Некоронованный

Первым делом закрыть родники. Один раз воду на этом холме уже травили.

Эльфы Броннира ждут, гонец от них был еще третьего дня. Эарнур, сколь известно, тоже на месте.

Укрепления из валунов сохранились на Дол Саэв еще от прежних войн. Подновить недолго и нетрудно.

Рубят деревья, кусты, делают плетеные изгороди. Хоббитам нашлась работа по росту и ловкости. У Бериона их сразу приняли и быстро полюбили: умные, веселые, сноровистые. Хорошо. За теми камнями их поставить – и будут в безопасности. Не разглядеть их снизу. А анмарцам будет не до прицельной стрельбы. Сами хоббиты же и не дадут.

Всадники на восточном краю Отравной. Ангмарцы. Кони у них – залюбуешься, не хуже эльфийских. Одного сняли, второй – кажется ранен, а третий..? ушел третий. Молодцы. Умеют стрелять мимо, когда надо.

Мчись, мчись… на таком коне мчаться быстрее стрел – это не строка из песни, это правда. И передай своему повелителю, как мы неосторожны.

– Он может понять, что это наша хитрость. После Форноста он твердо знает, что его противник умен.

– Пусть поймет. Но рискнет.

Ему расскажут, что все полководцы эльфов и аданов здесь. Знамена развеваются над Отравным.

Не совсем «все» и не совсем там, где знамена. Но этого Моргул не узнает.

– С сумерками прекратить все работы. Сколько успели – столько успели. Отдыхать и спать.

– Полагаешь, князь, начнется завтра? Но докладывали: он в двух переходах, не меньше.

Ты смотришь пристально в лицо дедову товарищу:

– А если бы тебе доложили, что передовой отряд армии Моргула в двух переходах, что бы ты сделал?

– Но наши воины… – гордость рокочет в голосе Талиона.

Ты отвечаешь спокойно:

– Это Ангмар. Он умеет сражаться и умирать во имя. Он будет здесь завтра.

Вестовые передают твой приказ:

– С рассветом всем быть готовым.

Не с рассветом и даже не с восходом, но еще утром.

Горное эхо подхватило бешеные крики рудаурцев.

Будешь тут орать, когда вечером Он объехал ваши отряды сам и словно каждому в душу глянул… да что глянул – ледяной клинок вонзил, и лучше уж под стрелы этого западного западла, чем ему под взгляд…

Вот и орешь – для храбрости.

А хорошие были слова… «весь Север – ваш!», «перебить этих жалких эльфийских прихвостней», «стать истинно свободными»…

Вот и орешь напоследок:

– Север наш! Наш! На-а-аШ!

…словно мятущаяся в небе исполинской тенью стая скворцов, взмыли стрелы с Дол Саэв.

– И много у него в войске рудаурцев?

– Полагаю, больше, чем у нас стрел.

А днем подойдут ангмарцы. Что ж, они хотя бы с перехода и им еще лезть на Отравный.

– Вы недооцениваете Моргула. Он предусмотрит это.

– И что ж он сделает?!

– Он делает. Смотрите.

На северных холмах ангмарцы (отсюда не разглядеть внешность, разве только Кирдану, но понятно же, что не рудаурцы) разворачивались небольшими отрядами. На склоне, самом близком к Отравному, спешно рубили деревья, что-то делали. Но что и зачем? Через всю долину? Далеко же. И зачем стоит их отряд на северо-восточном холме?

Рудаур уже не бежит так яростно, как в начале. Огибают трупы своих. Ненависть к Артедайну велика, но первый порыв иссяк, и страх смерти сильнее ненависти. А стрелы на Дол Саэв пока не кончились, хоть прежней тучи и нет.

Кто был тот первый, что повернул назад? Со скальника видно хорошо, но – не разглядели. Один, несколько – и сшибая с ног своих, рудаурцы бегут назад, пока еще (уже!) их не достали стрелы с этого проклятого Отравного.

Стрелы.

Не с Дол Саэв.

С северного холма.

Ангмарские.

Вот зачем там этот отряд.

– По своим?! – шепчет потрясенный Талион.

– Предатели никому не свои, – раздается стальной голос Аранарта. – Даже Моргулу.

И Рудаур выбирает смерть под стрелами дунаданов и эльфов.

А на северо-западном холме продолжают делать… что-то.

– Баллисты? – хмурится Ненар. – Ангмарец считает нашу позицию слишком удачной и собирается брать холм как крепость?

– Похоже, – мрачно кивает Рилтин.

– Сами набрать воды сообразят? – оборачивается Аранарт к Талиону. – Пока с холма не согнали?

– Там Валмах, – вместо Талиона отвечает Рилтин. – Он прикажет. Или уже приказал.

– Хорошо, – кивает Аранарт.

Тысячник Эарнила смотрит в напряженное лицо арнорца, возрастом годящегося ему в сыновья, переводит взгляд на Кирдана, который словно безучастен, снова на Аранарта. Что происходит? Не на северных холмах, а здесь?!

Что-то везут к баллистам. Лошади навьючены. Что там?

Жуткое чувство. Видишь, как против тебя готовят хитрость, и не можешь ничего сделать.

И тем, кто на Отравном, чем выше стоят, тем лучше видно.

И так же непонятно.

Чем выше стоят – тем сильнее это по ним ударит.

Надо уходить с холма.

Валмах умница, сообразил это. Войско медленно движется вниз. Совсем идти в долину пока рано, но когда – будет проще спуститься.

Хорошее было укрытие для хоббитов, но слишком высоко.

Рва не хватило до полудня – завален трупами рудаурцев. У первого ряда валунов идет бой, но понятно, что это так, разминка. Скоро подойдет Ангмар, тогда и начнется всерьез.

Что они привезли к тем баллистам?

Что?

Моргул умеет пугать. Даже назгульских чар не надо.

А вот и Ангмар.

Их лучники уходят с дальнего холма: больше бить по своим не понадобится. Колчаны еще не пусты, всё нам достанется. Тем, кто пока стоит над боем.

Закончили первую баллисту, начали пристреливаться. Пока камнями. Ну, это еще не опасно. Там гондорские щиты.

Бой у подножия Дол Саэв кипит, но ты понимаешь: еще – ничего – не – началось.

И где – сам?

Кирдан то ли слышит мысли, то ли понимает безо всякого осанвэ:

– Ему незачем показываться. Пока всё идет по его плану.

Стали пристреливать вторую баллисту.

Так и хочется уже сказать: давайте быстрее! Опасность лучше неизвестности.

Лучше.

Разумеется.

Он отлично знает это.

Страх – его оружие.

Следующие баллисты пристреливают ниже. Открыто, спокойно. Почувствуй себя мишенью.

Или выпусти резерв.

Два долгих сигнала – и Голвег ничего не оставит ни от баллист, ни от того, что привезли к ним.

Ангмарец этого и добивается?

Что хуже? – позволить Моргулу осуществить его план или нарушить свой?

Мыслью вслух:

– Что хуже?..

– Ну вряд ли он способен разнести Отравный, – бодрится Талион. – Я про сам холм.

– А если способен? – спрашивает Ненар. – За что его зовут Чародеем?

– Чародей, – медленно отвечает Кирдан, – не стал бы строить баллисты. Каков бы ни был его план, это план короля Ангмара. Не назгула.

– Добрая весть, – мрачно усмехается Рилтин.

Кирдан серьезно кивает.

Значит, ждем.

Боя внизу Отравного просто не замечаешь. Не слышишь его, словно нет звона оружия, лязга лат, криков и проклятий. Тишина. В этой тишине новые отряды ангмарцев входят в долину. Становятся по склонам северных холмов.

Будто готовы пропустить и своих, и наших, когда…

…когда их баллисты сгонят нас с Дол Саэв.

Или отправить резерв сейчас? Иначе сам подставишь левое крыло своей армии под удар.

Кирдан безмолвно отвечает: нет. Даже не головой качает. Только движение глаз. Этого достаточно.

У Ангмарца может быть план в запасе – на твое нетерпение.

У Ангмарца наверняка есть план в запасе.

Скорей бы.

Всё, что угодно бы отдал, чтобы быть в гуще схватки. Чтобы самому рубить врагов. Чтобы рисковать своей жизнью, а не взвешивать, чьими жизнями пожертвовать сейчас, а чьими ночью, когда подойдут орки.

Солнце движется к западу. Оно било бы ангмарцам в глаза, но нет – тень от Дол Саэв ложится на них.

Сверху видно, как сменяются отряды, бьющиеся с врагом. Отдохнуть перед настоящей схваткой. Раненых относят на южный склон, туда камни не долетят. Хоббиты перевязывают. Вот это правильно. Стрелы у них всё равно кончились. А так при деле – при важном деле! – и в бой их не пускать. Завтра узнать, кто это придумал.

Если у нас будет завтра.

– Когда подойдут орки? – спрашивает Рилтин.

Пожимаешь плечами. Что «к ночи» – и так все знают. Знаешь, что гондорец говорит от нетерпения.

Можно рассуждать вслух. Всё занятие. Всё лучше, чем смотреть на сражение внизу – более яростное и кровопролитное, чем любая из битв Артедайна, и всё же еще не настоящее.

– Оркам дневной свет враг, но когда назгул гонит…

– Первые будут на варгах, – замечает Кирдан. – И это хорошо. Время варгов ночь, переход по солнцу лишит их сил.

– И сохранит силы оркам, – хмурится Талион. – Наверняка лучшим из.

– Да, – бесстрастно кивает эльф. – Но это меньше, чем орки и могучие варги.

– День был солнечным… – задумчиво произносит Аранарт.

– Ты хочешь сказать, – Ненар, – что свет измучает всех орков, даже всадников?

Кирдан кивает, кивает медленно, глубоким продуманным согласием, и не со словами Ненара, а с мыслями того, кто знает, сколько велико бывает колдовство Моргула.

Сколь велико оно было этой зимой.

Было.

– Я хочу сказать, – твердо и уверенно, – что против нас только король Ангмара. Смерть моего отца дорого обошлась ему. Он морозил нас две зимы, а сейчас не может даже нагнать тучи над собственным войском.

– Он это знает лучше нас, – молвил Кирдан, взглядом указав на баллисты.

Пурпурный закат. Завтрашний день будет ветреным.

Орков пока нет.

Еще можно отдать приказ.

Еще можно разрушить план Моргула. В последние мгновения.

У. Него. Наверняка. Есть. План. В. Запасе.

И не уничтожит же он скалу этими баллистами. Они только для мелких камней и годятся.

– Всё правильно, мой мальчик, – шепчет Талион. – Пусть считает, что у нас нет резерва, кроме конницы, которая то ли успеет, то ли нет. Пусть бросит против нас всё. Насколько больше у него сил? Вдвое? Втрое с повядшими на солнышке орками?

– У него конница. Он оставит ее на утро, как и мы.

– Сотня? Две? Три? – хмыкает тысячник.

– Эльфов тоже несколько сотен.

И этот разговор сейчас несвоевремен.

Орки, наконец.

Вот просто вздохнуть с облегчением. Почти с радостью.

Темнеет, но пока видишь, как волчьи всадники становятся по северным холмам. Моргул твердо уверен, что дунаданы сойдут с Дол Саэв.

– Ну и что же он напридумывал? – холодно спрашивает Рилтин.

Молчание. Только грохот своего сердца слышишь.

Ночь.

Началось.

И крики на Отравном – ожидаемые, почти долгожданные! – вызывают лишь вопрос «что именно?»

Ответ приносит легкий ночной ветер.

Мерзкий, отвратительный, душащий запах.

Сера.

Вот что привезли к тем баллистам.

Перри Мышекорь никогда не умел ничего, что, по его понятиям, должен лекарь. Он не разбирался в травах – какая от чего, когда собирать, как сушить, как составлять отвары и какой снаружи, какой внутрь. Он не умел перевязывать раны – да и откуда взяться умению, если он и ран не видел раньше? Он будущий табачник… это если не убьют… и холодеет внутри, и живот сводит… но ведь не меня же, правда? ведь я же хороший, за что же меня убивать? Он лучник, да. Он даже готов встретить врага с мечом – правда, это скорее кинжал по меркам Верзил, но зато у мелкого хоббита в бою преимущество… и наплевать, что страшно, он, если придется, пойдет в рукопашную. И даже если убьют… это же быстро… наверное?

Но надо было не биться и не умирать.

Берион велел отправиться на южный склон и помочь лекарям.

Перри даже не успел ему в спину сказать «Я не умею».

Хоббитов не спрашивали.

И до ночи Перри увидел столько крови, что сперва едва не рухнул от ужаса, но рухнуть не успел: лекари кричали ему «воду!», «бинт!», «держи!», потом еще более понятное «давай!», «ну!» – и он почему-то понимал эти выкрики лучше любых слов, а еще быстрее понимали его руки, и он перестал думать, что он делает и почему, от него остались уши, в которые били окрики лекарей, руки, которые делали что-то только им понятное, и ноги, которые бежали к роднику и обратно, если надо было бежать.

Он уже не видел бойцов, ран, разрубленных кольчуг, раздробленных костей, крови… он уже не боялся, он забыл, как это – бояться, потому что надо было перевязать, держать, промыть, тут! давай! ну же!

А потом он закашлялся.

Оказалось – темно. Ночь.

Он попытался вдохнуть… кашлем его чуть не вывернуло наизнанку. Чья-то рука сунула ему в лицо мокрую тряпку. Другая рука схватила его за шиворот и потащила вниз, словно щенка.

Перри еще успел подумать: а как же они? кто унесет их? ведь их же кто-то унесет, правда?

О том, что же произошло и почему воздух стал жечь горло ядовитым огнем, он подумать не успел.

Все укрепления на холме становятся союзниками Ангмара.

Сквозь ночной мрак ты ярче, чем при свете дня видишь то, что творится внизу. Бешеный натиск гондорцев, расчищающих путь вниз. Ярость ангмарцев, которые скорее погибнут, чем дадут врагам выбраться из темницы удушья. Бой, где оступиться означает пасть – свой ли, враг ли, ранен ли, цел ли… всё едино: затопчут.

Моргул уравнял силы.

Как ни измучены орки переходом под летним солнцем, дунаданам – тем, кому удастся сойти с Дол Саэв, – будет не лучше.

Долгий голос рога над долиной. Из долины. Шагах в двухстах от холма, не меньше. Кто храбрится? У кого всё в порядке?

Неважно.

Пробились вниз, готовы встретить орков.

Еще несколько рогов откликаются гордой перекличкой. С Отравного.

Долгого сигнала не выходит ни у кого. Дым. Не вдохнуть.

Не сам ли подсказал Королю-Чародею эту хитрость? Рудаурцам не хуже вашего известно имя холма…

Поздно думать об этом.

Спустятся, смогут вздохнуть – затрубят.

И Голвег будет знать: ему еще стоять и стоять. Ветра почти нет, так что отголоски того смрада засадный полк почувствует. В чем дело – поймут. И будут смирно стоять.

С полным пониманием.

– Они сейчас становятся двойной стеной щитов, – Талион рассказывал так, будто светило солнце, – копий им, верно, не хватает, но ничего, продержатся.

