Некоронованный

Мальчик неотрывно смотрел ему в лицо.

Аранарт обернулся к нему:

– Арахаэль, я не стану лгать тебе, называя тебя взрослым. Ты ребенок. Но жизнь не спрашивает, вырос ли ты и готов ли ты. Никогда не спрашивает. Запомни это.

Он чуть наклонил голову, и мальчик ответил зеркальным движением.

– Я предпочел бы отправить тебя к Элронду чуть позже. Через три, пять лет. Тогда ты бы смог понять меня. Сейчас – просто поверь и запомни.

Арахаэль кивнул.

– Да, мы могли бы жить как лорды, а не хуже, чем крестьяне. Но мы не лорды, Арахаэль. Мы – наследники Элендила. И мы обязаны думать не только о том народе, судьбы которого нам вручены сегодня, но и о том Арноре, который будет через сотни лет. Жизнь в достатке сейчас ­ –это война завтра и гибель впереди.

Принц снова кивнул.

– Когда-то я своими руками сжег Форност. Так вот, запомни, Арахаэль: всё, что я делаю, я делаю для того, чтобы Форност был отстроен снова. Ни я, ни ты до этого не доживем. Внуки твои не доживут. Хэлгон доживет, если постарается. Но чтобы когда-нибудь Форност был отстроен, сейчас мы должны жить так и только так.

– Понимаю, – не по-детски серьезно ответил мальчик.

– Пока ты еще не понимаешь, – очень мягко поправил отец, – пока ты только веришь. Но и это очень много.

Солнце вышло из-за древнего ельника, и молодые, еще тонкие листья лещины зазолотились, перепутав лето с октябрем.

– А если ты когда-нибудь сочтешь, что я неправ…

Мальчик округлил глаза в изумлении: мысль о том, что отец может быть неправ, казалась ему более невероятной, чем утверждение, что деревья могут летать.

– …что ж, пусть так. Но.

Это «но!» – словно удар обухом, вгоняющий сваю в землю, вернуло пошатнувшийся было мир на место.

– Пусть это будет твое несогласие со мной. Не Гэндальфа. Не Элронда. Твое.

Принц снова кивнул и спросил, ища слова:

– А разве Гэндальф..?

– Гэндальф хочет нам только добра, – перебил, поняв его, Аранарт. – Но Гэндальф – не человек. Он менее человек, чем Элронд, хотя на вид иначе. Гэндальф видит то, что скрыто от людей. Но не видит того, что видим мы. Всегда внимательно слушай Гэндальфа. Но прежде чем послушаться его, серьезно подумай. И только если согласен с ним, сделай то, что он хочет.

Солнце окончательно высвободилось из хватки ельника и теперь било им в глаза. Оба дунадана пересели выше по стволу, в тень.

– Арахаэль, вот еще что. Ты увидишь в Ривенделле Глорфиндэля – это он решил исход битвы с Королем-Чародеем. Ты прочтешь там много книг о славных сражениях; иные завершались победой, другие – нет, но все они заняли свое место в хрониках. Ты будешь мечтать стать героем сам. Если тебе расскажут о последнем сражении с Королем-Чародеем те, кто там был, ты будешь воображать себя со мной ли рядом на скале, или впереди войска и будешь уверен, что, живи ты тогда, уж ты бы не дал Моргулу уйти! Не спорь, – пресек он готовое сорваться возражение, – так будет. И я не скажу, что в твои годы мечтать быть героем – плохо.

Мальчик знал, что сейчас прозвучит «но!» И оно прозвучало:

– Но. Чего ждет от тебя Арнор, Арахаэль? Что спустя века должны написать о том времени, когда ты будешь править этой землей?

– «Мирно было»? – осторожно спросил мальчик.

– Да, – резко кивнул Аранарт. – И это всё. Или еще меньше. Имя. Год рождения. Год начала правления. И год смерти. Запомни, – он смотрел сыну в глаза, – если в хрониках кроме имени и трех цифр от тебя не останется ничего, значит, ты выполнил свой долг перед Арнором. Когда будешь сомневаться, как поступить, всегда сверяйся с этим.

Принц медленно наклонил голову.

– Ну и, – ласково улыбнулся Аранарт, – не дергай за косы леди Арвен, если увидишь ее.

Арахаэль засмеялся.

– Полезай. – Он качнул головой в сторону наблюдательной сосны. – Я, конечно, могу отменить собственный приказ, но ненадолго же.

– Отец, а если ты точно знаешь, что ничего не произойдет, то зачем сидеть там?

– Затем, что это научит тебя всегда быть настороже. Лезь.

Прошло две недели.

Аранарт исчез на сколько-то дней, вернулся с отроком лет тринадцати, который на следующий день, сменив шелка и серебряное узорочье на домотканые штаны, смешался с толпой здешних мальчишек, так что не найти.

Больше Король не уходил, занятый то в огородах, то еще где. Появление других спутников наследника Гэндальф проглядел.

В этот день волшебник играл с маленьким Нефваланом, крутя ему из травы фигурки зверей, а малыш радостно требовал «Ихё, ихё!», что в переводе означало «Еще, еще!»

К ним подошел Аранарт, с ним двое.

Маг с первого взгляда понял, что это отец и сын. Только они могут так держаться рядом, когда чувствуешь, что двое – это одно. Так говорило сердце, но глаза… глаза утверждали обратное!

Сын был молодым аристократом. Так и никак иначе. Дело было не в шелке и… погодите, белое золото, а не обычное серебро? – нет, одеть можно кого угодно. Не в аккуратно подровненных волосах (большинство, начиная с Короля, позволяли им расти свободно). Дело было в том, как этот юноша держался.

Изящное достоинство.

Магу захотелось зажмуриться и, открыв глаза, увидеть его на мраморе дворцового пола.

А рядом стоял… он не мог быть его отцом!

Рядом стоял самого мерзкого вида бродяга: драная одежда, борода клочьями, волосы мыты последний раз дождем… и все остальные разы тоже. Шрам через лицо, шрам на правой кисти, мизинца и безымянного нет.

– Гэндальф, – сказал Аранарт, – позволь представить. Это Ринвайн и Гвендел.

И оба поклонились. Одинаково.

Всего лишь приложив руку к груди, но этот плавный выразительный жест был прекраснее движений опытного танцора.

Маг смотрел на них такими глазами, какими давеча принцы смотрели на огненного зайчика. Смесь восторга и непонимания, как такое может быть.

– Аранарт, – укоризненно сказал Ринвайн, – ты бы не пугал Митрандира. Я иду в Тарбад, – обратился он к Гэндальфу, – надо выглядеть так, чтобы не вызывать подозрений.

И добавил на всеобщем:

– Такое дело, понимаешь.

Вечером устроили пир.

Волшебник, сидящий напротив Ринвайна, не мог оторвать от него глаз. Будь дунадан одет в парадную одежду, как все, и то он бы выделялся за этим столом. Рядом с ним и Аранарт смотрелся простолюдином… ну, ладно, не простолюдином, но обычным воином. А этот не просто держался прямо, но каждое его движение, разрезал ли он мясо или подносил кубок ко рту, было сдержанным, но при этом продуманно-отточенным, что дается лишь годами непрерывных упражнений.

…или не годами. Веками. Веками жизни семьи.

Его сын на нижнем конце стола производил такое же впечатление на молодежь. При этом, как заметил Гэндальф, ни нотки превосходства не было ни в лице, ни в манерах молодого Гвендела. Да, он держится так, да, они, даже принцы, так не умеют, но это ровным счетом ничего не значит.

Но юноша хотя бы одет соответственно, а Ринвайн..!

Дунадан усмехнулся, навалился грудью на стол, вольготно раскинул локти и, чавкая, принялся уплетать мясо руками.

Гэндальф сначала обомлел, потом расхохотался.

В одиночестве.

Для остальных поведение Ринвайна (что то, что это) было совершенно естественно.

– Расскажи про горностая, – сказал ему Аранарт. – Гэндальф не знает этой истории, да и молодежи послушать полезно.

– А вы не рассказали? – удивился Ринвайн.

– Ни в коем случае. История твоя, рассказывать тебе.

– Лады, – ответил он на всеобщем. – Щас.

Согнул колесом спину, уселся, расставив ноги… и кто пустил такое чучело за стол лордов?!

– Как ты это делаешь?! – не выдержал маг.

– Запросто, – отвечал тот, не выходя из образа. – Это как с чужаками трепаться: чем больше наречий на слуху, тем легче в новое въехать. А телом говорить еще проще. В меня пацаном еще отец… ну, не то чтобы вбил – но лучше б он бил! – как себя держать. А он был крут… ой, крут. После него всё – запросто.

Он сделал глоток из кубка.

– Ну так вот про горностая. Мой старший прожужжал мне все уши: пусти да пусти в дальний дозор, я воин, всё такое. Ладно. Говорю ему: кончай трепаться, настреляй мне хотя б дюжину горностая, чтоб пристойно, купцам, всё такое. Он у меня упёртый, за зиму набил даже больше. Ладно. Парня в дозор, как обещал, а сам беру того горностая, прихожу в Тарбад. Иду в кабак. Типа пью, а сам ушки на макушке: про что трендят.

Он снова отпил, обвел стол хитрым взглядом. Молодежь и Гэндальф смотрели на него одинаково завороженно. Те, кто знал эту историю, просто наслаждались рассказом.

– И вот один чувак другому бла-бла-бла, что там-то видел у купца ткань, типа, из червяков. Тот, конечно: гонишь и всё такое, а я думаю: ни фига ж себе, в какую даль шелк завезли. И ведь не по роже-то мне идти за шелком… а блин. Тянет. Не утерпел. Прихожу.

Опять сделал глоток.

– Купец чуть… э-э-э… говоря за столом… стражу ни позвал, когда мою морду увидел. Не боись, говорю, не ограблю, а правда ли, что у тебя шелк есть? А он видно матёрый, соображает, что когда грабить приходят, то вопросов не задают, а сразу нож к горлу. И этак с опаской, но достает. И был у него там кусок… эх…

Он залпом допил кубок, Аранарт взглядом показал: передайте мне кувшин, налил Ринвайну еще.

– Да… дед мой, как меня первый раз с отрядом отпустить решили, отдал мне свою рубаху. Поддоспешную, значит. Бери, говорит, мне уже без надобности. А шелк – он же живуч, зар-раза. Что ему двести лет… плотнющий, не вытрется. Да… и вот вижу я у того купца… не глазами, пальцами вижу – такой же шелк!

– Куда же делась твоя рубаха? – негромко спросил Аранарт. – Этого ты не рассказывал.

– И не спрашивай! Потому и не рассказывал, что дурень кто-то и невезуха дурням! Тогда, летом, ранило меня, и не то чтобы всерьез ранило. Ну и хватило у меня ума ее снять – зашить, типа, постирать решил тоже. Она ж от пота уже сама как доспех стоять могла… Да… Ну а назавтра нас и выбили…

Он резко выдохнул и вернулся к рассказу.

– Короче, держу я тот шелк, у самого чуть ни слезы к горлу, а купец, ушлая морда, видит, что я не первый раз такое в лапы беру. И спрашивает меня этак вежливенько: «Вижу, сударь, вам нравится». Сударь, значит, уже. «Только ведь денег-то у вас нету». А денег у меня при себе и впрямь – медяки на харч и угол. «Так давайте, говорит, договоримся расплатиться работой». Уж не знаю, какую-такую работу он мне предложить хотел… добро, если охранником, а то и зарезать кого, морда-то у меня подходящая… Да… Ну а я ему молча моего горностаюшку рядом с тем шелком и выложил.

Ринвайн снова пригубил.

– Рожа, я вам скажу, у него стала… глаза – на лоб, челюсть – на колени, лапы – к меху. И дышит, как карась на песке.

На нижнем конце рассмеялись.

– Да… вот с той поры они шелк хар-рашо так стали в Тарбад возить. И наших морд больше не пугаются, привыкли.

Еще отпил, сел прямо.

– Кстати, – чуть хмурясь, заметил Аранарт. – Насчет охранников к купцам. Это ведь неплохая мысль. Не сейчас, лет через пятьдесят… стоит подумать.

– Согласен.

– А что ты сделал с тем шелком? – спросил Гэндальф.

– Старшему рубаху сшили, – ответил дунадан как об очевидном. – Это ведь его горностай. Пусть не под доспехом носить, но… семейные традиции нарушать нельзя. Всё-таки наш род был не последним… и в Форносте, и в Аннуминасе… – он помолчал и закончил: – и в Андуниэ.

Гэндальф проснулся – скорее от предрассветного холода, чем от шепота Раэдола, потому что мальчик будил сына Лутвир очень тихо:

– Вставай, отец режет вам торф. Бежим.

– Иду, иду, – сонно отзывался тот, натягивая одежду.

– Тише, разбудишь, – едва слышно шипел принц.

Волшебник перевернулся на другой бок и стал досматривать сон. Хорошо быть гостем в этом поселке: можно быть твердо уверенным, что тебя ни к какому делу не пристроят.

Проснулся он, когда солнце уже поднялось высоко. В пещере никого не было. Выйдя, Гэндальф обнаружил хозяйку и обоих мальчишек, выкладывающих куски торфа хитрыми пирамидками по склону холма: она брала их из ручной тележки (вторая стояла рядом пустой) и передавала мальчикам, которые их и клали досушиваться на солнце. Судя по числу ажурных торфяных горок, ребята сбегали до болота и обратно уже не один раз.

– Проснулся? – обернулась к гостю Лутвир. – Подожди, мы сейчас закончим, и я покормлю тебя.

От еды Гэндальф отказался, попросив лишь чашку козьего молока. А потом быстрым шагом отправился догонять мальчиков. Где было ближайшее болото – догадаться нетрудно: по склону вниз, а дальше разберемся.

Мальчишки шли, болтая, но вполголоса. Вот же он их выдрессировал!

Тропинка вильнула пару раз, огибая косогоры, и Гэндальф увидел Аранарта. На сей раз королевское облачение состояло из простых крестьянских штанов и широкой полотняной ленты на голове – чтобы пот не заливал глаза. Две другие тележки, уже полные торфа, стояли рядом с ним. Увидев Гэндальфа, он кивнул, не прерывая своего труда.

Маг, разумно решив не отвлекать, присел на пригорке под березами. Тенек, листва чуть лопочет от ветерка, выше по склону пронзительно розовеет кипрей, а впереди гладь болотца, пересохшего по этой жаре, и Наследник Элендила, который занят так, что и не взглянет в твою сторону: надо успеть от дождя до дождя, пока болото уже подсохло и еще есть день-два, чтобы нарезанный торф окончательно высох к зиме.

Аранарт трудился неспешно, не позволяя себе устать, но и не давая остановиться. За то время, что мальчишки отвозили полные тележки, он как раз успевал нарезать на две другие. Мерный, спокойный труд. Думается, наверное, под него хорошо.

…вот, значит, где у него палантир, через который он будущее прозревает.

