Не прикасайся ко мне

LIV. Заговор

Церковный колокол возвестил о вечерней службе. Все остановились, бросили свои дела и обнажили головы: землепашец, возвращавшийся верхом с поля, оборвал песню, которую пел в такт размеренной поступи буйвола, и зашептал молитву; женщины стали осенять себя крестным знамением посреди улицы и быстро зашевелили губами, дабы никто не усомнился в их благочестии; мужчина перестал гладить петуха и забормотал «ангелюс»[169], чтобы судьба была к нему милостива. В домах молились во весь голос… Все шумы стихли, их заглушила «Аве Мария».

К возмущению многих старух, сам священник поспешно шел по улице в шляпе и — что совсем уж возмутительно! — направлялся к дому альфереса. Усердные богомолки хотели было дать губам передышку и приложиться к руке отца Сальви, но он не обратил на них внимания; сегодня ему не доставляло никакого удовольствия совать свою костлявую руку под христианский нос, чтобы потом позволить ей соскользнуть ненароком (как замечала донья Консоласьон) на грудь хорошенькой девушки, наклонившейся испросить благословения. Видно, какое-нибудь важное дело заставило его забыть о собственных интересах и интересах церкви!

Действительно, в большой спешке поднялся он по лестнице и постучал в дверь к альфересу, который вышел с нахмуренными бровями в сопровождении своей мрачно ухмылявшейся половины.

— А, отец настоятель, я как раз собирался сейчас к вам; этот ваш рогоносец…

— У меня дело чрезвычайной важности…

— Я не позволю позорить мой дом… Я пущу ему пулю в лоб, если он вернется!

— Если вы сами доживете до завтрашнего дня! — проговорил священник, с трудом переводя дыхание, и направился в зал.

— Что? Вы думаете, этот сопляк меня убьет? От одного моего пинка он полетит вверх тормашками!

Отец Сальви попятился и невольно взглянул на ноги альфереса.

— Вы о ком говорите? — спросил он, вздрогнув.

— О ком же, как не об этом дуралее, который предложил мне стреляться на пистолетах в ста шагах?

— А! — облегченно вздохнул священник и добавил: — Я пришел поговорить с вами по весьма срочному делу.

— Какие там еще дела! Хватит мне тех двух мальчишек!

Если бы свет масляной лампы был поярче, а стекло на ней не так грязно, альферес заметил бы, как побледнело лицо священника.

— Сейчас речь идет о жизни или смерти всех нас! — вполголоса ответил отец Сальви.

— Смерти? — бледнея, повторил альферес. — Разве этот юнец так метко стреляет?..

— Я не о нем говорю.

— А о ком же?

Монах кивнул на дверь, и альферес захлопнул ее своим привычным способом — ударом ноги. Альферес считал, что руки — излишняя принадлежность тела, и, по-видимому, ничего не потерял бы, перестав быть двуруким. Из-за двери донеслось громкое проклятье и шум.

— Скотина! Ты мне лоб расшиб! — вскричала супруга альфереса.

— А теперь выкладывайте! — сказал спокойно хозяин дома отцу Сальви.

Тот молча поглядел на него, затем спросил гнусавым и монотонным голосом проповедника:

— Вы видели, как я спешил к вам?

— Черт побери! Я думал, вас понос прохватил!

— Да, — сказал священник, не обращая внимания на грубость альфереса, — когда я настолько забываю о своем сане, значит, на то есть серьезные причины.

— Ну и что дальше? — спросил альферес, топнув ногой.

— Спокойствие!

— Тогда чего же вы так бежали?

Священник приблизился к нему и таинственно прошептал:

— Вы еще ничего не знаете?

Альферес пожал плечами.

— Итак, вы говорите, что совершенно ничего не знаете?

— Вы хотите сообщить мне об Элиасе, которого вчера вечером спрятал ваш отец эконом? — спросил тот.