Вторя его словам, восточнее раздался долгий звук рога.

– Это Валмах, или я его не знаю, – чуть усмехнулся Рилтин. – Живуч, мерзавец.

– Он, – кивнул Ненар, но отнюдь не разделяя восторга товарища. – Продвинулся на восток, оторвался от остальных, хочет принять на себя главный удар. Надеюсь, с ним хотя бы половина войска.

Раздалось еще несколько долгих рогов.

– Меньше, – покачал головой Аранарт. – Хорошо, если четверть.

– А орки всё еще отдыхают, – мрачно проговорил Кирдан.

– Ты видишь? – изумился Ненар.

Эльф покачал головой:

– Слышу.

– Да, они нападают ближе к полуночи, – кивнул арнорец. Спросил: – Валмах поймет, что ему надо отступить?

– Он отважен, но отнюдь не глуп.

– Хорошо.

Орочью атаку они услышали все. Рев битвы изменился. Уцелевшие ангмарцы отошли, их сменили ночные бойцы. И их зубастые скакуны.

Валмах снова трубил «всё в порядке», но отходил западнее. Правильно.

Их задача – не победить. Их задача – продержаться до рассвета. С восходом ударят эльфы и Эарнур.

Но и Моргул понимает это. И готов встретить конницу эльфов.

Изредка долгие рога, больше себя ободрить. Орки этой безлунной ночью сильны, сильны…

В ночном мраке ничего не видно. Но и не нужно.

– Он попытается обойти наше левое крыло. По склонам это трудно, но возможно. Особенно для орков.

– Валмах это поймет.

– А если нет – ему объяснят.

Долгий сигнал. Правильно, хорошо затеяли перекликаться. Долгий. Долгий.

И два коротких.

Левое крыло.

– Пошлешь подмогу? – Талион.

– Рано.

Ну же, Валмах, давай. Ты же слышишь: тишина. То есть лязг, звон, крики, рев… но молчат южные скалы.

Найди, кого отправить на левый край.

Вражеское войско велико… оно всё еще слишком велико для Отравной, и пусть у Моргула есть хоть как-то отдохнувшие, но ведь и нам надо только продержаться.

Только продержаться до утра.

Долгий рог.

– Моргул понимает эти сигналы не хуже нас, – произносит Кирдан.

– Посылай подкрепление, – качает головой Талион.

– Рано.

Значит, ангмарцы не отдохнут до утра. Им в темноте лезть на склоны и биться с левым крылом.

Отлично, чем меньше свежих войск останется у Моргула к утру – тем лучше.

Держитесь. Летние ночи коротки.

Держитесь.

Только вот еще и полуночи нет. Ангмарец торопится.

– Аранарт, – заговорил Рилтин, – надо слать подкрепление.

– Рано.

– Чего ты добиваешься? – рычит Талион.

– Он должен бросить в бой все силы.

– Валмаха сомнут!

Два коротких.

– Пока не смяли.

– Аранарт!

Стальным голосом:

– Рано.

Рев боя волнами бьет о скалы, заставляя горы содрогаться.

Заставляя содрогаться сердца. Даже самые отважные.

Два коротких.

– Сколько ты будешь ждать? Пока их уничтожат?

– Аранарт, послушай. Мы все здесь опытнее тебя…

– Рано.

Кирдан неподвижен. Согласен с этим? То-то они на советах – одно мнение на двоих.

Два коротких. Отчаянно. Пронзительно. Умоляюще.

– Аранарт!!

Два беззвучных движения губ:

– Ра.Но.

Два коротких. Не левое крыло – осталось ли там кому трубить? Осталось ли кому звать на помощь?

Помощи просит середина.

­– Ты нас погубишь!

Кирдан оборачивается к нему. Молча, но и взгляда хватит.

Два коротких. Левое.

Еще держится. Пока еще держатся.

– Ну?!

Уже нет слов. Разъяренные взгляды и стиснутые зубы.

И в ответ – кивок.

Кирдан оборачивается куда-то в темноту – и над долиной, словно парящий альбатрос над морем, плывет долгий звук рога. А потом еще один.

– Убить тебя мало… – выдыхает Талион.

Ближайший рог откликается долгим. От радости, похоже.

Арнорцы Голвега мчатся на орков – как ни сильны ночью вражьи твари, но перед этими разъяренными воинами им не устоять. А следом, с медленным лязгом лат, идет Гондор – живые крепости черных щитов с Белым Древом, ощетинившиеся копьями.

Силам, что Моргул бросил на левое крыло, не отступить – сзади напирают свои же.

Долгий рог едва слышен сквозь битву.

Еще долгий. Еще один. Еще.

Рилтин ругается сквозь зубы, не очень-то стесняясь в выражениях. Что в переводе на синдарин означает «обошлось».

Аранарт окаменевшим взглядом всматривается в темноту.

– Чего ты теперь боишься? – спрашивает Ненар.

– Я жду.

Тем же тоном, каким твердил «Рано».

– Его конницы? – Талион.

– Другого способа ударить по гондорцам засадного полка у него просто нет.

– Есть, – тихо говорит Кирдан.

Все оборачиваются к эльфу. И он отвечает:

– Его последний резерв – он сам.

Молчание.

И даже долгая перекличка рогов не радует.

Не стоит забывать, что они имеют дело с назгулом.

И остается только ждать. До рассвета уже ничего не изменить. Только упираться взглядом во мрак, слушать рога – правое крыло и центр стоят, а на левом даже продвинулись на восток, страшны дунаданы в гневе – и мечтать, чтобы время, неподвижное как скалы, наконец побежало вперед.

– Он не пошлет конницу, – говорит Талион. – Он умен. Он знает, что наши всадники на юге.

– Он не нашел их, – возражает Аранарт. – Он уверен, что напал внезапно, и может решить, что они не успеют к битве.

– Опять будешь тянуть, мерзавец?

– Буду.

– Но Аранарт прав, – замечает Рилтин. – Пусть лучше их хваленая конница ударит по нашим щитоносцам, чем встретит эльфов.

– Осталось уговорить Моргула, – мрачно кривится Ненар.

Сын Арведуи совершенно серьезно кивает.

Сейчас июнь или декабрь?! Когда уже кончится эта ночь? Дева Ариэн уснула – или не хочет выводить ладью, боясь увидеть войско дунаданов разгромленным?

Давайте, ребятки, трубите погромче и подольше. Разбудите пресветлую майэ, расскажите ей, что бояться нечего, а скоро и радоваться будет пора. Выстояли же.

Пора, пора уже ей помочь нам, обрушить тысячи золотых копий на орков… заслужили мы это, ужасом ночной битвы заслужили… ишь, стоит, и лицом не дрогнет, да Моргул человечнее тебя, Моргул своих бережет, он только по рудаурцам бьет, когда те бегут, а ты же своих – в кровавую кашу…

Жаль, твой дед не дожил. Ох, и ругал бы он тебя… в Мордоре бы слышно было. Или в этом вашем Ангмаре.

А ты молчишь. Внятно, четко молчишь, хоть на каком языке: «Рано!»

Правильно, мой мальчик. Рано радоваться. Ночь мы продержались, но битва еще не выиграна.

И война – тем более.

Светает.

– Ну и сколько ты намерен ждать? – Рилтин.

– Пока он не пустит в бой конницу.

– А если он не пустит?

– Посмотрим.

Да, теперь уже и посмотреть, и увидеть. Стоят. Черно-белой стеной щитов перегородив западное горло долины. Правое крыло обойти нельзя – скалы, по центру бить глупо – поднимутся снова на Дол Саэв, там уже можно дышать. Надо бить конницей в левое. Слать последний резерв.

Хотя нет, прав эльф: последний резерв – он сам.

Рога трубят. Долго, яростно. Зовут сокрушить слабеющих орков.

Наш непоследний резерв – дева Ариэн. Давай, красавица.

Давай, Валмах.

И хочется кричать, как тот, чье имя носишь, кричать навстречу солнцу, только не станешь, и не потому, что стар, не потому, что в бою кричать бы, а не здесь на скальнике, не потому, нет. А потому что у того Талиона день был мрачнее ночи, только на будущие рассветы и надеяться, а тут, уж если и кричать, так «Аута и ломэ!»

Восход.

Уже не нужно сигналом рога сообщать, где ты, – но рога трубят, громче чем ночью, и у бойцов, по многу часов не выпускавших оружия, берутся новые силы, а орки всё медлительнее, всё тяжелее их движения…

Всё проще убить их.

Этак мы без конницы справимся.

…вот Эарнур не простит!

И Моргул не выдерживает.

Как подает сигналы назгул – неведомо, но в долину, сверкая шлемами и искусной работы кольчугами, врывается ангмарская конница. По склонам холмов скакуны мчат словно по ровному полю, чтобы обойти многострадальное левое крыло дунаданов и горной грозой обрушиться на них.

– Пора!

– Не жди!

– Пора, Аранарт!

Но он, ненавидящим взором глядя на север, выдыхает:

– Р.А.Н.О.

– Чего ты ждешь?!

Сын Арведуи стоит, сжав губы так, словно он пленный под пытками, но никакие муки, ни чужие, ни свои, не заставят его произнести заветное слово.

Произнести раньше времени.

– Он ждет, – Рилтин слышит свой голос как чужой, – чтобы конница горцев завязла в наших щитоносцах. Чтобы они не смогли развернуться навстречу эльфам.

– А Моргул, – обычно-спокойным тоном добавляет Кирдан, – прекрасно поймет смысл тройного сигнала. И ангмарцы тоже.

Может ли человек превратиться в камень? только ветер треплет его волосы. Больше жизни в нем не осталось.

Первые кони корчатся в агонии со вспоротым брюхом, но хотя солнце теперь бьет врагам в глаза, Ангмар прорубается вглубь шеренг… глубже… еще глубже…

– Да, – выдыхает князь Артедайна.

И вновь поет скальник. Трижды долго поет, зовя заждавшихся эльдар и людей разгромить врага.

Завершить войну, длившуюся семь столетий.

И видишь, как Король-Чародей отвечает новым приказом. Назгул незрим и его приказа ты не слышишь, но разве это помеха? как не был помехой ночной мрак. К восточному входу спешат те немногие ангмарские отряды, что не в схватке. И орки… орки, которых он рассчитывал вывести из боя под солнцем. Но теперь им встречать конницу этих проклятых эльфийских подлиз… которые поспешили возомнить, что перехитрили его! но до их предводителя он еще доберется! – где бы в скалах он ни прятался…

Сердце колотится в горле.

Сколько времени нужно эльфам, чтобы доскакать?

Горло ущелья ощетинилось копьями, но орки слабеют, и свет бьет врагам в глаза.

А умница-Валмах, про которого Моргул забыл, тем временем отступает. Отводит войска на Дол Саэв, левое крыло медленно пятится на северные склоны. Скоро, скоро линия дунаданов будет разорвана… скоро во всю ширину Отравной долины будут вражьи войска.

Усталые от битвы ангмарцы и орки, которых днем и за врагов-то не считаешь.

Моргул не Моргот, хоть и зовется похоже. Ему своей силой орков не поддержать.

И – зажмуриваешься от счастья, когда с юго-востока слышишь голос эльфийских рогов.

Отравная взрёвывает ответной песнью.

Солнце блестит на остриях копий, солнце сверкает на древних доспехах, солнце слепит врагов – и золотой лавиной врываются в долину эльфы. Линдон. Ривенделл.

Вновь омоются во вражьей крови копейные флажки со многозвездным гербом Гил-Галада и с древними гербами Гондолина.

А ангмарская конница, достойный их соперник и по быстроте коней и по искусству воинов, застряла в гондорских щитоносцах, как медведь в расколотом дереве. Не вырваться.

Войско Короля-Чародея всё еще многочисленно – всё же он привел сюда весь Ангмар. Но всё слабее орки, а люди бьются с людьми.

Выход один.

Западный выход из этой долины.

Тем более, что усталые за ночь дунаданы поднялись по склонам (глупцы!), вместо того, чтобы перекрыть проход.

Он выведет войско из этой долины-ловушки. Скольких-то порубят эльфы, что ж, потери неизбежны. Но уцелевших хватит, чтобы, укрывшись в горах, уничтожить всякого, кто осмелится сунуться в Ангмар, а спустя несколько веков снова…

…это было похоже на грохот обвала.

Но грохотали не камни по склонам. Грохот шел с запада, оттуда, где дорога, говорят, была ровной.

Грохот сотен и сотен копыт.

Это грохотала гибель Ангмара.

И первым мчался Эарнур.

Переживший самую страшную ночь в своей жизни, когда сердце разрывалось от призывов гондорцев, молящих о помощи, а эти два ледяных эльфа… один здесь, в Отравной, не желал подумать о том, что люди гибнут… что ему люди, однодневки, ему – вечному, ему всё равно, когда им умирать ­– сейчас или через полвека, ему люди – листья под ветром, кто же жалеет листья! А другой… другой был с ним рядом. И если можно душить взглядом, он это делал. Он глядел сквозь тебя, не снисходя ни до гнева, ни до возражений, и от его ледяного молчания – тишина, от которой глаза, кажется, вылезут из орбит! – цепенело тело. Невозможно было не то что возразить – не было сил пошевелиться. Сквозь толщу тишины прорывался очередной молящий рог, и тогда этот эльф просто смотрел на тебя. Сквозь тебя.

Сбросить! сбросить эту стылую неподъемную неподвижность! Согреться в пламени честного боя, где побеждать означает рубить врага, а не ждать неизвестно чего, пока гибнут твои люди по холодному расчету нелюдя. Рисковать своей жизнью наравне со всеми воинами, а не прятаться за чужими спинами!

Действовать, наконец!

Убивать врагов!

…орки пытались бежать, только бежать было некуда: слишком большие силы привел Моргул в эту долину, и их многочисленность из преимущества сейчас стала смертельной ошибкой. Зажатые между эльфами и дунаданами, между конницей и конницей, под безжалостными лучами солнца, они были обречены. Ужас собственной смерти сводил их с ума, они метались, затаптывая друг друга, – те, кто еще мог бы уцелеть хотя бы ради схватки со всадниками.

Людям Ангмара, напротив, неизбежность собственной гибели придавала сил – и дунаданам приходилось отступать выше по склонам, отступать уже не чтобы открыть дорогу коннице, а пятясь перед врагом, превосходящим их в ненависти.

Но и исход битвы был ясен и близок.

Аранарт смотрел на поле боя, полуприкрыв глаза. Талион сиял торжеством. Рилтин и Ненар глядели с холодной улыбкой.

– Рано! – раздался бесстрастный голос Кирдана.

Рано.

Это еще не победа.

Его последний резерв – он сам.

Они увидели его у баллист. У брошенных ночью баллист, куда сейчас отступали бойцы левого крыла.

Он был там всё время? Почему они не замечали его? Но если он был там вчера, если он сам был охраной этих орудий, то послать Голвега уничтожить баллисты при свете дня оказалось бы…

…уже неважно. Неважны никакие «бы».

Он обнажил меч – темный даже под лучами солнца – но разить им ему не было нужды. Дунаданы роняли оружие, иные падали на землю, словно были ранены, у самых стойких движения становились медленными, как у орков под солнцем.