Дело шло к полудню, солнце раскалялось, спина Короля блестела от пота, но он не прерывался. Аккуратными движениями лопаты с изогнутым креплением задавал размеры куску торфа, потом подрезал снизу, укладывал на тележку.

Гэндальф далеко не первый раз видел, как режут торф, но любой крестьянин бы давно отдыхал. А этот здесь с ночи… что только нового не узнаешь о потомках Элроса. Арамунд, точно.

Мальчишки привезли обед (корзина побольше – от Матушки, поменьше – от Лутвир), укатили полные тележки. Аранарт поднялся к Гэндальфу, достал полотно из корзины, долго и с наслаждением вытирал лицо и тело. Вынул кожаную флягу, сделал несколько глотков. Он был голоден, но еда пока не шла в горло.

– Что смотришь? – спросил, почувствовав взгляд Гэндальфа. – У меня там вода, ничего интересного.

– Я не об этом…

Маг смотрел на кольцо Барахира. На королевской руке, черной от торфа, с землей, набившейся между валинорскими самоцветами так, что древнее золото и не блестит.

– А, это? Полагаю, руки Элендила были чище.

– Элендила – да, – отвечал Митрандир. – А вот у Барахира или Берена, пожалуй, и погрязнее могли быть…

– Ну, куда мне до них, – качнул головой Аранарт.

– Поговорить можем? – осторожно спросил маг. – Или ты устал?

– Давай… – выдохнул дунадан. – Пока солнце жарит, времени у нас хватит.

– Я давно хотел спросить тебя… Насчет ваших девушек.

– М? – он лениво повел бровью.

– Ну, я вижу, вы растите их вместе с мальчишками. А что потом?

– По всякому, – пожал плечами. – До двадцати лет – да, вместе. Учатся владеть оружием, лук он лук и есть, копье, нож, топор… меч, – он поморщился, – если сама захочет, меч в женских руках – баловство, ей силы недостаёт, разве подбирай под нее рукоять на два хвата. По дозорам: ближний, средний. А после двадцати… кто как. Кто к матери, ну и опять же не дальше среднего дозора, а кто всерьез – те уже и в дальний. В самые спокойные места. Ну а после тридцати – замуж.

– А если она не захочет?

Аранарт качнул головой, не сочтя нужным что-либо говорить.

– Нет, подожди. А если она хочет быть воином, а не…

– Да пусть хочет. Выйди замуж, роди детей, подними их… и бегай потом по дозорам хоть до старости, если муж не против и без детей не тоскливо.

– А если она вообще не хочет выходить замуж?

Он взглянул на мага искоса. Молча. Сжав губы.

Такого его взгляда боялся весь Арнор. Он означал примерно «ты сказал такую глупость, что я сделаю вид, что ничего не слышал».

Но Гэндальфа этим было не смутить.

– Но ты же не станешь выдавать ее замуж силой?

– Не стану.

– Значит, она может не выходить?

– Нет.

Он стал разбирать корзину:

– Давай поедим? Сытыми мы лучше поймем друг друга.

У обоих в корзинах были ячменные лепешки, яблоки (еще прошлогодние? хорошо хранят!), у Аранарта – несколько больших кусков вареного мяса.

– Ну и? – спросил волшебник, закончив обед и доставая трубку.

– Всё просто, – Аранарт привалился спиной к березе. – Любая из наших девушек, когда придет возраст, захочет выйти замуж. Даже если пока нет любви к кому-то из мужчин, она захочет выйти. Потому что любит свой народ. Потому что знает, что замужество – ее долг перед Арнором. Ну и найдет… не по любви, так по согласию.

– Ну вот что ты хочешь мне сказать, – перехватил он не успевшее прозвучать возражение Гэндальфа, – что я не оставляю им никакого права на свободу? Хорошо, давай говорить о свободе. Для начала – о нашей с тобой. Так скажи мне, бродячий волшебник, – он усмехнулся, давая понять, что отлично знает, кем на самом деле является его собеседник, – ты свободен? Или ты всё же служишь… кому-то? А?

Он выдержал паузу, но Митрандир промолчал. Есть имена, есть слова, которым не стоит звучать в Срединных Землях. Даже если вокруг никого нет.

Кроме оглушительно стрекочущих кузнечиков.

– Вот. – Аранарт был вполне удовлетворен ответом. – Теперь возьмем меня. Надеюсь, ты не станешь утверждать, что я свободен? Свободен от долга? Свободен от того самого служения, о котором мы не хотим говорить?

И снова маг промолчал.

– Теперь, раз уж мы молчим начистоту, – он улыбнулся, – ответь: тяготит ли тебя твоя несвобода? Тебе от нее горько? Ты мечтаешь от нее освободиться?

– Но они, – рассерженно перебил маг, – не мы. Они простые люди!

– Именно, – Аранарт был доволен его возражением так, будто его и ждал. – Они были простыми людьми, когда пошли за мной. Но что отличает простого человека от лорда, Гэндальф? Настоящего лорда; я не о тех бездельниках, которые похваляются перечнем предков. Что, как ни подчиненность жизни долгу, с раннего детства и до последнего вздоха? Ты хорошо одет, сыт, образован, перед тобой открыт весь мир… но хоббит в беднейшей из норок свободнее, чем ты!

Гэндальф внимательно слушал. Пожалуй, Хэлгон прав: такому трудно советовать иначе как молча.

– Только вот, – продолжал Король, – мы любим нашу несвободу. И когда судьба говорит: делай что хочешь, ты никому больше ничего не должен, Артедайна больше нет…

– Мне судьба такого не скажет, – тихо заметил Митрандир.

– Неужели? – прищурился Аранарт. – Я, конечно, в молодости больше думал об оружии и рейдах, книжки читал на бегу и невнимательно… но что-то про Диссонанс Мелькора там было…

Гэндальф ожег его негодующим взглядом, и дунадан умолк, послушно наклонив голову. Но глаза его весело блестели.

– Ну и теперь вернемся к нашим девушкам. А точнее – к моему народу. Гэндальф, скажи мне, только честно: ты действительно против того, чтобы дунаданы Арнора были бы только знатью?

– Кхм! – сказал Гэндальф.

Аранарт захрустел оставленным про запас яблоком.

А жарко, должно быть, сейчас на солнце.

– Ты так рассуждаешь о долге, – волшебник явно был намерен отыграться, – а сам-то женился по любви.

– Кто тебе это сказал? – хмыкнул Король.

– Твои глаза. Жених на свадьбе так не смотрит на невесту!

– Жених и не может так смотреть, – он запустил огрызок в густую траву. – Я женат одиннадцать лет! На свадьбе я смотрел совсем не так.

– И ты не любил ее, когда женился? – строго глянул на него волшебник. – Врешь. Мне ли, себе ли, но врешь.

– Я не знаю… – вздохнул Аранарт. – Мне тогда казалось: я просто выбираю из свободных девушек. В первом же поселке, а это был поселок, где жил Голвег, светлая ему память. Когда я приезжал туда раньше, я, конечно, видел ее. Но не замечал. Может быть, сердце и говорило… только я тогда его не слушал. Не знаю.

– Не в этом ли твоя ошибка? – сверкнули глаза мага. – Ты полагаешься на разум, но не доверяешь сердцу. Ты умен и во многом прав. Я признаю больше: ты прав в главном. Но то, как ты это делаешь… Мы говорим начистоту, ну так скажи: почему тебе нравится быть жестоким? Почему тебе нравится быть зверем, Арамунд?

Какая-то пичуга засвистела над ними.

Аранарт ответил чуть устало:

– Вот поэтому я и не доверяю сердцу. Сердце-то звериное…

Гэндальф ждал возражения или удивления. Но никак не спокойного согласия.

Король продолжал – ровно, буднично:

– Я не стану жаловаться, Гэндальф, рассказывая, как это тяжело: жить со зверем внутри. Зная, что зверь может вырваться. Зная, что будет, если он вырвется. Я кажусь тебе жестоким? Это ты не видел… Хэлгон видел. Может быть, это правда, что из меня хотели сделать Феанора среди людей. Может быть, сказки. Мне всё равно. Думаешь, я не пробовал с ним справиться? Думаешь, я не хочу быть похожим на отца? Думаешь, мне нравится быть таким?

Он пружинисто встал, вынуждая и мага подняться тоже.

– Гэндальф, давай смотреть правде в глаза. Я жесток. Этого не изменить; поверь, я пытался. Но если ты хочешь, чтобы нож не убил человека, не надо тратить силы на то, чтобы его затупить. Достаточно вложить его в руку, которая не станет наносить удара. Это разумнее и проще.

Волшебник чуть кивнул.

– Я буду нести разрушение, – продолжал тот спокойно. – Но от меня зависит, что я буду рушить, почему, а главное – ради чего. Так что мой зверь сидит на прочной цепи под названием «долг Короля».

– Ты хороший человек, Аранарт, – выдохнул Гэндальф, – но…

– Но я уже объяснял, почему я так суров со своим народом. Моргул и новая война. До которой я не доживу.

– А договориться с теми, кто доживет, ты не хочешь? Или твоя гордость не позволит тебе обратиться к эльфам раньше, чем беда уже придет на порог?

Взгляд Аранарта полыхнул так, что маг невольно отшатнулся:

– Что я такого сказал?

– А ты действительно не понимаешь? – он нахмурился и тихо пояснил: – Отец. Это была его главная… может быть, его единственная ошибка.

– Прости старика…

Аранарт смотрел поверх торфяника, но видел Форност. Еще живой Форност.

– Я долго думал, была ли у нас возможность выиграть эту войну… Она была. Если бы отец послал гонцов к Кирдану и Элронду хотя бы тогда же, когда и в Гондор, если бы Глорфиндэль перевел отряд через Седую, пока Последний Мост был еще свободен, если бы конница Броннира и отряды фалафрим пришли бы… да. Может быть, мы бы и без Гондора справились. А может быть, и Эарнил бы поторопился. И не резал бы я сейчас торф…

– Э-хмм…

– Ладно. Хватит о прошлой войне, давай о будущей. Я охотно верю, что эльфы нам помогут. Только одно «но»: войны выигрывают не армии, а те, кто их направляет. – Он продолжал, не глядя на мага. – Владыка Кирдан незаменим на военном совете: он найдет ошибки в любом плане. Но своего взамен он не предложит. Лорд Броннир – командир лучшего из отрядов, какой только в мечтах может быть. Но он исполняет приказы, а не отдает их. Лорд Глорфиндэль… о его поединках поют песни, что в той жизни, что в этой… Владыка Элронд? Не знаю… но за всю Эпоху он не вступил в войну ни разу. Сомневаюсь, что сделает исключение. Вот так.

Аранарт выразительно замолчал.

Гэндальф сел на землю и стал набивать трубку.

– Впрочем, я знаю еще одного бессмертного.

– Хэлгона, что ли? – нахмурился маг.

– Нет, что ты. Хэлгон – прекрасный чело… то есть, я хочу сказать, вернейший из друзей, но он действительно простой разведчик. Десяток бойцов – его предел. Нет, – Король улыбнулся, – я о другом.

– Это о ком?

– Да вот есть один любитель решать в уме судьбы народов.

– Кхм!

А не мало ли табаку взял с собой? Закончится, и что тогда делать?

Аранарт присел рядом:

– Пойми меня правильно: я не жду, что ты помчишься впереди войска на белом коне, в белом плаще и с древним эльфийским мечом у пояса.

– Кхм! С какой стати – в белом плаще?

– Так заметнее. И я сказал, я этого не жду. Кому вести войска, найдется. Вопрос, кто укажет, куда вести. Что скажешь?

Гэндальф долго молча курил.

Король ждал.

– Как ты сам сказал, – проговорил наконец Митрандир, – я просто бродячий волшебник.

– Ну что ж, – Аранарт встал, поднял ленту, перевязал ею голову. – А я просто житель глуши, которому надо нарезать торф соседке на зиму. Жара ушла, и хватит разговоров. Пора и делом заниматься.

Через несколько дней пришли Хэлгон с Дороном, и на послезавтра Аранарт назначил выход.

Той же ночью человек и эльф сидели у пещеры.

– Знаешь, а ведь небо меняется, – говорил Хэлгон. – Вон та звезда, посмотри. Во времена Маллора она летом…

– На этот раз всё по-другому, – твердо сказал Аранарт. – Не прячься за своими звездами. Мы думаем об одном и том же.

– Раз по-другому, то и отправил бы с ним другого.

– А я еще тебе ничего не сказал, – услышал эльф его усмешку.

– А зачем говорить, когда и так понятно, что пойду я?

– Мне нет нужды брать с тебя слово, что наследник будет в безопасности, – тихо проговорил Король. – И не только потому, что я знаю, что значит быть под твоей защитой. Ему ничего не грозит на этой дороге…

– Вот и отправил бы другого. Раз не грозит.

– Хэлгон. Ты действительно настолько не хочешь идти?

– Я вспоминать не хочу… – выдохнул нолдор.

– Тогда тебе тем более надо идти. Перебить те воспоминания новыми.

– Надо…

Маленький отряд – пятеро мальчишек, самому старшему семнадцать, маг и нолдор – шел довольно быстро, за неделю добравшись до Последнего Моста. По дороге Гэндальф увлеченно рассказывал разные истории, молодежь слушала его взахлеб, а Хэлгон думал о том, как быстро земля поглотила следы былой войны и былой вражды. И вздумай он рассказать, как Аранарт некогда ненавидел рудаурцев сильнее, чем орков, его бы ждал вопрос, кто такие рудаурцы. То есть Арахаэль и его спутники это знали, конечно, знали… им же объясняли… им и что такое «дом» – объясняли. Былые поселения зарастают крапивой и лещиной, только дозорные башни еще стоят – ненужной, позабытой стражей.

Перешли Последний Мост. Три изящные арки (кто строил? эльфы? нуменорцы? вместе?) над седыми от гневной пены волнами, давшими имя реке. Как это странно, непривычно и, что уж – приятно – просто взять и пройти по тому полю, где чуть не погиб. Буднично перейти мост, стоивший, если Аранарт прав в своих расчетах той войны, – стоивший жизни Северному Княжеству.

По давней привычке разведчика, Хэлгон сошел с тракта и повел их холмами южнее (не заходить же в Троллью Чащу!). Он знал, что дозоры Ривенделла уже видели их, но раз пока к ним никто не вышел, будем идти так, словно мы тут одни. Впрочем, в последний день пути придется вернуться на дорогу: там ущелье, а есть ли обходной путь к броду, Хэлгон не знал.

Как раз перед ущельем их встретили.

Это был не дозор, отнюдь. Одежда благородных оттенков, поблескивающие на солнце украшения, и никакой настороженности во взгляде. Свита. Их речь несравнимо более певуча, чем выговор дунаданов, хотя – тот же синдарин.

Мальчишки было оробели, но дело спас Гвендел. Будто всю жизнь вел беседы с посланцами дружественного владыки.

Раскланялись, пошли дальше. Под учтивую беседу. Красота.

