Некоронованный

Хэлгон не думал, что его сердце снова забьется так, как в юности. В той юности.

Он понял, что пойдет за Аранартом куда угодно.

И слово, данное Арведуи, уже совершенно не при чем.

– Путь на юг это путь или к мирной жизни, или к великим битвам. И если к гибели – то к славной гибели. – Аранарт всё-таки начал волноваться, и сжимал кулаки сильнее, пытаясь сдержаться. – Путь на север это путь в неизвестность. И в безвестность. Это означает – жить в пещерах, как дикари. Сражаться не с войском Моргула, а с холодом и лишениями. Забыть вкус хлеба – нам неоткуда будет взять его. Мы не сможем пахать землю: из страха, что наши поселения обнаружат.

«Так ты даже это уже продумал?»

– Прятаться и таиться, будто мы беглые воры. Вот что означает – вернуться в Арнор.

Он замолчал, сжав губы и глядя поверх голов.

– Я не вправе велеть вам идти за мной. Артедайн пал, и я больше не князь. У меня нет прав на Звезду Элендила.

Было слышно, как дышит море за окнами.

Аранарт снял Элендилмир, положил рядом с жезлом Аннуминаса.

– Пусть каждый решает за себя. Не спешите с ответом. Я даю вам не день и не неделю. Я даю вам месяц. Раненые всё равно не позволят нам уйти быстрее, ни на север, ни на юг. И я не желаю слышать ваших решений в ближайшие дни. Судьбу надо выбирать с холодным разумом.

Тишина.

– И помните: путь на юг – не позор и тем более не трусость. Тем, кто пойдет туда, я бы советовал избрать Тарбад. Гондор может отнестись к беженцам из Арнора… высокомерно. Тарбад – нет.

Голвег чуть кивает: да, разумно. Впервые слышит? Ты не обсуждал этого с ним?

– А тем, кто пойдет на север, я хочу сказать: не стройте надежд. Мне нечего предложить вам, кроме тягот, тьмы и безвестности.

– И родины, – негромко добавил Голвег.

– Я сказал, что не желаю слышать поспешных решений! – глаза Аранарта полыхнули гневом.

– Никаких решений, – спокойно ответил тот. – Я просто сказал, что нас ждет на севере.

Хэлгон зашел в Аранарту поздно, уже смеркалось. И сердце, наконец, перестало колотиться о ребра, как прибой о скалы.

– Мне тебе через месяц сказать – или можно сегодня?

– Тебе можно, – с невеселой усмешкой ответил дунадан.

– Я пришел объяснить тебе, почему.

Удивлен? И спокоен. Ты всё решил заранее… как давно? И молчал.

Как же ты не похож на Феанора.

…только вот ни про твоего отца, ни про деда, ни про прадеда этой мысли не думалось.

Разным оно бывает – несходство.

– Ты понимаешь, что сегодня освободил меня от слова, данного твоему отцу? Он отправил меня защищать наследника Артедайна. Его смерть ничего не изменила, просто наследник стал князем. А с сегодняшнего дня я решаю сам.

– Так почему?

– Ты мне сегодня напомнил кое-кого. Из Предначальной Эпохи.

Хэлгон выразительно замолчал.

Аранарт мгновенно понял его, но не поверил своим мыслям.

– Нет…

– Да, – качнул головой нолдор.

– Между нами ничего общего!

– Разумеется. Ты напомнил, а не похож.

– И что же? – подобное сравнение дунадана явно не радовало.

– А вот что. Он нас звал на восток к великим битвам. И мы получили великие битвы. Он возглашал, что деяния наши войдут в песни. И они вошли в песни. Правда, некоторые из них стараются не петь, если я рядом, но – всё сбылось.

Он невесело усмехнулся и договорил:

– А ты нас позвал во мрак и безвестность. Очень хочется узнать, что там.

Аранарт внимательно посмотрел на него:

– Ты думаешь: там, сквозь тьму – свет эстель?

Нолдор вздохнул:

– Ты плохо учил историю Первой Эпохи. Для Дома Феанора нет эстель. Есть только вера – в себя, в свой меч, в плечо друга.

– Это, – выдохнул Аранарт, – не так мало. И, раз ты пришел, давай к делу.

– Я слушаю.

– Верховья Седой. Что ты об этом думаешь?

– Так близко к горам?

– Там нас не будут искать, – пожал плечами дунадан. – А Ангмар опустел. Я боюсь шпионов Моргула в окрестностях Форноста или Аннуминаса. Что мы поселимся почти у Гундабада, ему и в голову не придет.

– Пожалуй.

– Отправляйся туда. Осмотрись. Наметь, как нам идти. Не по тракту же. А нас много будет…

– Много? Сколько еще пришло к тебе с ответом сегодня?

– Ты первый, – возразил Аранарт. – Но я не слеп.

– Что ж, – нолдор чуть улыбнулся, – мы разбиты, отступать нам некуда, и поэтому мы пойдем вперед.

– Как дикий бык, ­– кивнул дунадан. – Низко нагнуть рогатую голову, и вперед, да.

– А о препятствиях, которые были на пути, нам расскажут. Потом.

Произошло почти невозможное: Аранарт улыбнулся.

Тропами Арнора

Сын Арведуи не уточнил, когда должен выйти Хэлгон, и нолдор предпочел поступать по собственному усмотрению. Он пошел – но не в окрестности Тролльего Нагорья, а к Голвегу и другим следопытам. Назавтра они двумя дюжинами явились к Аранарту и сообщили ему, что, во-первых, раз он больше не князь, то он им не вправе приказывать, во-вторых, тянуть месяц с решением они не будут, особенно когда стоит такая прекрасная погода, а в-третьих и главное, именно поэтому они уходят все вместе и сейчас, а ему пришлют гонца на исходе зимы, чтобы уже весною и летом небольшими группами арнорцы могли уходить не в дикие места, а в леса, где их ждут обжитые пещеры.

– Спасибо, – ответил Аранарт на столь дерзкое неповиновение.

– А кому не нужна родная земля, – сумрачно сказал Голвег, – тот пусть устраивается в Тарбаде.

Следопыты ушли.

Жизнь арнорцев в Мифлонде текла размеренно и спокойно. Эльфийский Линдон кормил их, и это не было трудно древнему народу: уже не первую тысячу лет в их опустевших усадьбах плоды падали на землю… но не в этот год. В море хватало рыбы. За мясом можно было отправиться на юг. Было мало хлеба, но – те, кто решил остаться с Аранартом, были готовы к жизни без него, а другие… они уходили, тихо, незаметно. Дешев будет жемчуг в Тарбаде в эту зиму, будет много желающих его продать. Для фалафрим простая жемчужина ничего не стоит, морские эльфы ценят жемчуг красивый и редкий, и они отдавали людям то, в чем не нуждались сами, но что могло стать спасением для Младшего народа.

За месяц число арнорцев уменьшилось на треть. Уходили те, кто сохранил семьи. Ремесленник был уверен, что прокормит своих и в Тарбаде, для крестьянина не было жизни без хлеба и без пашни, даже воин говорил, что его жена и дети настрадались за две страшные зимы и… будь это приказ, то другое дело, но если решать самому… прости, Аранарт, ты всё понимаешь.

Он понимал.

Он думал о вдовах и скоро знал их всех по именам. Ни одна из них не ушла. Разумеется. Как она с детьми будет строить жизнь в незнакомом месте? А с ним… да, он теперь в ответе за судьбу каждой. Пока они здесь – проследить, чтобы ни одна ни в чем не нуждалась, несложно. А потом – решить, кто будет заботиться о любой из них. Вряд ли из тех, кто потерял мужей и жен, сложатся новые семьи, но мужчина должен кормить женщину, а женщина – вести хозяйство мужчины. И пока есть время, пока все здесь на виду, можно наметить, кому с кем в одном поселке жить. Дальше разберутся сами.

С началом зимы большинство воинов отправилось на охоты – ради мехов. Пещеры пещерами, а мерзнуть арнорцы больше никогда не будут.

В марте явился Хэлгон, промокший, счастливый и вдохновенный, рассказал о сделанном за зиму (оно впечатляло) и увел с собой самых дерзких обоего полу, кто столь страстно стремился узнать новую, неведомую жизнь, что лужи и грязь уж конечно не были препятствием.

Потом явился Голвег, гордый и решительный, – и число людей в Мифлонде еще уменьшилось. Потом опять… так к середине лета уйдут последние, и это правильно: летом лес щедр к людям, и всем, от детей начиная, найдется в нем дело.

Волнами Мифлонда

Кирдан почти не общался с Аранартом эти месяцы: зачем? У людей всё хорошо, их вождь знает, чего хочет, и идет к своей цели; та помощь, что нужна людям, к ним приходит, а возникни что еще – Аранарт скажет.

Но час расставания близок, и пора поговорить.

Владыка Гаваней нашел его в дунаданском дворике, как уже привыкли называть эту часть Мифлонда; тот рассказывал людям о местах их будущей жизни. Рядом играли дети – несколько малышей и девочка лет шести за старшую, она ловко вела игру так, чтобы они держались все вместе. Глядя на них, древний эльф думал, как быстро повзрослели человеческие дети за войну: вот на эту, к примеру, маленьких можно оставить спокойно.

При виде Кирдана взрослые с поклоном встали и отошли от своего вождя, дети же не обратили внимания: эльф и эльф, тут вообще полно эльфов.

– Нам есть что сказать на прощание друг другу, – промолвил Кирдан. – Мы можем поговорить здесь, можем поискать место потише.

Он качнул головой в сторону малышей.

– Это будущее моего народа, – отвечал Аранарт. – Их шум мне не мешает.

– Что ж, – улыбка тронула уста эльфа, – станем говорить о будущем в присутствии его.

Но продолжил он серьезно:

– Ты помнишь, я в прошлом году сказал, что помогу не тебе, а себе.

Неужели прошло чуть больше года? вечность минула, жизнь!

– Я помню это, владыка. Когда вырастут их внуки, твой щит снова будет у тебя.

– Да. Но я хочу быть твердо уверен в этом. Поэтому – вот.

Из кармана на поясе он достал ожерелье из крупных жемчужин идеальной формы на удивление глубокого цвета. Солнце заиграло на их скатах, старшая девочка на миг отвлеклась от игры и улыбнулась.