Ангмар взревел.

Сын Арведуи обезумевшим взглядом смотрел на убийцу его семьи. На убийцу его страны.

Кирдан стиснул руку Аранарта, тонкие пальцы эльфа казались стальными.

– Ты – не пробьешься – к нему.

Их разделяла вся Отравная. Десятки схваток отряда с отрядом и один на один. Чтобы от южных скал добраться до Моргула, нужно не меньше полусотни бойцов.

Кирдан медленно покачал головой: даже и не думай. Пальцев он не разжал.

Король-Чародей, управляя конем только ногами, без поводьев, медленно поехал вниз. Щитоносцы Гондора и арнорцы, сквозь которых он прошел, как плуг взрезает землю, его не интересовали. Его цель была – гондорские всадники. Те, кто не дает ему вывести войско.

Его конь перешел на рысь, потом на галоп, Моргул по-прежнему не брал поводья, держась в седле неестественно прямо. Он черной молнией влетел в строй гондорцев, неся такое же смятение, какое солнечный свет и эльфийские копья вызвали у орков. И большее – лошади пугались, храпели, несли… падали, подминая под себя всадников.

Аранарт, бледный от гнева, обернулся к Кирдану, безмолвно спрашивая у него: что мы можем сделать?! Владыка Мифлонда покачал головой: ничего. Отсюда – ничего. Только ждать, что что-то сделают они сами.

…вот он – бой, настоящий бой, в котором не жаль будет и пасть, ведь что стоит жизнь по сравнению со славой, с тем, что твое имя будет жить в веках, с тем, что ты сразишь страшнейшего из прислужников Врага! Эарнур не чувствовал волн ужаса, исходивших от назгула, – им не быть страшнее того кошмара бездействия, что принцу довелось пережить этой ночью. Он был свободен от сковывавшей его чужой воли, он был собой, он решал свою судьбу сам, он спасал свое войско, своих всадников, он был полон не страхом, но счастьем… он гнал коня на Ангмарца, и заражал скакуна своей отвагой, и тот несся вперед там, где другие останавливались или опрометью мчались прочь.

Но Моргул рассмеялся ему в лицо, вдребезги разбивая его порыв. Конь Эарнура взвился на дыбы, едва не сбросив всадника… принц удержался, но совладать с конем уже не мог. Животное было перепугано, как и все прочие; усидеть на нем – и то почти чудо.

Значит, – лихорадочно соображал Аранарт, – он сейчас пробьется и выведет своих. Наше войско больше, но оно далеко. Успеем догнать до Ангмара? Надо успеть. Эльфы могут пойти на перехват…

Он вдруг почувствовал тишину. Напряженную тишину, острее той, что была ночью.

Что происходит? Ведь противостоять Моргулу некому, эльфы отделены от него орочьими отрядами, а люди бессильны, даже самые доблестные…

Белый конь скакал почти у самых скальников северных холмов. Белый конь пластался в неистовом галопе, и будь он обычным жеребцом, этот путь давно мог бы стать для него гибельным: слишком опасна дорога, слишком быстр бег. Но этот конь мчался, огибая битву, еще невидимый для Моргула, еще невидимый ни для кого, кроме отступавших на склоны орков. Орков, которых всадник не замечал. Его волосы были убраны под шлем, и издалека было не разобрать изображений на его щите, но не узнать его было невозможно.

Он мчался разменять смерть Моргула на свою.

Победить ценой своей жизни – это так просто. Это оказалось просто и в первый раз, а теперь, когда знаешь, каково это, теперь это совсем легко.

Жизнь уже в прошлом, в прошлом всё, что ты любил на Срединных Землях, в прошлом все, кто был здесь тебе дорог, прошлое отсечено, и есть только настоящее – легче ветра летящий Асфалот, солнце, сияющее с наконечника твоего копья, и Ангмарец, на которого ты нацелен как копье, нет, ты сам и есть копье, ты не эльф больше, у тебя нет памяти, друзей, врагов, ты живое оружие, посланное в цель, ты неотвратимо и смертоносно, ты – порыв, и от тебя нет спасения.

Кирдан смотрел на Глорфиндэля, и по напрягшемуся лицу того, кто казался неспособен на чувства, Аранарт понял: ваниар возьмет жизнь за жизнь.

Или вернее, смерть за смерть.

Моргул, наконец, увидел его… назгул был испуган: что-то изменилось в его осанке, в том, как он держит меч… Даже если он обратится в бегство, это будет бесполезно: Асфалот быстрее его коня.

И тут Аранарту на миг показалось, что он ослеп. Он сморгнул, прогоняя морок…

Ангмарца не было на поле.

А Глорфиндэль? эльф всё еще скакал, он был жив, цел, еще, кажется, даже не понял, что его враг… бежал?

Моргул, Король-Чародей, наводивший ужас семь веков… действительно бежал, бросив войско на гибель?

Эта мысль, такая очевидная и такая отрадная, сейчас казалась самой невероятной. Слишком велик был страх перед назгулом, страх, в котором вырос сам, твой отец, дед… Когда ты увидел Моргула воочию, увидел, как он повергает твое войско даже не трудясь разить мечом, – это была жутко, это было почти-поражение, в которое обращалась почти-победа, но это было… как ни страшно произнести это слово, это было – правильно. Таким Моргул и должен быть. Потому вы его и боялись.

Но – беглец? Вот так откровенно струсивший принять вызов на смертельный бой?!

Похоже, эта мысль медленно проникала в сознание всех. Своих и врагов.

Дунаданы – те, кого не коснулась черная воля Моргула, или кто устоял перед ней – с новыми силами бросились на противника. А в ангмарцах уже не было прежней отваги: ничто не губит дух войска сильнее, чем трусость полководца, о которой стало известно.

Ангмар бился, чтобы умереть с оружием в руках. Чтобы хотя бы смерть была достойной.

Пощады не просили и не давали.

Тропами Арнора

В лощины, где скрывался засадный полк, перенесли лагерь. Промывали и перевязывали легкие раны, варили кашу, устраивались на ночь. Часть свежих гондорских сил и неутомимые эльфы отправились разобраться с обозом Моргула.

На поле битвы трудились гондорцы. Хорошо, когда отделять еще живых от павших должны не те, кто теперь, когда всё кончилось, повалился спать там, где опустил меч над последним из врагов. Иные так посреди трупов и спали. Так что – отделить раненых, павших и спящих. Сложная задача, несомненно. Задача для гондорцев, которые не участвовали в этой битве.

До ночи не успеют, но завтра всё закончат. Завтра похоронить наших и сжечь тех.

Тучи воронов, стервятников. Ночь будет шумной. Сегодня это неизбежно.

– Аранарт! Я убью тебя! Ты что натворил, мерзавец..!

Голвег присовокупил к этому несколько выражений, которые раньше князь слышал от него только в адрес врагов.

Голова командира следопытов была перевязана.

– Что у тебя с лицом? – спросил Аранарт, спешиваясь.

– Ерунда, зацепило, – тот отмахнулся и собрался продолжить ругаться.

– Вот так? – показал сын Арведуи.

– Да. Откуда ты знаешь?

Сон. Всё тот же сон. Только там этот шрам был старым.

Он со своим отрядом ударил врагу во фланг и сдерживал до тех пор, пока Король не ушел. Мы все в долгу перед ним.

И ведь действительно ударил во фланг. Кто бы мог подумать, что разведчик превратится в полководца… И все в долгу. Слов нет, в каком долгу.

Только одно не совпало: не поражение смягчил, а принес победу.

Голвег меж тем продолжал выражать свое мнение о задержке приказа засадному полку.

До тех пор, пока ни понял, что Аранарт не слышит его. Не нарочито не слушает, а вот просто обращает внимания не больше, чем на вороний грай.

– Ты ел сегодня? – спросил следопыт, сменив тон.

– Где Хэлгон? – внезапно спросил князь.

– Я не видел его, – нахмурился Голвег.

– Странно.

– Да, странно. Но я и тебя еле нашел.

– И Броннира не спросишь, – сквозь зубы проговорил Аранарт.

– Да уж! Лорд Броннир, не видел ли ты эльфа, который мастер прятаться и от тебя лично таится всеми силами? – попытался пошутить Голвег, но князь опять не слышал.

– Ты разобрался с потерями?

– Разумеется.

– Тогда сегодня отдыхайте, а завтра разведку в Ангмар. Нет, – он перебил готовое сорваться возражение, – я не спрашиваю, кто его знает. Ангмар знает Хэлгон, а его носит неизвестно где. Не найдется завтра – пойду к Бронниру, пусть сами потом свою Первую Эпоху делят! Т-так, Ангмар не знает никто из наших. Ничего, узнаете.

– И?

– И всё, что там будет сопротивляться, должно быть уничтожено. Чтобы не как при Аргелебе.

– А что не будет сопротивляться?

– Разберемся. Завтра мне всё равно говорить с Бронниром, эльфы вас догонят. Войску нужно время на переход, так что передай своим: не рискуйте по-глупому, ваше дело – найти и потом провести туда отряды.

– Это всё, князь? – Голвег сам удивился холодности своего голоса.

– Пока да.

Надо было повернуться и идти. Приказ был ясен и прост, как все его приказы.

– Ох и зверь ты стал… – тихо выдохнул отцов товарищ.

Князь погибшего Артедайна смотрел в пространство:

– Эта война длится семьсот лет. Я ее закончу.

– Князь, – подошел к нему Ангрен, – а как хоронить хоббитов? С нашими или..?

– Все? – негромко спросил Аранарт.

– Не знаю, я же их живыми не считал.

– Берион?

Ангрен качнул головой. Этот неопределенный жест означал «пока жив, но вряд ли…»

Они лежали на склоне. Да, все.

Большинство пало от стрел Ангмара, при спуске. Кто-то дошел до рукопашной. А некоторых… бедняги. Смерть, страшная своей бессмысленностью.

Аранарт смотрел на них и краем сознания удивлялся, что не чувствует ничего. Ни раскаяния, что пустил их в бой, ни жалости… Сделали, что могли. Приняли ту смерть, которая их ждала.

Что он знает о погребальных обычаях хоббитов? А ничего.

Мы тоже арнорцы. Как и вы.

– Хороните с нашими.

Ангрен молча кивнул.

Значит, Берион не выживет? Жаль. Хороший командир… был.

Разговор с Бронниром был сущим праздником.

Как может он, человек, отдавать приказы древнему эльфу? А никак. Бронниру не нужны были приказы. Нужно было только сказать ему, что ты хочешь получить в конце. Остальное он решит сам и решит, можешь быть уверен, наилучшим образом.

Но он напряжен и заметно. Погиб кто-то?

И где застрял Хэлгон? мог бы предупредить, не через гондолинца, так через фалафрим… пугает на пустом месте.

– Лорд Броннир, и, если позволишь, еще вопрос. О другом.

И от как спросить? Прав Голвег: не видел ли ты того, кто от тебя прячется, так?!

– О Хэлгоне?

В первый миг Аранарт почувствовал облегчение: не надо искать слова, не придется выдавать чужую тайну…

…а потом побледнел.

– Он жив, – поспешил сказать нолдор. – То есть… был жив, когда мы уезжали.

Князь молча глядел на него. Но в его взгляде было и негодование, почему это произошло, и требование рассказать, что случилось. И не было сил произнести ни слова.

– Легкое, – ответил Броннир.

– Ясно.

Дунадан смотрел в сторону; его лицо, на миг сведенное ужасом, становилось бесстрастным. Броннир хорошо знал это спокойствие. Так воспринимают весть о друге или родиче.

О самых-самых близких.

Король людей Запада

К Последнему Мосту Броннир поехал сам. Он должен был выяснить, что с Хэлгоном, и привезти его Аранарту – живого или…

Никаких «или». Пробитое легкое – скверно, конечно, но от таких ран умирают только люди. И то не все.

А у Моста лекари из Ривенделла. Вытянут.

Сын Эктелиона гнал коня на юг и в гулком цокоте копыт думал о том, что скажи ему кто-нибудь в Гаванях, что спустя всего-то пять тысяч лет он помчится помочь раненому этому… он бы, наверное, тогда разрыдался бы от счастья. Даром что плакать не склонен.

Хэлгон был жив. Плох, но жив. Больше никакой крови на губах. Рана на боку зашита и перевязана, о прочих и говорить нечего… а легкое? что ж, тут и владыка Элронд не поможет. Только время.

– Где ты себе такого князя нашел? – спросил Броннир, беря Хэлгона к себе на коня. – Он меня чуть глазами не съел, когда о тебе спрашивал.

– Люди эльфов… не едят, – отвечал аглонец.

– Добрая весть. А то я уже испугался, – хмыкнул тот. И посерьезнев, сказал: – По дороге постарайся уснуть. Я поеду небыстро, но… ты же понимаешь.

– Спасибо…

На следующий день они были в лагере.

Под знаменем со Звездами ни Аранарта, ни Голвега не оказалось: оба на совете. Оставив Хэлгона в палатке князя, Броннир во весь опор поскакал к эльфийским шатрам.

Вот ведь хитрецы! как князя Артедайна нет в лагере – так совет собрать нельзя, а как командира Линдона – можно. Хотя обсуждают понятно что: пойти в Ангмар, убедиться, что там нет войск. Моргула там точно нет, и искать не стоит. И идти туда лучше всего эльфам. Его эльфам.

И это решают без него. Возможно, Кирдан уже кого-нибудь и отправил. Потому что владыку Гаваней очень вежливо попросил этот адан, имеющий привычку яриться молча.

Лорд Линдона не чувствовал ни раздражения, ни досады. Владыка Кирдан опрометчивого приказа не отдаст, Аранарт доказал, что к его «просьбам» стоит прислушиваться (и немедленно), а он, Броннир, правильно сделал, что привез Хэлгона.

На совете не было Эарнура. Тысячники Гондора были, сотник конницы был, а принца не было. Яс-сно.

Аранарт буквально впился взглядом в сына Эктелиона («Не едят эльфов? Точно? На это вся надежда») и не услышал обращенного к нему вопроса.

Все замолкли. Обернулись к Бронниру.

– Он здесь. Он жив, – сказал тот.

– Я прошу простить меня… – Аранарт не мог скрыть волнения. – Голвег…

– Да, конечно, – кивнул старый воин. Дескать, иди, я тебя заменю, особенно когда ты ни о чем другом думать уже не можешь.

Аранарт быстро вышел. Броннир за ним.

– Послушай, князь. Одна просьба.

– Я слушаю.

– Я не знаю, кого еще ты прячешь… – гондолинец сам не взялся бы сказать, шутит ли он сейчас с досады или говорит то, что действительно думает. – Я уже не удивлюсь, если узнаю, что у тебя еще сколько-то форменосцев, а то и один из сыновей Феанора. Я только прошу тебя: вздумаешь их еще раз отправить ко мне в отряд – не делай больше этого тайно. Мне же моим в глаза теперь смотреть неловко: командир не знает, кого ведет.

– Прости, – Аранарт наклонил голову. Говорить о том, как Хэлгон настаивал? нет. Принял решение сам, отвечаешь сам. – Но я больше никого не прячу. Некого прятать. Он один.

