Не развод, а война

Глава 24: А я тебя до сих пор люблю

Слова о ненависти висят в воздухе между нами, как ядовитый дым после пожара. Я вижу, как они поражают Руслана — будто я дала ему пощечину прямо по лицу. Он моргает, словно пытается прийти в себя, а потом что-то ломается в его глазах. Та броня, которую он носил все эти месяцы, внезапно трещит по швам.

— А я тебя до сих пор люблю, — тихо говорит он.

Эти слова обрушиваются на меня как выстрел в тишине. Я замираю, не веря услышанному. За все месяцы этой войны я привыкла к его холодности, к жестокости, к тому равнодушию, которое резало больнее любого ножа. И вдруг — это признание, которое переворачивает весь мой мир с ног на голову.

— Что? — шепчу я, и голос дрожит так, что я едва узнаю его.

— Люблю, — повторяет Руслан, и впервые за долгое время я вижу слезы в его глазах. — Всегда любил. Даже когда требовал развода, даже когда вёл себя как последняя сволочь. Я просто не знал, как жить с этой любовью.

Господи, боже мой. Я чувствую, как рушится вся система координат, по которой я жила последние месяцы. Все эти дни и ночи я сражалась с человеком, который, как оказывается, любит меня. Но тогда зачем? Зачем весь этот ад — развод, унижения, попытки отнять студию, угрозы лишить родительских прав?

— Если любишь, то почему? — спрашиваю я, и мой голос звучит как стон. — Почему ты делал всё это со мной?

Руслан закрывает лицо руками, и я вижу, как дрожат его плечи. Впервые в жизни он выглядит не как успешный бизнесмен, не как жестокий противник в нашей войне, а как сломленный человек, который больше не может нести тяжесть своих масок.

— Потому что боюсь, — говорит он сквозь пальцы. — Боюсь близости. Боюсь того, что ты увидишь меня настоящего — слабого, неуверенного, травмированного. Мне проще быть плохим, чем уязвимым.

И тут я понимаю. Понимаю, что все эти месяцы я сражалась не с врагом, а с испуганным до смерти мужчиной, который не разлюбил меня — он просто испугался глубины собственных чувств. Развод для него был способом сбежать от той близости, которая пугает его больше любой опасности.

Мои руки трясутся, когда я наливаю себе воды из бутылки на столе. Вода расплескивается, капли падают на скатерть. Я даже этого не замечаю — весь мой мир сейчас состоит из этих слов: "Я тебя люблю".

— Но я же знала тебя, — говорю я, и голос даёт сбой. — Знала твои слабости, твои страхи. И все равно любила.

— Не всё знала, — качает головой Руслан, и в его голосе звучит такая боль, что у меня щемит сердце. — Не знаешь, каким монстром я могу быть, когда меня загоняют в угол. Не знаешь, на что я готов ради денег и успеха.

Он поднимает голову, и я вижу его глаза — красные, влажные, полные отчаяния.

— И лучше бы тебе этого не знать, — добавляет он тихо.

За окном уже светло. Но лучи солнца не могут пробиться через тучи и наши занавески, чтобы осветить нашу кухню, где мы сидим как два раненых зверя после смертельной схватки. Звуки утра проникают в дом — где-то щебечут птицы, едёт машина, хлопает соседская дверь. Мир продолжает жить, а мы застыли в этом моменте, когда все карты, наконец выложены на стол.

— Знаешь что, Руслан, — говорю я, и удивляюсь тому, насколько спокойно звучит мой голос. — Я уже не первый раз слышу от тебя о том, какой ты плохой. Какой ты монстр. Как мне лучше этого не знать.

Я встаю из-за стола. Ноги подкашиваются, но я заставляю себя идти. В дверях оборачиваюсь.

— Но никогда, слышишь, никогда я не слышала от тебя о том, что ты способен на что-то хорошее. Что ты можешь быть другим. Можешь стать лучше.