– Владыка. Я и так тебе стольким обязан…

– Да, – голос Кирдана звучал почти сурово, – ты обязан мне жизнью твоего народа. Не больше и не меньше. Ты обязан мне стольким, что одно ожерелье ничего не изменит. Это просто жемчуг, Аранарт. Очень редкий, а в мире людей – безумно дорогой. И если когда-нибудь жизнь твоего народа будет измеряться в золотых монетах – ты его продашь. Не ты, так твой правнук. Бери и не благодари. Я делаю это для моего щита.

– Владыка…

– Женишься – отдашь жене носить. Это не подарок к будущей свадьбе. Жемчуг любит тепло женского тела, в ларцах он тускнеет.

Аранарт кивнул, молча и благодарно.

Ушли последние.

Так после бури берег в грязных спутанных водорослях, обломках дерева и еще невесть каком соре, поднятом из темной глуби. Но пройдет день, другой – и волны слижут всё, и не следа от этой бури, как и ото всех предыдущих.

Что для вечных эльдар эта война? одна из многих человеческих войн…

Аранарт обратился к Кирдану с последней просьбой, и тот дал ему трех коней. Провожатый был не нужен. Пусть останутся в Ривенделле; кому-то понадобится ехать на запад – вот тогда кони и вернутся.

Реликвии разделили, как тогда: Звезда у Голвега, скипетр у Хэлгона и Нарсил у Аранарта. По безмолвному уговору – те же и так же, как из Форноста. Голвег выбрался в Мифлонд только ради этого. Как ни много дел в пещерах, всё подождет.

Таиться не собирались и брать охрану – тоже. Три воина в кольчугах на превосходных конях распугают любых разбойников одним своим видом. И всё-таки привычка брала свое, скакали не только днем, но и ночью, отдыхая утром и вечером. За два дня были у Последнего Моста.

После него поехали медленнее, давая себя заметить. Хэлгон, конечно, знает тайный путь в Ривенделл, но вламываться и незваными, и без предупреждения – это чересчур!

Недалеко от брода их встретил эскорт со словами учтивого приветствия. Похоже, Элронд был рад их внезапному визиту.

Последний Домашний Приют

Аранарт, разумеется, знал, что легендарный Имладрис очень красив. Но всё, что он разглядел в тот свой приезд, – что эта долина никогда не знала войн: все здания здесь – из дерева. Приблизься враг на расстояние выстрела из лука… огненные стрелы – и все. Ни одного дома не останется. Даже водопады не помогут затушить пожары. А дерево – где новое, золотистое, а где темное, древнее. Очень древнее.

И воинов здесь не то чтобы очень много. Уж точно не армия. Почему же Моргул никогда не пытался вести войну против этой долины? она совсем рядом с ним, он не мог не понимать угрозы… и именно конница Элронда решила исход битвы в Отравной. Почему же Король-Чародей только перекрыл Последний Мост (и, вероятно, другие выходы из лабиринта ущелий), не решаясь даже приблизиться к цитадели своих врагов?

Какая сила хранит эти деревянные узорчатые жилища?

Хитросплетения ущелий? это веками останавливало назгула?!

Голвег положил руку на плечо своему вождю:

– Видел я однажды такое: олень – матёрая зверюга – стоит себе и пасется. А вокруг него волки. Морды у них – обхохочешься: растерянные! Они чуют, что олень рядом. Но не видят его. Он, мерзавец рогатый, их не боится. Почувствуй они запах страха – бросятся на него и растерзают вмиг.

– А он невидимка, – кивнул Аранарт. – Без башен, без стен, да и почти без войска.

– Вот я и говорю, что ты прав. Без крепостей – оно надежнее будет.

Разговор с Элрондом хуже чем не получался.

Нет, хранить у себя реликвии Арнора владыка согласился, но…

… но сын Арведуи не прав, отказавшись от венца своих предков.

… но зачем уходить в пещеры, если можно жить здесь? места хватит, а когда их народ восстановится, тогда и будем решать.

…но если уж он так настаивает, то хотя бы эльфы должны помочь им обустроиться в лесах.

…но, Аранарт, «никому не знать о вас» – это безумие! случись что с вами – как мы придем на помощь, если не будем знать, где искать вас?!

…но оставь здесь хотя бы женщин и детей! хотя бы на первое время!

Но этот дунадан, словно в насмешку отказавшийся от титула, сверкал глазами и на всё отвечал учтиво и непреклонно: «Нет, благодарю».

Проще влезть на отвесную стену, чем одолеть его упрямство. Которое может оказаться роковым.

Его спутники молчали, как и положено простым воинам в собрании лордов. Но молчали нехорошо. Одобрительно молчали. Один немолодой, пора бы быть разумным в такие годы – а он разделяет бешеные идеи мальчишки! А второй… чего еще и ожидать от этого. Кто из них кого поощряет в безумии?! Столько веков опасаться от этого беды – и вот.

Хэлгон почувствовал на себе пристальный взгляд. Не холодный гнев Элронда, а напряженное внимание. Кустистые брови, белая борода. Старый знакомый. Сколько веков не виделись.

С кем ты согласен? С Аранартом? Или с владыкой Ривенделла? Или просто наблюдаешь, не держа ничьей стороны?

И на том спасибо.

Бесплодный спор прервался, когда сообщили, что накрыт ужин. Элронд сказал что-то вежливое о возвращении к разговору завтра, когда все отдохнут.

Свет во дворце был погашен. Большой свет: канделябры с высокими ножками, напоминавшими ветви и листву деревьев.

А маленький светильник ничего не значил.

В его тихо вздрагивающем огне всё менялось: зала, которая днем была торжественной, в ней властители обсуждали судьбу народов… зала то ли раздвинулась во всю ширь ночи, то ли съежилась до пятнышка света.

И несколько пришедших. Голоса, тихие как ночной ветер.

– Итак, снова, – горько проговорил владыка Имладриса. – Его снова приносят сюда.

Он подошел к столу, где лежали реликвии, обнажил Нарсил. Рукоять с чуть блеснувшим обломком лезвия. А остальной клинок в ножнах. Ты когда-то сказал, что ему придет час быть перекованным… наверное, так и будет. Но нескоро.

Когда-то его принесли сюда и отдали мальчику, ставшему в тот день королем.

А сейчас его принес тот, кто отрекся и от осколков титула, и от обломков меча.

И в отчаянье крушит то, что еще уцелело.

…Звезда Элендила. Просто алмаз, добытый, а не сотворенный, как тот – древний дар эльфов, сгинувший в водах Андуина. Но тем больнее тебе снова взять этот алмаз в руки – второй и, судя по всему, последний раз. Первый раз был на коронации Валандила.

Сын Исилдура принял венец из твоих рук.

Вот так отражается судьба. Как в зеркале. Правое становится левым.

Север после победы в страшной войне. И юный правитель Арнора. Первый из них смог заживить раны. Этот – добьет собственный народ.

– Кхм! Он не в отчаянье. Он готов действовать. Беда в том, что он чересчур готов действовать.

И не желает слушать советов.

Как был готов их слушать Валандил. Принц, получивший первую реликвию еще при жизни отца. Получивший ее еще до рождения.

Кольцо Барахира.

Ты помнишь, как Элендил снял его с пальца и протянул невестке: «Родишь дочь – назови Сильмариэнью. Родишь сына – Валандилом». Госпожа Оролоссэ отдала его сыну, когда ему исполнилось десять. Еще Элендил был жив…

Так Валандил вырос с кольцом Барахира на пальце. С детства размышляя о судьбе и рода Элроса, и всех людей Запада, судьбе, текущей через это кольцо.

…которое теперь под ледяными волнами северных морей.

И это знак. Скорбный знак. Связь с прошлым разорвана. Неудивительно, что Аранарт творит безумные дела. И некому удержать его. Он никого не услышит.

– Кхм! Он услышит тех двоих, что пришли с ним.

– Нет. К словам старого воина он внимателен в мелочах, но в главном – наоборот. А этот нолдор… ему по нраву служить безумцам!

– Я не сказал бы, – вступает в разговор Глорфиндэль. – Хэлгон может показаться безрассудным, но на деле он осторожен. Он подойдет к самому краю пропасти – но не сорвется в нее.

– И Аранарт, похоже, прислушивается к нему, – добавляет Эрестор.

– Говорить с ним?! С этим…

– С ним могу поговорить я, – откликается Глорфиндэль. – Прежде он был чуток к моим словам. Он услышит меня, я уверен.

Заполночь. Исиль уже высоко, уже над горами. Серебрятся водопады, река, скалы противоположного склона ущелья.

Бродить и бродить здесь этой ночью.

Любоваться и любоваться.

Мрамор веранд и парадных лестниц голубеет в свете луны. Статуи словно дышат. Где-то слышатся звуки флейты – не арфы, в эту ночь именно голос флейты – тихий, но пронзительный – будет созвучен холодному серебряному блеску.

Как это странно, непривычно и правильно – ходить и смотреть на красоту Последнего Домашнего Приюта.

Всю жизнь (обе жизни!) красота эльфийских городов и крепостей была для тебя такой же неотъемлемой частью мира, как трава под ногами и звезды в небе. Построенное эльфами прекрасно, будь то изысканно-продуманный Тирион или наспех возведенная крепость на Амон-Эреб. Ривенделл тысячу лет манил тебя другим: безопасностью.

Приют, в котором можно было спать спокойно. Здесь и нигде более в Срединных Землях. Даже за стенами Форноста в самые мирные века сон был чутким: война не прекращается, война только затихает, а значит, разведчик готов в любой миг. У Элронда же ты точно знал, что тебя никто не потревожит.

А сейчас…

Неужели это правда? Неужели война окончена?

Летом было не до того – встал и бегом в Ангмар, искать недобитых. Осенью – тем более не до того: зима близко, надо успеть сделать запасы, надо ухватить каждый сухой день, надо… и зимой надо, и весной. Круговерть срочных дел закрутила, и за нею некогда было подумать о том, что действительно – боишься, что пойдет дождь, а у тебя еще не просушено… боишься, что неудачно выбрано место… боишься… Это слово изменило свое значение. А ведь меньше года прошло.

Но – не боишься нападения. Просто – не боишься.

Стоило придти в Ривенделл, чтобы понять: уже полгода у нас – мир.

Впервые за обе жизни – ты в Срединных Землях, и здесь так же безопасно, как в Амане.

Мы. Выиграли. Войну.

И не заметили этого за ежедневными хлопотами.

Нолдор негромко рассмеялся.