– Жаль… – медленно проговорил сын Эктелиона. – А я было подумал… жаль.

Аранарт вошел тихо, но Хэлгон, до того лежавший с закрытыми глазами, повернул голову и посмотрел на него.

Князь сел на землю у своей походной кровати, на которой сейчас лежал раненый. Спросил:

– Хорошо пробежался?

– Просто отлично, – попытался улыбнуться тот.

– Ну, я рад, что ты доволен.

Надо было шутить. Лорд Броннир шутит, Хэлгон шутит, шутить – это правильно, когда пробито легкое – только это и остается, вот, к примеру, отличная шутка: легкое ранение.

– Почему-у?! – Аранарт взвыл в голос, будто был ранен сам. – Почему они не могли напасть на спящих?! Рудаурцы не стоят честного боя!

– Честного боя стоит не Рудаур, – тихо сказал Хэлгон. – Честного боя стоит Гондолин. И Линдон.

– Мы не за честь Линдона бьемся, – еще тише ответил князь, сжимая кулаки. – А за победу над Ангмаром.

– А что бы на это сказал твой отец? – слова давались с трудом, но говорить было необходимо.

– Мой отец, – взгляд Аранарта застыл, обращенный в никуда, и напряженное лицо напомнило то, каким было в ночь сожжения Форноста, – проиграл войну.

– Аранарт… – ну почему именно сейчас? почему ему придется говорить и говорить, когда и дышать-то можешь с трудом?! – послушай меня. У меня была прошлая жизнь. Я не совершил в ней ни одного поступка, который был бы против того, во что я верил и кому служил. Я был верен моему лорду – и живому, и мертвому. Мне не в чем укорить себя. Но, Аранарт, ты же понимаешь… Броннир не из робких, но когда он увидел меня, он побледнел от ужаса.

Боль в груди стала нестерпимой, и нолдор зажмурился, пытаясь справиться с ней. Он договорит. Даже если эта речь будет стоить ему жизни (да нет, не человек же он, чтобы умереть от такого!), но даже если – он договорит.

– Я хотел бы дожить до возрожденного Форноста, да. Но ты знаешь: если надо, я умру за тебя. Только, Аранарт, одна просьба: я не хочу умирать так, как в прошлый раз. Пожалуйста. Устал быть страшнее орка…

Князь молчал, плотно сжав губы.

Хэлгон осторожно дышал. Это действие, такое незаметное всю жизнь, сейчас требовало и сил, и внимания, и мастерства: вдохнуть совсем неглубоко, совсем слабо, чтобы не потревожить рану, и выдохнуть так же осторожно, неприметно… и снова… и снова… бинты на лбу мокрые, но не от крови, а от пота. Сложное это дело – дышать.

– Давай я всё-таки тебя перевяжу, – хмурым тоном сказал Аранарт.

Хэлгон качнул веками: давай.

Бинты у сына Арведуи были с собой всегда последние лет двадцать, с первого настоящего похода, когда он еще только мечтал командовать хотя бы дюжиной бойцов. А перевязывать он научился задолго до – еще десятилетним мальчишкой бегал помогать лекарям Форноста и «незадаром»: выздоравливающие бойцы, раны которых можно было доверить неопытным рукам сына князя, щедро вознаграждали его самым прекрасным на свете – рассказами о боях.

Достал бинты, флягу с водой, мазь, помог Хэлгону сесть, сам сел сзади, подставив ему плечо. Размочил повязку на голове, стал осторожно снимать. Руки твердо знали это дело, а мысли были далеко.

Да, пробежать почти сутки, держась за стремя, а потом сразу вступить в бой – это тяжело. Человеку не представить, насколько. Но и для эльфа тяжело. Только вот… сколько было в отряде пеших фалафрим? Два десятка? Три? И что, все более опытные воины, чем Хэлгон?! Да не поверить! И линдонцы… воины Гил-Галада, да, прошли не одну войну… только ведь и Хэлгон прошел – не одну. Нет, если бы дело было в бое с такого немыслимого бега, были бы десятки погибших, а прочие ранены… А потери невелики.

Нет, всего этого могло с ним не быть.

Аранарт закончил с раной на голове, занялся плечом. Хэлгон дремал – или казалось, что дремлет. Так проще обоим.

«Я не хочу умереть так, как в прошлый раз».

«Я хочу умереть не так, как в прошлый раз».

«Я хочу умереть…»

Ты хотел этого? Скажи правду.

Аранарт понимал, что не задаст этого вопроса. И не потому, что раненому надо дать отдохнуть. Не потому, что Хэлгон говорил сегодня слишком много для того, у кого пробито легкое. Аранарт боялся, что, если он спросит, то нолдор ответит: «Да».

Не подставлялся прямо под удары (чтобы Хэлгона, тысячу лет служившего Арнору, убили – и кто! даже не ангмарцы, а трусливые разбойники Рудаура! – Аранарт приказал этим мыслям… в общем, уйти и не возвращаться), но его обычная осторожность, а может быть и обычная ловкость – куда они делись?

И – почему?!

Что он, Аранарт, сделал такого, что Хэлгон стал искать смерти?

Сжег Форност? Но это было необходимо.

Сравнил себя с Феанором? Так об этом хоть и изредка, но с детства… и даже не с его детства, а еще с маминого. Когда у короля Ондогера дети Алдамир, Фарамир и Фириэль – любой, кто учил историю, услышит в ее имени другое!

Хотя ему, если и сравнивали с Феанором, чаще говорили «не будь похож». Так он это и сказал сам!

С плечом закончил. Ну, теперь бок.

– Не размачивай… – шевельнул губами Хэлгон. – Здесь не надо.

Не спит. Притворяется.

Действительно, здесь бинты не присохли. Странно.

Когда Аранарт снял повязки, в руки ему посыпалась сухая корочка – так кисель застынет, если не отмыть вовремя кружку. Эльфийские хитрости какие-то. Зато рана заживает под этой корочкой лучше, чем под любым из бинтов. Хорошо, что потратили на него это снадобье. Но теперь придется по-обычному, по-человечески – мазь, ткань и снимать потом размачивая… Шов какой тонкий на ране. И нитки другие. Сразу видно: эльфы зашивали.

Но никакие эльфы ничего не смогут сделать с пробитым легким.

Ему больше не бегать. По крайней мере, как раньше. Что бывает с эльфийскими ранами через век-два? Зарастет как и не было? Или вот это – на всю жизнь? На всю многовековую жизнь?

«Я хочу умереть не так, как в прошлый раз».

«Я хочу умереть»…

Если он не сможет привычно легко дышать, никакой многовековой жизни у него не будет.

…в первом же бою. Самое позднее – во втором.

Почему-у?!

Закончив с перевязкой, Аранарт уложил нолдора и остался сидеть рядом, положив руку ему на грудь. Пальцами он чувствовал, как ходит его левое легкое, как сильнее обычного бьется сердце, – а правая половина груди была неподвижна.

Сидишь так в надежде, что Хэлгону станет лучше. Наивная, детская надежда.

Да нет никакой надежды. Знаешь, что не помочь. Но раненому легче, когда он не один. Дело известное. Еще мальчишкой выучил.

На совет возвращаться нет смысла: он не услышит сейчас ни одного слова. Да и что он знает об ангмарских ущельях? Голвег там на месте, Глорфиндэль там на месте, пр-роклятье, там Хэлгон был бы на месте, он исходил их, он знает Ангмар лучше всех во всем войске… и он лежит, и начать его спрашивать было бы жесточайшей из пыток!

Пустота.

Даже в Мифлонде, даже при известии о смерти отца так не было.

Тогда была цель, тогда знал, чего хочешь. Сейчас… Ангмар разбит. Война выиграна… насколько это возможно. Вот это – та победа, к которой шел полтора года? Курганы над телами аданов и эльфов, сожженные трупы ангмарцев и орков, разоренная земля, уничтоженный Форност, бежавший, но невредимый Моргул… ради этого отдал жизнь отец?

Феанор проиграл войну. Ты на него не похож. Ты свою войну выиграл. И что?

…выиграл теми войсками, что собрал тебе отец. Пусть Гондор пришел с опозданием, но – по призыву Арведуи. И к эльфам за помощью тебя отправил – он. И от Моргула закрыл – собой.

Как язык повернулся сказать, что отец проиграл войну?!

Эта победа… или, вернее, этот разгром Ангмара, – столь же его, сколь и твоя. Да, для успеха одних войск мало, но твою огромную армию собрал он.

Отец!

Ты всю жизнь решал сам. Ты всю жизнь не ждал подсказки. Ни от кого. Тем более – от отца. Он не подсказал бы, даже точно зная ответ. Но ты приходил к нему, говорил, говорил, говорил… он молча слушал – когда чуть улыбаясь взглядом, когда совсем серьезно – и ты уходил с правильным решением, который нашел сам.

Отец. Выслушай сейчас.

…под его пальцами сердце Хэлгона стало биться медленнее, левая половина груди – двигаться тише. А правая под ладонью – неподвижна, да. Но хотя бы уснул.

«Я всегда считал, что разбить врага и победить – это одно и то же. Ангмар разбит. Но это не победа. Я солгу, если скажу ‘Мы защитили нашу землю’. Мы потеряли нашу землю».

Глаза Аранарта были открыты, и сознание ясно. Но спокойный сон эльфа, его мерное дыхание повели адана на грань яви… и другой яви. Более ясной. Более светлой. И более настоящей, как тот странный сон в доме Тома Бомбадила.

И он услышал голос отца. Его слова из того сна:

…я не знаю ничего лучше вересковых пустошей Арнора, его пологих холмов, между которыми петляют малютки-речки, его заросших озерок, холодных туманов по осени, пушистого зимнего снега и филигранных рисунков инея; я не знаю народа, столь же мудрого и спокойного, как коренные арнорцы – потомки нуменорцев, сохранившие спокойствие без отчуждения, мудрость без высокомерия, гордость без презрения.

Аранарт почувствовал себя мальчишкой, который впервые в жизни – не надел, нет: снял кольчугу. От какой страшной тяжести он освободился!

Почему он впустил войну в свое сердце? Почему стал мерить победу только числом убитых врагов? Если мы от них ничем не отличаемся, то ради чего мы бьемся?

Сын Арведуи мыслью скользил по тому странно-яркому сну, вслушиваясь в каждое слово отца – и неважно, о чем именно тот говорил: о Гондоре, о войне, о своей судьбе или ценах на хоббитские урожаи; слова не имели никакого значения, ответ был за ними – в тихом голосе князя, в печальном взгляде глаз, от которых лучами расходятся морщинки, в тоне, кажущимся усталым, и в огромном чувстве защищенности, которое испытывал каждый, кому доводилось близко знать последнего князя Артедайна.

Аранарту становилось тепло, и не только на душе. Словно из зимней вьюги вошел в башню к горящему очагу. Теплели руки и грудь эльфа под правой.

…но как? как сохранить Арнор, когда народ почти истреблен? Даже если бы Форност не пришлось сжечь, туда нельзя было бы вернуться: случись война – и город не отстоять. Он слишком велик для них.

Моргул не уничтожен. Сколько месяцев, лет, веков ему понадобится, чтобы собрать новую армию? И рассчитаться за это поражение. И это будет. Неизбежно. Король-Чародей знает, где их найти.

Знает. Где. Их. Найти.

Аранарт почувствовал, что напрягает руку, и приказал себе расслабиться: еще разбудит Хэлгона ненароком.

Тепло. Хорошо. И никакому Королю-Чародею их не достать…

…если они не будут защищаться.

Если ничего не осталось, кроме родной земли, то зачем держаться за крепости былой войны? Того, кто готов к обороне, рано или поздно ждет нападение. И любую горную крепость рано или поздно обнаружат.

А если укрыться в глуши? Разгромлен не только Ангмар, разгромлен Рудаур. И рудаурцы веками прятались по пещерам – не найти. Кто бы стал искать потомков нуменорцев на землях их заклятых… сородичей?

Тебя назвали Князем Земли – вот им и будь. Весь Арнор теперь твой, прячься где хочешь.

И руку не напрягай – Хэлгона разбудишь.

Тепло. Хорошо. Правильно.

Дерзко. Безумно. И хорошо… и тепло.

И голос отца из того сна:

…называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.

– А чем плохо это имя, отец? Мне нравится. Называй и меня так же.

И снова есть, куда идти. Куда и зачем. Мы не умрем арнорцами, нет. Это были слова гордого отчаянья. Мы будем жить. Арнор будет жить – без городов, без крепостей. Ищи бродягу в пустошах! Никакому назгулу это не удастся.

И Хэлгон погибать раздумает. Если арнорцы уйдут в глушь, помощь эльфа будет не то что нужна – бесценна. Ему и вспомнить, как хотел умереть, будет некогда!

…и бегать ему не очень-то придется. Что тоже хорошо. Может быть, и зарастет легкое за пару веков жизни без войны. Кто знает…

Аранарт сдвинул руку правее. Он отчетливо понимал, что виноват в этой ране эльфа (как он сказал? «не совершил ни одного поступка против того, чему служил»? – да, вот тоже не совершил, а сам хуже орка чуть-чуть не стал), но чувства вины не было. Прошлого не воротишь. Изменить можно лишь настоящее. Самые горькие переживания князя не сделают Хэлгону ни на волос лучше.

Так что будем идти вперед. Будем строить тот мир, в котором этот упрямый нолдор захочет жить.

И почему ему достался эльф с таким скверным характером? Нет бы – Глорфиндэль жил в Арноре; он, говорят, добрый. Или Броннир – он шутить любит. Но нет, изо всех эльфов, кого знаешь, ты должен терпеть того, кто даже не словом тебе возразит. А рудаурским мечом в свое нутро.

Князь прикрыл глаза, думая ни о чем. В его сознании смутно выступали образы будущего – в жизни, он знал, всё сложится иначе, но это неважно, в этих неясных мечтаниях есть главное: тот дух, который они сохранят, та верность, которая их не оставит, и та любовь, которую в них не уничтожил ни Враг, ни они сами, бредя по колено в крови.

И на грани сознания звучали прощальные слова Арведуи:

Да пребудет с тобой милость Валар и Единого… и да будет твоя удача больше моей.

– Будет, отец. Иначе и быть не может.

В этих словах не было гордости, лишь то чувство уверенности, равновесия, которое позволит пройти по узкому мосту в темноте.

Под рукой Аранарта грудь эльфа едва ощутимо поднималась и опускалась – так, как колышется гладь спокойного моря на рассвете.

…во сне был Свет. Не тот, что слепит глаза людям днем, но привычен эльдарам, родившимся во дни Древ. Не тот, чарует в ночь полнолуния. И даже не тот, что ярчайшим из алмазов сияет над горизонтом в глубокой голубизне сумерек.

Тот Свет, воспоминание о котором нолдор прятал в глубины души. Даже от эльдар. Даже от жены и сына. Потому что в Явленном мире об этом Свете можно лишь помнить. Но ни думать, ни говорить о нем – нельзя. Он не мог.

