими друзьями.

— Куда же вы думаете поехать?

— Девицы хотят отправиться к ручью, который протекает в ближнем лесу, недалеко от балити; надо встать пораньше, чтобы не ехать в самую жару.

Задумавшись на мгновение, священник ответил:

— Приглашение очень заманчивое, и я принимаю его в доказательство того, что нисколько не сержусь на вас. Но мне придется приехать позднее, после того как я выполню свои обязанности. Как вы должны быть счастливы, что свободны, совершенно свободны!

Через несколько минут Ибарра откланялся — надо было заняться приготовлениями к завтрашнему выезду.

Сгущались сумерки. На улице кто-то подошел к нему и почтительно поклонился.

— Кто вы? — спросил Ибарра.

— Мое имя, сеньор, вам неизвестно, — ответил незнакомец, — но я уже два дня жду встречи с вами.

— Для чего же?

— Я ни в ком не нахожу сочувствия, сеньор, все твердят, что я бандит. Я потерял двух сыновей, жена моя сошла с ума, а люди говорят мне, что я заслужил такую участь.

Ибарра окинул быстрым взглядом говорившего и спросил:

— Чего же вы теперь хотите?

— Просить вас о помощи моей жене и сыновьям!

— Я не могу задерживаться, — ответил Ибарра, — если хотите, идемте со мной, и вы расскажете по дороге, что с вами случилось.

Человек поблагодарил его, и вскоре оба они исчезли во мраке тускло освещенных улиц.