И можно теперь идти последним.

Перешли брод (вода в самом глубоком месте была Арахаэлю по колено) и углубились в лабиринт скал по ту сторону. Отроги всё выше, небо всё темнее (как рано здесь наступают сумерки!), вдобавок небо стало затягиваться хоть и высокими, но тучами, так что в этом горном лабиринте настала уже почти ночь в то время, когда мальчишкам было привычно только заканчивать занятия, да и то не всегда. Хмурые горы, крутые склоны, развилки ущелий… было бы… ну, не то, чтобы страшно, но мрачно и неуютно, ни веди их эльфы. Дивный народ словно плыл над каменистой тропой, и Арахаэль смотрел на их походку с завистью: сам он пока мог только мечтать о том времени, когда каждый его шаг будет только с носка, только с мизинца, и он сможет совершенно не думать о ногах, это станет привычкой, это станет частью его… Следя за своей походкой безо всякого напоминания любого из наставников, мальчик перестал замечать и серую темноту, и подъем, и каменистую дорогу, и собственную усталость от дневного перехода. В ушах стоял голос Хэлгона: «Правильно идти легче. Когда почувствуешь, что тебе легче, значит, идешь правильно». То, что нолдор шел сзади молча, ничего не меняло.

Они остановились, словно налетели на незримую стену.

Впереди был свет.

Впереди простирались сумерки, кажущиеся синими от обилия золотистых и оранжевых огоньков: диковинное кружево, повисшее в воздухе. Мальчики медленно осознавали, что же освещено этими светильниками; их взгляд скользил по кровлям, окнам, фасадам… и Арахаэль задал вслух вопрос, который вертелся на языке у них всех:

– Вот это и есть – дома?

Эльфы непонимающе переглянулись.

– Да, – отвечал Гэндальф. – И немного найдется в мире домов красивее, чем эти.

Дальше они шли, как во сне. Следопыты все до одного, несмотря на возраст, они нашли бы дорогу в незнакомом лесу, но сейчас… они перешли какой-то мостик… статуи и витая резьба при входе, потом миновали сколько-то… а это что? оно похоже на дом, только всё насквозь… ну, как несколько деревьев сплелись ветками… а, то есть это не дом? а зачем оно такое? для красоты?.. да, для красоты… куда их ведут – они уже не знали, изумленные, очарованные, тропа стала подниматься к скалам, послышался звонкий голос небольшого водопада… опять дом – весь в сиянии золотых светильников, деревянные стены кажутся такими теплыми, мощеная площадка с узорными перилами перед ним, а там эта, как Гэндальф ее назвал… ну, которая перепутавшиеся деревья, а, вот: разговорка! или как-то так…

Это – им? они будут жить здесь? он же такой красивый… и такой большой…

Ванна с горячей водой, ужин – всё это прошло мимо их сознания. Очнулся Арахаэль, только когда его привели в комнату, где стояла кровать шире и длиннее, чем та, что была у родителей. Мальчик смотрел на нее настороженным взглядом, он подобрался и напрягся.

– Что не так? – спросил его Хэлгон. Эльфы Элронда, застилавшие постель, остановились.

– Н-ничего, – ответил принц. – Мы здесь будем спать, да?

Нолдор приподнял бровь:

– Боишься, впятером вам будет тесно?

– Н-нет, – Арахаэль старался, чтобы голос не выдал его.

Нолдор перестал мучить ребенка:

– Это не на пятерых.

– На двоих? – нахмурился мальчик. – Но она слишком большая.

Здешние эльфы слушали их с искренним непониманием.

– Нет, – улыбнулся Хэлгон. – На одного.

…вот это и называется: окаменеть от изумления.

– Ложись и спи. Или я должен тебя укладывать, как маленького?

– А… они?

– У них у каждого – такая же. – Он сурово посмотрел на принца. – С каких пор ты не веришь моему слову?

Мальчик стоял, боясь забраться в… на… это.

– Арахаэль, это Ривенделл. Это другая жизнь. Тебя предупреждали. Это – здесь – обычная кровать.

Кивнул слугам: вынесите светильники.

– Спи, мой мальчик. Завтра тебе говорить с владыкой Элрондом, так что отдохни хорошенько. Впрочем, здесь всегда отлично спится.

Хэлгон не хотел спать. Выспаться можно и в поле под кустом. А здесь слишком хорошо, чтобы тратить эту ночь на сон.

Он вышел в… как ее назвал Арахаэль? разговорку? облокотился на перила.

Небо было по-прежнему затянуто высокими тучами, где-то на юге урчал гром – очень далеко, но ветра здесь южные, гроза может добраться к утру… зато сейчас тихо.

Мудро выбран дом: рядом водопад и, кроме его шума, ничего не слышно. Вот там танцуют, всё освещено, судя по быстроте танца – весело… и ни звука здесь. Только мерный голос воды. Надо будет завтра поблагодарить владыку. Или Арахаэлю сказать, потом поблагодарит. Если удастся обойтись без разговора самому.

Кто-то из эльфов быстро шел снизу. Светловолосый. Скрылся за поворотом тропы. Сюда?

– Добрая встреча, Хэлгон.

– Добрая встреча, лорд Глорфиндэль.

– Как твоя рана?

– Я уже забыл о ней, – качнул головой нолдор.

– Да, о твоем исцелении говорили много… Я не помешаю?

– Отнюдь.

Глорфиндэль стал спрашивать о жизни дунаданов, Хэлгон отвечал, но одно чувство не покидало его: ваниар пришел не за этим. Его привело нечто важное, и он не знает, как начать.

И услышав очередное «лорд Глорфиндэль», он сказал:

– Хэлгон, не пора ли тебе перестать звать меня лордом? Мы приплыли на одном корабле. Мы сражались в одной битве. Средиземье уравняло нас.

– Но ты лорд, а я…

–…простой разведчик? – улыбнулся ваниар. – Хэлгон, ты не путаешь Эпохи? Дома Золотого Цветка давно нет. А ты – давно не пес Келегорма.

– Но ты лорд здесь, а я…

– А ты – кто? – он посмотрел ему в глаза.

Нолдор не нашел, что ответить.

– Скажи, Хэлгон, ты называешь этого мальчика племянником только про себя? Или и вслух тоже?

– Это так заметно? – нахмурился он.

– Мне заметно. То, как ты о нем рассказываешь… это заметно, да.

Хэлгон вздохнул, раздосадованный. Разведчик не любит быть обнаруженным. Даже когда обнаружил кто-то из своих.

– Называю... Я ему действительно почти дядя, но…

Глорфиндэль кивнул:

– Я ему тоже – почти дядя. Элронду.

И замолчал с улыбкой.

– Зачем тебе это нужно? – спросил Хэлгон после долгого молчания. – Не всё ли равно, как я обращаюсь к тебе?

– Не всё равно другое, – в голосе Глорфиндэля была печаль. – Вас с Элрондом что-то держит в Первой Эпохе. Вас двоих. Я говорил с ним: он добром вспоминает Маглора и спокойно говорит о Маэдросе, хотя, если уж ненавидеть кого-то из вас, то его… Но о тебе он и слышать не хочет.

– Считает, что Келегорм виновен во всех его бедах? – нахмурился Хэлгон.

– Я не знаю, – вздохнул ваниар. – И, пожалуй, хочу не узнать это, а вернуть вас обоих в сегодняшний день. Упрямство Дома Феанора знаменито: всех, начиная с самого Феанора и заканчивая, – нолдор услышал в его голосе улыбку, – последним простым разведчиком. И всё же мне думается, что из вас двоих проще будет уговорить именно тебя сделать первый шаг прочь от прошлого.

– Хорошо… Глорфиндэль.

Назавтра, стоя за спинами мальчишек (одеты достойно, выглядят прекрасно, но запах торфа всё портит… привыкли, к зверю с подветренной заходить умеем, а тут не зверь, тут эльфийский владыка! ну как могли это не продумать?!), Хэлгон держал себя как на памятном совете, когда прятался от Броннира. Элронд его, конечно, видит… но в его сторону не смотрит. И сегодня же вечером уйти. Вернуться в сегодняшний день – это хорошо, но не попадаться на глаза – лучше. Тем более, что всё в порядке, Элронд ласков с Арахаэлем, приветлив с остальными и даже от запаха торфа не морщит нос.

…хотя, если бы подумали заранее, что бы могли сделать? одежду Арахаэля проветрить? а остальных?

Ладно, из них этот запах здесь выветрится.

Закончили? Можно идти?

– Хэлгон. Останься. Я хочу говорить с тобой.

…интересно, если Арахаэль мне – почти племянник, а он ему почти дядя в не сосчитаю каком поколении, то кто мы с ним теперь друг другу? Почти родичи?

– Владыка Элронд.

Остались вдвоем.

– Гэндальф рассказал мне, как вы живете. Это ужасно.

Не спорить. Зачем?

– Я должен вам помочь. Чем? Говори.

– Мне нечего сказать, владыка. Аранарт ни в чем не нуждается.

– Я слышу это сорок лет!

– Владыка Элронд, если ты хочешь спорить с Аранартом – спорь с Аранартом. Я простой разведчик.

Хочется верить, что Глорфиндэль не рассказал ему…

Молчит. Не знает. Это проще.

– Всё, что я могу, владыка, это унести что-то в своем мешке. Но он не велик.

– Хорошо. Что ты возьмешь?

– Не знаю.

– Реши и приходи ко мне.

…а так надеялся уйти сегодня!

Но когда вечером того же дня мальчишки обрушили на него восторги от здешней библиотеки, сложный выбор перестал быть сложным. И Хэлгон унес столько книг, сколько поместилось в его мешок.

Целых восемь.

Миновало несколько дней. И как-то вечером Арахаэль сказал своим товарищам:

– Почему мы едим хлеб каждый день? Так нельзя.

– Но отказываться невежливо, – возразил Гвендел.

– За столом невежливо, – парировал принц. – А если я поговорю с владыкой Элрондом, то нам перестанут его приносить.

– Правильно! – поддержал его Дорон. – Если наш народ, наши братья и сестры не могут хлеб есть, то как мы можем есть его!

Двое других кивнули, Гвендел в сомнении молчал.

– И раз уж всё равно просить владыку, – Дорон увлекся, – то надо отказаться от этих вечерних ванн. Приносят нам горячую воду… заболели мы, что ли? Вон водопад, и ничего носить не надо!

– А зимой ты как будешь? – спросил Маэфор.

– Да тут тепло! Ну или пусть зимой приносят… не знаю. Арахаэль, ты что думаешь?

Наследник Элендила посмотрел на водопад и сказал:

– Правильно.

– Постойте, – строго заговорил Гвендел, – вы понимаете, что мы можем обидеть владыку Элронда этим? Заводить свои порядки в чужом доме – это неучтиво и неприлично!

– А нам потом возвращаться в наш дом! – запальчиво возразил Дорон. – Кем? Неженками с эльфийских перин?!

– Я поговорю с владыкой, – подвел черту Арахаэль, и на том первый в его жизни совет был распущен.

Элронд чувствовал, что пол качается под его ногами.

Этот мальчик стоял перед ним и говорил, детским голосом решая недетские проблемы.

Элронд уже знал, какой приказ отдаст потом: пусть те из слуг, кто занимается ими, спросит у Арахаэля, что им нужно, и выполняет впредь все распоряжения принца.

Владыка Ривенделла сейчас понимал едва ли одно слово из десяти в том, что говорил маленький дунадан.

Он смотрел на него – и видел брата.

Каким он был тогда, на Химринге.

Когда детским голосом тоже говорил о недетских делах.

Туманы прошлого

– Брат, мы должны простить их, – Элрос говорил, глядя прямо перед собой. – Сейчас, когда Сильмарил нас больше не разделяет, мы должны прекратить эту вражду.

– Но они погубили маму…

– Наша мать жива, – не допускающим возражений тоном отвечал Элрос.

– Откуда ты знаешь?!

– Она жива. Просто поверь мне.

И верилось – безоглядно. Потому что он так сказал.

– Мы простим их, – твердо продолжал сын Эарендила, – потому что когда эльдар ненавидит эльдара, это на пользу Морготу.

– Мы простим их, – эхом откликнулся Элронд. – Ты скажешь им об этом?

– Нет. Мы простим их сами. Для себя. В своем сердце.

Он подумал и добавил:

– А они это поймут.

– Откуда он такой взялся?! – тем же вечером спрашивал Элронд Гэндальфа.

– С дуба, – отвечал волшебник.

– Что? – Элронд чуть не пролил вино, которое разливал им по кубкам.

– С дуба спрыгнул, говорю.

Часть 5

Восход

…и каждый из двух пожилых мужчин думал о силе, которая заставляет их рисковать, тревожиться, лезть на рожон, хотя все можно спокойно, уютно, уважаемо… Их давно не интересовали личные деньги, и даже честолюбие с возрастом как-то прошло. Силой этой называлась работа.

«Территория»

Пни его

За столом в углу сидели два бродяги из числа тех, кого принято называть подозрительными личностями. Не фермеры, не купцы и… нет, не воины. Хотя вооружены и мускулисты. Но одежда, которая в свое время собрала на себя столько грязи, что ее изначальный цвет уже не определить… нет, это в лучшем случае – охотники. А в худшем… не стоит и думать. И не смотреть в их сторону. Тем паче, что они и сами хотят быть незаметными.

Один с сильной проседью – крепкая фигура, худощавое лицо. Второй – верно, сын? – узкоплеч, а о лице скажешь только, что безбород: не снимает капюшона. Шрам у него там, что ли, через весь лоб?

Наверняка, разбойники.

Для пущей подозрительности младший пил молоко. Старший хотя бы – пиво, как все нормальные люди.

Ели медленно. То ли не голодны, то ли пришли сюда больше послушать, чем поесть.

А послушать было что.

– И вот тогда Король-Чародей присылает королю Эарнуру второе послание… – смачно рассказывал купец с юга.

Старший из двух бродяг нехорошо сверкнул глазами, взял свое пиво, пересел поближе.

– И пишет, что тот раньше был просто трус, а теперь еще и – дряхлый трус.

Бродяга чуть прихлебнул пива.

– А ты прям читал те письма? – захохотал кто-то из фермеров.

– Я-то нет, а только весь Минас-Тирит их знает! Рассказывали: примчался из-за реки гонец, весь черный, страшный, люди перед ним разбегались, а он лук достал, на стрелу послание повесил и – рраз! – оно прямо в королевской цитадели упало!

Бродяга сделал вид, что пьет, – скрывал улыбку. Он, конечно, очень смутно помнил высоту Минас-Тирита, но предположить, что стрела долетит до седьмого яруса, не рискнул бы. Если она хотя бы перелетела внешнюю стену – и то это был бы оч-чень хороший выстрел.

– Ну и король, конечно, после такого должен был при всем дворе читать. А там же и эти их… бабы. Дамы, в смысле. Она хоть и десять раз дама, а всё – баба. И язык у нее… Короче, к вечеру знал весь город.