Тот Свет, исходящий от рук Манвэ и Варды, когда он бесплотным духом вышел из Мандоса, чтобы предстать перед ними. И благословение их было Светом, и Свет, сгущаясь и сплетаясь, становился его телом. Новым телом.

Потом была простая белая одежда, наброшенная кем-то из ваниар, и путь в жизнь, к жене, и слезы счастья Эльдин… это было потом. А тогда он стоял и чувствовал, как из Света создается его тело.

Хэлгон проснулся от того, что вдохнул. Вдохнул как раньше. Глубоко. Легко.

Он вдохнул – и нутро не ожгло страшной болью.

Он открыл глаза – и увидел над собой безумное от счастья лицо Аранарта.

– Это чудо… – прошептал человек.

– Кто здесь был? – спросил нолдор. Голос снова слушался его.

– Никого. Только я.

– И?

Хэлгон попытался привстать на локте… голова закружилась, тело было беспомощным – оно тоже оказалось неготовым к такому. Это было знакомо: когда Неистовый лечил их после ран в Нан-Дунгорфебе, потом была эта слабость. Да, похожая сила. Похожа, как бабочка на орла…

– Я ничего не делал… – Хэлгон, кажется, впервые в жизни видел Аранарта растерянным. – Я просто сидел с тобой и думал об отце. А потом ты задышал… как обычно.

Как именно он думал об отце, его лицо говорило яснее его слов. Значит, больше никаких «он проиграл войну».

– Ты не взывал к Владыкам Запада, умоляя меня исцелить? К Единому?

– Нет.

– Тогда это не чудо, Аранарт.

Тот хмурился, ожидая объяснений.

– Простит ли меня Король людей, что я не склоняюсь перед ним?

– Хэлгон!

– Ты наследник Элендила, ты Король по праву рождения. А теперь – просто Король.

– Исцеляющие руки… – прошептал Аранарт.

– Нам, молодежи, рассказывали, как Финвэ исцелял во время Великого Похода. Эльдин говорила, что у Финголфина это было. Во Льдах – впервые. Хочешь, спроси у линдонцев, было ли у Фингона и Гил-Галада. Не удивлюсь, если да. Ну а о роде людей спрашивай Элронда… он должен знать.

Аранарт вышел из палатки. Какое-то время он стоял, подставляя лицо ветру и пытаясь понять и принять ту силу, что пробудилась в нем. Понять, что ему делать теперь.

И, в очередной раз за этот бесконечно долгий день, – успокоиться.

Вернулся к Хэлгону:

– Что теперь с тобой?

– Дай воды. Пару дней отосплюсь, и буду как из Мандоса.

Дело шло к вечеру, но Аранарт не мог ждать. Он поспешил туда, где лежали раненые.

Слова Хэлгона о Короле людей Запада его едва коснулись, как вода стекает с перьев речной птицы, – с Гондором всё решено тридцать лет назад, всё в прошлом и странно что-то менять. Но Королю дана сила исцеления, исцеления не столько плоти, сколько духа, способного преодолеть слабость тела.

Что с теми, кто падал, сраженный черной волей назгула? Еще сегодня утром ты не спрашивал о них. Ты ничем не мог им помочь. Сделают эльфы что-то – хорошо. Нет – что ж, многие бойцы умирают после битвы, таков закон войны.

Теперь этот закон не для тебя.

В битве ты твердил «рано» – и твое «рано» оборачивалось смертельными ранами для них. Сейчас ты веришь, что еще не поздно.

Раненых устроили в тени южных скальников: летнее солнце лучше иной магии способно разогнать чары назгула.

Аранарт шел через ряды уцелевших, улыбаясь глазами, чтобы ободрить их, кивком отвечая на приветствия, но не видя этих людей. Это были обычные раны, хотя многие из них искалечат на всю жизнь, но как ни тяжелы они, их нанесли простые мечи и стрелы. Раненые, кто мог – сидели, разговаривали, шутили…смолкая при появлении Аранарта (и напрасно, он с детства узнал, что непристойная шутка помогает выздоравливать… князь невольно улыбнулся, вспомнив, как мальчишкой пришел спрашивать отца о значении слов, услышанных от поправляющихся бойцов); иные стонали, стиснув зубы, или терпели боль безмолвно, кто-то метался в бреду… но лучше или хуже им было, им помогут обычные людские лекари. Эльфов здесь не было. Аранарт, не спрашивая, шел дальше. Без вопросов понятно, куда ему.

Эта часть лагеря раненых выглядела странно, странно даже для него, прожившего с эльфами больше года. Словно Древний народ расположился на отдых – негромко поет песни, играет на флейте и даже у кого-то арфа – но не нашел для этого лучшего места, чем среди пораженных людей.

Пораженных Дыханием Мрака.

К нему подошел Элрохир (после битвы едва успели познакомиться и кивнуть друг другу) и стал отвечать без вопросов.

Ангмарские клинки.

Аранарту доводилось видеть тех, кто был ранен ими. Дух человека слабел и, позволь он себе уныние, воин медленно гас. Если рана была серьезной – она становилась смертельной. Если нет… всё равно, не боец. Если только он не находил в себе силы сопротивляться этому. Такие выживали. Еще как выживали!

А в армии Короля-Чародея тех, кто вооружен таким оружием было… сколько? вся ангмарская знать? немало…

И сам назгул.

Его сила, которой он расчистил себе дорогу, словно отрядом лучников. Его сила, поражавшая не слабее стрел.

И те, по кому пришлось и то, и другое…

– Выжившие есть? – спросил Аранарт.

Элрохир неопределенно качнул головой и повел его сквозь лагерь.

Эльфы помогали людям отнюдь не только музыкой: тела тоже надо было лечить, и они это делали. И всё же солнечные лучи и песни Древнего народа были здесь тем лекарством, которое исцеляло.

Исцеляло тех, кто слышит.

Сын Элронда остановился.

На первый взгляд, здесь не было ничего страшного. Раненые мирно спят, кто-то из эльфов проводит рукой по спящему телу. Пока еще живому.

Бледные лица – такие бывают у умирающих. Ледяные руки. Дыхание едва видно – если металл поднести, запотеет.

Кто может им помочь? Элронд? Говорят, он великий целитель. Вот только успеют ли их довезти до него? На Ветреном Кряже – рудаурцы, отпускать обоз раненых без хорошей охраны нельзя, а это небыстро…

Эльф кивнул дунадану: сейчас они понимали друг друга без слов.

Спасти этих людей может только чудо.

А чудеса, как и всё прочее, надо уметь делать. Чудесным образом ни одно чудо не сделается…

Что ты знаешь об исцеляющих руках? В детстве предпочитал с ранеными возиться, а не умные книжки читать… что же там было про руки Короля? королевский лист? и позвать по имени?

Ну, королевский лист найдется, сколько раз сами заваривали: как ни устанешь, а от его духа бодрее. А насчет имен… как, говорите, зовут второго мечника в пятой сотне? вот и придется узнать.

– Это ведь всё с левого крыла? – обернулся он к Элрохиру. – Бойцы Суретира?

– Вероятно.

– Пошли кого-нибудь за ним. Пусть ему объяснят: мне нужны имена их всех.

Сын Элронда кивнул. Он второй раз говорил с этим своим родичем, но видел в нем ту спокойную уверенность, которую знал в отце. И был готов слушаться: этот адан способен сделать то, на что решился.

Его намерения понятны безо всякого осанвэ, достаточно в лицо взглянуть.

Что с ним произошло? Отчего его рукам открылась та сила, которая веками спала в его предках и которая недоступна им с братом, хотя Элладан и мечтает о ней. «Ваш час еще придет», – говорит отец. А их родичу, стало быть, пришел.

Хорошо, что эльфы не умеют завидовать.

Аранарт собрался было сказать о королевском листе и о том, что проще не искать его на склонах, а обратиться к бойцам Голвега, у них наверняка…

…ну разумеется. Эльфы всё отлично знают и сами, это он от волнения не различает знакомые запахи.

Тем проще.

Суретир всегда считал себя счастливчиком, а после этого боя просто сам не верил в свою удачу. Его бойцы стояли в засаде, и ночью, слыша как зовут на помощь их товарищи, они все сквозь зубы ругали «этого эльфа с рыбьей кровью в жилах», не понимающего простых человеческих законов товарищества: просят о помощи – помоги! Гондорец попытался было заговорить с Голвегом о том, что ведь зовут же… но хмурый северянин в ответ выдал такую тираду… что, сейчас, когда всё кончилось, Суретир считал, что и тут ему повезло: запас ругательств стал куда богаче. Потом был бой, и тысячник узнал, что можно драться ночью как днем, темнота не помеха. Его зацепило, но легко, ему было не до ран, надо было с рассветом отвести войско на склон, открывая дорогу коннице Гондора.

…а потом был назгул. Может ли быть в жизни большее везение: ты встретил назгула – и остался жив! Когда холодом сковало тело и потемнело в глазах, Суретир отчаянно закричал себе «Нет, я не хочу умирать так!» – и, по счастью, назгул проехал мимо, а ты успел уклониться от удара, шедшего тебе в голову. Драться было тяжело, и ранило снова, но ведь выжил же.

Теперь надо обязательно дожить до внуков, чтобы им рассказывать, что видел назгула. А они будут спрашивать, какой он. А ты будешь говорить… слова всякие.

Какой… темный. Страшный. Что еще видел? А ничего. Тьма и жуть. И потом успеть увернуться от удара, а то без головы рассказывать не получится.

После боя эльфы напоили чем-то. Вкусное. Сладкое. Стало веселее, хотя и так радуйся: жив и на ногах. От помощи отказался – некогда, надо разбираться, что осталось от лучших трех сотен.

А теперь зовет этот арнорский молчун. Странный он… совет без него не собери, а он придет и ничего толком не скажет. Талион его за что-то очень уважает, и не в сходстве с дедом дело. Что-то он про этого молчуна знает… и тоже молчит. Заразная северная болезнь?

Зачем ему понадобились имена сраженных черной немощью? Письма родным писать? Так рано, они, может, еще выберутся. Эльфы помогут.

Но если эльфы зовут – лучше не спорить. Да, он знает по именам всех. Хороший командир после боя выяснит точно, кто выжил, кто нет, кто хоть сейчас догонять врага, а кто как эти… понадеемся на чудо. Там, где встретил назгула и жив-здоров, где эльфы передают тебе приказ человека (сам разговаривать разучился, вот через эльфов и велит?), там надеяться на чудо – это не глупые слова, а почти военный план.

– Ты знаешь их всех по имени? – хмурясь, спросил арнорец вместо приветствия.

Солнце уже опускалось к западным вершинам.

…понадобились ему имена на ночь глядя!

– Да, но зачем тебе?

– Хорошо. Этот?

– Ронион.

Один из сыновей Элронда (близнецов ни с кем не спутаешь, а кто из них кто – это, наверное, только их отец и различает) протянул арнорцу какие-то зеленые листочки, сказал «разотри», тот растер в ладонях, потом бросил в котелок с кипящей водой, который подал ему другой эльф.

…усталость и смутное раздражение, накопившееся в душе, как рукой сняло. Дохнуло запахом из детства – так пах родной сад, в котором он прятался в непроходимой чаще кустарников (и действительно непроходимой – мальчишка пролезал под стеной веточек и жестких листьев, а взрослым приходилось продираться за ним сквозь эту преграду), сражался с драконами и скрывался от самого грозного изо всех врагов: нянюшки. Тело стало легким; раны, боль которых привычно не замечал, и в самом деле перестали жечь. Он всегда считал себя счастливчиком, но сейчас в его сердце проснулась и развернулась та детская радость, которая сияет ярче солнца, которой хочется делиться со всем миром, но которую взрослые, озабоченные своей ерундой, совершенно не хотят принять.

Суретир сейчас смотрел на себя – вихрастого мальчишку в опять разодранной одежде, из-за которой раскудахчется няня, а отец потом отругает для порядку, – а мальчишка смотрел на него и спрашивал: ты смог? ты стал тем, кем я мечтал? ты командуешь войском, за тобой следом идут герои, ты побеждаешь, да?

Да. Да. И больше, чем да.

И хочется идти дальше, идти не ведая усталости, идти под знаменем вождя, который…

Северянин меж тем поставил котелок с отваром поближе к раненому, тот задышал глубже, пошевелился.

– Просыпайся, Ронион. Выходи из мрака.

Аранарт кивнул эльфам: помогите. Те приподняли Рониона, сняли бинты, чтобы дунадан мог промыть рану.

– Возвращайся, Ронион. Борись. Мы победили, ради этого стоит жить.

На вид рана не была опасной, но про ангмарские клинки Суретир слышал. И видел тела тех, кому помочь не успели.

Северянин движением опытного лекаря проводил влажной тканью по ране, и сведенное болью тело Рониона расслаблялось, мучения отпускали его, дыхание становилось легче.

– Ронион, иди к нам. Жизнь ждет тебя.

– Ты держишь его сейчас своей волей, – тихо сказал Элладан. – Ты уйдешь, и всё станет как было. Он должен сам захотеть выйти из мрака.

Голос Аранарта зазвучал тверже, Ронион уже ничем не напоминал умирающего, но оковы сна всё еще держали его.

Суретир вдруг понял: этот северянин точно знает, что надо сделать, чтобы спасти Рониона. Знает, и не делает. Надеется, что призыва и аромата этой чудесной травы хватит.

А не хватает.

Хмурясь и сжав губы, занялся перевязкой. Время тянет. На чудо надеется. А не будет ему чуда.

Самому делать придется.

Можешь – так делай уже, молчун!

Аранарт уложил раненого, сел распрямившись. Заходящее солнце светило ему в лицо, золотистыми искрами сверкая в волосах. Он взял руку гондорца в свои и сказал с тем спокойствием, с каким отдают приказ, когда отступать некуда:

– Ронион, проснись. Я, Аранарт, наследник Элендила, Король людей Запада, приказываю тебе: возвращайся.

Раненый открыл глаза.

Слишком слабый, чтобы различать явь и грезу, он смотрел на молодого Короля, на лице которого отсветы заката сияли Светом Запада, смотрел с чистейшей верой, которая бывает у детей, смотрел, готовый повиноваться любому его слову.

– Ты свободен от мрака. Он не имеет больше власти над тобой, – сказал Король.

– Да, государь, – выдохнул Ронион.

– Отдыхай, набирайся сил. Тебя ждет жизнь.

Суретир никогда не видел такого светлого и счастливого лица, как у этого воина. А Элладан мог бы сказать, что таким было и лицо гондорского тысячника.

По знаку Аранарта эльфы напоили раненого, уложили снова, Король подождал немного и мягко отпустил его руку. Гондорец спал, глубоко и спокойно.

Солнце скрылось за западной грядой, золотистое сияние, окутывавшее Аранарта, исчезло. Он встал, обернулся к Суретиру.

Тысячник ожидал увидеть в его лице вдохновенную силу… или царственное величие. Но на него смотрел этот северянин, смотрел так, как глядит человек, вынужденный исполнять тяжелую и неизбежную работу.

Не тратя слов, он кивнул на бойца, лежащего рядом.

Суретир назвал имя.