— Нет, речь пойдет не об этих баснях, — с досадой ответил священник, — а о большой опасности.

— Черт! Да говорите же наконец!

— Хорошо! — медленно и с некоторым презрением сказал монах. — Вы еще раз убедитесь, какую важную роль играем мы, священнослужители: последний послушник стоит целого полка жандармов, а уж священник… — И, понизив голос, продолжал таинственно: — Я раскрыл большой заговор!

Альферес подскочил и обалдело уставился на священника.

— Страшный, искусно подготовленный заговор! Мятежники выступят этим вечером.

— Этим вечером! — воскликнул альферес, оттолкнув священника и бросаясь к револьверу и сабле, висевшим на стоне.

— Кого хватать? Кого хватать? — кричал он.

— Успокойтесь! Благодаря моей расторопности еще есть время до восьми.

— Всех расстреляю!

— Послушайте! Сегодня вечером одна женщина, чье имя я не могу назвать — это тайна исповеди, — подошла ко мне и все рассказала. В восемь часов внезапно атакуют казармы, разграбят монастырь, захватят полицейский катер и перебьют всех нас, испанцев.

Альферес был ошеломлен.

— Женщина не сказала больше ничего, — добавил священник.

— Больше ничего? Я ее арестую!

— Не советовал бы делать этого: исповедальня — ступень к трону самого господа бога.

— Нечего тут толковать о боге да милосердии! Схватить ее!

— Вы совсем потеряли голову. Прежде всего нам надо подготовиться; вооружите потихоньку солдат и устройте засаду; пришлите мне в монастырь четырех жандармов и предупредите тех, что на катере.

— Катера нет здесь! Я попрошу подкрепления из других частей!

— Нельзя, это привлечет внимание, и заговорщики откажутся от своего замысла. Самое важное — схватить их живьем, и тогда уж они попляшут у нас, я хочу сказать, у вас. Мне, как священнику, не приличествует вмешиваться в эти дела. Вот где вы можете заработать кресты и звезды; только прошу вас упомянуть, что именно я первый предупредил вас.

— Будет упомянуто, падре, будет, и вам, чего доброго, достанется митра! — ответил сияющий альферес, поглядывая на рукава своего мундира.

— Значит, вы пришлете мне четырех переодетых жандармов, да? Будьте осмотрительны, и вечером на вас посыплются звезды и кресты.

В это время по дороге к дому Крисостомо бежал какой-то человек. Поспешно поднявшись по лестнице, он спросил слугу:

— Сеньор Ибарра дома? — Судя но голосу, то был Элиас.

— Работает в своем кабинете.

Ибарра, с нетерпением ожидавший часа, когда он сможет объясниться с Марией-Кларой, пытался занять себя работой в своей лаборатории.

— А, это вы, Элиас? — воскликнул он. — Я думал о вас: вчера я забыл спросить у вас имя того испанца, в доме которого жил ваш дед.

— Сейчас речь не обо мне, сеньор…

— Посмотрите-ка, — продолжал Ибарра, не замечай волнения юноши и поднося к огню стебель тростника. — Я сделал важное открытие: этот тростник не воспламеняется…

— Сейчас, сеньор, не до тростника; вам надо собрать ваши бумаги и скрыться ровно через минуту.

Ибарра в изумлении посмотрел на Элиаса и, увидев его мрачное лицо, выронил тростник.

— Сожгите все, что могло бы вас скомпрометировать; через час вам уже надо быть в более безопасном месте.

— Но почему? — спросил тот наконец.

— Спрячьте самые ценные вещи…

— Но почему?

— Сожгите все письма, написанные вами или адресованные вам: самое невинное из них могут истолковать вам во вред…

— Однако почему я должен это сделать?

— Почему? Потому что я сейчас раскрыл заговор, который приписывается вам, чтобы вас погубить.

— Заговор? Кто же эти негодяи?