Он смотрит на меня, и в его глазах что-то меняется. Словно я сказала что-то, чего он не ожидал услышать.

— Злата...

— Нет, — перебиваю я его. — Не надо. Я устала слушать о том, какое ты чудовище. Мне больше интересно узнать — а есть ли в тебе что-то ещё?

Я выхожу из кухни, но не ухожу. Останавливаюсь в коридоре, прислоняюсь спиной к стене. Дышу тяжело, как после долгого бега. Сердце колотится так громко, что я боюсь — он услышит.

"Я тебя до сих пор люблю".

Эти слова крутятся в голове, как заевшая пластинка. Как же так получилось? Как можно любить человека и при этом причинять ему столько боли? Как можно говорить "люблю" и одновременно разрушать всё, что между вами есть?

Слышу, как он встает из-за стола. Его шаги по кухне — медленные, неуверенные. Он ходит там, наверное, собирается с мыслями. Или пытается понять, что делать дальше.

А я стою в коридоре и понимаю — я тоже не знаю, что делать дальше. Месяцы войны научили меня сражаться, защищаться, нападать. Но никто не учил меня, как реагировать на внезапную капитуляцию противника. Особенно когда эта капитуляция — признание в любви.

Мысли мечутся в голове, как птицы в клетке. А что если он говорит правду? А что если он действительно любил меня всё это время, просто не умел с этим справиться? Но тогда получается, что все эти месяцы мы уничтожали друг друга из-за его страхов?

"Господи, какие же мы идиоты", — думаю я, и вдруг мне хочется смеяться и плакать одновременно.

Звук шагов приближается. Руслан идёт ко мне. Я слышу его дыхание ещё до того, как он появляется в дверном проеме. Мы смотрим друг на друга — он в кухне, я в коридоре. Между нами какие-то жалкие три метра, но они кажутся пропастью.

— Злата, — говорит он, и его голос дрожит. — Я не знаю, как это исправить. Не знаю, можно ли вообще исправить то, что я натворил.

— Ты даже не пытался, — отвечаю я. — Вместо того чтобы работать над собой, ты решил просто сбежать. Развестись и начать новую жизнь с чистого листа.

— Я думал, так будет лучше для всех.

— Лучше для кого? — взрываюсь я. — Для меня? Для Савелия? Или только для тебя?

Он молчит, и это молчание говорит обо всём.

— Для меня, — наконец признаётся он. — Я думал только о себе. Как всегда.

Эта честность обезоруживает меня. В его голосе нет оправданий, нет попыток свалить вину на меня, на обстоятельства. Есть только голая правда, которая режет как стекло.

— Ты знаешь, что самое ужасное? — говорю я, и слезы снова подступают к глазам. — Не то, что ты хотел уйти. Не то, что у тебя была любовница. А то, что ты заставил меня поверить, будто я недостойна любви.

— Злата, нет...

— Заставил думать, что я какая-то неправильная. Что я не умею быть женой. Что во мне что-то не так.

— Это неправда!

— Правда! — кричу я. — Месяцы я мучилась вопросом — что я сделала не так? Где ошиблась? Почему мой муж разлюбил меня?

Руслан делает шаг ко мне, но я отстраняюсь.

— А оказывается, дело было не во мне. Дело было в твоих тараканах в голове, с которыми ты не захотел разбираться!

— Злата, пожалуйста...

— Знаешь, что я сейчас чувствую? — перебиваю его я. — Облегчение. Потому что я, наконец, понимаю — дело было не во мне. Я была нормальной женой. Любящей матерью. Просто мой муж оказался трусом.

Последнее слово я произношу с такой злостью, что он вздрагивает.

— Да, — говорит он тихо. — Трусом. Ты права.

И снова эта обезоруживающая честность. Он не спорит, не оправдывается. Просто соглашается.

— И что теперь? — спрашиваю я. — Что мне делать с этим знанием? Как жить дальше, зная, что двенадцать лет моей жизни были потрачены на человека, который слишком труслив для настоящих отношений?