Ночная темнота ему не помешала: эльфы разожгли несколько костров, горевших странным серебристо-белым огнем. И всё повторилось. Снова. И снова. А потом костры стали не нужны: начало светать.

Кого-то приходилось звать долго, кто-то откликался почти сразу. Тяжесть ран здесь была неважна, что-то другое… слишком близко оказался назгул? слаб дух? или ангмарские клинки были разной силы?

Король об этом не думал. Он просто звал – сначала осторожно, мягко, потом настойчивее и наконец звучал приказ. Каждый раз надеется, что удастся обойтись без приказа? но почему? Странный он всё-таки.

…и дух ацеласа, благоухающий, радостный.

Под утро пришел Кирдан, с ним еще кто-то из эльфов. Стояли, смотрели. Молчали. Ждали, пока Король найдет время увидеть их.

Он закончил с очередным, повернулся к эльфам и сказал только:

– Да, без меня.

Эльфы – не разобрать, не то кивнули, не то нет. И ушли. Как туман растаял.

Вот, значит, от кого северяне своим молчанием заразились.

С рассветом, по холоду эльфы, которые при раненых, дали им обоим напиться всё того же сладкого. Вроде и ни капли хмельного, а греет как вино, бодрит, и никакой бессонной ночи будто и не было. И еще лепешку какую-то. Вот это правильно.

Следующее имя.

Суретиру и в голову не могло придти, что можно просто перечислить всех раненых какому-нибудь эльфу… поступить так было бы безумнейшей из глупостей: как можно отказаться от счастья быть свидетелем чуда, быть самому причастным этому чуду! Он волновался за судьбу каждого из раненых сильнее, чем если бы это был его собственный сын, потому что на волоске висело большее, чем судьба одного из бойцов: свершится – или нет? И свершалось.

Каждый раз как впервые.

Гондорец понемногу осваивался. Аранарт переставал замечать его, узнав очередное имя, и Суретир, как и положено командиру, извлекал из обстановки максимум преимуществ: он становился в головах раненого, чтобы видеть лицо Короля. Спокойное. Участливое. Светлое. Могущественное. А потом, когда боец уже засыпал обычным сном, то словно тучи скрывали солнце: лицо арнорца становилось прежним, хмурым, замкнутым. Словно в нем жило два разных человека.

Новое имя.

Сумерек и ночи они не заметили. Об отдыхе и тем паче сне оба и не думали. Какую-то то еду эльфы им дали еще раз и (это Суретир помнил точно) давали пить. Вот это правильно. А отдых не нужен. Зачем отдыхать от счастья?

Раненых, о которых еще позавчера думали как о почти безнадежных, было немного, чуть больше двух дюжин. Это ему где-то до завтрашнего утра… как пойдет, конечно. А потом? Всякому чуду приходит конец…

Еще одно имя. Последнее.

Его ведь не интересует ничего, кроме имен. Простой ли воин, знатный ли. Что совершил. Он не спрашивает, кто они, сейчас и вряд ли спросит потом. Спасает просто потому, что может спасти.

Мой Король.

Наш Король.

…на краю сознания мелькнула мысль: а как же быть с Эарнилом? – и исчезла. В золотых волнах счастья не думается о серых буднях.

– А сейчас спи. Набирайся сил.

Это всё?

У самого лицо посветлело. Может быть, ты и считаешь этот труд тягостным и нежеланным… считал. А сейчас тебе самому не хочется прекращать.

– Ты знаешь их? – кивок в сторону раненых, кому помогают эльфы.

– Кого-то знаю. Там мои и Валмаха.

– Хорошо. Пойдем посмотрим самых тяжелых.

И проговорил скорее самому себе:

– Мерзость их ангмарские клинки, хуже назгула…

Солнце было довольно высоко, большинство раненых не спали. Тактику пришлось сменить: Суретир говорил так, чтобы им и не услышать, и не заметить, а Аранарт ни разу не приказал волей Короля. Вместо этого он произносил другую фразу:

– Просто поверь мне.

Мрак не имеет власти над тобой. Ты выйдешь к Свету. У тебя есть силы для этого. Просто поверь мне.

Эти слова Суретир был готов слушать снова и снова. О ранах, полученных в битве, он давно забыл; от слов Короля его будто наполняло золотой силой – всего, снизу доверху, и каждый раз он чувствовал себя переполненным, и с каждым следующим «поверь мне» это повторялось.

Он видел, что Аранарт помогает не только тому раненому, к кому обращается, что его сила льется на всех, кто рядом, и это «просто поверь» – мудрее приказа, потому что приказ должен исполнить тот, чье имя названо, а поверит всякий, кто слышит.

Они ему верят, не зная, что на самом деле он их Король.

Просто верят – ему.

А потом Суретир ощутил присутствие того, кто не верит.

Все – и люди, и эльфы – были счастливы от чуда, а этот… словно тень пала посреди залитого солнцем луга.

Но лица раненых были светлы; похоже, никто другой не ощутил этого. И Аранарт тоже… хотя кто его знает. Гондорец осторожно обернулся.

Он увидел эльфа с арнорской звездой на плаще. И этот эльф смотрел на Короля так, что хотелось закрыть от такого взгляда, как заслоняют собой от кинжала или стрелы. Плотно сжатые губы и горящие гневом глаза… Суретир не знал, что и ярость бывает безмолвной.

Эльф почувствовал, что гондорец смотрит на него, и взглянул в ответ.

…иные мудрые пишут, что осанвэ между эльфом и человеком невозможно. С ними, мудрыми, спорить не стоит, а только Суретир в миг понял то, о чем оглушительно молчит этот эльф.

Почти два дня без перерыва.

Две ночи без сна.

О. Чем. Мы. Думаем?!

Гондорец не произнес ни слова (заразная северная болезнь добралась и до него, похоже), но выражение его лица было более чем красноречиво. А слова не нужны, слова помешают, слова отвлекут раненых, которые же ни в чем не виноваты.

Аранарт закончил с очередным и встал.

– Ты прав, Хэлгон, – сказал он примирительно, будто они до того долго спорили вслух. – Пойдем.

– Два дня, – проговорил сквозь зубы нолдор. – Два дня без сна и отдыха! Ты человек, а не эльдар, если ты забыл об этом…

Эльф цедил бешенство по капле, и очень хотелось встать на защиту Короля. Обнажив меч.

Суретир понимал, что эти двое ругаются по-домашнему, что вмешательство будет в лучшем случае ненужным, а в худшем – опасным для себя же, но… Но.

– Хэлгон, перестань. – Аранарт сказал тихо. – Нас слышат.

– Нас слышат! – плотину прорвало, эльф перешел на крик, и стало можно перевести дыхание. – Значит, видеть, как ты творишь безумства, им можно, а слышать..!

– Хэлгон!

Король не повысил голоса, вот только эльф захлебнулся собственной речью.

Вот именно. Не надо его защищать. Он сам прекрасно справится.

Раненые смотрела на эту пару с благоговейным ужасом.

– Я же не спорю, – сказал Аранарт спокойно. – Ты прав. Пойдем.

«Да, – думал Суретир, глядя им вслед, – ты можешь быть простым гондорским мальчишкой или Королем людей Запада, а только страшнее нянюшки дракона нет».

Тропами Арнора

Спалось не хуже чем от эльфийских трав. Собственная сила так действует? Или побеждать полезно для хорошего сна?

Палатка стояла входом на север, так что лишь рассветный лучик мог проскользнуть в нее. Забежал, разбудил Короля и отправился дальше по своим светлым делам.

Оставив его наедине с хмурым нолдором.

– Мне надо в Ангмар, – укоризненно сказал Хэлгон, протягивая ему миску вчерашней каши.

Остальное можно было не говорить, и так ясно. Дескать, как я оставлю тебя одного, если ты увлекаешься и ни о чем не думаешь.

Аранарт медленно ел. Время на обдумывание ответа. Законное перемирие, нерушимо соблюдаемое обеими сторонами.

Но когда миска опустела, нолдор оказался быстрее.

Он не негодовал и не ярился. Он говорил мрачно и устало. Говорил о наболевшем.

– Я дал слово твоему отцу. У нас, знаешь ли, умеют держать слово.

Он замолчал, и оба поняли непроизнесенное: даже если мертв тот, кому его дали. Особенно если он мертв.

– Рисковать своей жизнью в бою это одно, – продолжал нолдор. – А тут… ты понимаешь, что твое сердце может не выдержать? Хоть бы с Кирданом посоветовался, он наверняка знает, как это делал Элендил.

Аранарт молчал. Хэлгону надо выговориться, так пусть говорит.

– Выучи наконец: тебе необходим сон и отдых. А ты… играешь своей жизнью, как ребенок кинжалом! Ты не Феанор, что бы ни сочинял об этом твой замечательный дед!

– Я не Феанор, – эхом откликнулся Аранарт. – Ручаюсь, он целителем не был.

– Да уж.

– А теперь выслушай меня, – Король сцепил пальцы. – Я был неправ. Я допустил ошибку, и мне еще разбираться с ее последствиями. То, о чем ты сказал, это всё так. Но не это главное. Я действительно не должен был заниматься теми, кого могут вылечить эльфы. Смертельно раненые – другое дело, их было не довезли до Элронда. Но эти… Ты можешь отправляться в Ангмар спокойно, потому что я и близко не подойду к раненым.

Хэлгон не ответил, но его лицо разгладилось.

– …теперь уже неважно, кто чей наследник. Я есть то, что я есть, и они это увидели. Они теперь готовы идти за мной куда угодно. Они правы в этом. А что я им скажу? Плывите в свой Гондор и служите Эарнилу? Позвать за собой и бросить… это бесчестно. Я не должен был так поступать. Непростительная ошибка.

Позвать за собой и бросить.

Они снова поняли друг друга без слов.

– Ты не похож, – твердо сказал Хэлгон. – Он никогда не сожалел об оставленных.

– Давай об Ангмаре, – решительно сказал Аранарт.

Вот именно.

– Мне нужно, чтобы война была закончена до осени.

– И как ты это представляешь?! Король-Чародей выкуривал нас из наших гор семьсот лет, а ты даешь два месяца?!

– Да.

У Хэлгона не нашлось слов.

– От его армии не осталось почти ничего, и я верю в разведку эльфов. Вы должны найти всех, кто готов сопротивляться, именно: за два месяца. Мы переведем армию к горам, отряды будут под рукой, наша конница почти цела, и есть свежие сотни гондорцев, если дело затянется. Им идти небыстро, ты понимаешь.

Нолдор молча хмурился.

– Не знаю, какие в Ангмаре урожаи, но собирался же Моргул чем-то кормить своих? Я говорил Голвегу, говорю тебе.

– Это понятно.

– Мы должны всё закончить до зимы. Совсем всё. Иначе… – он вздохнул.

– У гондорцев хорошие обозы, – пожал плечами Хэлгон. – Они знали, что их здесь не ждет пир.

– Да, до зимы им хватит. Но для этого вам сейчас придется поторопиться.

– Ясно.

– И, Хэлгон. – Аранарт встал, нолдор поднялся тоже. – Прошу тебя: будь осторожен. Пожалуйста.

Разведчик усмехнулся:

– Поторопиться и при том быть осторожным! Ты не оскорбишь легкой задачей.

– Да, – кивнул Король. – А я обещаю, что буду спать каждую ночь и есть не реже раза в день. От нас обоих требуется почти невозможное. Полагаю, мы наравных.

Хорошо, когда, идя на военный совет, можно не прятаться. Поклониться Кирдану, и не хитрых игр ради, кивнуть Бронниру, а, Глорфиндэль тоже здесь? очень рад, давно не виделись.

Уже даже карты Ангмара составили. В хорошее время живем: Ангмар – и на картах.

Только карты неполные. Нет окрестностей Трехверхой (ее еще Бедой зовут).

– Разумеется, нет, – кивает Глорфиндэль. – Мы знаем, что ты был там. Ангмар большой, мы пока занялись Карн-Думом, а с югом ждали, пока ты нам поможешь…

Он чуть улыбается и договаривает:

– …карту дорисовать.

Дескать, никто не ожидал, что ты пойдешь в горы сам.

Дорисовать так дорисовать. Ущелья за эти века не изменились.

Полководцы – люди и эльфы – занялись своим делом. Донесения разведчиков, названия гор и ущелий – какие на синдарине, какие на всеобщем, какие на местных наречиях – где проверено и чисто, где могут скрываться, где непонятно…

– Держите.

– Хэлгон, пойдешь по знакомым местам, к Беде?

– Давайте ее всё-таки Трехверхой называть, – холодно заметил Аранарт.

– Да брось, – рассмеялся Броннир, – при нем ее можно называть как угодно. Разве боишься, что убежит от него беда, и станут наши карты неверны?

Кирдан бесстрастно взглянул на него, и гондолинец умолк.

– По знакомым, – пожал плечами разведчик. – Это быстрее. Туда совсем не ходили?

– Совсем. Тебя ждали.

– Ну так дайте мне полдюжины сообразительных, и пробежимся. Неделя, самое большее десять дней, и вы будете знать, слать ли туда войска и сколько.

– Моих возьмешь? – обернулся Броннир.

– Их спрашивай, не меня.

– Значит, решено, – сказал Аранарт.

Нолдоры вышли.

– Аранарт, – голос Глорфиндэля был ровен, – тебе нужно знать.

– Что случилось?

– После битвы я сказал Эарнуру… мне тогда казалось, сказал просто затем, чтобы его поддержать. Но потом я понял: это больше, чем участливые слова.

– И?

– Я сказал ему, что не смертному мужу сразить Моргула.

– А Вильвэ мне говорил, – подхватил Кирдан, – что это сделают не эльфы.

Аранарт мрачно покачал головой.

– Ну, всё не так плохо, – заметил Талион. – Есть, например, орлы.

– Можно и про мохноногих полуросликов вспомнить, – кивнул Рилтин.

– Можно.

Владыка Гаваней строго посмотрел на него:

– Теперь ты точно знаешь, что Моргул не твоя цель.

– Это я знал и так, – жестко ответил сын Арведуи. – Ангмара у него больше нет, он теперь не король, и собственных сил после битвы не осталось. Так что он сейчас и не чародей. Он скрылся зализать раны. Где и когда он явится, чтобы отомстить, нам не угадать. А значит, и говорить о нем не стоит. Наша цель – навсегда уничтожить Ангмар. А Моргул… его не надо будет искать, когда мы сами станем его целью.

– Ты смотришь на мир слишком мрачно, – качнул головой ваниар.

– Буду рад оказаться неправым.

– Три дня назад, – со старательным укором сказал Броннир, – три дня! я привез тебя сюда чуть живого. А теперь ты собираешься в Ангмар. И не идти, а пробежаться!

– И что тебя так возмущает? – улыбнулся Хэлгон.

– Он спрашивает! Кто доселе считался самым везучим из эльдар в Срединных Землях? И кого так станут звать теперь?

Идти к лагерю линдонцев было далеко, а своего коня у Хэлгона не было. Так что спор о везучести им предстоял долгий и бурный.

– Послушай, – Хэлгон понимал, что Броннир шутит, но поддержать игру как-то не получалось, так что он отвечал всерьез, – он Король, у него исцеляющие руки…

– Что-то я не слышал об исцелениях, пока тебя ему не привез.