Он встал в одной из беседок над рекой, откуда можно было видеть и водопады, и луну, и освещенный маленькими огоньками дом – или дворец? – Элронда. Как его лучше назвать? После Тириона, после рассказов Эльдин и Аллуина о Гондолине, да и после Мифлонда странно было бы назвать дворцом такое скромное здание, и всё же… дело не в размерах, но и не в том, что там живет правитель; дворец отличается от красивого дома не великолепием отделки, а тем, что нет ни одной незначимой детали. Так что дворец. Только небольшой.

И кто-то идет оттуда.

…ну почему сейчас?

Любовался луной, впервые за тысячу лет увидел Ривенделл по-настоящему… и опять. Издалека не видно, кто это, но решительная походка, напряженная спина – нет, этот идет по делу. Идет к нему. Не нужно долго угадывать, по какому делу.

Спрятаться, что ли?

Хотя ночь всё равно испорчена, а разговора этого не избежать. Как там Голвег говорил? – «ночь нужна для вот таких переговоров»? Ну, этот вряд ли предложит какую-то гадость.

Так нечестно. Война закончена, а тайные переговоры остались. По заговору в год – не слишком ли часто?

– Лорд Глорфиндэль.

– Хэлгон, я рад, что нашел тебя.

Молчит и не знает, как начать. Маловат опыт тайных бесед? Полезно всё-таки иметь дело с людьми. Многому новому учишься.

– Лорд Глорфиндэль, хочешь, я сам скажу, зачем ты пришел? Так будет проще нам обоим.

Хочешь. По твоему молчанию видно.

– Владыка Элронд просил тебя. Ты убедишь меня, я смогу переубедить Аранарта.

В спокойном, учтивом голосе Хэлгона ваниар услышал непреодолимый отказ. И всё же сразу сдаться он не мог. Только не он.

– Но послушай…

– Нет.

Хэлгон вдруг почувствовал, что копирует тон Арведуи. Вот уж – вовремя воспоминания! А мягкое возражение неодолимее решительного, это мы выучили.

Не ожидал от безжалостного аглонца такого тона?

Ладно, и как бы всё это сказал Арведуи? За травинкой прятаться умеем, будем учиться прятаться за чужой манерой речи…

– Лорд Глорфиндэль, и снова – позволь мне сказать за тебя. О суровой жизни в лесу. О женщинах, привыкших к городу и не готовых к тому, как веками жили в рейдах их мужья. О детях. А главное – о том, что ваша помощь идет от сердца и вы всей душой хотите, чтобы нам было лучше. И… – какое тут мягкое слово подобрать?! а, вот: – неразумен будет тот, кто оттолкнет руку помощи, протянутую другом и родичем. Что я упустил?

Тот покачал головой.

– Лорд Глорфиндэль, позволь, я скажу то, что думаю.

– Хэлгон, – медленно проговорил тот, – ты замечаешь, насколько стал мыслить по-человечески? Считать откровенность чем-то особенным могут лишь люди.

– Я прожил с ними тысячу лет.

– И это заметно. Как принято отвечать на подобный вопрос? «Позволяю»?

– Принято слушать не разумом, но сердцем.

– Я слушаю.

– Прости меня за прямоту, но дело не в том, какие тяготы нас ждут. Мы спорим о другом: вы хотите нам помочь, а мы отказываемся. Потому что вы, предлагая нам помощь, не думаете о нас. Вы думаете о себе.

– Что?

Простые слова нолдора складывались в нечто непонятное… чуждое…

Хэлгон чувствовал, как холодеет внутри. Это и был страх – неведомый ему в бою, но испытанный сейчас, когда одно неосторожное слово может всё погубить. В битве проще.

– И снова скажу: прости за прямоту, но вы не думаете, будем ли мы… будут ли люди рады вашей помощи.

– А почему нет? – нахмурился Глорфиндэль.

Какое счастье, что он из ваниар. Любой нолдор на его месте… а этот слушает и вопросы задает. Понять хочет.

– У людей есть поговорка. Она жестока и не всегда верна… но сейчас ее стоит вспомнить. «Ты можешь простить того, кто виноват перед тобой, но не простишь того, кто тебя спас». Да, это очень по-человечески. Они другие, и дело не в смертности и не в кратком веке. Мы видим суть, они видят форму. Возвращение к тому, что было с тобой в страшные годы войны, это возвращение душою в войну. Помощь эльфов спасла нас в войну. Война окончилась. Дайте нам освободиться от войны. Не возвращайте нас в нее.

– Надо очень хорошо знать людей, чтобы говорить так, – медленно произнес ваниар. – Я бы счел отказ Аранарта гордостью, да и Элронд думает так же. Но если, как ты говоришь, это не гордость, а боль…

– Пожалейте его, – тихо сказал Хэлгон. – Ему и так досталось.

– Кажется, я начинаю понимать, что имеют в виду люди, прося позволения говорить то, что они думают…

Глорфиндэль задумчиво смотрел на луну, уже касающуюся краем горных вершин.

Потом обернулся к нолдору:

– Ты уверен? Почему помощь не нужна Аранарту, я понял. Но речь идет о вашем народе.

– Уверен.

Можно больше не думать о тоне, осторожности, учтивости. Камень с плеч.

– Уверен. Мы всю зиму готовились. Ту самую зиму, про которую говорили, что нам ее не пережить. Мы пережили и неплохо обустроились. Лес прокормит не хуже, чем поля, поверь мне.

– Людей? – веско спросил Глорфиндэль.

– Людей, – кивнул Хэлгон. – Тот Артедайн, что был всего четыре года назад… и его прокормил бы, хотя и с трудом. Но нас осталось так мало…

– Хэлгон. Я хочу тебе верить. Пожалуй, ты прав: тебя стоит слушать сердцем. Тогда соглашаешься. Но разум говорит иное.

– Вспомни отряд Барахира. Чем Аранарт хуже? Потомок ведь.

– У вас не отряд.

– Именно. Нам проще.

– Но с вами женщины и дети.

– Да. А с ними были орки.

– Мне пора звать подкрепление, – улыбнулся Глорфиндэль. – Переспорить нолдора может только другой нолдор.

– У нас тихо, – сказал Хэлгон. – Ты не представляешь, какое это счастье: жить в лесу, где на десятки лиг нет ни одного врага…

– Я понимаю тебя. Но давай договоримся. Если когда-нибудь придет час и вам действительно понадобится помощь…

– Думаю, тогда Аранарт сам обратится к вам. Или я поговорю с ним.

– А если он снова откажется?

– Тогда… ну, – Хэлгон чуть улыбнулся, – я ему не дружинник, подчиняться не обязан.

– Ты передашь нам весть?

– Хорошо.

Светало. Звезды гасли.

– Ты очень легко согласился, – нахмурился Глорфиндэль. – Почему?

– Нетрудно давать обещание, которое не придется сдерживать. Если без помощи эльфов нам будет действительно не выжить, то не я стану говорить с Аранартом, а он со мной. И я приду сюда не тайком от него, а по его воле.

– Хорошо, если так.

– Но, – чуть прищурился нолдор, – могу я попросить об ответном обещании? Сдержать которое будет не так легко.

– Я слушаю.

– Пока мы не попросили вас о помощи – не предлагайте ее.

– Это решать не мне. Но Элронд узнает о нашем разговоре.

– А Аранарт, – Хэлгон улыбнулся, – нет.

Глорфиндэль тихо рассмеялся:

– Ваши нолдорские игры в тайны… вы неисправимы!

Уже совсем рассвело.

Назавтра оба потомка Эарендила были готовы хоть на какие-то уступки. Аранарт соглашался подавать о себе вести и – да, если помощь понадобится, то он непременно… – Элронд не возражал подождать и убедиться, что у дунаданов всё получится. Гэндальф опять хмурился, но глаза его сверкали хитрой радостью. Не он ли посоветовал дать двум эльфам поговорить в ночной тиши?

Ну вот и всё.

Арнорские реликвии отданы на хранение, последние слова благодарности сказаны, кони в свое время вернутся в Мифлонд – и это уже не твоя забота… эльфы вывели их какой-то хитрой тропой, по которой лошадям не пройти.

– Ну что, отъездился? – ласково усмехнулся Голвег по ту сторону брода. – Держи.

Он протянул сыну Арведуи несколько темных полосок.

– Что это?

– Осиновая кора. Чтобы ходилось бодрее. Незаменимая вещь для нашего брата-бродяги. Жуй. Когда привыкнешь, тебе полюбится.

Аранарт послушался.

Это был вкус его новой жизни. Горький вкус.

Тропами Арнора

Лес был щедр. Съедобным в нем было просто всё, а если умело приготовить, то и вкусным. Сочные стебли сныти, лопуха и молодого рогоза заменили привычные овощи; летом набрали орехов, осенью – желудей, намололи муки… с годами, освоившись, небольшими делянками стали сеять ячмень. Охотиться умели все мужчины и половина женщин, а это не только мясо и шкуры, но и жир, и жилы… Березовая и ягодная брага веселила на праздниках.

Лес был заботлив. Он надежно скрывал жилые холмы, а дунаданы боялись срубить лишнее дерево, даже сухое. Грел их торф. Следопыты, намечая будущие поселки, всегда искали пещеры рядом с торфяником, и чем больше он, тем лучше. Торфом пересыпали припасы, выменянные в Брыле на лесные дары. Торфом засыпали отхожие ямы. Летом все южные склоны холмов были украшены ажурными пирамидками торфа, сушащегося на зиму.

Знания следопытов, чувствовавших себя в лесу куда увереннее, чем в городских стенах, стали бесценны. Десятки лиг пути, связывавших поселки, были для них отчетливее улиц в Форносте. Как идти много дней и не заблудиться? как не оставлять следов? как сделать знак для товарища, чтобы тот его заметил? эта вековая премудрость разведки сейчас стала достоянием всех. Старшему поколению горожан и крестьян было трудно учиться, зато молодежь осваивала эту науку с жадностью и на лету. Для Голвега это время было его звездным часом.

Аранарт выбрал для него поселок в самом центре их земель: скальник был тут и там изрезан пещерами, так что не меньше трети нынешнего Арнора могло бы поселиться здесь спокойно. Но вождь запрещал обустраиваться более чем по пять семей или, если было много одиноких, по две дюжины. Что ж, к Голвегу всегда можно было придти и пожить, учась у него и никого не стесняя. Бывшему командиру разведки теперь нельзя было отлучаться… и он лишь спустя десятилетия понял хитрость Аранарта, не давшего ему почувствовать, как подкрадывается старость и никакая осиновая кора уже не поможет ходить так, как раньше, хоть все деревья обглодай.