– Да ты не про баб, ты про короля рассказывай!

– А что король? Куда ему деваться? Над ним же весь город смеяться будет! Он надел доспехи, сел на коня, да и поскакал к Крепости Призраков. Ну и всё.

– Что – всё?

– Всё и всё. Не видел его с той поры никто. Сгинул.

Бродяга аккуратным движением отставил пиво.

– Не, ну так неинтересно! Что там было-то? В этом черном замке, как его?

– А я откуда знаю?! Это тебе, парень, не сказка! Это правда! И уж того, чего никто не видел, я рассказывать не буду. А только без короля мы теперь.

– Это как?

– А так! Он же женат-то не был. Ну и всё. Нет у него детей.

Бродяга медленно распрямился. Сжал губы. Посмотрел на своего спутника – такими огромными глазами, о каких говорят «ты, парень, словно призрак увидел».

– Хе! Будто чтобы были дети, надо жениться!

– Это тебе, может, и не надо. А у них, у королей, всё чистенько и благородно.

– И чего ж теперь будет?

– А что было, то и будет. Только без короля. Наместник же.

Бродяга незаметно перевел дыхание. Взялся за пиво. Сделал маленький глоток – едва горло промочить.

– Не, без короля как-то неправильно…

– А чего неправильно? Мне вон дед рассказывал. Ну, жил он при князе Арведуи: ниччо хорошего не было, одна война.

Бродяга снова сделал маленький глоток.

– А мы щас живем себе тихо и спокойно. Ну вот и Гондор теперь будет без короля жить так же.

– Да тебя, парень, прямо в совет к наместнику!

– А чего, неправда, что ли?

Бродяга взял недопитое пиво, вернулся за свой стол. Взглянул на спутника: слышал? Тот чуть заметно кивнул. Тихо спросил:

– И что ты намерен делать?

– Допивай свое молоко, если оставлять не хочешь, – сказал вполголоса и окликнул трактирного слугу: – Парень, позови-ка нам хозяина.

Вскоре явился хозяин. На этих то-ли-разбойники-то-ли-кто-они-там он смотрел с опаской.

Старший достал из кошеля несколько полустертых медных монет, выложил на стол. Сказал спокойно:

– Мы нынче не при деньгах. А я бы не отказался и помыться, и поспать на чистых простынях. Так что… – он чуть усмехнулся, – дров наколоть не надо?

– Дров? – трактирщик явно не этого ожидал. – Что ж, дров – это можно, только вот… возьметесь ли?

– Они у тебя что, черное дерево из южного Харада? – спросил тот, что в капюшоне.

Полуседой повторил этот вопрос безмолвным движением бровей.

– Ну пойдемте, если не шутите. Посмотрите, договоримся.

Старший встал, молодой допил молоко (телячье пойло, прям как не разбойник!) и пошел за ними.

На заднем дворе они увидели несколько выкорчеванных дубовых пней.

Старший смотрел на них совершенно равнодушно. Лицо младшего было по-прежнему закрыто. Трактирщик даже обиделся: он ожидал, что эти кряжистые монстры испугают непрошенных помощников. Когда он соглашался вывезти из-под росчисти эти пни (доставшиеся ему бесплатно, только увези их, сделай милость!), он полагал, что ему их наколет какая-нибудь компания гномов не при деньгах – за еду и ночлег. И сейчас, предлагая людям (один староват, а второй, похоже, слишком молод) гномью работу, он рассчитывал… да хоть на что-нибудь! На отказ, крепкое словцо, на удивление хотя бы… бесчувственные.

– И как договоримся? – никаким тоном спросил старший. Младший углядел топоры, пошел выбирать.

– Вы, эт-та… вы…

– Дуб – дерево колкое, если с умом, – откликнулся младший. Себе он присмотрел небольшой топор и сейчас выбирал отцу (или кто он ему там) тяжелый.

– Ну… сколько до вечера наколете…

– Этого хватит? – сухо спросил старший.

– С одним пнем справитесь?

– Договорились.

Хэлгон наконец-то смог снять плащ, оба расстегнули перевязи оружия, Аранарт разделся по пояс (зачем ждать, пока рубаха почернеет от пота), они выкатили первый пень на середину двора, и Аранарт – буквально – врубился в дело. Хэлгон пока обрубал длинные корни у других пней. Расколет Король эту зверюгу на несколько частей – займемся ими.

Время словно повернулось на восемьдесят лет вспять. Тот страшный год в Мифлонде, когда он изводил себя тренировками.

«Нет! Не думать!» – и дуб звенит не хуже стали под ударом топора.

«Нет! Не сметь!» – и трещина втрое длиннее лезвия рассекает огромный пень.

«Нет!» – хором кричат топор и дерево, – «Не сметь идти в Гондор!»

«Нет!» – удар. – «Ты не получишь короны!» – удар. – «Бездетность Эарнура ничего не изменит», – удар. – «Гондорская знать была против сына князя. Бродягу она не примет никогда!» – удар.

Ну вот, это уже не пень, а две половины. Можно одной корни порубить, пока он вторую разделает.

Удар: успокоиться. Удар: прошлое – в прошлом. Удар: ты сам отказался от Звезды Элендила. Ты сам объявил себя погибшим. О какой короне Гондора может идти речь? Удар: выбрать путь и не сворачивать с него. Твой путь – Арнор. Удар: наместники так хотели править Гондором – вот пусть и правят.

Меняемся. Порубить эти куски на мелочь. До вечера один пень, говорите? Плохого ты мнения о роде Элендила, приятель…

«Поехать на юг – хуже, чем снова опозориться перед Гондором».

Удар.

«Объявиться – и узнают назгулы!»

Удар.

«Восемьдесят лет прятаться – и всё погубить самому».

Удар.

«Всех погубить самому!»

Удар.

Удар.

Удар.

…успокоиться. Вот есть просто пень. Его надо просто порубить. И не думать ни о каком Гондоре.

– Хэлгон, давай следующий. Этот сам домельчишь.

Удар.

«А даже если бы всё сложилось прекрасно…»

…лезут в голову мысли и лезут. Сколько же пней придется изрубить, чтобы их выгнать?!

Удар.

Удар.

Толку с них… разве что трактирщику радость будет.

«…и Гондор бы принял короля с севера…»

Удар.

«…сам бы стал там править? или Арахаэля отправил? ему уже тридцать восемь, не шесть!»

Удар.

Удар.

«Бросить всё, что строил восемьдесят лет?»

Удар.

«Или рассчитывать, что Арахаэль справится в чужой стране с этими умниками?»

Удар.

…глупости. Гондор никогда не отдаст короны ни тебе, ни ему.

Удар.

«Кто бы ни поехал – поехал бы не один. Свита! И сколько бы нас потом осталось в Арноре?»

Удар.

Удар.

– Хэлгон, я там где-то воду видел.

– Она дождевая.

– Без разницы. Давай.

Ну что смотришь?! Замолчи уже. То есть ты и так молчишь. Но нечего смотреть – так. Еще парочка пней, и успокоюсь.

– И не старайся перерубить всю мелочь. Ночлег мы уже отработали.

Удар.

«Да, согласись Гондор, мы бы получили знамя с Короной…»

Удар.

«…только вот за королем на юг бы потянулись одни, другие, третьи…»

Удар.

«…зачем жить в пещерах, если можно жить в домах? дворцах…»

Удар.

Удар.

Удар.

«На сколько бы хватило любви арнорцев к Арнору, если бы я сам поехал на юг?»

Удар.

«На век?»

Удар.

«На полвека?»

Удар.

«На десяток лет?»

Удар.

«Знамя с Короной мы бы получили. А вот Семизвездье бы пришлось с него убрать».

Удар.

– Давай новый. Не хочу с мелочью возиться.

– Другие за ночлег дорубят.

– Именно. Сделаем им доброе дело.

Удар.

«Но если уж играть в счастливые финалы, то может быть и такой…»

Удар.

«…какая-нибудь гондорская молодежь, из тех, что погорячее, захочет сменить дворцы на пещеры…»

Удар.

«…Арнор не исчезнет…»

Удар.

«…да, но об этом быстро узнают назгулы…»

Удар.

«…и мы получим Третью Ангмарскую войну…»

Удар.

Удар.

«Хотя всё это глупости. Стоит мне только объявиться – и назгулы узнают».

Удар.

Удар.

Удар.

«Почти никакого шанса на корону…»

Удар. Удар.

«…и самому уничтожить Арнор».

Удар. Удар. Удар.

…это уже просто дубовые поленья.

…на заднем дворе трактира.

…надо возвращаться из мира грез в реальность.

Удар. Удар.

…в свою реальность, которую ты сам и создал.

…уже скоро вечер. Помыться. Поспать на чистом. Много ли надо для счастья?

Удар. Удар.

…и никаких тебе назгулов. Не шатаются назгулы по трактирам.

Удар. Удар. Удар.

…если наследник Элендила может здесь колоть дрова, то почему бы и Королю-Чародею не заглянуть пива выпить? Пиво тут хорошее.

Удар. Удар.

…а, точно, у него же с телом сложности. Не может он пива выпить.

Удар. Удар.

…ну вот так ему и надо.

– Вы… парни, вы чего? Вы это всё – вдвоем?!

– Нет, – Аранарт отер пот со лба, – тут проходил отряд гномов, он всё и наколол. И дальше пошел.

Трактирщик недоуменно переводил взгляд с одного на другого и с них на двор, засыпанный дубовыми поленьями.

Хэлгон на всякий случай отступил в тень, но предосторожность была явно излишней: ошалевший хозяин сейчас видел только деревяшки.

– Мы договаривались насчет помыться.

– Ну… оно готово… но, эт-то, про один пень говорили…

– Нам остальные обратно собрать? – осведомился Хэлгон.

Аранарт чуть нахмурился:

– Ты считаешь, что ты нам что-то должен?

– Ну… да. По-честному если.

– Муки – дашь? – напряженным голосом спросил вождь дунаданов.

– Чего?

– Муки. Обычной муки.

– Ржаной? Пшеничной?

– Без разницы.

– Э-э… дам. А сколько?

– Ну а на сколько мы тебе накололи?

– Э-э…

– Два мешка дашь?

– Дам. Еще как дам.

– И как ты их тащить собираешься? – осведомился Хэлгон.

– А никак. – Он пристально посмотрел на трактирщика. – К тебе приедет… такой как мы. Напомнит, как мы тебе тут дуб перекололи. Отдашь ему.

– Да, господин мой, – ответил трактирщик раньше, чем понял, что именно он сказал.

– Хватит болтать, – нарочито громко заявил Хэлгон. – Скоро ночь, а мы до сих пор во дворе.

– Да, да, идемте…

– А если ты считаешь, что и еще нам должен, то пусть нам в комнату принесут еще этого, как его… пожрать.

Нолдор выдавливал из себя самый развязный человеческий тон, на который он только был (или не был!) способен. Чтобы эта круглая человечья морда не осознала и забыла…

День, конечно, был тяжелый, но это ж не повод так держать себя!

Тут трактир, а не тронный зал Минас-Тирита.

…молчит. Правильно молчит. «Не обнаруживать себя. Не выдавать себя»… а сам?!

…голова наполовину седая, а до сих пор присмотр на ним нужен.

Среброволосая

Давно уже все пятеро сыновей разъехались по своим поселкам: кто на северной границе, кто на восточной, кто на южной. Риан как-то незаметно вернулась к своему изначальному занятию: возиться с чужими детьми. И год от года число детей на Королевском Утесе росло: родственники приходили погостить, взяв с собой малыша, а уходили без него. Он же побудет тут у вас некоторое время? год, другой… Аранарт самым старательным образом не замечал этих хитростей.

Он ясно видел, что не стремление снять с себя заботу о малышах ведет дунаданов сюда. Те, кто оставлял детей родичам, шли ради Риан, на которую смотрели так, будто это ее руки были целительны, будто она сможет оградить малышей от бед – сейчас и на всю жизнь. И хоть в глаза ее по-прежнему звали Матушкой, Хэлгон говорил, что меж собой ее всё чаще называют Королевой.

Но он видел и другое. Риан старела. И даже не телом, хотя седина в ее волосах становилась всё заметнее, а на лице проступали морщины. Но год от года Матушка носила всё меньше украшений – некоторые и вправду были ей уже не по возрасту, но другие… Аранарт пару раз сказал ей: «Тебе это хорошо, надень», – и она подчинилась. Со второго раза он понял, что это было именно повиновение, – не как раньше, когда она слушалась его потому что он прав; нет – теперь она была твердо уверена, что он ошибается, но она не умела ему возражать и не хотела учиться. Больше Аранарт не говорил с ней об этом: делать ей больно он не станет, тем паче ради такой мелочи, как надетый или не надетый браслет. Дольше всего она носила жемчуг Кирдана… а потом перестала и его.

Она стала стесняться своего тела. Не допускала, чтобы муж увидел ее неодетой. Аранарт пытался быть с ней нежнее, пытался объяснить ей (не словами, но лаской), что она напрасно мнит себя старухой, что для него она прежняя… она терпела и неумело скрывала, с каким трудом терпит. И он сдался.

Яснее ясного он понимал причину. Риан выходила замуж за того, кто был годами старше ее почти вдвое, а если брать возраст не по годам… править обычно начинали после ста, а он едва достиг совершеннолетия – так как считать его взрослость?! Она привыкла, что он старше, – но за эти полвека он гораздо сильнее изменился внутренне, чем внешне, обликом он почти такой же, как на свадьбе, только седины прибавилось; он почти такой же, а она… она стареет.

Сто лет с небольшим – подлинная зрелость для чистокровного потомка нуменорцев: хмель юности перебродил и выветрился, приходит время мудрости, когда ты наконец свободен от желания кому-то что-то доказать.

Сто лет с небольшим – смертный возраст для полукровок. Ей под девяносто.

Он, беря ее в жены, понимал, что надолго переживет ее, и был готов к этому. А она? Словно женой эльфа оказаться…

Надо было что-то делать – и немедленно.

Надо убедить ее, что она красива. Не «всё еще»: те, что «всё еще красивы» – это нелепые старухи, пытающиеся выглядеть моложе. Седина и морщины – не помеха красоте, красота женщины в том, как она ощущает себя.

Надо убедить ее, что она любима. Не «всё еще», это не верность прошлому, не благодарность за сыновей и безумные ночи, тем паче – не жалость. Он любит ее сегодняшнюю, незнакомую – несравнимо более слабую, чем раньше, но при этом способную сказать ему «нет», пусть и безмолвно, складкой напряженно сжатых губ.

Они прожили вместе полвека. У них лучшие на свете сыновья. И вот сейчас он должен начинать всё с начала.

Даже не с начала.

Тогда достаточно было только позвать. Достаточно было взгляда – и она была его. Он знал, что иначе и быть не может.

Сейчас… как добиться любви этой новой, изменившейся Риан? Риан, не верящей, что в ее жизни всё еще есть место не воспоминаниям, а подлинным чувствам.