– Ну…

– Вот. Вот! – горечь обиды звучала в голосе сына Эктелиона.

Шутит? Будем считать, что да. Хотя…

– Брось, Броннир. Считайся по-прежнему самым везучим, я не…

– Ты! У тебя дар оказываться у всех на виду. Третий раз, Хэлгон! Второй за меньше чем месяц!

– Что, у Моста опять ходили все на меня смотреть?

– А как ты думаешь?!

Разведчик представил себя со стороны… мрачно вздохнул.

– А теперь еще исцеление. Те, кто тебя у Моста не видел, те и то о тебе узнали. Кажется, даже люди услышали… или сообразили. Те, что поумнее.

Хэлгон снова вздохнул.

Мастер скрываться, да уж.

– Броннир. Во всем этом нет ни капли моей заслуги. Я глупо подставился под тот удар. А Аранарт… ну да, это везение. Пусть болтают что угодно, но мы с тобой знаем: то, как ты выбрался, то, как ты выжил, это подвиг. А я? Что сделал я, кроме того, что получил рану и меня спас Король? Должен же он был исцелить кого-то… на моем месте мог быть любой.

– Ты стал мыслить как человек, – нахмурился гондолинец. – У меня нет слов, как я рад за тебя, Хэлгон. Именно после того, что было в Арверниэне. Именно. А ты здесь, ты с нами, благодаря тебе у Короля людей открылся дар исцеления…

Они замолчали. Как-то мериться везучестью было проще.

– Откуда ты узнал, как я выжил? – спросил Броннир. И сам же нашел ответ: – Аллуин?

– А кто еще? – пожал плечами разведчик.

За эту тему можно было уцепиться.

– Одного я не понимаю: как ты уцелел, если на тебя рухнула башня?

Броннир задумчиво поглядел на небо:

– Везение… сколько-то орочьих трупов сверху, а башня… она же не вся на меня упала, камни разлетелись. Сколько-то нападало поверх нас.

– А, понимаю. У меня примерно то же было.

– Что – то же? На тебя падала башня?

– Ну да.

– Когда?! Где?! – вот тут в голосе гондолинца зазвучали, кажется, отзвуки подлинной ревности.

– Уже здесь. В прошлую войну с Моргулом.

Не стоило вспоминать об Амон-Сул.

Нельзя вспоминать взгляд серо-стальных глаз. Глаз мертвого.

Неумерших глаз.

И его приказ: «Отпусти меня – и больше никогда не зови».

Броннир понял, что они невольно коснулись запретного.

Что ж, у каждого свои тайны.

– Это нечестно! Несправедливо! – возмущенный голос Броннира вырвал Хэлгона из воспоминаний, как спасительная рука выдергивает тонущего на берег.

– Ну прости, – подыгрывать было необходимо, – вот тут мы точно никому не скажем, что на меня тоже рухнула башня.

– На него! Тоже! – пылал ревностью Броннир.

Со стороны это было более чем похоже на ссоры еще валинорских времен. Только тогда делили мир всерьез.

– Лучше расскажи, как ты выбрался, – попросил разведчик.

– Еще одно везение. Когда орки пришли разбирать завалы…

– Зачем?

– А, так ты не знаешь этого? Моргот приказал им найти Гламдринг и другое оружие лордов.

– Любил он наши работы собирать, – хмыкнул Хэлгон.

– Именно. Обломки с нашей кучи сняли, меня как труп кинули в сторону… да я тогда и мало от трупа отличался. А потом сперва отполз в укрытие, потом дальше, а там и на солнечный день повезло, им не до меня было.

– Ну что сказать, – вздохнул аглонец, – завидую.

– Просто повезло.

– Так мы всё-таки будем выяснять, кому повезло сильнее? – он приподнял бровь.

Помолчали.

Но идти молча было скучно.

– Интересно, сколько же клинков он насобирал… – проговорил Хэлгон. – И где теперь Гламдринг…

– Где? – усмехнулся Броннир. – В ближайшей тролльей пещере, разумеется.

– Что? В какой?!

– Нет, ты совершенно не понимаешь шуток. На дне морском, где ж ему еще быть.

Лагерь линдонцев поражал смешением знамен и гербов едва ли не всех эльфийских народов, каких он только видел в Эндорэ. Кажется, только татьяр здесь нет… хотя их и в Химладе поди разгляди было. Даром что жили почти рядом.

Броннир оставил его у шатров со знаменами Гондолина (вот уж будет о чем написать Аллуину, когда война закончится!), ушел за своими.

– Хэлгон?

Как голос эльфа не спутаешь с голосом человека, так древний нолдорский выговор – с напевной речью фалмари.

…что ж, теперь избегнуть знакомых не удастся.

– Добрая встреча, Ирсигил.

– Поистине, добрая, – гондолинец смотрел пристально. Как сквозь прицел.

Хэлгон усмехнулся:

– Что, мертвым меня видел?

Тот кивнул – сдержанно, излишне сдержано. И голос ледяной:

– Так Намо отпустил тебя.

– Как видишь.

Ирсигил смотрел на него почти с ужасом – да, так человек бы глядел на того, кого сам видел мертвым, но вот он стоит во плоти… так то – человек! Что, этот гондолинец не слышал, что из Мандоса выходят? Смешно! Считает, что псу Келегорма – место в Темнице?

Но нет, тут не ненависть, не давняя вражда. Что-то другое…

– Что ты на меня так смотришь? Удивлен, что я вышел? Так воля Намо…

– Аллуин, – перебил Ирсигил. – Что он?

– Он? – пожал плечами разведчик. – Стал капитаном. Ходит от Эрессеа до Края Мира. Счастлив. Что еще тебе рассказать о нем?

– Он не с тобой? – тон гондолинца был напряженным.

– С чего бы… – начал было Хэлгон, но тут понял. Понял страх в глазах Ирсигила, не склонного бояться. Спросил: – Ты тоже ходил в рейды Гил-Галада? Финнелаха, вы ведь так его звали тогда?

– Откуда ты знаешь?

– Ты боишься, что Аллуин со мной, и спрашиваешь, откуда я знаю про ваши рейды? – он вздохнул. – От него и знаю. Две ли, три тысячи лет он собирался с духом, чтобы мне рассказать…В Валиноре время замечаешь плохо. Но он рассказал.

Туманы прошлого

Когда стало известно, что поплывет Ясный Луч, ему хотелось и день, и ночь быть на палубе. Казалось бы, побудь подле Эльдин напоследок, сколько тысяч лет вам теперь не видеться… нет. Готовить корабль к отплытию – или, по крайней мере, делать вид, что этим занят.

Однажды ночью к нему поднялся Аллуин.

– Отец, – он был непривычно серьезен и оттого вдруг странно повзрослел. – Я должен объяснить тебе… рассказать… почему я не могу пойти с тобой.

– Ты о чем?! Аллуин, сейчас не Предначальная Эпоха! Хорошо, если я смогу уйти с корабля. Как бы это было возможно для тебя?!

Сын ответил спокойным тоном капитана:

– Даже если бы сейчас была Предначальная Эпоха. Даже если бы были открыты все пути. Даже если бы было кому привести Луч назад, в Аман. Я не ушел бы с тобой всё равно. Ты не спрашивал, и я не говорил. Но сейчас я хочу, чтобы ты знал.

Хэлгон молча кивнул.

Они сели на скамью.

– Мы тогда пришли в Арверниэн… – Аллуин говорил, не глядя на отца, и его напряженное лицо сейчас более чем когда-либо напоминало черты отца Эльдин – Глиндана, каким он, наверное, был в юности, во времена Великого Похода. – «Пришли» не то слово. Мы то пробивались сквозь орков и варгов, то бежали от них… я не помню ни сколько это длилось, ни как. Хотя многие события прошлого я сейчас вижу лучше, чем в тот день, когда они были. Спроси меня о Нирнаэт, спроси о падении Гондолина – я назову многое, что в пылу битвы просто не успел заметить…

– Ты мне собирался рассказать не об этом, – жестко перебил Хэлгон.

– Да. Мы остановились в Арверниэне просто потому, что дальше бежать было некуда, море. Фалафрим пытались нам помочь – не столько кровом и пищей, мы не хотели есть и были готовы спать на голой земле, лишь бы твердо знать, что ночью не нападут орки… фалафрим пытались помочь нашим сердцам освободиться наконец из горящего Города, где рушились башни… а мы всё еще были там.

Хэлгон медленно кивнул. Он хорошо понимал сына.

– И тогда появился он. Финнелах, его тогда иначе и не звали. Он спросил: «Ты хочешь отомстить?»

– И ты ответил «да».

– Я не ответил. Я просто пошел на его корабль.

– Его корабль?

– Ну… не его, конечно. Но… ты никогда не видел, как командуют капитаном?

– Я видел не так много капитанов, не забывай, – возразил былой разведчик.

– Да, прости. Так вот, это было несколько кораблей, очень маленьких – на дюжину гребцов или даже меньше. Их всех вел он. Куда и как мы шли – я не знаю. Мне было всё равно.

Хэлгон снова молча кивнул.

– Где-то причалили. Спрятали в камышах наши ладьи. Шли на восток, больше дня. А потом был большой орочий лагерь.

– Который вы перебили.

– Да, – коротко отвечал Аллуин. – Днем.

– Солнечным? – приподнял бровь аглонец.

– Я не помню. Но солнце тогда светило редко.

Хэлгон не ответил. Как светило солнце в те годы (и светило ли оно вообще) он не мог бы сказать, несмотря на всю эльфийскую память.

– А потом, – Аллуин говорил совершенно спокойно, так говорят о давно пережитом, – Финнелах сказал мне: возьми орочий меч, им удобнее. Я спросил, что удобнее. И он ответил…

– …головы рубить, – подхватил Хэлгон. – А если у кого из орков был топор, то им еще лучше. Всё правильно, нужно быть уверенным, что ни один не выживет и не расскажет о вас.

– Он именно так и сказал.

– Умный мальчик. Он же был таким молодым тогда.

– И еще он сказал: не думай – мертв орк, ранен. Просто руби и всё.

– Совсем умный мальчик, – кивнул Хэлгон.

– Да.

Голос Аллуина был холоден и ровен, как гладь предрассветного моря.

– Что не так? – нахмурился пес Келегорма.

Аллуин молчал, ища и не находя слов. Тогда он не знал, как объяснить это Гил-Галаду. Сейчас – отцу.

Но и тогда, и сейчас его поняли.

– Это же просто падаль. Это уже не враги. Но если выживет хоть один…

– Он сказал этими самыми словами. И добавил, что раньше они не добивали раненых врагов. И расплатились за это гибелью Бритомбара и Эглареста. А сейчас, если Моргот узнает, что Морской Народ бьет орков всё равно… он напомнил мне, что в Арверниэне моя мать.

– Оч-чень разумный мальчик.

Они замолчали. Небо медленно серело. Поднимался утренний бриз.

– И ты не смог? – спросил Хэлгон.

– Я смог, отец. Конечно, я смог. Финнелах был прав. И потом – он мой командир, я должен выполнить его приказ.

– Правильно, – кивнул аглонец.

– Я взял орочий меч и, как он и сказал, просто рубил и ни о чем не думал. Мертвое, еще живое…

– Правильно.

– Но, отец, я хочу, чтобы ты знал: с того дня я ни разу больше не брал в руки оружие.

– Правильно, – в третий раз сказал Хэлгон.

Аллуин резко обернулся к нему.

– Ты говоришь: правильно? Ты?!

Хэлгон чуть улыбнулся сыну.

– Конечно. Ты узнал войну – по-настоящему. Ты понял: это не для тебя. И ты отказался. Ты всё сделал правильно.

– Я думал, ты…

– Буду осуждать за то, что ты не умылся кровью, как я? Ты плохо знаешь меня, мой мальчик…

– Да, отец.

Хэлгон нахмурился, словно ища совета у бледнеющего неба.

– Аллуин, для нас в этом мире есть два пути. Я не знаю, как их именуют Мудрые, но я их для себя зову путь Пламени и путь Света. Я выбрал один, ты выбрал другой. Какой лучше – спрашивай не меня. Но я скажу тебе то немногое, в чем уверен: избери свой Путь и будь верен ему. Несмотря ни на что.

– Спасибо, – тихо отвечал сын.

– И… – он продолжал, говоря скорее не сыну, а самому себе, – если придется выбирать между Путем и волей своего лорда…

– Путь? – спросил гондолинец.

– Нет, – прищурился аглонец. – То есть да, Путь. Но так, чтобы выбирать между не пришлось.

Они замолчали надолго. Мерно вздыхал Белегаэр.

– Что ж, ты прав, мой капитан, – улыбнулся Хэлгон, – даже если бы сейчас была Предначальная Эпоха, я бы ушел, а ты бы остался. Так и надо.

Аллуин улыбнулся в ответ.

– А если однажды твое сердце скажет тебе благородную глупость о том, что ты живешь в тиши и покое, а в это время твой отец рискует жизнью где-то там на востоке… – Хэлгон вздохнул, положил руку ему на колено, – просто запомни: в крови и грязи войны нет ничего дороже, чем знать, что те, кого ты любишь, в безопасности. Просто запомни это.

Тропами Ангмара

Ангмар.

Старый, верный враг.

В мире, где всё меняется так быстро, где почти вчера звал князем одного, а сегодня зовешь так его внука, верную вражду ценишь не меньше верной дружбы.

Должен бы ненавидеть твои островерхие горы, а только нет иного чувства, кроме щемящего возвращения. Кровные родичи мы с тобою, Ангмар. Допьяна ты выпил нашей крови. Допьяна мы выпили твоей.

Те же тропы, что и века назад. Тайный путь от схрона к схрону, известный лишь охотникам. И дичи – той, что на двух ногах. При Аргелебе ты был дичью, только вот не поймали. Сейчас дичь – они. И не знают, что охотнику известны лёжки.

От родных селений они уйдут… как далеко? Вряд ли дальше, чем за день пути. Ну за два. Они же уверены, что враги здешних троп не знают. Зачем глубже прятаться. А так – и семья недалеко, и сам скрыт. И, пожалуй, не побегай он тут дичью, не… ну, нашел бы, конечно, но прямиком не вел бы, как сейчас.

А вот они.

Три десятка. Крупная добыча по нынешним временам.

Три десятка отцов, которые воспитают детей в ненависти и мести. Интересно, только Королю-Чародею было позволено иметь несколько жен? Если нет…

…хотя – кому мстить? Артедайна нет, Арнора тем более.

И Ангмара не будет.

Странно, ни капли желания рассчитаться. Они убивали нас веками, они уничтожили нашу страну, а ты их будешь бить… словно дичь. Надо настрелять – значит надо.

Только не сразу.

Сиригван, возвращайся, но через юго-запад, там их селение. Приведешь туда отряд. Припасы там наверняка есть, собирались же они этих подкармливать. А теперь это наша законная добыча. Да, в смысле – арнорская. Два дня тебе на обратную дорогу, неделя нашим добраться. А мы пока посмотрим окрестности. Всё может быть… к ним гонец, от них гонец. Если ничего интересного – на десятый день перестреляем их. А если будет что-то – я вас заранее встречу.