Сам вождь, переучиваясь со всадника на следопыта, пристрастился к этому лесному лакомству.

Его упорство, переплавленное из упрямства, как сталь рождается из железной руды, было заразительным. Сняв в Мифлонде Звезду, он не предполагал, сколько привычек, таких незаметных и естественных, ему придется оставить в прошлом. Он был безжалостен к своему народу, но прежде всего он был безжалостен к самому себе.

Его словечки повторяли все. Про трудности, о которых узнаем потом, про легкие пути, которые не ищем, а прокладываем, и прочее. Кто, когда первым произнес слово арамунд? Кто назвал его Арнорским Быком? Имя мигом разнеслось по всему народу. Он отказался от титула, данного предками, и народ дал ему свой. «Хорошо, хоть без рогатого венца», – шутил вождь. Ему нравилось новое имя, и он не скрывал этого.

Народ… разделенные многими днями пути, даже до ближайшего поселка, арнорцы сейчас сплотились куда сильнее, чем это было до войны или даже в Мифлонде. Жить и спасаться можно порознь, выживать – только всем сообща. Пещеры стерли грань между знатью и простыми людьми, грань, незримо державшуюся еще у Кирдана; сила, ум, выносливость – только это теперь внушало почтение. Иной лорд опережал воина, иной воин опережал лорда, иная женщина в чем-то опережала их обоих, вместе взятых. Аранарт отчетливо одобрял эти новые, непривычные оценки.

Он сам, отказавшийся от власти, держал свой народ крепче и сильнее, чем любой из его предков, за исключением, возможно, Элендила. Но они слушались не потомка Элроса. Они слушались своего Арамунда.

И еще – Хэлгона. Там, где Аранарта вела воля, там, где Голвега и следопытов вели опыт и знания, там эльф просто видел путь. В пещерке есть лазы, стоит попытаться их расширить или нет? – надо спросить Хэлгона, он же нолдор, он чувствует скалу. И эльф придет и скажет, где можно бить смело, а где это грозит обвалом склона. Как собирать, готовить в еду или хранить травы? – Хэлгон не знал половины названий даже на квэнья, но ему достаточно было попробовать листик, а то и просто взглянуть, чтобы дать ответ. Как лучше сохранить припасы до лета?..

Весь Арнор до слез смеялся над одним таким случаем. У одной из хозяек не оказалось лишнего торфа, чтобы пересыпать им яблоки до весны, и Хэлгон предложил натереть их луком. Она возмутилась: как же их можно будет потом есть? Эльф стал уверять ее, что луковый дух выветрится за пару месяцев, так что к весне не будет и следа. Но хозяйка попалась недоверчивая, так что слова эльфа не убедили ее.

– А что ты скажешь мне, если я позову твоего мужа в разведку в орочьи земли? – спросил нолдор.

– Идите, – пожала плечами она. – Если он с тобой, я спокойна.

– Значит, жизнь мужа ты мне доверишь? А мешок яблок – нет?

…предание не сохранило конец этой истории: сколько ее ни рассказывали, слушатели начинали хохотать, так что мраком безвестности покрыто, натерты были луком те яблоки или нет.

Жизнь была мирной и радостной, но, как повторял Арамунд, сейчас мирной.

Он ждал возвращения Моргула и орков в любой день, повторяя арнорцам, что враг не уничтожен. Тройное кольцо дозоров окружало поселки. Дети были безумно горды, что ближайший к жилищу пост отдан им. Средний и дальние дозоры принадлежали взрослым, они уходили из дому когда на месяц, когда и больше. Тень грядущей войны всегда была простерта над ними; в том, что час беды придет, Аранарт был уверен, несмотря на годы и годы мирной жизни. Даже если ничего не случится, когда-нибудь число орков возрастет… и неизбежны новые схватки.

К которым надо быть готовыми.

Заранее.

Всегда.

С годами стало ясно, что Моргул ничего не знает о них. Спасибо гондорцам, сдержали слово. И всё же когда-нибудь, повторял Арамунд, дунаданов станет столько, что их не скроют никакие леса. И тогда Ангмарец отомстит. Когда с вождем пытались спорить, он напоминал слова Кирдана: «У назгула много времени».

Так они и жили – дома и без домов, на войне и без войны.

Дар Ветра

Лет двадцать у Аранарта не было собственных вещей, кроме оружия.

Заметно это стало не сразу. Когда перебрались в пещеры, у каждого было с собой только то, что унес из Мифлонда. Жив, сыт, одет – вот и счастье. О вещах не думали.

Но повседневная одежда изнашивалась, а праздничной не было вовсе. И когда дунаданов стало это тревожить, они, приходя в Брыль, завели привычку менять беличий, куний, а то и медвежий мех не только на зерно и инструменты, но и на полотно, хорошей выделки кожу, иногда и на цацку гномьей работы. Баловство, а приятно.

Мужчины становились опрятными, женщины – нарядными. Было во что переодеться на праздник. Пещера – пещерой, а сундук – сундуком. Он был уже в каждой семье и открывался всё чаще.

Арамунд был единственным в этих лесах, у кого не было не только сундука, но и пещеры, куда его поставить.

А зачем?

Лук и стрелы, топор из гномьей стали, кинжал Алдамира и нож. Меч жил в пещере у Голвега, и Аранарт заходил проведать его. Кого – «его»? да, в общем, обоих. Брал только если собирался в орочьи земли, что случалось редко. Топор за эти годы стал привычнее. Да и удобнее он, если без гордости дружинника.

С одеждой всё постепенно образовалось само собой. Он не помнил, кто была хозяйка, сказавшая первой, что его рубаху чинить уже поздно, так что пусть надевает новую и не спорит.

Не спорил он потом еще не раз. Бывало, не спорил, хотя его рубаха была пока вполне… но то ли хозяйка очень хочет сделать ему подарок – а больше одной рубахи вождь не наденет, то ли кто-то нацелился подарить сыну одежду с его плеча. Да какая разница, в чем именно дело? Им нужно, с него не убудет переодеться.

На свадьбы ли, на праздники ли – ему давали что-то из парадного. Аранарта волновало лишь одно: чтобы не поссорились, чье ему надевать. А вообще это было прекрасно – что у дунаданов теперь не просто есть праздничный наряд, а еще и на выбор. Это была настоящая, глубокая, горячая радость.

Носить с собой одежду на зимние дожди он давно перестал. Зачем? Похолодает – ему дадут. А весной он просто оставит теплые вещи в том поселке, где они перестанут быть ему нужны. Они достанутся другому. Так же, как и осенью он просто возьмет у тех, у кого запасено для любого следопыта, кто попросит. И даже для того глупого гордеца, кто и слова не скажет.

А ему нужно совсем немного. И это «немного» он возьмет в любой семье, куда придет.

Ему было легко. Так легко, как никогда в жизни. Жить без вещей – это просто и правильно. По крайней мере, для него.

Ни семьи, ни дома. Но при том никто не назвал бы Аранарта бездомным и одиноким. Он не назвал бы себя сам.

В каждом поселке, куда он приходил, он был свой – не правитель, не вождь, а словно родич. Тепло родного очага ждало его в любой пещере. Каждая хозяйка смотрела на него так, как может смотреть тетка на прославленного племянника. Прозвище «Арамунд» было чуть шутливым и домашним, и его звал весь Арнор – по-родственному. Ему даже не очень приходилось настаивать, чтобы из-за него не пекли настоящий хлеб: его приход – дело будничное, а хлеб – на праздники и для особых случаев. Тем более, что желудевые лепешки привычны и уже вкусны.

Мысль завести свой «дом» у Аранарта и не возникала. Найдутся те немногие, кто променяет тепло на холод, но лишь безумец променяет согретое на стылое. Иные предпочтут одиночество уюту, но кто лишит себя отзывчивости ради пустоты? Сейчас у него были сотни родных очагов – сменить их на один, который всё равно большую часть года будут занесен песком?

Поменять страну, в которой он живет, во всей разом, – на что? На пещеру? Смешно!

В вечном пути от поселка к поселку – в иных он останавливался на долгие недели, в иных на дни, в иных на одну ночь – он ощущал себя наделенным прекраснейшим из даров, даром Ветра. Ветер пел в его сердце, ветер нес его вперед, подталкивая в спину, или бил в лицо, заставляя нагнуть по-бычьи голову и стать арамундом в самом буквальном смысле. Ветер говорил с ним на пустошах, рассказывая о будущих дождях и вёдре, о том, хорошо ли сокрыты поселки, рассказывая о том, чему в синдарине человек не находил слов, но сердце вдруг заставляло свернуть – и не подводило. Дар Ветра был даром свободы – свободы от всего лишнего: лишних вещей, лишних мыслей, лишних чувств. Только то, что по-настоящему важно: судьба его народа.

Его называли Быком, а он за эти четверть века чем дальше, тем сильнее чувствовал себя крылатым.

Интересно, бывают крылатые быки?

Он был счастлив.

И это настораживало.

Сидя у скрытого костерка иногда один, иногда с Хэлгоном, Аранарт спрашивал себя, имел ли он право сотворить то, что ему – пора признать – удалось создать. Да, он воплотил всё, о чем говорил в Мифлонде, сняв Звезду Элендила. Да, его народ счастлив… вождя встречают искренние улыбки, народ сыт, здоров, растут дети. Всё так. Да, для тех, кто прошел через Войну, нынешняя жизнь – идеал благополучия, ведь никто не погибает, а по сравнению с этим не всё ли равно, жить ли в доме или в пещере? Он выиграл войну, и именно поэтому его слово закон. Он мог бы и не быть наследником Элендила, они бы слушались его точно так же.

В этом-то и опасность.

Да, он счастлив.

Счастлив больше чем в юности, когда отец, мама, братья – все были живы, когда еще были лишь стычки с врагами, так что он мог надолго приезжать в Форност, им было радостно впятером… или хотя бы втроем. Тогда в его жизни была семья – и будущее. Которое рисовалось в самых ярких красках.

Сейчас у него семья во всю страну. И настоящее. И победа в прошлом, пусть там и страшные потери – но и победа. И будущее.

И всё хорошо.

…кому хорошо?

Ему? Да, ему просто замечательно. Он живет той жизнью, о которой в юности и мечтать не смел. Есть только нужное, всё прочее отброшено.