И – удастся ли?

Десятилетия назад позабытая тревога. Но тогда сквозь все невозможное вел Долг. Тогда мог всё, потому что иначе было нельзя. Сейчас… долг здесь не поможет. Он впервые в жизни хочет чего-то для себя.

Хочет взаимности от единственной женщины на свете.

Женщины, которая убеждает себя, что больше его не любит, потому что стала слишком стара для него.

Что ж, будем играть по ее правилам.

Она с головой уходит в заботы о чужих детях, чтобы отдалиться от него… делай что хочешь, милая, но далеко тебе не уйти.

Аранарт стал искать поводы оставаться дома.

Он понимал лучше самой Риан, к чему она стремится: он уходит, ему хорошо в его трудах и странствиях, когда он возвращается – они обмениваются добрыми словами, становясь всё более чуждыми друг другу, он отсутствует всё дольше и дольше, он по-прежнему полон страсти и сил, только теперь это всецело достается его стране… а она тихо гаснет, вдали от его глаз.

Не выйдет!

Надо было задержаться дома так долго, как только получится. Хэлгон, как полвека назад, был готов стать его связным со всем Арнором (тогда было больше забот, зато сейчас край, где живет их народ, разросся почти вдвое), и это прекрасно, но чем заниматься самому? Дела по хозяйству закончились предательски быстро; помочь другим? – но для этого надо было разогнать по дозорам чужих мужей, а это и бесчеловечно, и поможет ненадолго.

Аранарт искал и не находил решения.

Он словно снова был юношей на войне. Только не поможет Кирдан, и нет лекаря с его замечательными травами.

Как-то вечером, переполненный воспоминаниями (самым сильным из них был ужас, чувство основательно подзабытое, но, как оказалось, ничуть не менее будоражащее, чем в юности), он заговорил о войне с Хаэдиром. В это время как раз вернулись с занятий сыновья товарища. Они слушали Короля в полном восхищении – история, выученная ими, обретала плоть и жизнь, к сыновьям Хаэдира подтянулись другие подростки… сильно заполночь Аранарт сказал «Хватит на сегодня!» – и все поняли, что это было обещание продолжить завтра.

Обещание он сдержал.

И назавтра.

И через месяц.

И через год.

Матушка занята малышами? прекрасно. Он был занят подростками.

Тело требовало привычных нагрузок, так что очень быстро он от занятий историей и прочими возвышенными беседами перешел к тренировкам. И втянулся.

Молодежь взвыла; не без восторга, но взвыла. Прежние наставники показались ласковыми нянюшками по сравнению с.

И вот тут-то на Королевский Утес потянулись родичи со всего Арнора. Ведь тут живет мать жены сына моего троюродного дяди, так что я своего мальчика отправлю погостить к ней… ну хоть на годик.

Теперь Аранарту было бы сложно уйти из дому, даже если бы он захотел. А он не хотел.

Довольный, счастливый, усталый, он по вечерам рассказывал ей о своих мальчишках (попадались и многообещающие девчонки), рассказывал взахлеб, его глаза сияли, и ее зажигались ответным восторгом, потому что успехи молодежи – это же прекрасно, и как чудесно, что он снова в своей стихии, и волна радости снова возносит их обоих, как в молодости, только это уже не любовь, вернее – любовь, но иная, не друг к другу, но к детям их народа, к их детям, но не мужчины и женщины, а Короля и Королевы.

Вот какая любовь есть – о такой и будем говорить.

И разница в возрасте уже не значит ничего.

Аранарт видел, как светятся и молодеют ее глаза, и хотя он уже давно не прикасался к ней иначе, как если бы она была ему сестрой, они оба снова ощущали себя одним целым, только чувство это было глубже и полнее того, что раньше, когда страсть скорее препятствовала этому единству, чем создавала его.

А молодежь будет знать историю так, как пристало потомкам Элроса (ну или родичам троюродного дяди потомка Элроса). И, разумеется, какие бы испытания ни ждали будущих стражей границы, они покажутся им легкой прогулкой.

Можно было сказать себе, что цель достигнута, мир и счастье в семье восстановлены (Хэлгон, бегающий по всему Арнору, доволен не меньше, чем они двое – новым обретением друг друга), можно было остановиться на достигнутом, тем паче, что это «достигнутое» отнюдь не было легкой жизнью, он не щадил не только мальчишек, но и себя… можно было остановиться.

Но останавливаться Арамунд не умел.

Он должен доказать Риан, что она красива.

Она красивее, чем в молодости! Ее тогдашнюю он еле разглядел среди прочих. Ее сегодняшнюю выделит в любой толпе любой взгляд. Королеву не спрячешь, как ни прячь.

Она не хочет ему верить? отлично. Он давно не решал сложных задач. Он давно не устраивал маленьких заговоров. Пора вспомнить, как это делается.

Она должна увидеть себя его глазами.

И она себя увидит.

Но для этого ему понадобится немного хитрости, немного времени, помощь друга… и вся его любовь к ней.

– Нет, – сказал Ринвайн. – Тебя нельзя пускать в Тарбад.

Аранарт спокойно молчал.

– Пойми, – терпеливо стал объяснять разведчик, – ты можешь отрастить бороду клочьями, я могу вывалять тебя в грязи с ног до головы, но ты выдашь себя.

– Значит, я не разбойник, – невозмутимо ответил Король. – Я кто-то другой. Придумай.

– Почему я сам не могу купить этот шелк? Меня там все собаки знают.

Аранарт продолжал молчать. За прошедшие три четверти века его молчание стало менее резким, но таким же непреклонным.

– Это неразумно, – укоризненно сказал Ринвайн. – Мы всегда были обычной рудаурской мелочью…

– Молчание купца можно купить.

– Скорее уж напугать до полусмерти, – мрачно заметил разведчик. – У тебя это выйдет.

– А можно для надежности и то, и другое, – кивнул Аранарт.

Ринвайн оценивающе посмотрел на него, кивнул: ну давай, покажи. Аранарт ответил ему ледяным взглядом: дескать, как смеет какая-то рудаурская шавка меня, такого страшного, беспокоить.

– Ну допустим, – вздохнул разведчик, смиряясь. – Хотя я за все годы ни слова ни слышал о ночных убийцах и их главаре.

– Чисто работаем, – усмехнулся Арамунд.

– И кого такой Кровавый Филин собрался убивать в тарбадской глуши? Да еще и лично?

– Вот я буду об этом рассказывать первому встречному купцу, конечно…

Ринвайн вздохнул, глубоко и недовольно. Ему явно не хватало синдарина, чтобы высказать всё, что он думает о затее Короля, а переходить на всеобщий не хотелось. Впрочем, обилие ругательств не всегда передает глубину чувств.

Но Аранарт его отлично понял и без слов.

– Сколько ей лет. – Он говорил тихо, в его голосе была печаль и мягкий укор: уж кто-кто, а Ринвайн должен понимать, что из частностей, ничего не значащих для обычных людей, и строится жизнь знатного человека. – Будь она моложе, я бы не затеял этот разговор и доверился бы твоему вкусу. Но сейчас… я даже не знаю, какой цвет я хочу – зеленый, коричневый, серый? Выбрать могу только я.

Разведчик вздохнул снова. Он понимал всё, о чем говорит его друг (а иначе бы просто отказался его вести), и всё же считал цель несопоставимой с риском. Но Арамунд – Арамунд и есть…

– С внешностью не делай ничего, – хмуро сказал он. – Буду думать, где и как тебя прятать.

– Спасибо.

За этим простым словом скрывалось столько и любви, и горечи, что матерый разведчик понял: как ни безумна затея Короля, ее надо исполнить. Сам Ринвайн был женат, как и положено в его роду, на женщине не менее знатной, чем он… он понимал разумом, что такое неравный по крови брак, но понимать и почувствовать – вещи разные. Да и что он, в самом деле, не может спрятать одного дунадана в целом городе?! Медный грош цена тому разведчику, которому непременно надо, чтобы спутник выглядел рудаурцем. С грязным и лохматым пойти к купцу любой новичок сумеет…

Пару-тройку недель Аранарту пришлось прожить у одинокой старухи в предместье Тарбада. Муж ее умер, оставив ей дом и немного денег, о детях дунаданы ее не спрашивали. Ринвайн оставил сколько-то еды и велел ждать. Остальное вождь дунаданов понимал и сам.

Обычная жизнь в схроне. Будь невидим, костер… то есть очаг – разжигай ночью, вместо наблюдательной сосны – окошко. Хозяйка благодарила судьбу за неожиданного гостя: и приготовит еду, и дом приберет (с ее-то спиной согнуться лишний раз… о-ох, лишний!), а вот уж за что ему спасибо так спасибо, это за то, что темной ночью воды наносит. А днем она сходит для виду и принесет полупустое ведро.

Раз в несколько ночей появлялся Ринвайн (увы, главной его новостью было отсутствие новостей). Разведчик посматривал на их житьё и размышлял, что у этой старухи может появиться «племянник» и жаль, что не додумались до этого раньше. «И от моих безумств есть польза», – усмехался Аранарт в ответ.

Наконец нужный купец приехал.

Дунаданы распрощались с хозяйкой еще ночью, день толкались по городу, а под вечер, когда лавки уже запирались, направились к своей жертве.

– Здарова, папаша! – заявил разбойник, распахивая дверь и вваливаясь к купцу, уже складывавшему свой товар. – Чой-та ты пакуешься, не дождавшись меня?

За ним в лавку вошел второй, встал в темном углу. Этот второй сразу не понравился торговцу, хотя тот еще не мог понять, чем.

– Доброго вам вечера, господа. Откуда же мне было знать, что вы в городе?

Старый знакомый по-хозяйски облокотился о прилавок, пощупал ткани и сообщил:

– Я, папашка, нынче не пустой. Эй, ребята, – крикнул он слугам купца, – а вот кто хочет выпить за мое здоровье? Налетай!

Он бросил на пол несколько серебряных монет.

Слуги замерли, вопросительно глядя на хозяина. Тот кивнул: с разбойниками лучше не спорить. Особенно с необычными разбойниками, предпочитающими не грабить, а покупать.

Толкаясь, парни собрали серебро и выбежали.

– Дверь, – тихо приказал стоящий в углу.

Разбойник, мигом утратив свою развязность, повиновался, плотно закрыв дверь.

Сердце купца заколотилось где-то в горле. Он поклялся себе, что, если выберется живым, то больше никогда, ни ради каких денег, не повезет шелк в этот дикий край.

– Окна, – бесцветным тоном произнес второй.

– Ставни закрой, папаш, – щерясь, велел разбойник. – И свету принеси. Дело наше не темное, дело наше светлое.

Он хохотнул, но, почувствовав затылком ледяной взгляд второго, поперхнулся и замолк.

Купец принес несколько свечей, стал зажигать их дрожащими руками. Получалось не сразу.

– Папаш, да ты не робей! Мы ж по-честному, мы ж покупать пришли, не резать.

Это и пугало больше всего. Торговец неплохо владел оружием и один на один с этим любителем шелка справился бы. Но зачем он понадобился второму?!

Свечи были зажжены, и темный угол перестал быть темным. Самое страшное подтвердилось.

Морадан.

Как его занесло так далеко от Умбара?!

Что он делает в этой лавке?!

И как остаться в живых?!

– Шшшшто угодно вам, господин? – купец очень старался, чтобы его голос не дрожал.

Морадан глянул на разбойника, не снисходя до прямого разговора.

– Ты, папаш, убери эти девчачьи тряпки, – ласково сообщил тот. – Ты нам темного, спокойного покажи. Темненького, серенького… Жил-был у бабушки серенький…

– Серенький. – Голос морадана откликнулся тихим эхом, и у купца подкосились ноги. Похоже в этой переделке детской песенки рожки и ножки остались от бабушки. Если остались.

Он решил понять приказ морадана буквально и достал несколько отрезов серого шелка. Потемнее, посинее… разные.

Аранарт увидел именно то, что искал. Глубокий серый, без оттенков и примесей, теплый и мягкий – не фактурой ткани, а самим цветом. А шелк – тяжелый, будет держать форму…

Самым сложным сейчас было сохранить маску ледяного презрения. Не выдать радости, что все усилия вознаграждены сполна. Скрыть все мысли о Риан, о том, как хорош ей будет такой наряд, как она будет счастлива, когда…

…никакой Риан. Никакого счастья. Он – Кровавый Филин, и шелк ему нужен, чтобы носить самому и быть незаметным.

Чуть опустить веки: да. Этот.

А Ринвайн, кажется, не понимает, который. Не выбрал бы он сам.

Губы чуть растягиваются в усмешке. Разбойник сгибается и, кажется, сейчас по-собачьи заскулит от чувства вины. Как ребенок, неловко тычет пальцем в каждый серый отрез.

Отвечаешь презрительным взглядом на каждую неудачную попытку.

Наконец-то.

– Сколько? – едва слышно, но в этой тишине и треск фитиля свечи покажется раскатом грома.

– Да берите так, господин…

Только уж уберитесь отсюда ко всем балрогам, ага.

Равнодушно прикрыть глаза. Эта мошка не смеет ему возражать. Этого возражения не было. А попробует еще возразить – и мошки не станет.

Разбойник переводит на всеобщий:

– Ты, папаш, того… ты так не смей. Мы не грабители какие. Мы, значитца, птицы другого полета.

При слове «птицы» несчастный купец побледнел еще сильнее, и Ринвайн изумился: неужели действительно есть клан убийц и у него птичье название?! Н-да. А ведь про Кровавого Филина сказал наобум…

Разведчик милосердно выложил сколько-то золотых монет от проданного раньше меха. (У этого злодея и подручные ходят с тяжелым кошельком, никаких связок горностая!) Цен на их пушнину там, на юге, Ринвайн не знал, но предположить мог. И пересчитал на золото с избытком. Надо же бедолаге как-то возместить его страдания.

Купец, благодаря, собрал золото, кажется даже не пересчитав. И стал заворачивать шелк в плотное полотно. Отдал разбойнику.

Всё? Они уйдут? Обошлось?

– Подойди, – шевельнулись губы морадана.

Не-ет… за что?! Хорошо, если быстро зарежет…

Подошел.

– Ты не видел меня, – произнес умбарец, глядя сквозь несчастного. Кивнул своему подручному: – Заплати ему за молчание.

Ножом под ребро?

Но вместо стали в бок ему в ладонь ткнулось золото.

– Свет.

Разбойник и купец торопливо погасили все свечи.

В полной темноте страшные покупатели вышли.

Никем не замеченные, они выскользнули из Тарбада и, когда город остался позади, Ринвайн наконец выплеснул всё накипевшее. Разумеется, шепотом:

– Аранарт, ну ты что с ним сделал?!

– Ты сказал «испугать до полусмерти». Что не так?

– Он теперь до десятого колена правнуков пугать тобой будет!

– Ни в коем случае. Он будет молчать. Даже перед правнуками… – он тихо засмеялся, – в десятом колене.