— Не знаю, — отвечает он. — Понятия не имею.

— Прекрасно, — смеюсь я, и смех этот звучит истерично. — Просто прекрасно. Сначала ты разрушаешь нашу семью, потом признаёшься в любви, а теперь говоришь, что не знаешь, что делать дальше.

— Злата...

— Что, Злата? — взвиваюсь я. — Что ты хочешь сказать? Что теперь, когда ты, наконец, признался себе в своих проблемах, всё должно волшебным образом наладиться?

Он стоит передо мной, и я вижу, как он борется с собой. В его глазах мечется что-то отчаянное, словно он пытается найти правильные слова, но не может.

— Я хочу попробовать, — наконец говорит он. — Попробовать стать лучше. Попробовать исправить то, что натворил.

— Попробовать? — повторяю я. — Ты хочешь попробовать?

— Да.

— А если не получится? Снова будешь винить меня в том, что я тебя не понимаю? Снова будешь искать себе новую любовницу?

— Нет, — качает он головой. — Не буду.

— Откуда мне это знать? — спрашиваю я. — Откуда мне знать, что на этот раз всё будет по-другому?

— Не знаю, — признается он. — Но я готов доказать.

Я смотрю на него — на этого мужчину, с которым прожила двенадцать лет, родила ребенка, строила дом, мечтала о будущем. И понимаю — я его не узнаю. Этот сломленный, честный, отчаявшийся человек передо мной — кто он? Где был все эти годы?

— Знаешь, что самое страшное? — говорю я тихо. — Что часть меня всё ещё хочет тебе поверить. После всего, что ты мне сделал, часть меня всё ещё надеется.

— Злата...

— И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что не могу просто развернуться и уйти. За то, что не могу сказать: иди к чёрту со своей любовью и своими попытками исправиться.

Слезы текут по щекам, но я их не вытираю. Пусть он видит, что со мной сделали все эти месяцы войны. Пусть видит цену своего страха.

— Но я же знаю тебя, — говорю я, наконец. — Знаю и слабости, и страхи. И всё равно люблю.

— Знаешь не всё, — качает головой Руслан. — Не знаешь, каким монстром может быть твой муж, когда загнан в угол. Не знаешь, на что я готов ради денег и успеха. И лучше тебе этого не знать.

И тут я задаю ему вопрос, который может изменить все:

— А может, ты способен на что-то хорошее? Может, ты можешь стать другим? Можешь стать лучше?

Он замирает. Я вижу, как этот вопрос проходит через него, словно электрический разряд. Он моргает, открывает рот, закрывает, снова открывает. И я понимаю — никто и никогда не задавал ему этот вопрос. Даже он сам.

— Я... — начинает он, и голос даёт сбой. — Я не знаю.

— Не знаешь? — переспрашиваю я. — Или не хочешь знать?

— Боюсь знать, — честно признаётся он. — А что если окажется, что не способен? Что если я действительно монстр, каким меня воспитал отец?

Вот она — правда. Наконец-то он сказал то, что было в основе всех наших проблем. Страх оказаться таким же, как его отец. Страх причинить боль тем, кого любишь. И в итоге — причинение ещё большей боли из-за этого страха.

— Знаешь что, Руслан, — говорю я, и неожиданно для себя делаю шаг к нему. — Твой отец действительно был монстром. Но ты — это не он.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он, и в голосе звучит такая боль, что сердце сжимается. — Откуда знаешь, что я не стану таким же?

— Потому что монстры не плачут, — отвечаю я тихо. — Монстры не мучаются совестью. Монстры не признаются в любви после того, как услышали "я тебя ненавижу".

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, словно я сказала что-то невероятное.

— Но я причинил тебе столько боли...

— Да, — соглашаюсь я. — Причинил. И знаешь почему? Не потому что ты монстр. А потому что ты человек. Сломанный, напуганный, травмированный человек, который не умеет любить правильно.

