— Посмотри же, о мудрый Харон, какую голубую обезьяну принесло нам светлое Эгейское море, — раздался хриплый бас в паре метров от меня. — Клянусь оружием моего папы — подобного чуда я в жизни не видел. А повидал я их немало, хочешь — расскажу про пару подвигов отважных, когда я под взглядом златокудрого Феба свершал их храбро и без оглядки?
— Нет, друг мой могучий. Ты уже до того успел надоесть всем своими рассказами, что от тебя прячется даже Гомер Слепоокий. А уж он-то большой любитель послушать всякие басни, — раздался гулкий голос, как будто говорящий общался при помощи водопроводной трубы.
Я не торопился открывать глаза. На этот раз я понял, что мне при возникновении ничего не угрожает. Теплые лучи солнца ласково оглаживали мою кожу. Соленый ветер доносил брызги моря. Рядом напевал свою извечную песню прибой.
Если бы я был на отдыхе, то сделал бы сразу «Сангрию», кальян на молоке и начал кайфовать, глядя в бесконечную даль. Но увы, тут снова от меня кому-то что-то понадобилось. Очередная баба захотела большого человеческого счастья…
— А если я сейчас разломаю на куски этот синий обломок, выброшенный мудрым Посейдоном, то засчитается это за подвиг великий?
— Вряд ли. Скорее пойдет про тебя слава, что сразил ты лежащего. Сразил без особой защиты с его стороны. И померкнут тогда все твои подвиги, словно в царство Аида их разом забросят. Ведь таковы сейчас эллины — их двести раз спаси и называть будут героем, но раз всего оступись и в века ты пойдешь тупарем глупомордым.
Меня уже утомил этот полупоэтический разговор, и я открыл глаза. Над моим лежащим телом склонились двое мужчин. Вернее, один был мужчиной с фигурой Шварценеггера, а второй красовался мужским торсом и лошадиным крупом. Лошадиные ноги увязали в морском песке, а пышный хвост постукивал по бокам.
Мускулистое тело качка было обвито львиной шкурой, а в одной ручище покачивалась узловатая дубина. Бородатое лицо не вызывало добрых чувств.
— Вы кто такие? Местные черти? — спросил я.
Полумужик-полулошадь воздел руки к небу и начал тянуть кота за яйца:
— О светлый Олимп! Объяснить мне велишь ты, любимец Зевеса, слова бродяги, далеко смердящего и синего очень. Я объясню. Но пойми и меня, — поклянися мне раньше, что защитить пожелаешь меня и рукою, и словом.
— Чего ты такое бормочешь? Кто вы такие? — не выдержал я пафосности речей.
— Знает меня эллинская земля от моря до моря как Геркулеса, защитника слабых и победителя сильных. Это Хирон, друг мой старинный и он же наставник-кентавр, — ответил бородач.
— А-а-а, так это из-за тебя овсянку так будут называть?
— Неужели пищу богов станут звать моим именем? Неужели придет ко мне заслуженная слава? — расплылся в широкой улыбке качок. — Значит, не зря я разрывал пасть льву и отрубал головы Гидре — настигнет меня слава людская…
Я покачал головой. Вот как с такими разговаривать?
— А где я?
— Выбросило тебя Эгейское море на берег в землях эллинов. Выбросило с доброй вестью или дурными грозными новостями? — спросил Хирон.
— Хуй его знает, — честно ответил я, поднимаясь с земли. — С пьяных глаз поспорил с одним магом, что смогу сделать десять баб счастливыми, вот и отдуваюсь теперь. Вы не слыхали про Астролябиуса?
Качок и кентавр переглянулись, пожали плечами почти одновременно. Я же огляделся по сторонам. Мы стояли на берегу лазурного моря. На берег вода выносила водоросли и старалась дотянуться до наших ног. Поодаль из песка торчали финиковые пальмы. Дальше же расположились песочные барханы с редкой травой на загривках.
— Нет, не доносил нам вестник богов этого имени. Да и женщины все у нас счастливы, а кто несчастлив, тех заставили стать счастливой. Правда, слышал я о Медузе Горгоне, которая проживает неподалеку отсюда. Вот она по праву может считаться несчастной, — глубокомысленно изрек кентавр.
Я вздохнул. Вот только медуз мне не хватало. Мерзкие твари. Так и норовят ужалить, когда проплываешь мимо. И ведь до того бесполезные создания, что даже в голове не укладывается — и зачем Аллах создал их?
— А других баб нет? — спросил я с надеждой.