– Да уж. Он будет молчать…

Выйти из образа получалось не сразу, и Ринвайн договорил на всеобщем:

– …как труп рыбы.

* * *

В годы своего «старения» Риан часто сетовала, что Арахаэль и остальные мальчики не спешат жениться – а она бы отдала их женам свои украшения… ведь обидно, что эта красота лежит без пользы в сундуке. Тогда Аранарт слушал то, что для нее стояло за этими словами, а вот сейчас он первый раз вспомнил их в самом прямом из смыслов.

Отсутствие хотя бы одной невестки сейчас изрядно усложняло дело.

Прямиком из Тарбада он отправился к Арахаэлю. По дороге можно было продумать обстоятельный ответ на вопросы Матушки о причинах такого долгого отсутствия. Если он станет рассуждать о том, что у купцов изменилась цена пушнины и о причинах этого, она очень быстро перестанет его понимать и будет лишь кивать в паузах.

…потом Король и его наследник будут вспоминать этот разговор со смехом, не раз и не два пересказывая его и Королеве, и другим. Но тогда они были серьезны до предела.

Аранарт рассказал сыну всё. Арахаэль, приходивший к ним в гости где-то по разу в год, не мог не видеть, как меняется мама, но не ожидал, что дело настолько серьезно.

Теперь им нужна женщина: умная, неболтливая и хорошо умеющая шить.

– Ладенет, – сразу предложил Арахаэль.

Найдя ничтожный повод завязать разговор, Аранарт отправился знакомиться с будущей участницей их заговора.

И понял, что тайна, кажется, за пределы семьи не выйдет. Вернее, тайной она перестанет быть гораздо раньше, чем Ладенет… как этот вид родства называется?

Арахаэль, похоже, сам пока не понимает, почему так готов доверять этой женщине. А ответ вот он, пташкой летает по пещере: Хеледир. Замуж ей, конечно, нескоро, Арахаэль пока на нее и не смотрит, как сам Аранарт, приходя к Голвегу долгие годы, не смотрел на Риан.

Ладенет оказалась заговорщицей что надо (у нее, часом, в Гондоре родни нет?). По спокойному тону, которым она говорила и о шитье, и о том, как никто не узнает о ее работе, Аранарт понял: всё будет в порядке.

Интересно, она замечает, что Арахаэль с особой охотой помогает им? Лет десять у нее еще точно есть на то, чтобы заметить. А то и поболее. Он характером в деда, торопиться не будет.

Хорошо, что он характером в деда. И ему проще, и Арнору лучше.

Месяц дома промелькнул как неделя. И не в занятиях: всё равно этот год потерян, нечего нарушать ритм, в который мальчишки вошли без него. На следующий год наверстаем.

Риан по нему соскучилась. Про себя Аранарт усмехался, вспоминая, как она отстранялась еще несколько лет назад. А сейчас дорожит каждым днем, что вместе.

Перестала его бояться, по-детски доверчиво прижимается к плечу. Вот и правильно. Поняла, умница, что главное – быть вместе. А как именно – дело десятое.

Ему почти не хотелось уходить снова. Но всё было подготовлено, меха набиты с зимы, Арахаэль и спутники ждали… а самое главное: надо довести дело до конца. Если он останется, хуже не будет. Если он уйдет, потом станет лучше. Ей станет лучше. Ему тоже, но это сейчас неважно.

Он распрощался с Матушкой до сухой осени, и маленький отряд – десяток дунаданов, не считая Хэлгона, – отправился по Тракту на запад.

Обновить союз с гномами было полезно. Представить Арахаэля Фрору – обязательно. Познакомить Арахаэля с наследником Фрора было бы замечательно. Гномье оружие им нелишне и сейчас, а лет через сто, когда дунаданов станет значительно больше, оно будет просто необходимо. И как ни жадны гномы, как ни любят они их меха, они не станут менять прекрасное оружие на пушнину, если предлагать ее будет неизвестно кто. Другое дело – вековой союз: мы ведем дела потому, что доверяем друг другу. Можно смело отдать оружие в те руки, которые никогда не поднимут его против гнома.

Всё так.

И он непременно пошел бы в Синие Горы, пошел как сейчас – с Арахаэлем, с роскошным мехом в подарок, он пошел бы, но – лет через десять. Или через двадцать. Или вообще через тридцать… хотя через тридцать поздновато. Через двадцать.

Но приходится идти теперь. Ему необходим ювелир. Лучший из ювелиров Синих Гор. Необходимо, чтобы гном был готов не просто сделать прекрасную вещь на заказ, но именно то, что надо Аранарту. То, что будет к лицу Риан. Сегодняшней Риан. То, что она не сможет не надеть.

А решение судеб их народов – не более чем удобный повод договориться с гномом.

Как причудливы иногда пути судьбы.

У Белых Холмов Тракт кончился, и отряд разделился: Хэлгон шел на запад, к Кирдану (передать поклон, извинения, что был рядом, но не завернул, рассказать новости, если спросят… и наконец нарисовать карту Гурут Уигален! вот когда выдался первый же случай сходить в Мифлонд, всего-то полвека ждать пришлось), дунаданы оставляли Дальнее Всхолмье справа и шли на юго-запад.

Где их прошлый раз встретили воины владыки Фрора.

Горы становились всё ближе, и арнорцы чувствовали себя всё более неуютно. Столь высокие хребты для них всех были воплощением опасности, вблизи них надо было скрыться, стать тенью, живое существо там было или врагом, или добычей (или превращалось из врага в добычу… точнее, в жертву); здесь же прятаться не только незачем, но и наоборот: следовало идти предельно открыто, чем скорее заметят, тем лучше.

Аранарту нужно было для этого усилие, отряд волей-неволей подражал ему.

Наконец гномы изволили показать себя.

Аданы стояли спокойно, убрав руки с оружия и положив их на пояса. Гномьей работы у всех до одного. Вещи иногда говорят гораздо лучше, чем люди.

Дозорные подошли. Настороженные, но не враждебные. Отлично.

Поклонились (царственная осанка незваных гостей была слишком заметна). Аранарт ответил, едва наклонив голову, но уважительно-медленно.

– Я Бури, сын Бруни, – заговорил старший в дозоре. – Мой долг спросить вас, кто вы и зачем пришли в наши земли.

Аранарт вдруг отчетливо ощутил отсутствие Голвега. Тот бы уже отвечал вместо него. Или Хэлгон. А Арахаэль не сообразит, прочие – тем более. Обросли мхом в лесах, разучились беседы с чужеземцами вести.

– Передайте владыке Фрору, что Аранарт, князь Артедайна… – (пришлось назвать тот титул, под которым Фрор его знает) – …пришел обновить союз с ним.

Гномы в замешательстве поклонились еще раз: не ожидали, что гость окажется настолько высок. Коротко переговорив со своими, Бури выделил аданам провожатого. Еще один гном, борода которого едва доросла до груди, скрылся стремительным шагом. Памятуя, как быстро гномы могут передавать вести, Аранарт не сомневался, что Фрор узнает о них не позже завтрашнего утра.

Еще идя по Тракту, он повторял своим спутникам, что в общении с гномами есть три правила: не выказывать удивления, кроме как с восторгом, ничего не осуждать и тем паче не смеяться, ничему не возражать, по крайней мере прямо. Они гордые – а мы в ответ будем умными. Им этот союз нужен, а нам он – необходим. Они без наших мехов проживут – а мы без их оружия нет. В самом прямом смысле: не проживем. И всякий раз, когда что-то раздражает или смешит, следует вспоминать о том, зачем мы здесь.

Он не сомневался, что дунаданы это выучили. Вопрос – поняли ли?

Вечер и весь следующий день они провели в гостевом чертоге. Какое-то количество резьбы по стенам красиво сочетается с необработанным камнем, изящные высокие светильники; на каменных кроватях – на удивление пышные перины (даже Арахаэль, помнящий быт Ривенделла, был впечатлен). Отличное мясо на ужин. Восторг на первый взгляд.

И ни единого окна. Ни капли дневного света.

Сами, конечно, живут в пещерах – но там же два шага из-под холма и ты в лесу. А тут… гора давит.

– Перетерпим, – сказал Аранарт, улыбаясь. Самому тяжело не меньше их, но он будет показывать, что всё совершенно в порядке, и им станет проще. А на ночь один из светильников можно не гасить. Хотя еще понять бы, где тут ночь, где день.

На третий день к ним явился очень важный гном с совершенно непроизносимым именем Эйкинскьяльди (кроме имени, у него была борода со множеством тонких кос, скрепленных ажурным золотом, и аж четыре гнома свиты за спиной) и изрек, что владыка Фрор в знак великой дружбы готов принять князя Аранарта в зале Большого совета.

Аранарт поблагодарил, и их повели. Всю их поклажу (и вещи, и дары) несли какие-то гномы.

Дорога заняла пять дней.

Часть пути проходила под землей – то по высоким галереям с полуколоннами, покрытыми мощным и красивым узором, то по неосвещенным штрекам, так что гномы, шедшие сзади, зажигали факелы, – то, к немыслимому облегчению дунаданов, они выходили на солнечный свет и шли по горным тропам, завороженные красотой пиков и перевалов Эред Луин; от горного воздуха кружилась голова даже у самых стойких, но они бы предпочли это многотонной тяжести гор над своими головами… впрочем, их не спрашивали.

За первый день Аранарт и Эйкинскьяльди приноровились к шагу друг друга, и дальше все пошли спокойно, быстро и размеренно. Следом за отцом и знатным гномом шел Арахаэль, затем свита Эйкинскьяльди, потом арнорцы и простые гномы.

Аранарт всю дорогу расспрашивал провожатого: о родах гномов, о мастерах, о знаменитых работах, об этих чертогах, о горах и их истории, о погибшем Ногроде, где иные ярусы обрушились, когда бился в агонии Белерианд, иные оказались затоплены, но уцелели периферийные шахты, в которых до сих пор… Король спрашивал, Эйкинскьяльди охотно рассказывал, Арахаэль слушал и мотал на свой пышный ус.

Близость цели стала заметна, но не высотой галерей и не обилием узорочья, а изысканностью. Они шли по коридору, который на первый взгляд был наскоро вырублен в скале и брошен необработанным, но свет факелов скользил по этим выступам камней, сплетаясь с тенью в нерукотворном узоре, а искорки друз вспыхивали, дополняя этот невероятный танец камня и света. Аранарт с самым искренним восторгом попросил замедлить шаг, пока им идти по этой галерее, – и в ответ довольный Эйкинскьяльди изрек, что оно зовется Зал Танцующего Камня, а у Короля Арнора «по-гномьему чуткий глаз». В ответ Аранарт поклонился как можно медленнее, догадываясь, насколько высока такая похвала.

Были и уже привычные им галереи с узорными полуколоннами – и, кажется, такие орнаменты ты тоже видел, но… почему-то эти нравятся больше. Одним словом, почти добрались.

Гостевой покой тоже был выразительнее всех предыдущих. Даже каменный свод не так давит. Привыкли? Или дело в соразмерности пространства и благородной красоте узоров, оттененных якобы необработанным камнем стен?

– Я рад, что мне довелось стать твоим провожатым, князь людей, – пророкотал Эйкинскьяльди.

Аранарт в ответ проговорил полагающуюся учтивость и совершенно честно: этот гном был рассказчиком и полезным, и прекрасным.

– Владыка Фрор решил принять вас на Большом Совете, и я буду рад сказать ему, что считаю его решение мудрым.

Та-ак. И с кем же мы, оказывается, по штрекам шли? Арахаэль, мотай на ус: гном с четырьмя свитскими – это что-то очень серьезное.

– Твои дары владыке Фрору будут вручены завтра на Совете. Слуги заберут их.

Король кивнул своим. Отделить меха от остальной поклажи было делом недолгим. В ушах набатом бились слова «Большой Совет». Не знаешь, радоваться или ужасаться.

– Почтенный Эйкинскьяльди, ты лучше моего знаешь, что ваш народ крайне редко удостаивает чужеземцев такой чести. И, прости мне прямые слова, но мы не знаем, как нам себя держать там и что делать. Я должен просить тебя о наставнике.

– В этом нет нужды, князь людей. Мы не требуем от чужеземцев особых действий. Завтра вечером за вами придут.

Гном церемонно поклонился и ушел. Его слуги унесли меха.

Дверь за ними закрылась, и Аранарт сказал своим:

– Я мало что знаю про Большой Совет, но если рассказы хоть на волос правдивы, то завтра мы рискуем оглохнуть. Я серьезно.

Назавтра за ними явились гвардейцы при полном параде. Дунаданы прежде ничего не знали о торжественных нарядах гномьих воинов, но одного взгляда хватало, чтобы понять: теперь знают. Ожившие статуи – вот на кого те были похожи. Туники из какого-то странного материала, несомненно сотканного, но держащего форму лучше кожи, придавали их фигурам еще большую осанистость и мощь. «Горный лен» – вспомнились Аранарту слова Хэлгона и рассказ нолдора о том, что эти волокна дают гномам не растения и не животные, а сами камни… а еще такая ткань не горит. Поверить трудно, но… у каждого народа свои чудеса.

Дунаданы, сами одетые в лучшее, отправились с этим эскортом.

Всё, что Аранарт знал об обычаях гномов, ему рассказывал Хэлгон. А тому было известно со слов дружинников Карантира, когда их лорд приезжал в Аглон. Сам Мрачный не раз бывал гостем короля Азагхала, и это подразумевает весьма немалую свиту. Вот эта свита и рассказывала потом взахлеб совершенно невероятные вещи о гномьих торжествах. Три четверти века назад Аранарт слушал без особых эмоций, не до того было. Кто же знал, что подобная честь будет оказана ему?

И если древние истории справедливы, то эта честь обернется весьма суровым испытанием.

Аданы вошли в зал – огромной высоты, порода наверху нависает странными уступами – опять словно поленились обработать до конца. Никакой отделки… того, что не-гном сочтет отделкой.

Зал полон… хотя, пожалуй, нет. Многолюдно (многогномно?), но свободного места хватает. А, понятно, нет женщин. Чужакам же их не показывают.

Все гномы в этом их горном льне. Длинные в пол туники, узоры по подолу, разные у всех. Это у гвардейцев их нет… тоже понятно.

Широкий проход посредине. На дальнем конце зала возвышение, там… нет, это не троны. То есть троны, но без сидений. Весь Совет стоять? – сурово у них.

А возвышение справа, похоже, для гостей. И каменные столы вдоль стен: на одних меха, на других, кажется, оружие. Отдарки, стало быть.

Ведомые эскортом, аданы прошли к этому возвышению, поднялись. Теперь они могли рассмотреть гномов, а подгорный народ – их.

