Глава 34. Минутка откровения

— Анют, твой брат вторую машину раскурочил? — на крыльце дома нас встречает Рома с небольшой черной и спортивной сумкой, которую всучивает Тимуру в руки.

— Они уже без надобности, — тот размашисто шагает прочь. — Социальный эксперимент и без денег удался.

— Не понял, — Рома провожает его взглядом.

— Он пытался купить Наташу для своих друзей.

— У него нет друзей, — рома хмыкает. — А мне Наташа не приглянулась.

— Он хотел подложить мою соседку под двух мужиков, — глухо поясняю я. — за двести тысяч долларов.

— Но она надеялась, что это будем мы, — Тимур с улыбкой оглядывается. — Очень оскорбилась, кстати.

— Это все лирика, — беспечно отмахивается Рома и в следующую секунду целует меня.

Я безропотно и без инициативы принимаю его губы и наглый язык. Он отстраняется и вглядывается в глаза:

— Все еще дуешься?

— Нет.

— Тогда скажи, что соскучилась.

— Но это будет неправдой.

— Я согласен на ложь, — улыбается и с ожиданием вскидывает бровь.

— Я соскучилась, — отвечаю я, глядя в глаза.

— Нет, Анюта, — Рома щурится. — Я же должен поверить в твою ложь.

Отворачиваю лицо, закусываю губы и закрываю глаза, медленно выдохнув. Один мою соседку провоцирует на глупости, второй тоже дурит, но иначе. Делаю очередной вдох и выдох и, всматриваясь в надменные и холодные глаза, проникновенно шепчу:

— Я соскучилась.

И невесомо целую Рому в губы, чтобы заполировать ложь вынужденной лаской. Продажным женщинам платят не кислую мину и правду. Душит в объятиях, пожирая мой рот голодным зверем, и отстраняется с ласковой улыбкой.

— И я соскучился, Анюта, — выдыхает в губы.

Его тихий и вибрирующий голос отдается глухим ударом в сердце. Таким шепотом в фильмах признаются в любви после долгой разлуки. Я сглатываю, встряхиваю волосами, прогоняя морок. Что это за фокусы от ехидного Чернова?

— Так, голубки, поехали, — фыркает Тимур в стороне.

— Ревнует, — подмигивает и увлекает за собой, приобняв за плечи. — Тим, под кого ты планировала Наташу подложить?

— Я планировал, что Одинцова за нее вступится, но увы, — тот легко и беззлобно смеется. — Видимо, они не подруги.

— Надо сказать, что план у тебя был так себе, — Рома усмехается, — одно дело за брата и мать-дуру вступится, а другое за соседку.

Я не чувствую гнева. Мою маму обозвали дурой, а никак не реагирую. Рома удивленно косит на меня взгляд. Ну, дура же.

— Похоже, и за мать уже не вступится, — Тимур оборачивается через плечо. — Многих, Одинцова, настигает разочарование в родителях. Они тоже могут предавать.

— Я так понимаю, мама твоя после прошлого раза не показывалась? — тихо спрашивает Рома, и мне кажется, что я слышу в его голосе озабоченность и сочувствие.

Незаметно щипаю себя за бедро. Никто из этих двух не способен на сочувствие.

— К чему эти вопросы?

— Я беспокоюсь о тебе.

Я останавливаюсь и поднимаю лицо на Рому:

— Мне лгать не стоит. Я предпочитаю правду.

— Это правда.

— Если бы это была правда, — я мило улыбаюсь, мысленно напоминаю себе, что я должна быть ласковой и доброжелательной, — то тебя бы здесь не было.

— Как она тебя? — насмешливо отзывается Тимур.

Глаза Тимура вмиг становятся стальными и недобрыми.

— И нет, мама не появлялась, — я приглаживаю лацканы его пиджака и потуже затягиваю галстук под воротом рубашки, — но и сама я не навязываюсь. Желания в общении резко поубавилось после прошлой встречи.

— У меня еще один вопрос, Анюта.

— Какой?

— Где ваш с Андреем отец?

— Когда я удовлетворю твое любопытство, то мы больше не будем обсуждать мою семью? — я смахиваю с его плеча пушинку.

— Не будем.

Тимур в нескольких замирает, вслушиваясь в нашу тихую беседу. Ему тоже очень интересно: а где папуля Одинцовой.

— Развелись, когда мне было пять лет, — тихо и спокойно отвечаю я. — Последующие несколько лет мама и папа пребывали в непонятных отношениях. Когда он женился во второй раз, мама забеременела Андреем, а он после этой радостной новости женился на другой женщине, а мы по боку.

— Ясно, — Рома медленно кивает. — Вопросов больше не имею.

— Замечательно, — очаровательно улыбаюсь.

Если я и обижалась на отца, то в детстве и в подростковом возрасте. Лет в семнадцать я осознала, что моя злость на него неконструктивна. Что сделаешь с человеком, если он мудак? Ничего. Мысленно похоронить его, кинуть на воображаемую могилу цветы и жить дальше. И, похоже, тот же сценарий ждет и мою маму. Я уже погрузила лопату в сырую землю.

— Поехали уже, — Рома шагает к черной, низкой и хищной тачке, что припаркована почти у выезда со двора. — Невежливо опаздывать на встречу.

Загрузка...