— Мне не удалось узнать имени зачинщика; я только что говорил с одним из несчастных, подкупленных для бунта, но не смог его разубедить.

— А он не сказал вам, кто ему заплатил?

— Сказал, но потребовал, чтобы я хранил тайну; он сообщил, что деньги дали вы.

— Боже милостивый! — воскликнул пораженный Ибарра.

— Сеньор, поверьте, нельзя терять времени, мятеж может вспыхнуть сегодня же вечером!

Широко раскрыв глаза и обхватив руками голову, Ибарра, казалось, не слышал его слов.

— Выступление не предотвратить, — продолжал Элиас, — я прибыл слишком поздно, не знаю никого из предводителей… Спасайтесь, сеньор, сохраните себя для родины!

— Но куда бежать? Этим вечером меня ждут в одном доме! — воскликнул Ибарра, думая о Марии-Кларе.

— В любой другой город, в Манилу, в дом какого-нибудь сановного лица, но только не оставайтесь здесь, чтобы не сказали, что вы руководите мятежом!

— А если я сам сообщу о заговоре?

— Сообщите, вы? — воскликнул Элиас, взглянув на него и отступив на шаг. — Вы станете предателем и трусом в глазах заговорщиков и малодушным в глазах всех других; люди скажут, что вы устроили им западню, чтобы выслужиться, скажут, что…

— Но что же мне делать?

— Я уже сказал вам: уничтожить бумаги, имеющие к вам прямое или косвенное отношение, бежать и ожидать дальнейших событий…

— А Мария-Клара? — вздохнул юноша. — Нет, лучше смерть!

Элиас скрестил руки на груди и сказал:

— Хорошо, по крайней мере отведите первый удар, подготовьтесь к аресту!

Ибарра обескураженно огляделся по сторонам.

— Тогда помогите мне; там, в тех бюварах, переписка нашей семьи; отберите письма моего отца; может быть, именно они могут меня скомпрометировать. Читайте подписи.

И юноша в отчаянии растерянно открывал и запирал ящики, перебирал бумаги, бегло просматривал письма, рвал одни, откладывал другие, вытаскивал книги, перелистывал их и т. д. Элиас делал то же самое, — не в таком волнении, но с неменьшим усердием. Вдруг он остановился, удивленно подняв брови, повертел в руках какую-то бумагу и спросил дрогнувшим голосом:

— Ваша семья была знакома с доном Педро Эибаррамендия?

— Еще бы! — ответил Ибарра, открывая ящик и вытаскивая ворох бумаг. — Это мой прадед!

— Дон Педро Эибаррамендия — ваш прадед? — переспросил Элиас, изменившись в лице и страшно побледнев.

— Да, — рассеянно отвечал Ибарра. — Мы только сократили его фамилию — она слишком длинна.

— Он был из басков? — снова спросил Элиас, подойдя ближе.

— Из басков. Но что с вами? — удивился Ибарра.

Элиас сжал кулак, поднес его ко лбу и посмотрел в упор на Крисостомо, который попятился, напуганный выражением его лица.

— Знаете, кто был дон Педро Эибаррамендия? — проговорил Элиас сквозь зубы. — Дон Педро Эибаррамендия был тот подлец, который оклеветал моего деда и послужил причиной всех наших несчастий. Я везде искал его потомков, и вот бог свел меня с вами! Теперь расплачивайтесь за наши страдания!

Крисостомо глядел на него, потрясенный; но Элиас схватил его за руку и прорычал голосом, в котором звучали горечь и ненависть:

— Взгляните на меня, взгляните, как я страдаю, а вы живете, любите, вы богаты, у вас есть дом, вас уважают, вы живете… живете!

Вне себя, он кинулся к маленькой коллекции оружия, но, схватив два кинжала, тут же их выронил и безумным взглядом посмотрел на Ибарру, который стоял неподвижно.

— Что я делаю? — прошептал Элиас и выбежал из комнаты.