В первых рядах стояли старцы настолько древние, что, казалось, они должны помнить еще Азагхала… ну хотя бы Келебримбора. Аранарт знал, что столько не живут даже самые редкостные долгожители этого народа, но хотелось верить своим глазам, а не заученным словам. Так в горах, разглядывая утес, в котором пластами застыли эпохи бытия, ты чувствуешь, что можешь коснуться пальцами Времени, отколупнуть от него кусочек и унести с собой, потому что Время – это камень. А горы строго смотрят на тебя: зачем ты, дерзкий однодневка, осмелился придти?

Гномьи старцы смотрят так же.

Король людей чуть расслабил отведенные назад плечи: я не осмеливался, я даже не просил об этом; сами меня позвали – сами и решайте, зачем я здесь.

За старцами стояли старики, потом мужчины, у дальней стены теснилась молодежь.

Тишина. И когда же будут начинать? Сколько еще ждать?

Шорох? Показалось? Едва слышно… или мерещится? нет, въяве – что-то тихо ползет. Но что? Что-то большое… не змея же они исполинского завели? Вот уж у гномов… шелест гигантского тела всё отчетливее! – нет, у гномов змей быть никак не может.

Тогда что это?

Что-то съезжает с шуршанием?

По крайней мере, все гномы спокойны, значит, ничего неправильно не происходит. Значит, это – начали.

Но что тут ползает? Совсем близко к ним, такое огромное… и незримое.

Звук всё громче, словно оно растет. На глазах (то есть глаза как раз ничего не замечают, но как сказать иначе?!) увеличиваясь в размерах. И – где оно? гномьи старцы совсем близко, для огромной твари тут нет места.

А оно рядом – шелестит, шуршит, шаркает…

Шаркает.

Так вот что это.

Незримый монстр, хм. Надо было так обмануться! Это старцы шаркают ногой. Под их туниками, недвижимыми как камень, не увидеть и не распознать этого шевеления.

А звук все громче. Старики вступают ряд за рядом. И это больше не похоже на ползающего по залу змея. Скорее на дальний гром… только вот ни один гром не будет слышен сквозь эти толщи камня.

Бу-ух. Бу-у-ух. Бу-ууу-ух.

Теперь понятно. Самые древние шаркают, а эти ударяют ногой.

Звук нарастает, словно прилив в устье Лун в бурю, когда морская вода борется с речной.

Грозно, мощно… но хотя бы ясно, что это такое.

Та-ак, а ведь в зал уже стали входить старейшины. Пока ищешь незримое, проглядишь явное. На двух тронных возвышениях стоят, третий идет. Эйкинскьяльди, старый знакомый. Со своей свитой. Старейшины родов? Самые знаменитые мастера? Те, кто представляет разные искусства, – камнерез, ювелир, кузнец… сколько у них может быть таких?

Раскаты нарастают. Как в Мифлонде в зимние шторма, когда волны перехлестывали через парапет. Как они это делают? Неужели этот грозный рокот стихии – просто десятки ударов ног о пол? Выступы на потолке и стенах… этот якобы необработанный камень… они управляют эхом?

Еще старейшина идет. Этот при двух свитских… а у самого первого – шестеро. Сложно всё у них.

Будто гроза надвигается. Гром всё ближе. Скоро ударит молни…

…аА!

В первый миг было такое ощущение, словно и впрямь огненное небесное копье раскололо гору. Воздух разорвался в ошмётья, и аданов едва не отбросило к стене. Тут не то что выражение лица сохранить, тут на ногах бы удержаться.

Ничего не произошло. Гора не расколота, свод не рухнул и, судя по лицам гномов, всё в порядке.

Старейшина при двоих идет по проходу. Тот же самый? Наверное.

Тогда – что это было?

А то, что и есть. К ударам ног стариков добавились хлопки мужчин. Только старики вступали медленно, а эти – разом.

Ну, гномы, ну, мастера подгорные… им не друзей, им врагов надо на такое приглашать. Желание драться с ними пропадет раз и навсегда.

…н-да, правда, послы могут не выжить. Умрут от страха.

Дух перевести.

Старейшину порассматривать.

Странный какой. Борода растет только под подбородком и чуть по щекам. Заплетена в тонкие косы, к ушам идут.

Нет? Женщина?! Жен и дочерей от чужаков прячут, а старейшину прятать не получится?

Слаженные хлопки мужчин – один стократно повторенный хлопок – заставлял огромный зал вибрировать, ритм звал сердца биться в единый такт, и уже не хотелось искать этому образы в мире природы, просто стать частью этого ритма, раствориться в нем и ощущать свою силу – как его, а его – как свою.

Еще старейшина. Опять при шести свитских.

Мерные удары ладоней – не быстрее и не медленнее, не громче и не тише – подчиняли. И как эхо эха – на краю сознания, но зато не позволить вырваться – гул от ног стариков. Мыслей не осталось, только ритм. Единый ритм.

И эту всевластную силу, ровную и упорную, словно бык на пахоте, проводящий борозду за бороздой, вдруг разорвал дерзкий звук. Щелчок пальцев. Словно порыв холодного воздуха. И размеренность как ветром сдуло. Хотя почему «как»? Размеренность зрелости ветром юности и сдуло.

Уследить за этими звуками уже не получалось. Эхо вольно гуляло по залу, отражаясь от стен, выступов, ниш, свода… где живой звук, где отраженный, где отражение отраженного… оно грохотало и пело, оно звенело и рычало, усиливалось и ослабевало, как морские волны, обрушивалось, подминало… и поднимало, и возносило.

Оно было первозданной, природной необузданной дикостью. Оно было рукотворным, дважды рукотворным: сотворенным пальцами и этим залом, где наверняка не было ни единого случайного, непродуманного выступа или впадины.

Оно было похоже… на те строки из книг, которые в детстве пробегал взглядом, не задумываясь: о Валар, еще не обретших облик. Это не то, что зовут музыкой люди. Это та Музыка, которая Мощь.

Ты видишь Музыку… и уже не замечаешь ни гномов, ни зала, ни Фрора с его свитой, наконец идущего к своему возвышению… потом ты спросишь себя: идти под ЭТО – это почет? или напротив, гномы ставят старейшин выше правителя, потому что он же так мал и слаб в этих яростных и всесильных шквалах звуков. Это будет потом, а сейчас ты видишь Музыку.

Оно стихло.

И можно перевести дыхание.

Какими ничтожными, мелкими кажутся тебе твои дела по сравнению с тем, что было только что сотворено. Как можно говорить о них?

Но и ненужно.

За тебя говорит какой-то гном. Герольд. «Союз, дары». Прах на склоне вершины. Второй герольд отвечает за Фрора. Той же словесной пылью.

И это всё.

И правильно, что всё.

Дождаться, пока эскорт сделает знак идти. И уйти в молчании, переживая то чудо, которому тебе позволили стать свидетелем.

Этот народ умеет делать чудеса.

Дунаданы не помнили, как их отвели в гостевой покой. Там на столе был обильный ужин, кто-то из арнорцев бездумно сунул кусок в рот, остальные не заметили еды вовсе. Они разбрелись по залу, каждый в себе и в тщетной попытке вернуть прежнее представление о гномах, которое сегодня им разбили вдребезги.

Арахаэль налил себе из кувшина, выпил кубок залпом. «Там что, вода?» – спросил удивленный Сидвар. «Угу, – кивнул принц. Подумал и добавил: – Огненная».

Арнорцы потянулись у кувшинам. Жидкость – такой раны впору заливать! – обжигала горло, но возвращала способность осознавать окружающее и говорить.

– Коротышки подгорные, ну кто бы мог подумать!

– Слушайте, но это же воздух! Воздух и звук! Как можно лепить из этого?!

– Сказали бы мне, что эльфы так могут, я поверил бы, но…

– И чтобы я еще хоть раз, хоть ногой к гномам!..

Аранарт молча глянул на сына, тот осекся, а потом добавил с еще большим жаром: – В ближайшие сто лет..!

Король понимал, что воинам сейчас надо выплеснуть чувства, и шутка (да и грубая шутка) тут будет уместна. Им это нужно, да. А ему хочется тишины, чтобы душой вернуться в тот вибрирующий от звуков зал.

Он подставил кубок: налейте. От гномьей огненной воды действительно стало легче дышать. Понимающие хозяева, знают, что именно нужно гостям после такого. Интересно, а чем они отпаивали Кирдана? А он тут был. Не мог не быть.

Аранарт вышел из зала, и арнорцы не заметили.

В коридоре он вслушался в воздух, ощутил дуновение. Что ж, направо. Запомнить повороты было несложной задачей для того, чья юность прошла в горах. Лестница. Высокая. Еще поворот… ну наконец-то.

Как он истосковался по небу. Какие здесь огромные звезды. Их в сотни раз больше, чем в родных лесах, даже если на утес подняться, чтобы ничто не закрывало обзор.

«Родные леса». Думал ли когда-нибудь, что так скажет? Родным был Форност, родными были горы… как во сне. Хэлгон, наверное, так свою ту жизнь вспоминает: вроде и я, а только все нити уже обрезаны. Или почти все.

Он стоял и слушал звезды. В этот день всё меняется местами: Музыку ты видишь, Свет – слушаешь.

И звезды знают, что договор с Фрором – этот такой мелкий, почти по-детски незначительный повод для главного: для броши Риан. Найти мастера, который воплотит в металле то, что ты видишь сердцем, но не можешь выразить ни словами, ни тем паче рисунком… да, для настолько трудной задачи надо обновлять союз между народами. А оружие… а что оружие? они б его так и продавали бы дальше. Детская игра с взрослым выражением лиц.

Стоять под звездами и думать, какой должна быть эта брошь. Не пытаться вообразить линии – это дело мастера, но отчетливо ощутить то, что испытает Риан, когда наденет ее. Мы будем делать не украшение, мы будем делать чудо.

И для этого «мы» нам и нужен союз.

Тихий звук шагов. Гномы не умеют ходить бесшумно, даже по собственным горам. Плохо будет, если окажется, что это место заповедное и чужакам сюда нельзя. А обзор отсюда прекрасный ­– снежные пики вереницами, Лебединая Стая через всё небо… неудивительно, если этот карниз считается чем-то особым.

Фрор собственной персоной… н-да, восемьдесят лет назад боялся ссоры из-за козлов, сейчас – из-за карниза.

– Владыка Фрор.

– Князь Аранарт, – пророкотал гном, стараясь сдерживать свой могучий голос. – Не спится?

Дунадан покачал головой и спросил прямо:

– Надеюсь, я ничего не нарушил, придя сюда?

– Я владыка гномов, не гор, – отвечал правитель. – Небо и звезды тем более не мои.

Дух перевести. Слухи о характере гномов, похоже, сильно преувеличены.

– Ты пришел сюда молчать, как и я, – добавил Фрор. – Говорить будем завтра.

Ответить благодарным поклоном.

Этот разговор, как ни хорош он оказался, нарушил прежнее чувство. Ты больше не слышишь звезд. Что ж, остается еще красота, открытая глазам. Бирюзово-снежные пики, медленно движущиеся созвездия… и оглушительная тишина горной ночи.

До рассвета.

Днем за Аранартом пришел тот же гном, который сопровождал его под утро. На рассвете Фрор, разумеется, и слышать не хотел, что его гость пойдет по незнакомым переходам один, и Аранарт, искренне сказавший, что дорогу он помнит, не спорил: он и сам бы в таком случае не отпустил бы гостя без провожатого. Пусть гость и трижды хорошо помнит дорогу. Мало ли что.

А вот эти лабиринты одному уже не пройти. Гостевой зал слишком далеко от покоев владыки.

Беседа с Фрором будет легкой. С кем так просто молчать, с тем говорить еще проще.

Небольшой зал, в котором его ждал владыка Синих Гор, был привычно-неповторимым: полуколонны с орнаментом и якобы нетронутое пространство стен. Природным узором камня, освобожденным из глуби породы, хочется любоваться бесконечно. По сравнению с этим в гостевом покое стены и впрямь не обработаны. Жадный народ эти гномы, несомненно.

Фрор сидел в высоком дубовом кресле, по массивности и украшениям – гномьей работы. Второе такое кресло ожидало его гостя.

– Итак, – перешел сразу к делу подгорный правитель, – ты хочешь говорить об оружии.

– Рад, что ты понимаешь меня, ­– кивнул Аранарт. – Мой народ возрождается после той страшной войны, и молодежь надо вооружать. Но мы таимся в наших лесах. Хорошую кузню не спрячешь.

Фрор шумно выдохнул, что, видимо, означало согласие. Но заговорил он хмурясь:

– Я не припомню за все века, чтобы гномы вооружали целый народ. Это не в наших правилах. Ты можешь поручиться, – это не было вопросом, – что вы не обернете наших мечей против нас. Твой сын может поручиться. Вы дадите слово за твоего внука. Но можешь ли ты быть уверен, что через пять, семь веков ваши потомки не изменят этому договору? У мечей долгий век. Дольше, чем ваш. Дольше, чем наш.

Он пристально посмотрел в глаза дунадану.

Аранарт откинулся на спинку кресла и сказал спокойно:

– Я не стану ручаться за моих потомков. Мне проще поручиться за моих врагов.

Изумление на лице гнома – зрелище незабываемое. Словно горные утесы взяли и передвинулись.

– Не только мой народ залечивает раны после войны. Орки в бывшем Ангмаре – тоже. И даже если наши народы разъединит ссора больше, чем некогда гномов и эльфов, через пять и через семь веков нам, полагаю, будет не до распрей с гномами. Отнюдь.

– Вам действительно очень нужно наше оружие, – пророкотал Фрор.

Дунадан молча наклонил голову.

– Но ты сказал о бывшем Ангмаре. Почему ты думаешь, что орки соберутся там? Ты ничего не знаешь о Мории?

– Я знаю о произошедшем в Мории так мало и смутно, – отвечал Аранарт, – что проще сказать, что я не знаю ничего. Трактирные слухи один невероятнее другого, а гномов мы, разумеется, не спрашивали.

– Большинство ушло с Траином на север, в Эребор, – тяжко вздохнул правитель, – но некоторые пришли сюда. Мы знаем от них.

По его тону Аранарт понял, что в Мории дела совсем не так плохи, как болтают подвыпившие купцы в трактирах Тарбада. Там всё гораздо хуже.

– Могу я узнать? – осторожно спросил он.

– Хочешь сам поговорить со спасшимися?

– Что они рассказывали? – нахмурился дунадан. – Что там было?

– Они говорили о тьме, простершей черные крылья, – Фрор рёк, не глядя на него. – О молнии без грома, поражавшей десятки тех, кто не успел бежать. О пламени, принявшем облик тела.

Аранарт пожалел, что отпустил Хэлгона в Гавани. Нолдор мог бы расспросить выживших, и узнали бы точно.

А даже если и узнают… что это изменит? Балрог это или нет, Мория потеряна для гномов. Еще повезло, что стольким удалось уйти.

И что это меняет в его расчетах? Надо понять…

– Когда это случилось? Новости до нас доходят плохо.

– Через пять лет после твоей войны.

Так сразу? Случайность? Странная случайность.

Аранарт покачал головой:

– Тогда, боюсь, ваше оружие нам понадобится еще больше.