Так для кого он построил это счастье – для своего народа? Или для себя?

Выживи мама – что бы она сказала? Она бы молола желудевую муку, как все? Молола бы… равенство так равенство, а его слово закон. Он сам и дров нарубит, и торф нарежет там, где живет больше недели, про охоту и говорить нечего. Да, мама бы делала то же, что и все… и какие бы у нее были глаза? Такхол рассказывал о ее глазах на Севере, не забыть. Такие же? Бесстрастная гордость и готовность перетерпеть всё, что нужно? Или она бы смогла принять эту жизнь и нашла бы здесь счастье?

Мама, мама, что ты ответишь?

Прав он или нет?

Как это ужасно, когда твое слово закон. Когда не возразит никто. Им, даже лордам, нечего ему возражать: ты видишь путь, ты знаешь, куда ты их ведешь… они не находят пути лучше чем этот. Спокойнее – да, безопаснее – да, благополучнее – да. Но лучше?

А если он неправ?

Если он неправ с самого первого шага?!

Талион был мудр, Рилтин умен – и для них не было сомнений, что арнорцам надо уплывать на юг. Поселились бы где-нибудь на южных склонах Эред Нимрайс, места там не особо обжитые, получил бы он их во владение, стал бы князем, женился бы, титул сыну в наследство, чтобы никаких споров о короне не было. И жили бы не в пещерах. И не мололи бы желудевую муку…

Или еще проще. Северный Линдон пустеет. Эльфы бы их приняли. Плыть никуда не надо. И никаких споров о короне Гондора.

Что если он не прав, а просто упрям? Не по-бычьи, по-бараньи. Отец был Последним Князем. Что если надо было признать поражение..?

Эти мысли год от года всё чаще не давали ему уснуть.

Но стоило снова пойти пустошами, как Ветер выдувал из его головы всё это. Ветер бросал ему в лицо запахи родной страны – земли, трав, леса, и не оставалось и следа от сомнений, и душа растворялась в огромной, беспредельной любви, любви куда более сильной, чем между мужчиной и женщиной или родителями и детьми, – в любви к своей земле, и это «моя» Аранарт шептал с большим восторгом, чем влюбленный говорит о своей милой.

Дар Ветра был даром веры.

Веры в Арнор.

Он прав.

И он неправ.

Эти два чувства были всё отчетливее, и Арамунд знал, что они – как две стороны одного листа.

Он дождался Хэлгона с новостями с северо-востока (ничего интересного, после позапрошлогодних стычек орки мудро решили, что им совершенно незачем спускаться в леса), и они вдвоем отправились к Голвегу.

Поговорить, как в старое доброе… то есть недоброе время.

Перед этими двумя он может быть откровенен. Они – и только они! – могут знать о его сомнениях.

Была ночь. В плошке с воском плясал огонек.

Аранарт выложил всё, что его терзало.

Добавил в сердцах:

– Ни Кирдан, ни Талион не дали мне ни одного совета. Но без них я бы нарешал…

– Что мешает посоветоваться с Кирданом сейчас? – резонно осведомился Голвег.

Вождь сжал кулаки:

– Он и так сделал для нас столько… приходить к нему снова, просить его снова… есть же предел допустимого!

– Ну… ты мог бы поговорить с Элрондом, – пожал плечами старый воин. – Он не сделал для нас почти ничего, и его это, помнится, тяготило. Он будет рад помочь тебе.

– Советом, – жестко перебил Арамунд. – Советом, как поступить иначе. А мне не нужен совет. Я хочу знать, где я ошибаюсь. Как мне исправить ошибку – я решу сам.

– Кирдан тебе плох, Элронд тебе плох… – качнул головой Голвег.

– Есть еще Гэндальф, – заметил Хэлгон.

– Который неизвестно где, – парировал Аранарт.

Старый воин выразительно посмотрел на него: дескать, а не разбаловался ли ты на приволье, Арамунд? Ищешь совета и сам же отвергаешь мудрейших.

Ладно. С Быком не спорят, с Быком надо спокойно.

– Тогда начнем с начала, – терпеливо сказал былой следопыт. – Чтобы понять, в чем ошибка, надо знать цель. Чего ты хочешь, Аранарт?

Вождь молчал.

Голвег продолжил:

– Чего ты хочешь сейчас? Не рассказывай мне о духе Арнора и наследниках нуменорцев. Дух Арнора жив, это видно. А ты вдруг заговорил об ошибке – там, где любой другой будет радоваться. И эльфы тебе не помощники, даже Кирдан. Так что тебе нужно?

Он пристально посмотрел на вождя.

И тот, сверкнув глазами, выдохнул:

– Знак.

Человек и эльф замерли, надеясь, что не так поняли его.

Аранарт молчал, твердо и решительно.

Такого молчания они у него не слышали с Войны.

– И как мы тебе в этом поможем? – медленно спросил Голвег. Спрашивать, не сошел ли вождь с ума и представляет ли, о чем говорит, не имело смысла.

Не сошел. И представляет.

– Подождите, – вдруг заговорил Хэлгон. – Аранарт, ты спрашиваешь, что ты сделал неправильного, хотя на самом деле всё наоборот. Свою ошибку ты прекрасно знаешь и сам. Она в том, что ты не сделал что-то правильное. И ты знаешь – что.

Вождь резко выдохнул, откинулся на спинку стула.

Беспощадный нолдор решил добить:

– Только тебе очень не хочется делать этого. Ты потому и завел этот разговор, чтобы мы тебя заста… убедили.

В тишине раздался долгий шумный выдох Голвега.

– И этот человек, – начал старый воин; осекся, вспомнив, что Хэлгон никак не человек, взглянул на него, оценивая, можно ли… убедился, что можно, и поправился так: – эта остроухая морда уверяет, что ему нечего делать на высших советах.

– Я простой разведчик, – возразил Хэлгон. – Мое дело смотреть и видеть. И говорить о том, что я видел.

– Ну не хочу я забираться в пещеру! – Аранарт не кричал, но пламя светильника полегло.

– Мудрое решение, – спокойно ответил Голвег. – И своевременное. Тебе пора.

Вождь снова выдохнул, чуть ни загасив огонек.

…что ж, он получил от этого совета то, за чем его собрал.

– Ты прав, – старый следопыт размышлял вслух, – путь за Знаком это путь в неизвестность. По нехоженой дороге. И не обязательно пройти лиги и лиги, да.

Аранарт молчал. Решение принято, и говорить о нем нечего. А вот глупость и резкость сказать хочется. Но тут лучше молчать.

Но у Голвега отлично получалось вести беседу за обоих:

– Аранарт, ты прав больше, чем когда-либо. И когда я услышу, что ты получил свой Знак, я не удивлюсь. Хотя, признаться, я о таком только в древних хрониках читал…

Все трое прекрасно понимали, что когда Арамунд обзаведется жилищем, для всех дунаданов это будет тоже знаком. Не чудесным, как тот, которого ждал их вождь, но не менее воодушевляющим. Знаком того, что Арнор уцелел – потаённый, в глуши, в пещерах, но уцелел. И вождю теперь не надо стремиться всё время быть везде.

И всем будет удобнее: знать, что хотя бы пару месяцев в году не надо будет искать Арамунда по всем землям, а можно будет просто взять и придти к нему. Поначалу ему дольше на одном месте не усидеть… ничего, со временем…

Голвег думал, что для лордов это станет еще одним знаком: поводом задуматься о незамужних дочерях. Пещера без женщины не станет домом, это Арамунд поймет очень быстро. Ясное дело, говорить ему этого нельзя. Ничего, он умный, сообразит. Да и по возрасту ему уже пора.

Но внешне пока ничего не изменилось: вождь и эльф шли от поселка к поселку, а что нигде особо не задерживались – так им виднее, а что Аранарт смотрел на любые пещеры цепким оценивающим взглядом – это замечал только Хэлгон.

Январь был довольно холодным: почти каждое утро иней на траве, – но сухим и ясным, так что они шли легко и с удовольствием. Аранарт решил проверить самый северо-восток: орков там нет, он не сомневался в этом, но он хотел поговорить с людьми, кто живет ближе всех к Троллиному Нагорью: спокойны ли они или опасаются… тени сухого пня.

– Знаешь, – сказал он Хэлгону, когда они поднимались с низинного луга к холму, увенчанному скальником, – а здесь красиво.

– Ты прав, – отвечал эльф. – Похоже.

– На что похоже? – не понял дунадан.

– А ты не помнишь? Ты в самом деле не помнишь?

По лицу Аранарта было ясно: в самом деле.

– Дом Тома Бомбадила. Такой же холм, скала… посмотри, вон там орешник, а рядом лаз пещеры. Как раз так дом Старейшего и стоит.

– Хэлгон. Ты забываешь, что я не эльф. Орешник я вижу. А пещера… она там действительно есть? Впрочем, кого я спрашиваю…

Они поднялись, и пещера действительно нашлась. И понятно, почему в ней никто не жил: холм был богат на пещеры, но они были на севере, где тянулись скалы, переходя в гряду других холмов. А эта, обращенная к юго-западу, была одиночной. Зачем жить на отшибе?

День прошел как обычно в любом поселке, когда там появлялся Арамунд. Всё было спокойно – ни врагов, ни пустых волнений.

…а если забраться на скальник, то оттуда должен быть великолепный вид. В военное время был бы незаменимый наблюдательный пост. А сейчас бесполезен. Просто красиво. И тропинка туда за эти годы уже утоптана, удобная такая.

Вечером Аранарт изумил всех, сказав, что они с Хэлгоном заночуют в той одинокой пещере. Что ж, с вождем не спорят, а несколько кусков торфа и лишний тюфяк, набитый сухой травой, дать нетрудно.

Ночью они сидели вдвоем на земле у очага, наспех сложенного из небольших камней. Сидели, слушали пламя и вспоминали дом Старейшего.

И изрубленный сухой вяз.

Снести умершее прошлое, как бы хорошо оно ни было. Снести своими руками. Самому перерубить главный корень. Засохший корень.

И через сто лет придти посмотреть, что вырастет.

Он просил Знака, забыв о том, что Знак был ему дан. Давным-давно. Заранее.

Перед рассветом он поднялся на скальник. Хэлгон взглядом спросил, можно ли с ним, Аранарт кивнул и перестал думать о присутствии эльфа.