— Другие-то есть и есть их немало, но счастливы они под эллинской рукой. А вот нимфы, ехидны, гарпии и прочие разные твари, за женщин у нас не проходят. С ними спят только светлые боги, которым, похоже, наскучило настолько бессмертие, что они и в жабу свои жезлы засунут, стоит лишь той своей пастью пошире зевнуть.
Жабу? На ум пришла Василиса Прекрасная. Вот бы ей не повезло здесь оказаться. Впрочем, вряд ли ей повезло и в своём мире. Прыгает, небось по болотам, да будет зелена её кожа и пучеглазы глаза.
— Ну, а что у вас там с этой Медузой? — спросил я, когда Хирон замолчал.
— А что у нас с ней? Всё по божьему плану. Была она рождена как обычно, росла, взрослела и наливалась тем соком, который так люб мужскому глазу. И так она приглянулась однажды Посейдону, что решил он её осчастливить семенем божьим, — произнес Геркулес.
— Ага, вот только осчастливил её он не в то время и не в том месте, — поддержал Хирон. — В храме Афины, прямо перед пьедесталом, где светлоокая богиня мудрости на завтрак акриды и нектар поглощала. Не понравились Афине позы, вздохи и страстные услажденья, потому и решила она покарать наказаньем Медузу…
— А баба-то при чем? — не понял я. — Это вроде как бог её выебал.
— Не понимаешь ты, голубокожий незнакомец, что такова божья воля и не нам ей дано воспротивиться. Не понимаешь ты и того, что не могла Афина наказать Посейдона, потому что тот был богом, а значит равным по силе.
— Мда, ну и нравы у вас. Бабу выебали против её воли и за это же наказали. У вас тут случаем не США?
— Не знакомо нам это название, это что — новое имя Тартара? — поднял бровь Хирон.
— Вроде того, там тоже очень запутано всё с юристами. Так чего там дальше-то случилось? Как Афина Медузу наказала?
Геркулес почесал кудрявую голову концом узловатой дубины и оглянулся на темнеющие вдалеке горы:
— Сделала она её чудовищем страшным. Чтобы мужчина больше к Медузе не подходил с желанием опустошить свои чресла, наказала Афина девушку каменеющим взглядом. И волосами в виде змей ещё наказала. Посмотришь на такую издали — красотка красоткой, но взглянешь вблизи в её глазищи большие — сразу же превратишься в камень холодный. Много героев сложили головы возле Медузы. Не смогли они победить злое чудовище…
— Та-а-ак, пацаны, погодите. То есть Медузу трахнули, превратили в чудовище, теперь ещё и охоту устроили? Охуеть у вас тут порядки, — удивился я на мироустройство эллинов. — И ведь обижаетесь, что она убивает в ответ!
— А что? Она же сама во всем виновата, — с детской наивностью в голосе произнес Геркулес. — Всё потому, что нельзя быть на свете красивой такой.
— Ладно, ребята, покажите, как эту терпилу найти? Думаю, что у меня получится с ней справиться.
— А как зовут тебя, храбрец с голубой кожей? Пусть потом певцы сложат о тебе поэму. А если не победишь, то упомянут в анекдотах, — спросил Хирон.
— Масуд моё имя.
— Персей? Хм, странное имя. Как будто перси упомянул ты женские.
— Вот ты бы вместо мускулов уши качал. Да и мозг подкачать не мешало был. Я же сказал — Масуд!
— Персей так Персей, — пожал плечами Геркулес. — У нас много странных имен и названий. Если обо всех вспоминать, то и десяти лет не хватит.
— Ладно. Где эта баба?
— На острове Сицилия она проживает. Не платит налогов и даже ренту за остров не платит, чем прогневила сердца добропорядочных эллинов! — махнул рукой Хирон. — Надо бы тебе лодку дать, смелый чужеземец. Такую ладью, какую отдать не жалко. Хотя… — он задумался и взглянул на Геркулеса. — В скором же времени герои в Колхиду отправятся на «Арго»?
— Да завтра утром, — ответил Геркулес. — Как только расплещет по небу лучи солнцеликая Эос.
— Забросите по пути смелого чужеземца? Вот и славно. И славно… А мне, Геркулес, привези-ка ты из похода стрелу с отравленным наконечником. Хочу я давно подстрелить одного циклопа, который посмел как-то обидеть Одиссея…
От обилия имен и названий у меня немного закружилась голова. Геркулес же кивнул кентавру и кивнул мне, показав следовать за ним.