…когда арнорский отряд вошел в селение, сопротивляться там было, в общем, некому. Мальчишек, возомнивших себя мужчинами, и обезумевших от ненависти женщин связывали и запирали. Съестное забрали, но не дочиста. Да и осень впереди, им рук будет не хватать, а что собрать – как раз есть.

– Я думал, – сказал Голвег, – если доведется мне войти в Ангмар, я же вырежу их, всех до одного. За наших. А тут смотрю: бабы и бабы. Злющие и ругаются не по-нашему. Тьфу!

– А если бы она не ругалась, ее зарезать было бы легче?

– Да ну тебя, Хэлгон, с твоими шутками!

Единственное, что потребовал сделать нолдор, это снести кузницу. И сжечь дом кузнеца. Умом он понимал, что теперь, когда Король-Чародей бежал, больше не будет создано ни одного ангмарского клинка, что страшной силы назгула нет ни в кузне, ни в инструментах… умом. А сердце требовало очистительного пламени.

Тропами Арнора

«Заразная северная болезнь», которую Суретир подхватил в лагере раненых, стала заметна всем, кто общался с тысячником последние недели. Всегда веселый и открытый, он стал молчалив.

На следующий день после того он ждал, что рога фалафрим возвестят войску о Короле, ждал, что голос Аранарта «Я наследник Элендила, Король людей Запада» прогремит с вершины и воины просто поверят ему, как верили раненые… Суретир ждал с утра… значит, к полудню… заполдень… он пытался заниматься делами своей тысячи, готовый, что в любой момент они всё бросят и устремятся к Королю… тени удлинялись, солнце снижалось… а, значит, на закате? конечно, на закате, когда его словно золотом одевает… солнце село – и ничего не произошло.

Завтра?

Назавтра его ждали на совете.

Суретир поспешил туда в большем нетерпении, чем влюбленный на свидание. Они будут решать, как всё это лучше сделать. Конечно. Такое событие надо спланировать заранее.

Аранарт держался, будто ничего не произошло. Правда, он перестал прятаться за Кирдана, говорил сам… о сущей ерунде – разведке в Ангмар, отрядах к горам, свежих сотнях щитоносцев, которых надо подтянуть к ущельям, обозе… Суретиру хотелось спросить его «Государь, а когда же…» – но его порыв как огонь песком гасил будничный тон Аранарта и самые скучные из дел, которые, по словам Короля, были сейчас важнейшими.

С совета тысячник ушел пьяным без вина. В своем шатре он сильно уменьшил запас хмельного, взятый из родного Лебеннина, но не стало ни легче, ни проще.

Потом был переход к горам и прочая военная повседневность.

Чего. Ждет. Король?

Полной победы и возвращения в Мифлонд? Там и затрубим?

Нет.

Суретир был хорошим командиром, и сейчас, когда первое изумление миновало, он видел: Аранарт не ждет. Гондорец вспоминал хмурое лицо Короля: он выполнил тяжелую и неизбежную работу, и… И – что?!

Он Король, хочет он того или нет! Опасается, что его права оспорят?! – да стоит только сказать об исцеляющих руках…

…Суретир понял, что не скажет об этом. И сам не скажет, и ни один из бывших раненых не говорит. То, что случилось в те сияющие счастьем дни, было слишком чисто и слишком близко к сердцу, чтобы об этом можно было говорить. В первые дни после тысячник ожидал, что всё войско вскоре узнает… не узнало. Молчали, и не из скрытности. И сам Суретир молчал.

Заразная северная болезнь.

Королевскими руками не лечится, прямо наоборот.

Ну и что?!

Пусть и ни слова об исцелении, но он был и остается законным наследником. В нем кровь и северной, и южной ветви, он – наследник Исилдура или наследник Элендила, пусть законники считают, как хотят; он выиграл решающую битву (Рилтин, Ненар и Талион успели рассказать во всех подробностях… а мы-то считали, что командовал морской эльф!), он выигрывает войну, а Эарнур… все видели, как Эарнур бежал от Ангмарца.

Хватит болеть северным молчанием.

Пора говорить.

И действовать.

Заговор верных

Последние дни Талион стал много ездить в одиночестве. Парочка порученцев маячила в отдалении – мало ли что, но тишину этих лугов нарушали только жалобные клики ястребов.

Отряды возвращаются из Ангмара с одним и тем же: войск там нет, те жители, что есть, не опасны, многие жилища брошены.

Итак, война окончена.

И вскоре он навсегда расстанется с этим полуседым мальчишкой. Мальчишкой, которого он зовет про себя Королем.

И воля Ондогера, завещавшего престол ему, не значит здесь ровным счетом ничего. Парень едва достиг совершеннолетия, а держит в руке их всех, людей ли, эльфов ли… И как сумел-то. Никто и не заметил… Ондогеру такое и не снилось.

Нет, это не наследник Ондогера. Это существо иной природы.

Интересно, каким был Элендил? Понятно, что не таким, он был несравнимо старше, и даже не в годах дело. Но ведь похож… так же потерял всё, так же собрал эльфов и людей, так же разгромил Врага.

Зато этот не погиб. Судьба уберегла от поединка. Впрочем, и сыновей у него в запасе нет.

И та же судьба скоро велит им расстаться навсегда.

Разум говорит, что никакого «навсегда», что остаться в разоренном Арноре может лишь безумец, а Аранарт не… пусть говорит что угодно. Сердце знает точно.

Скоро. И навсегда.

Надо это принять и не спорить с неизбежным. Не первый год на войне, пора бы научиться терять.

Раньше терял мертвыми. Терять живыми еще не доводилось. Что ж, учиться никогда не поздно.

Кто-то скачет.

Что стряслось?

– Талион, я искал тебя.

Старый тысячник хмурится. Суретир спешивается, отдает повод подскакавшему порученцу.

– Здесь хорошее место для разговора, – говорит третий тысячник, когда они остаются вдвоем. – Нас не услышат.

– Ты мне что, заговор предлагаешь? – усмехается Талион.

Суретир совершенно серьезно отвечает:

– Да.

Травы колышутся. Пустельга режет воздух крыльями – мышку высматривает.

Два тысячника гондорской армии смотрят в глаза друг другу.

Объяснять ничего не надо. Можно сразу переходить к аргументам – или к возражениям.

– Это надо делать здесь, – твердо говорит Суретир. – Армия в его руках, она присягнет ему хоть завтра.

Ты хочешь сказать «Он не согласится». Но вместо этого произносишь:

– Это измена.

Суретир готов к такому ответу и парирует:

– Это исполнение воли Ондогера. Эарнур ­– законный наследник. Но Аранарт – законнейший.

– С кем ты еще говорил? – медленно спрашивает Талион.

– Пока ни с кем.

– Это хорошо… – вздыхает старый воин, – это очень хорошо.

Он молчит и наконец произносит:

­– Потому что я тебя не выдам. Ты это знаешь.

– Талион, очнись! Чего ты хочешь?! Войны в Гондоре?

– Я? Или ты?

– Когда Аранарт приплывет в Гондор…

Боевой товарищ что-то говорит и говорит, но ты не слышишь его слов. Главное сказано.

«Когда». Не «если». Будь любые «если»… но ведь их нет. Есть только старик, к которому смерть не спешит, но разум его уступает неуместным чувствам. Глупеющий старик.

Как Аранарт останется здесь? Форност сожжен. Поля вытоптаны еще год назад. От народа осталось всего пара тысяч человек… ну, может, не пара, но немногим больше. Да потери Гондора в этой войне больше, чем весь уцелевший Арнор!

Остаться на севере – это верная смерть, им ближайшей зимы не пережить.

Да, он ни разу не говорил, что поплывет с ними. Разумеется. Зачем говорить об очевидном?! Ему не хочется уплывать, это понятно. Вот он и молчит.

И когда Аранарт появится в Минас-Аноре снова… не шестилетний мальчик, а блистательный полководец и законный наследник…

…но он не хочет быть королем. Если бы хотел – было бы заметно. Даже когда он молчит.

Да. Он не хочет быть королем. Он не соперник Эарнилу. Но Эарнил не вечен. И когда Гондор должен будет выбирать между Аранартом и Эарнуром…

«Талион, очнись. Чего ты хочешь? Войны в Гондоре?»

Нет.

Суретир прав – всё надо решить здесь и сейчас. Тем более, что Эарнур, кажется, всё и так уже понял.

– Если Эарнур принесет ему присягу как законному наследнику Гондора, – говорит Суретир, – то Валмах и Рилтин уже ничего не смогут поделать. Слово будет дано, путь назад отрезан. И риска… столкновения мы избежим.

Неужели это будет? И этот северянин станет королем? Потом, после смерти Эарнила… ты не доживешь, ты не увидишь его на троне, но знамя с Древом и Короной он сможет развернуть уже сейчас. Жаль, что без Семизвездья… что ж, Арнор пал и эту горькую правду придется принять.

– Суретир, послушай. Поговори… с кем сочтешь нужным. И я поговорю. А вечером приходите ко мне. Вина выпьем… обсудим.

– Ну что ж, – Талион встал с ременчатого походного стула, – все вы знаете, зачем мы собрались. Но пока слово не произнесено, еще можно уйти.

– Уйти, когда он – законный наследник?! – вскочил Аркалинт.

– Не в этом дело, – перебил Ненар. – Он был таким же законным наследником и тридцать лет назад…

– Тридцать один, – проговорил Талион.

– …но тогда он был ребенком, – подхватил Суретир.

– Дайте договорить! Тогда его отца заболтали наши умники. Они и сейчас нас заболтают, если мы станем рассуждать. Варгам в глотку их законность! Он выиграл эту войну, за ним эльфы, его любит войско. Он – наш закон. Он сам.

– И дурной конь Эарнура, – Ворондо.

– Дурной, но не конь, – хмыкнул Ненар. – Сидит у себя, свое горе нянчит. Лучше б по Ангмару побегал, проветрил бы… мысли.

– Хватит об Эарнуре! – рявкнул Талион.

Слишком громко?

Ничего, у шатра самые верные. Да и вокруг… бойцы верны своему тысячнику, а законность… да, правильно, варгам в глотку.

– У нас другие заботы. Валмах и Рилтин. Они назовут нас изменниками и будут правы… – он перевел дыхание, – по-своему. Что делают с изменниками – вам напомнить?!

Тишина.

– Вот. Так что давайте думать.

– А что думать?! – Аркалинт. – Завтра же утром к Эарнуру, пусть присягнет Аранарту! И всё.

– А ты Аранарта сначала спросить не хочешь?

– О чем?

– Согласен ли он.

– О чем его спрашивать?! Наследника не спрашивают о желании!

– Тише, тише, – пророкотал Талион. – Наследника, которого страна отвергла, придется не только спросить. Его, боюсь, и уговаривать станем.

– Ты серьезно считаешь, что он может отказаться? – медленно спросил Суретир.

– Я серьезно надеюсь, что мы его убедим, – ответил старый воин. – Ненар прав, с разговорами о законности мы опоздали на тридцать лет. Но он рожден, чтобы править. Особенно, когда рядом Эарнур… разница заметна всем, и самому Аранарту. Да и Эарнил… отгневается и поймет. Он ведь и сам не рвался в короли.

– Так что мы делаем? – проговорил Суретир.

Ненар отвечал:

– Я бы не спешил. Валмах и Рилтин – наши товарищи. Ну не повернут же они своих воинов против нас! Я бы поговорил со своими сотниками… не прямо, а так… дескать, битву выиграл Аранарт и потом он еще… никакого заговора, никакого решения потребовать от Эарнура отречься от прав наследника… нет. У нас нет никакого плана, мы просто пили вино… кстати, налейте. Но пусть войско начнет говорить. Пусть об этом говорят простые бойцы. И вот тогда – даже если случится самое страшное, даже если Валмах и Рилтин отдадут приказ – их собственные воины его не исполнят.

– Самое страшное случится, если Аранарт откажется, – заметил Ворондо.

– Ну, полагаю, тем, кто этого боится, еще не поздно уйти, – пожал плечами Суретир. – Мы не выдадим.

– Хватит, – нахмурился Талион. – Если Аранарт откажется, страшное будет не для нас, а для Гондора. И это я ему объясню. Но сначала действительно должно заговорить войско. Громко заговорить. Пусть это услышат все.

Неделя. Другая. Гонец с гор: где-то ангмарцы укрепились и сражаются. Умчавшиеся туда эльфы. Вернувшиеся эльфы. Вернувшийся еще один отряд.

Тихо, спокойно.

Войско отдыхает. Встают на ноги те, кто был не слишком серьезно ранен.

Всё как обычно.

И разговоры. Сейчас, когда война выиграна, но можно отдохнуть в ожидании отрядов с гор, чем еще и заняться, как ни разговорами.

И в шатрах по вечерам разговоры. По двое, по трое, редко больше. А зачем? Так, отдыхаем, вино пьем, ни о чем болтаем…

Аранарт ведет себя совершенно как раньше. Выслушивает гонцов, обсуждает разведку в ущельях… на совете больше следопытов, чем тысячников. Ну, это правильно, сейчас так и надо.

Но почему он молчит?

Не знает, о чем говорят уже, наверное, у каждого костра? Что творится в ангмарских ущельях – знает, а что происходит в собственном войске – нет? Не смешно.

Намерен отказаться? – дескать, тридцать лет назад Гондор сказал свое слово?

Или хочет, чтобы первый шаг сделали они? Если так, то разумно.

Еще немного подождать.

Валмах и Рилтин должны хорошо расслышать. Так хорошо, что это станет заметно.

– Талион, давай проедемся. Поговорить надо, – Валмах бледен и напряжен.

Ну давай.

Хмурится, кусает губы:

– Послушай, ты сам наверняка думал об этом. Он же так похож на Ондогера.

Погоди, ты что? Ты не негодовать приехал, ты… ты с нами хочешь? Ты?! Дай я сперва спешусь, не в мои годы с коня падать, если от удивления всадника лошадка заволнуется…

– Но даже не в этом сходстве дело. Он – старшая ветвь наследования.

Через тридцать лет ты это понял? И то хорошо.

– И потом... его руки. Ты же слышал об этом. И знаешь, что это значит.

Знаю. И не я один.

– Ты подумал о том, что будет, когда он приедет в Гондор? Ты не мог не думать!

Говори, говори. Мне интересно, как далеко ты зашел в своих мыслях.

– Рано или поздно этот вопрос встанет снова. Ребенок против Эарнила не имел ни единого шанса, но сейчас Эарнур против него… да что я говорю, ты сам всё видишь!

Вижу, что мы были правы, решив дать войску поговорить. В старости узнаёшь, что и такие вот битвы можно войском выигрывать. Бескровные.

– Это надо решить здесь.

Ты это сказал, не я.

А мы молодцы. Мы большие молодцы. Не только дикарей громить умеем.

– Иначе в Гондоре, когда придется выбирать между ними… я не знаю, что может тогда быть в Гондоре, и я не хочу это узнать!

Ну, ну, не нервничай. Что мне тебя как коня успокаивать…