Холмы, леса, низину – всё окутывал туман. Белая, белая шерсть покрыла весь мир, а потом Вайрэ и ее ткачихи соберут ее, спрядут из нее нити и выткут новый гобелен судьбы.

Судьбы его народа.

У его народа снова есть судьба. Есть не только славное прошлое, но и достойное будущее.

Становилось светлее. На востоке проступали горы – он знал, что Хифаэглир отсюда не видны, их заслоняет Троллиное Нагорье. Вершины самых высоких деревьев решительно выбирались из тумана. Серый сумрак медленно сменялся рыжим.

«Небесные стригольщики притащили для Вайрэ мешок рыжей шерсти», – усмехнулся Аранарт. Его дыхание вырвалось белым паром.

Холодно сегодня. Трава снова в инее.

Ему важно было встретить этот восход.

Ему нечего было сказать и тем паче не о чем просить. Он предпочитал говорить делами, а не словами.

Дела его известны.

Ему остается только дождаться того мига, когда рыжий и грязно-белый туман сменится золотым.

…отец. Он ясно знал путь и шел по нему прямо и стремительно, как стрела пронзает тьму.

А ты идешь ощупью в тумане. Ночном.

Бык – не то прозвище, которым стоит гордиться. Упрямая и недобрая зверюга. Только под ярмом и бывает полезна.

Что ж, он таков, каков есть. Лучше стать вряд ли получится, раз уж за все эти годы не вышло. На таких, как он, пашут? ладно, будут пахать дальше. Глядишь, в двойное ярмо запрягут… интересно, с кем на пару? С кем бы ни было, потащим вместе.

Еще светлее. Рыжее сменяется оранжевым. Туман бледнеет. Проступают темные холмы, деревья низины.

Он будет делать свое дело. Так, как он понимает его. И вот поэтому ему так нужны Знаки. Не потому, что он так хорош и заслуживает их. Наоборот. Он не заслуживает. И именно поэтому они нужны. Необходимы.

Над миром растеклось легкое сияющее золото. Невесомое, радостное, оно пахло морозцем и щекотало ноздри, оно мягкими волнами перекатывалось через холмы, оно очищало душу от всего внешнего и наносного, чтобы душа стала такой же легкой, как это сияние, оно изгоняло из сердца сухую труху сомнений.

Это был всего лишь туман в лучах взошедшего солнца.

Это было всего лишь счастье.

Это была всего лишь Истина.

– Хэлгон, – Аранарт критически осматривал их будущее жилище, – а скажи: этот лаз можно расширить?

Нолдор пожал плечами:

– Без инструментов точно не знаю, но кажется, да. Если несильно и слева. Справа, думаю, не стоит трогать, там скала может…

– Понятно, – кивнул дунадан, прерывая.

– И зачем тебе?

– Может получиться удобная кладовка. И очаг недалеко, будет сухой.

– А тот отнорок чем тебе не нравится? – удивился эльф. – Готовая кладовая. А что очаг далеко – так просушишь. Жаровню поставить.

– А если туда поставить две жаровни, то тепло будет и в любой холод, – кивнул Аранарт. – Так что этот отнорок занят.

– Чем?

– Кем. Детьми.

Удивление имеет столько же оттенков, сколько цветов у солнца на восходе. От будничного «не ослышался ли я?» до восторженного «ты решил жениться?!» и светлой надежды «неужели вокруг меня будут бегать дети?..»

– Ну, не в ближайшее время, – ответил Аранарт на всё разом, – но жениться теперь надо.

– «Надо», – повторил эльф. Сказанное дунаданом распадалось на отдельные слова, смысл которых не складывался во фразу.

– Я наследник Элендила, – пожал плечами, – я должен жениться, у меня должны быть дети. И спать они должны в тепле.

Последнее «должны» Хэлгон понимал. Но остальное… всё существо эльфа противилось тому, что семья – это тоже часть Долга. Семья – это только мое, это живой трепет сердца, а не чеканная поступь того, что выше тебя…

Он знал, что у людей семья не всегда начинается с любви, он видел браки, заключенные по согласию, – и видел любовь, которая приходила к этом супругам позже, любовь, которая оказывалась глубже и сильнее юношеской. Но такие пары были хотя бы знакомы! решение вступить в брак шло у них от сердца… а не от долга.

– Не смотри на меня с таким ужасом, – мягко улыбнулся Аранарт. – Всё это будет еще нескоро. Наверное. И, чтобы жениться, нужно, чтобы было, куда привести жену.

– А у тебя нет даже кладовки, – охотно подхватил игру Хэлгон.

– Вот именно.

Аранарт помолчал и продолжил серьезно:

– Отец и мама поженились по воле Ондогера. Почти по его приказу, сколь я понимаю. А более любящей пары я в жизни не видел. Так что брак по Долгу – это не так страшно, поверь.

– Я поверю, – сказал Хэлгон. – Но только потому, что твои слова обычно оказываются страшнее того, что ждет нас на самом деле.

Хэлгон отправился к Голвегу: отнести и забрать. Отнести весть, что у Арамунда теперь есть жилье и что до сухой весны он точно никуда оттуда не денется. И забрать те бесполезные, но дорогие сердцу вещи (вроде мифлондских кольчуг), что четверть века лежали у их товарища.

Идя на северо-восток, Аранарт рассчитывал потратить два-три месяца на то, чтобы обойти поселки. Теперь это время оказалось свободным: что тут всё в порядке, он уже узнал, а все, кому нужен его совет или просто хочется поговорить – все они доберутся к нему сами.

Удобно это: иметь свое жилье.

Не желая одалживаться едой и мехом, он ходил на охоту – со здешними следопытами, знающими лес наизусть, с юношами, сияющими от гордости: идут вместе с вождем, или один. Гости потянулись, их надо кормить, а жители Утеса вовсе не рассчитывали на те толпы, что перебывают здесь за зиму.

Особых угощений он им не предложит, но хотя бы кусок жаркого будет всегда.

Аранарт решал заранее, чем он их накормит и где положит спать. Он не предполагал, что его ждет совсем, совсем другая сложность.

Когда арнорцы узнавали, что Арамунд обзавелся жильем, и иссякало первое изумление, то все произносили одну и ту же фразу: «Но у него же ничего нет!» Мужчины и женщины. Старые и молодые.

Значит, надо помочь вождю! Надо принести ему..!

Чем дольше было идти, тем меньше с собой брали. И то хорошо…

К концу первого месяца Аранарт молча взвыл.

Хэлгон еще не вернулся, так что будущая кладовка пока оставалась девственно-пустой за узким лазом. Зато отнорок, предназначенный для принцев, заполнялся разными вещами так быстро, что это было похоже на сход лавины. Неотвратимо и жутко.

Принести орехи, травы, ячменную и желудевую муку и прочее догадывались лишь немногие. Зато словно сговорились нести посуду.

Разную.

Красивую и простую.

Для очага и для стола.

Отказаться было невозможно.

Брать – безумие.

Отправить все излишки к Голвегу? Будут большие пиры, там пригодится? Нет, нельзя. Обидит этим даривших. Да и потом: кто дотащит все эти котлы, миски и кубки?

Выход надо было придумывать немедленно.

Пришел Тредор, принес небольшие туеса для муки (лучше бы принес муку!). Перед старым товарищем Аранарт мог не изображать радость и благодарность, он принял подарок со вздохом и молча повел Тредора в кладовую.

– Как тебя… – сочувственно произнес тот. Взял с одной из наспех сделанных полок деревянную миску – красивую, резную – посмотрел. Под ней стояли другие, явно одной рукой резаны, но каждая на свой узор. Вот же старался кто-то… наверное, себе на праздники, но тут решил отдать.

– Нравится? – сказал Аранарт. И попросил почти умоляюще: – А забери…

– Как можно?

– Почему нет? Рубаху с моего плеча ты бы взял?

– Но…

– А почему не взять посуду с моего стола?

– Так она не…

– Поставим на стол, поедим из них сегодня. Завтра заберешь.

– Но…

– Тебе, твоим они будут в радость?

– Да, но…

– Значит, решили.

Тредор вспомнил, что слово Арамунда – приказ, и только спросил:

– А мои ты потом кому отдашь?

– А кому понравятся, – честно ответил вождь.

С того дня каждый, кто приходил к Аранарту с подарком, уходил с ответным. Посуду несло большинство, но всё-таки не все, так что от излишков утвари вождь рано или поздно должен был избавиться.

Поток новой посуды к концу зимы иссяк: конечно, лестно знать, что твоя вещь потом уйдет к кому-то как та, что со стола Арамунда, но всё-таки…

Хэлгон, обежавший с новостями сколько-то поселков и вернувшийся под грузом двух кольчуг, сидел у очага и рассказывал:

– Для многих юных ты сейчас стал самым сильным разочарованием их жизни.

Аранарт со вниманием наклонил голову и отвечал:

– Сердце мое обливается кровью при этой вести. Какой же черный проступок свершил я по неведению?

– Страшнейший на их памяти. Ты стал обыкновенным человеком. Ты жил между землей и небом, не имея ничего своего, – еще прежде, чем они родились. И вдруг!

– Нет мне прощения в их сердцах, – он говорил серьезно. – И не обрести мне его… пока они не повзрослеют.

– И поймут, что вождь от обычного следопыта отличается не тем, сколько у него вещей, – кивнул эльф.

Несколько раз он, взяв помощников, ходил в лес за соснами. Будущие кровати, стол, стулья и прочее. Пока он обходился общей мебелью для праздников – складной, выставляемой на улицу, когда все садятся за один стол. Но это ненадолго. Нарубят сосен, сложат их пока штабелем в пещере (вот и кровать на первое время: закрепить, выровнять ветками и лапником сверху и положить тюфяк), за год оно просохнет лучше некуда, а следующей зимой уже заняться.

Хэлгон, как и обещал, превратил лаз во вход в кладовую, так что можно было делать хорошие, добротные полки и переносить туда запасы.

Мяса сколько-то набито и прокопчено, с прочим ему помогут. Летом насобирают ему ягод, надо будет браги наварить. Благо, теперь есть в чем.

Домашняя жизнь медленно налаживалась. Не такая она и страшная, если присмотреться.

Но воздух дышит весной. И зовет прочь.

Хэлгона отправит на север (вдруг за зиму что-то серьезное?), а сам пойдет вниз по Седой. Пора назвать заботы их настоящим именем: нет никаких вестей, которые ему непременно надо получить самому, но многим, и особенно тем, кто немолод, нужно его присутствие.