— А ты умеешь? — спрашивает он.

— Нет, — честно отвечаю я. — Не умею. Если бы умела, не позволила бы нам дойти до этой войны.

Мы стоим друг напротив друга в утреннем свете, который льётся из окон. Два израненных человека, которые двенадцать лет пытались построить семью, не понимая, что каждый из нас борется со своими демонами.

— Злата, — говорит он, и я слышу в его голосе что-то новое. Не отчаяние, не страх. Что-то похожее на... надежду? — А что если мы попробуем научиться?

— Научиться чему?

— Любить правильно. Быть семьёй правильно. Не повторять ошибки наших родителей.

Я смотрю на него и думаю — а что если? Что если действительно возможно начать сначала? Не стереть прошлое — это невозможно. Но построить что-то новое на обломках старого?

— А как ты представляешь это? — спрашиваю я. — Мы просто обнимемся, скажем "давай забудем всё плохое", и всё наладится?

— Нет, — качает он головой. — Всё намного сложнее. Мне нужна помощь. Психолог, может быть. Или психиатр. Не знаю. Но я больше не хочу быть таким, как сейчас.

Эти слова поражают меня больше любого признания в любви. Потому что это не просто слова — это готовность изменить себя. Готовность работать над собой.

— И ты готов на это? — спрашиваю я. — Готов копаться в своих травмах, признавать ошибки, учиться заново?

— Если это означает, что я могу вернуть тебя... то да.

— Не ради меня, — перебиваю я его. — Ради себя. Если ты будешь меняться ради меня, то при первой ссоре свалишь всё на то, что я тебя заставила.

Он задумывается над моими словами.

— Ты права, — говорит он, наконец. — Ради себя. И ради Савелия. Он заслуживает нормального отца, а не того невроза, которым я стал.

Упоминание сына заставляет моё сердце сжаться. Да, Савелий. Наш мальчик, который стал заложником нашей войны. Который плачет по ночам, думая, что родители разлюбили его. Который винит себя в нашем разводе.

— Савелий должен видеть, что взрослые умеют решать проблемы, — говорю я. — А не только создавать их.

— Да, — кивает Руслан. — И если мы не сможем наладить отношения между собой, то хотя бы должны показать ему, что можем расстаться по-человечески.

В этих словах звучит что-то окончательное, и я понимаю — мы стоим на развилке. Либо попытаемся восстановить то, что разрушили, либо научимся быть цивилизованными разведенными родителями.

— А ты готова дать мне шанс? — спрашивает он тихо. — Последний шанс?

Я закрываю глаза и пытаюсь понять, что чувствую. Боль — да, она никуда не делась. Обиду — конечно, куда же без неё. Недоверие — ещё бы, после всего пережитого. Но есть ещё что-то. Что-то упрямое и живучее, что не умерло даже после всех наших войн.

Любовь. Проклятая, неубиваемая любовь, которая пережила измену, унижения, угрозы и ненависть.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Честно — не знаю. Часть меня хочет сказать "да", а часть — "иди к чёрту".

— А какая часть сильнее?

— Пока не знаю, — усмехаюсь я. — Спроси через месяц.

— Спасибо. За то, что не сказала сразу "нет". За то, что готова дать мне шанс подумать о том, смогу ли я стать лучше.

Я не отвечаю. Просто стою и чувствую, как накатывают слёзы — не слёзы боли, не слёзы ненависти. Слёзы надежды, которая пугает меня больше любой войны.

Потому что надежда — это риск. Риск снова поверить, снова довериться, снова разочароваться. И я не знаю, готова ли я на это.

Но вопрос, который я задала ему, теперь звучит и для меня: а может, я способна на что-то хорошее? Может, я могу стать другой? Могу стать лучше?

Может, мы оба можем. Но почему же тогда надежда пугает меня сильнее ненависти?