– Мы будем менять его на меха, как и раньше, – правитель снова заговорил спокойным властным тоном. – Но делать это надо тайно. Если станет известно, что мы продаем оружие, на него могут найтись и другие покупатели. Не нужные, – он выразительно приподнял бровь, – ни вам, ни нам.

Брови у него густые, кустистые, просто самим Ауле созданные для того, чтобы их вот так приподнимать.

Дунадан задумался на мгновение. Сказал:

– Какой-нибудь домишко на западных выселках Брыля. Идет усталый гном с поклажей, дело к ночи, до трактира еще сколько… постучится в крайнюю дверь. Как-то так? – он вопросительно посмотрел на Фрора.

Подгорный правитель одобрительно кивнул.

– Тогда дай мне пару лет разобраться с этим. Ну и потом – в «Гарцующем Пони». Я пришлю Арахаэля. А ты того, кто теперь знает его в лицо.

– Кстати, – лицо гнома сложилось в нечто вроде улыбки, – не отправить ли нам их поохотиться? Твоего и моего? Им это будет хорошо. Нашим народам – тем более.

– Сколько я помню, – ответно улыбнулся Аранарт, – из здешних козлов получается очень вкусная… дружба.

Фрор расхохотался. Смеялся он громко, отчетливо и основательно, словно бил тяжелым молотом.

Аранарт понял, что можно переходить к главному. Только дождаться, пока гном отсмеётся.

– Если позволишь, у меня есть одна просьба. Для меня самого. Мне нужен мастер – сделать брошь жене. Только, – он сцепил пальцы, – это должна быть не обычная брошь.

Глаза гнома сверкнули интересом.

Дунадан коротко рассказал о старении Риан.

– Если твоя жена совсем отказывается от украшений, – Фрор запустил пальцы в бороду, – то она очень, очень серьезно больна.

– Ты понимаешь, как мне нужна эта брошь, – тихо сказал Аранарт. – Называй любую цену, я заплачу ее.

– Цену? – пророкотал гном. – И во сколько же ты ценишь молодость своей жены? Чем ты готов платить? Мехами? Или для такого найдешь и золото?

– Я не знаю. Что скажешь.

– А почему я должен искать цену для бесценного? – ­ грозно вопросил Фрор. – Ты не брошь хочешь получить. Тебе нужно чудо.

– Да, – тихо подтвердил человек.

– Цена кусочку серебра – лисья шкурка и не из лучших. Для тебя унизительно было бы заплатить это. Для меня оскорблением было бы принять такую плату.

Аранарт медленно кивнул.

– А цена чуду… – продолжал рокотать Фрор, – цена ему одна. То, что переживет и тебя, и твою жену, и мастера. Цена чуду – слава.

…вот и верь после этого рассказам о недалеких и жадных гномах.

– Я буду рад заплатить такую цену, – сказал Король людей.

– Было бы за что… – деловито нахмурился гном. – Я подумаю, кто из наших мастеров… хм-эмм, сможет работать с тобой.

Назавтра явился Фрерин, сын Фрора, – молодой гном лет ста с небольшим. Оба наследника были настроены более чем дружелюбно, почти сразу принялись обсуждать отличие гномьего лука от аданского. Участь окрестных козлов была предрешена и безысходна.

Аранарт, махнув рукой, отправил всех дунаданов охотиться, – ему свита не нужна, а им сидеть без клочка неба мучение. А так – пусть побегают, разомнутся.

Он будет терпеливо ждать, пока Фрор найдет ему мастера. Не лучшего из ювелиров, а – диво дивное, даже в сказках такого не водится! – гнома, чуткого к словам собеседника. Это вам не Сильмарил в Наугламир вставлять… с известными последствиями.

Сколько-то дней прошло в ожидании, и большую их часть Король проводил на полюбившемся карнизе: на горы можно смотреть бесконечно, а гномы, которых Фрор приставил к нему, всегда знают, где его найти.

Наконец его позвали и повели вниз, вниз, вниз – в мастерские.

– Это очень красиво, – сказал Аранарт.

Мастер Гроин рисовал на куске ткани из горного льна, плотной и гладкой. Рисовал он пером, но не птичьим, а металлическим. Его острие сложной формы, видимо, задерживало чернила, потому что окунать в чернильницу его нужно было вдвое-втрое реже, чем птичье.

Всё это был очень интересно, и варианты, предложенные гномьим мастером, были прекрасны, но…

…но Аранарт представлял, что принесет такую брошь Риан. Она тоже скажет, что очень красиво. Что слишком красиво для нее. И наденет, только если он настоит. А она подчинится.

– Нет? – понял Гроин то, что человек еще не произнес.

– Нет.

Мастер бросил ткань с эскизами в огонь. Аранарт удивился: стоит ли ее сжигать даже с досады? Пламя из рыжего вдруг стало зеленым, в его языках лоскут совсем исчез… а потом эта зелень опала – и ткань, белейшая, без единого штриха рисунка лежала в камине невредимой. Гроин щипцами достал ее.

Чего только эти гномы ни придумают.

А нужно наоборот – без затей, но чудо.

– Почему нет? – строго спросил мастер.

– Она должна быть внешне совсем простой, – проговорил Аранарт. – Настолько простой, что тот, кто не разбирается в подлинной ценности, скажет: что за ерунда, стоило ради такого идти к гномам! да самый дешевый ювелир в Тарбаде интереснее сделает.

– Самый дешевый сделает интереснее? – еще более строго переспросил гном.

Аранарт решительно кивнул:

– Да. И дешевый действительно сделает интереснее.

Гном запыхтел, как раздуваемые мехи. Похоже, этот народ мыслит весьма шумно.

Человек не смотрел на него, рассуждая вслух:

– Но никто не упрекнет эту брошь в дешевизне, потому что ее просто не заметят. Она такая простая, что не привлекает внимания.

– Так-к, – рыкнул Гроин, – владыка говорил мне об одном чуде. А теперь, выходит, тебе нужно два. Брошь, не видимая никому, кроме хозяйки. Вот так, не больше и не меньше!

Аранарт вежливо качнул головой. Уже ученый, он больше не повторит своей ошибки про «любую цену».

Гроин закряхтел совсем основательно. В другой раз это насмешило бы, но тут всё было слишком серьезно.

Раздув свой внутренний жар до достаточной температуры, мастер заговорил:

– Мне говорили: сделай кольцо, пояс, оплечье. Но никто за все эти века не приходил ко мне и не говорил: сделай чудо. А тем более – два чуда. Никто никогда не бросал такого вызова моему искусству.

Король людей снова наклонил голову. В переводе с безмолвного на Всеобщий это означало «я не сомневаюсь, что ты способен это сделать».

– Я создам эту брошь, – почти торжественно проговорил Гроин. – А ты, если чудо произойдет, пришлешь письмо. И гномы узнают, что я выполнил твой заказ.

Аранарт опять медленно кивнул. На сей раз это означало: «Даю слово».

Мастер больше не стал пижонить с этой своей тряпочкой и металлическим пером, взял восковую доску и потребовал:

– Рассказывай о своей жене. Всё равно что, но рассказывай.

Аранарт подчинился. Гном рисовал, пыхтел, стирал… казалось, он перестал замечать человека. Но если тот останавливался – хотя бы перевести дух, мастер обжигал его гневным взглядом: дескать, велено говорить, и в чем дело? Когда у Короля людей пересохло горло, гном изволил буркнуть «Кувшин вон там», не отрываясь от работы и очень недовольный возникшей паузой.

Сколько времени прошло – сказать трудно. Чувствовать его ход под землей Аранарт не умел.

Гроин, кряхтя громче любых мехов, перерисовывал с воска на горный лен.

– Мм? – сурово вопросил он.

Это был рисунок действительно очень простой броши. Узкая полоска серебра размером не больше мизинца Риан, чуть завитков, скань по краям и искорки граненого серебра.

Наденет?

Наденет.

И к лицу будет… слов нет, как к лицу.

– Да, – сказал Аранарт.

– Она у тебя разбирается в драгоценностях? – всё тем же тоном потребовал ответа Гроин.

– Нет.

– Тогда… – глаза мастера сверкнули, – вот здесь, здесь и здесь будет не серебро, а по мелкому алмазу. Она не отличит.

Аранарт представил. Искры света, чуть ярче прочих. Да Риан от зеркала не оторвется, зачарованная их блеском.

– Это великолепно… – прошептал человек.

Гном удовлетворенно огладил бороду.

Аранарт держал в руках эскиз, но видел не рисунок на ткани из горного льна, а готовую брошь, мерцающую искрами. Видел глаза жены, которые засияют ярче любых алмазов на свете. Он сам сейчас был как зачарованный.

Гроин глядел на него с благодушным довольством сытого хищника. Видеть заказчика таким – это тоже часть платы. И немалая.

Особенно когда твой заказчик – правитель дружественного народа. Редко кто похвастается таким.

Человек вернулся к реальности.

– Так, но послушай. Три алмаза, как они ни малы, это уже не цена лисьей шкурки не из лучших.

– Хххм… – прокряхтел гном. Дескать, не о чем говорить. Но тут же запыхтел снова, задумчиво. И в итоге сказал небрежно: – Можешь мне прислать что-нибудь с тем письмом… главное, напиши письмо.

– Рыжих? Чернобурых? – пристально глянул дунадан. – Или куниц?

– Ваших куниц только девчонкам носить. Теплые, но тощие. Несолидно. Чернобурых пришли.

Опять безмолвный кивок: договорились.

– Сколько у меня времени? – озабоченно спросил мастер.

– Мой наследник с вашим наследником гоняет здешних козлов. Мне спешить некуда. Успеешь до осенних дождей – хорошо. Нет – пережду их тут.

Мастер Гроин снова принялся раздувать свой внутренний горн, напряженно думая о работе.

Время ожидания проходило донельзя увлекательно. Гномы уже поняли, что интерес высокого гостя к их трудам ­– отнюдь не вежливость, и принялись ему показывать всё, что позволительно открыть чужаку. И быстро обнаружили, что к оружию, даже самому совершенному, он относится спокойно, из произведений ювелиров заинтересованно смотрит не на те, где замысел сложнее и воплощение изысканнее, а на такие, где искусство мастера лишь раскрывает и подчеркивает природную красоту самоцвета. Но вот что способно полностью завладеть его вниманием, так что он подчас и не слышит обращенных к нему слов, это творения камнерезов-строителей, игра камня обработанного, необработанного и того, что кажется нетронутым.

Как можно, вмешиваясь в природный узор, сделать его естественнее, чем он был?

Как можно стать правдивее правды?

Где предел того вмешательства, до которого ты – чуткий слуга камня, освобождающий его от лишней породы? А после – в лучшем случае, творец, навязавший материалу свою волю. В худшем – глупец, изуродовавший живую красоту.

Как мастер решает, где ему остановить свой резец?

Аранарт не пытался спрашивать об этом гномов. Он понимал: даже захоти один из создателей этих залов беседовать с ним, ничего не станет яснее. Подлинный творец думает молотом, кистью, резцом. Не словами.

Король людей спрашивал камень. Тот расскажет понятнее.

Гномы смотрели на адана, способного беседовать с камнем, смотрели так, как люди бы – на зверя, начни тот ходить на задних лапах и говорить по-человечески. В сказках, конечно, такое бывает…

Диковинка, в общем.

В один прекрасный Аранарт обнаружил, что пришли смотреть на него самого. И не кто-нибудь, а Фрор с еще одним гномом при шести свитских. Владыка Синих Гор и мастер Яри весьма дотошно принялись спрашивать его, что же он ищет в узорах камня и что находит в них, – а потом старейшина камнерезов изрек:

– Если бы ты не был правителем людей, я бы позволил тебе остаться здесь в учениках.

Аранарт поклонился, принимая похвалу, и ответил:

– Если бы я не был правителем людей, я не мог бы понимать язык камня.

Вернулись охотники. Загоревшие на здешнем оглушительном солнце, пьяные холодным горным ветром, веселые, переполненные обычными для таких походов историями, которые норовили рассказать хором и про всё сразу.

– И как? – многозначительно спросил Аранарт сына.

– Отлично, – улыбнулся Арахаэль. – Фрерин стреляет лучше, чем я.

– М? – пристально взглянул на него Король. – Насколько же лучше?

– Настолько, чтобы он был очень высокого мнения о способностях аданов, – снова улыбнулся наследник.

Аранарт медленно кивнул.

Его сын отлично знал цену вот такого безмолвного одобрения.

– Понимаешь, – радость рвалась из его сердца, и Арахаэль не мог сдержать ее никакой серьёзностью, – ведь наши белки что делают? Сидят на дереве. А их козлы? Они же бегают по горам. Поди попади в такого…

– Сочувствую твоим трудностям, – изрек Аранарт, и глаза его смеялись не меньше, чем у сына.

Наследник вдохновенно продолжал:

– Потом, здесь слепит солнце, от высоты кружится голова, надо смотреть, как бы ни свалиться в пропасть…

– Как ты сумел попасть хотя бы в одного? – отец не выдержал и расхохотался.

Владыка Фрор принимал их в одном из красивейших залов. По счастью, Аранарт здесь уже был, так что сейчас ему не нужно было удерживаться от недопустимого в такой час рассматривания стен.

Почтенный Эйкинскьяльди, досточтимый Яри… другие старейшины… Король людей вдруг понял, что за всё это время так и не выяснил, из кого же состоит гномий совет. Ну, значит, не так это и надо.

Мастер Гроин с маленькой шкатулкой в руках. От волнения и важности момента – торжественный, как ледник на солнце.

Неизбежные в этих случаях учтивые слова. Ну, давайте уже к делу! Нам – увидеть брошь, вам – увидеть выражение наших лиц… вы же сами тут на зрелище собрались.

Наконец Гроин открыл шкатулку, и Аранарт достал оттуда скромную вещицу.

Простота, бесхитростность линий завораживала. Граненые капли серебра поблескивали и… наверное, показалось? – некоторые искрились чуть ярче. Если не знать – не догадаешься.

Арахаэль встретился взглядом с отцом, и они кивнули друг другу – одним движением ресниц. Да, ей понравится.

И снова надо говорить. Хотя всё уже и так понятно. Хотя сказать хочется только одно: «А давайте мы уйдем прямо сейчас, жуя осиновую кору для бодрости». Так нет же, надо почтительно и неспешно, чтобы недостатком внимания не обидеть ни мастера, ни владыку, ни…

…с эльфами было бы значительно проще.

Вернувшись от гномов, Аранарт всё странно улыбался. Как ни далека была Риан от его дел, она заметила это. И спросила о причине.

Он в ответ с восторгом рассказал ей об успехах Арахаэля на охоте.

Она поверила. Тем более, что его слова были правдой.

Арахаэль должен прислать готовое платье немедленно, но это означает не меньше недели пути.

Ладно, ждем. И улыбаемся. Риан уже не задает вопросов, зато улыбается сама. Вот и хорошо.