Разговоры с людьми ни о чем – это тоже дела вождя.

А ему в награду достанется ветер арнорских троп.

Тропами Арнора

Ощущение правильности совершенного поступка было недолгим.

Он получал знаки, да. Знаки, что он на верном пути. Но их по всему Арнору найти можно. Верный путь – это хорошо. Но тот Знак, что позволит сказать «Мы сделали!», и никто не усомнится в истине твоих слов, – такой Знак в Арде один.

Но ты не находишь духу признаться себе в этом.

Это трусость.

Это самая обыкновенная трусость.

Делать вид, что всё в порядке, что все мечты осуществлены, что страна благополучна, что можно спокойно жениться и сказать «Наши цели достигнуты; будущее, о котором мы говорили, настало».

И это будет ложью.

Строить страну на лжи?!

А если набраться смелости… сказать о Знаке прямо. Знаке неоспоримом, таком, что будет виден всей стране, виден Элронду, Кирдану и прочим.

Или ты обретешь его – или ты столь же ясно узнаешь, что ошибся. И тогда…

Но до «тогда» далеко.

Хватит жмуриться, как испуганный ребенок. Надо назвать Знак по имени.

И решить, что тебе дороже: знамение о судьбе Арнора – или воля твоего отца.

…так вот позавидуешь сыновьям Феанора: им не приходилось выбирать между путем за сокровищем и отцовской волей!

А что делать ему?!

С Хэлгоном он не делился. Во-первых, не стоит говорить дружиннику Келегорма о сокровище на севере, которое необходимо вернуть, во-вторых и главное, Хэлгон всё равно ничего не посоветует. Хэлгон не умеет возражать. Обычно это достоинство, но сейчас – нет.

И он пошел к Голвегу.

Шел, и в глубине души надеялся, что старый товарищ скажет «Не смей и думать о таком! Князь подарил это кольцо, подаренное назад не требуют!»

Голвег так скажет, и всё будет… в чем-то проще, в чем-то сложнее, но хотя бы перестанет раздирать изнутри.

Былой разведчик выслушал его и сказал:

– А ты прав. Кольцо надо вернуть.

Аранарт взвыл сквозь зубы.

– Оно наше, арнорское… – размышлял вслух Голвег. – Не место ему на севере.

– И я должен пойти против решения отца?! – рявкнул вождь. – Против его воли, высказанной более чем ясно?!

– Ну, не шуми.

– Придти к лоссофам и сказать «Нам нужнее»?! – наболевшее рвалось криком. – Так уже было некогда, Хэлгон это хорошо помнит!

– Не шуми, – тверже повторил Голвег. – Ты придешь к ним… не так.

– Я вообще не знаю, пойду ли я к ним, – он выдохнул и сник.

– Пойдешь, куда денешься.

Аранарт промолчал и отвернулся.

Голвег понял, что пора проявлять твердость. Наставлять Арамунда как мальчишку он был не готов, но раз надо – значит, надо.

– Аранарт. С того дня, как наше войско вышло из Мифлонда, ты совершал поступки, которые были… странными. Чтобы иначе не сказать. Но каждый раз я потом видел, что прав ты, а не те, кто называл тебя, самое мягкое, безумцем. Сейчас ты приходишь и говоришь то, что я сразу назову верным. Ну? И зачем ты упрямишься? Из чувства противоречия?

Вождь молчал.

– Да будь я моложе, я бы не уговаривать тебя стал, а сам на север пошел!

– Пойми, – тихо сказал Аранарт, – я не могу переступить через волю отца. Все эти годы я спрашиваю себя: что бы он сказал? одобрил? возразил? А ты мне предлагаешь пойти отчетливо наперекор…

Пришла очередь Голвега молчать и хмуриться.

– Не знаю, – буркнул он. – Я бы всё равно пошел. Кому там князь дарил кольцо? его уже нет. Кольцо у сына, у внука… они быстро мрут. Нужно оно им так, как нам? Сомневаюсь! Ну так и сменяй на пару острог получше.

– Его нельзя сменять на пару острог.

– Да не ценят они его!

– Дело не в них. Дело в нем. Отец отдал его так, как Финрод. «Пришлете, если будет нужна наша помощь».

– Дай им как знак любое другое кольцо! Колец у тебя нету?!

– Не могу, Голвег. Всё понимаю, но – не могу. У меня так мало осталось от него, а я уничтожу и это?

Разговор зашел в тупик.

– Небось, – ворчал под нос былой разведчик, – он именно как Финрод: отдал единственное кольцо, которое на пальцах было. Было б другое, дал бы… погоди!

Аранарт уже готовился возражать, но от последнего слова вскинулся.

– Знаешь, Аранарт, – произнес Голвег бодрым и укоризненным тоном, – я всегда считал тебя умным.

– И?! – с надеждой посмотрел на него вождь, вполне готовый принять тираду о собственной глупости. Пусть ругает как угодно, лишь бы был выход!

Разведчик это почувствовал и перешел к делу:

– Вот представь: ты этот самый лоссоф, нынешний. Вот ты с нашим кольцом. И со своей бедой… война или что. И вот ты очень хочешь отправить это кольцо потомкам того человека. Ну-уу?!

Аранарт впился в него взглядом, всё еще не понимая.

И Голвег выложил:

– Как ты нас найдешь?! Ка-ак, я тебя спрашиваю?!

Вождь хлопнул себя по лбу.

– Что бы я без тебя делал…

– Спрятался в лесах, – торжествующе продолжал Голвег, – и рассуждает! Так что бегом к ним, договариваться! А может, им как раз и нужна наша помощь?!

– Может быть, – напряженно ответил Аранарт.

Он чуть щурил глаза и смотрел в даль. Далеко за горизонт.

Голвег замолчал. Свое дело он сделал, время шуток кончилось.

– Я верну его, – негромко сказал вождь. – Если…

Старый воин ожидал продолжения «если оно уцелело». Мало ли ведь, что могло случиться с кольцом за тридцать с лишним лет. Тем паче – на севере. Там никакой войны для этого не надо, лед треснул – и всё.

–…если эти годы я вел нас по верному пути.

– Послушай, – осторожно заговорил Голвег, – но север… льды, снега… что там еще… киты. Могло случиться разное.

– Нет. Если я был прав – я вернусь с кольцом. Если я ошибался – тогда льды, снега, киты и лоссофы, которые просто потеряли его как ненужную вещь.

– Но ты чересчур…

– Это тот Знак, который мне необходим, – такого тона и такого взгляда у него Голвег с битвы в Отравной не помнил. – Ответ, понятный всем. Да или нет. Без недомолвок и намеков.

– Аранарт, – выдохнул товарищ Арведуи, – так нельзя. О Знаке следует просить, а не требовать его тоном приказа. Твоя решительность хороша в делах людей, но здесь…

Вождь возразил резко:

– Если бы мне был нужен Знак для себя, я не то что просить, я и молить бы не осмелился! Кто я такой, чтобы получить Знак?! А он мне нужен не для себя, а для Арнора! И не для сегодняшнего дня, а на века вперед.

Он взглянул на Голвега и договорил:

– И я его получу.

Тот покачал головой:

– Я в этом ничего не смыслю, но, боюсь, ты перегибаешь… Требовать у Эру! Одумайся. Посоветуйся с мудрыми.

Вождь спросил холодно:

– А что мудрым – судьба Арнора?

Голвег опять тяжело выдохнул. Вот как с ним, таким, говорить?

– Мудрые видят людей, – продолжал Аранарт. – Они добры, они видят, что людям плохо, они хотят помочь. Помочь сейчас. Потому что жизнь эльфов – вечное настоящее, прошлое для них – тень, а будущее… будущее у них за Морем. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех. А будущее Арнора – здесь. Эльфы не видят нашего будущего!

– А ты видишь, – мрачным полувопросом ответил Голвег.

– Вижу, – твердо сказал вождь. И добавил не менее уверенно: – Но я всего лишь человек и могу ошибаться. Пока еще мои ошибки можно исправить. Вот поэтому мне и нужен Знак. Да или нет.

– А если нет?

– У меня есть мысли на этот счет.

– Ох, Аранарт… я всей душой за то, чтобы вернуть кольцо Барахира, но то, что ты задумал… Ты не боишься, что Он разгневается на тебя за твою дерзость? И что тогда будет?

– Если я и дерзок, то только потому, что люблю мою страну.

Его глаза полыхнули:

– И если я заслуживаю гнева, то за поступки, а не за тон моих слов!

Голвег закрыл лицо рукой:

– Ты соображаешь, Кому ты это говоришь?!

Аранарт молчал, остывая.

Былой разведчик переводил дыхание, как после быстрого бега. Когда оба успокоились, спросил:

– А если ты не вернешь кольцо, тогда?

– Хочешь спросить, не брошусь ли я на меч? Не волнуйся. И не подумаю.

– А что будешь делать?

– От венца я уже отказался, откажусь и от власти.

Голвег смотрел на него непонимающе, и Аранарт договорил:

– Ринвайн.

– Во-от как…

– Да. Если я вернусь без кольца, значит, отец действительно был последним. Род Вардамира исчерпал себя. Ар-Фаразон у нас уже был, ждать, пока в нечто подобное превращусь сам или мой потомок, я не буду. Нет – значит нет. Пусть правит род Манвендила. А в Ринвайне я уверен больше, чем в самом себе. И подчиняться ему мне будет нетрудно.

– Ох, Аранарт… почему нельзя просто пойти и вернуть кольцо? Почему опять всё как всегда?

– Ну, – он перевел дыхание и чуть улыбнулся, – ты сам только что говорил, что всегда у меня заканчивалось не так уж и плохо.

Две помолвки

Он задержался у Голвега на несколько дней. После этого разговора обоим надо было отдышаться.

…о таком молчат.

Говорили об обыденных делах: дозоры, поселки. Дети растут, поселки на пять семей становятся большими, надо думать, как расселять, куда расселять, когда…

Осторожно заговаривали и о походе на север. На следующий год – и как надолго? К роли наместника Голвег готов не был, а придется. «Если не вернусь через год, вводи в дело Ринвайна. Кто знает, куда там эти лоссофы перекочевали. Всё может быть». – «И сколько ты намерен их искать?» – «Откуда я знаю? Если я вернусь хоть через десять, хоть через двадцать лет, мы с Ринвайном уж как-нибудь не подеремся из-за власти».

Близился праздник солнцестояния. Народу в поселке прибыло: молодежи – повеселиться на пойменном лугу, старшим – поговорить.

– А холостым повысматривать, – многозначительно сказал он Голвегу.

– Решил наконец найти себе красавицу и умницу?! – просиял старый товарищ.

– Красавицы и умницы, – отвечал Аранарт, – пусть выходят за тех, кто влюбится в них. А мне хватит девушки с покладистым нравом, которая будет хотеть того же, чего и я: полной пещеры детей. Мальчишек.

– С покладистым нравом, говоришь? – переспросил Голвег и отчего-то вздохнул.

Аранарт вопросительно взглянул на него.

– Да была одна такая… – разведчик говорил неуверенно, словно решая, отвечать или отказаться, – тоже вот покладистость главным достоинством считала. Только наоборот: в будущем муже.

Вождь молчал. Он чувствовал, что старый товарищ приоткрывает дверь в какую-то очень дальнюю и сокровенную часть души, вроде запретного чулана в сказках… но Арамунд не героиня сказки, чтобы ломиться туда.

Захочет Голвег рассказать – расскажет.

Бывший разведчик снова вздохнул, колеблясь, говорить или нет. И начал – нехотя, словно это Аранарт настойчиво просил его.

– Дело это давнее… очень давнее. Уже, наверное, из ее детей никого нет в живых, да. Кого не война, того болезнь забрала. Они же быстро умирают, оглянуться не успеешь…

И опять вздохнул, поправил фитиль в плошке, хотя тот горел ровно.

– Да рассказывай уже, – вождь понял, что надо брать дело в свои руки. – Тебе же хочется. Если что, я дам слово, что от меня никто ничего не узнает.

Нерешительный Голвег – это было, по меньшей мере, странно.

– Как далеко у тебя с ней зашло? – нахмурился Аранарт.

– Далеко… дальше, чем ты думаешь, – старик чуть усмехнулся. – Не так, нет, не так. Но дальше.

– Хватит играть в недомолвки.

– Ладно, ты прав. В общем, был постоялый двор к югу от Ветреного Кряжа. Это тебе не «Гарцующий Пони», куда свои же заходят за пивом посидеть чаще, чем постояльцы приезжают. Это места глухие, остановятся хорошо если охотники…

– Я представляю.

– Так что послушать, куда они и зачем, это дело самое полезное. И свой человек в «Подстреленном Олене» был нам ну очень нужен. И вот еще до меня с хозяином договорились: он нам всё, что услышит, а мы ему за это… угадай?

– Не знаю. Вряд ли в такой глуши нужно золото. Припасы? Но их тайно не подвезешь, разве вино… Нет, не знаю.

– Постояльцев мы ему. Пару-тройку крепких парней. Чтобы спокойно было. Разбойной братии громить «Оленя» не с руки, кто их кормить будет, если сами разнесут, а всё же с охраной спокойнее. Так и жило у него всегда несколько.

– Хм. Как много я узнаю… – заметил Аранарт.

– Так тогда тебя дела разведки не интересовали. А сейчас уже не о чем говорить, не пережил «Олень» войны. Не нужен он теперь никому, ни им, ни нам.

– Ты давай о ней рассказывай, хватит вилять. Как ее звали?

– Звали… – разведчик посмотрел вдаль и чуть улыбнулся. – У нас ее звали Куничка. Востроглазая, юркая, – он смотрел в прошлое, и лицо его светлело, – красивая. И опасная.

Он обернулся к Аранарту:

– Ты же не знаешь, как это делается, куда вам, княжеской дружине, знать такие простые вещи!

Тот ответил заинтересованным взглядом.

– А делается это так, – наставительно сказал Голвег. – Заходишь ты, видишь нашу красавицу и брякнешь приятелю ли, или так, в сердцах, что, к примеру, в Тарбаде купцы последнюю совесть продали и за куньи шкурки половину прежней цены дают. Ну и она поймет, что наш, что к ней пришел. А ночью спустишься вниз тихонько, она ждет и уж решит, как вам поговорить тайком.

– Буду знать, – кивнул Аранарт.

– Отца ее у нас Лосем звали. Можно было и про лося говорить, почему нет… а только она росла, и мы всё больше про куниц. Да. Ну и я туда зачастил. Время было, считай, спокойным, а я что, я по делу, мне самому надо всё от Кунички услышать, а то другие не так поймут да не так расслышат. Детские, конечно, хитрости. А она хорошеет год от года, мне всегда рада, расскажет столько, что после нее полкарты как на ладони, а потом до утра меня расспрашивать – про Форност, про нас. Ну я и рад.

Аранарт кивнул.

– В общем, что я там не только ради дела, и наши поняли, и ее отец… последним это понял я. И решаться надо – или жениться, или уж мечтами ее не манить, а только я всё никак…

Он снова вздохнул.

– Я заметил, – не без усмешки сказал вождь.

– Жениться на ней – это в Форност ее везти. Нельзя же ей в тех краях за дунадана замуж, нельзя там полукровок родить. А везти в Форност – нашу Куничку потерять, не будет больше наших глаз и ушей. Так что тянул я, тянул… ну и дотянул.

– И?

– Умер Лось. Лихорадка свалила в неделю. А детей у него больше и нет. Всё хозяйство – ей.

– Понятно, – мрачно кивнул Аранарт.

Да, это было яснее ясного: никакая охрана не поможет, если нет мужчины. Был отец, теперь нужен муж. И чем скорее…

– Примчался я тогда, всё бросил не помню на кого, примчался. Ну, у нее пока спокойно, наши там опять же. Она смотрит на меня, личико бледное, глазищи огромные…

Аранарт взглянул на фитиль светильника: вот теперь его действительно надо поправить. Но поправлять не стал: лишнее движение собьет Голвега.

Он кому-нибудь про свою Куничку рассказывал с тех пор? Сколько лет этой истории? Полвека? Больше?

– И вот сидим мы с ней ночью, ей хоть и немного рассказать, но есть что, она говорит… говорит. Не поверишь: до сих пор помню слово в слово всё, что она тогда вызнала. Думаю ведь совсем о другом, а оно всё само запоминается, запоминается… Стол между нами, и такие волны жара от нас над тем столом ходят, что как он только ни задымился. Встать, сгрести ее в охапку и…

– И увезти в Форност потом, – кивнул вождь. – А почему она сама не сделала первого шага? Она же, как я понимаю, была девушка решительная.

– Почему… может, слушаться меня привыкла. Или чувствовала, что я между «да» и «нет» мечусь.

Голвег помолчал и договорил:

– Кончилось всё, что она рассказать могла. Она ждет. Я ей и говорю, что ей завтра вставать рано, и шла бы она спать.

– И она послушалась?!

– Послушалась, – эхом повторил старый воин.

– И ты отказался от нее?! Но почему?

Разведчик медленно кивнул.

– Я тогда вышел в ночь, было холодно. И представил: вот мы вместе. Вот дети у нас. И… и мне уходить. А как уйти, когда сердце с ними? Наполовину жить – не могу, не про меня. Или уж у меня нет ничего, кроме моих забот разведки, или я о ней, о детях буду думать. А думать о лишнем в разведке нельзя, смерть это… добро если только твоя смерть.

Аранарт не стал спорить. Дело прошлое, зачем возражать. Да и сколько среди разведчиков женатых, Голвег знает куда лучше него.

– Думал я до утра и понял: нет. Люблю ее, огнем горю, но – не могу я жениться.

Вождь снова промолчал.

– Ну и сказал я ей утром: тебе замуж надо, и чем скорее, тем лучше. Найди себе мужа.

– Как она за такое не угостила тебя самой тяжелой сковородой?

– Сковородой?! Ты плохо представляешь мою Куничку! Она так на меня глянула, что тут не сковороды, тут вертела для мяса надо было бояться!

Аранарт кивнул со всем уважением к характеру этой девушки. Поправил наконец фитиль.

Голвег встал, принес кувшин браги, желудевый хлеб.

Да, выпить было нелишним.

– И дальше?

– Дальше… Сменились наши у нее, добрались до нас. И я узнал, что моя Куничка вышла замуж.

Голвег сделал изрядный глоток.

– Злость тогда меня накрыла, слов нет. И ведь сам от нее отказался, и сам велел ей замуж выйти, а только как подумаю, что ночами какой-то хряк забирается на нее, на Куничку, которую я и поцеловать-то не посмел! Так черно было… не поверишь, в Войну легче.

– Поверю.

Вождь не стал спрашивать, отвлекают ли эти чувства от дел разведки меньше, чем совершенно недопустимые для следопыта мысли о семье.

– Три года я так. В Форност ни шагу, к ней – тем более, наши к ней бегали, как обычно, я о ней ни вопроса, они – ну, парни умные же, видели, как я у нее раньше пропадал, так они о ней ни слова, значит, всё с ней в порядке, а то бы сказали, и уж наверное не бьет ее этот мерзкий хряк, потому что если бы бил, то об этом бы узнали наши из охраны. И уж про это бы мне рассказали.

Отломил кусок хлеба, но есть не стал.

– Прошло три года, я подуспокоился слегка. Набрался смелости, пошел к ней сам. Прихожу.

– И? – спросил Аранарт, тоже отламывая хлеб и тоже держа его в руке.

– И вижу на месте Лося…

Он сделал значительную паузу.

– …парень молодой, белобрысый, вихрастый, морда широкая, глаза добрые, борода забыла как расти и вдобавок – ямочка на подбородке, детская такая.

Аранарт принялся жевать хлеб, скрывая улыбку. Впрочем, надо ли ее скрывать?

– Ага, ага, – кивнул Голвег. – И смотрю я вот на это… какой-такой хряк?! теленок теленком, и молоко мамкино на губах не обсохло! И вот к этому я ревновал?! С ума сходил, в черный холод меня бросало? Из-за этого?!

Он тоже вспомнил, что хлеб отламывают затем, чтобы есть, а не затем, чтобы держать.

– Он-то мое замешательство истолковал по-своему, подошел, поздоровался, начал объяснять, что прежний хозяин умер, а он, дескать, муж дочери его…

– И ты раньше его никогда не видел?

– А с чего бы? Это она округу знала, а, может, аж из Брыля себе этого теленка привезла. Она невеста богатая, женилась на ком захочет.

– Гм. Девушки обычно замуж выходят.

– Обычно, – подтвердил Голвег. – А Куничка женилась.

– Ну ладно.

– В общем, говорим мы с ним, а я всё жду Куничку. Выходит. Пацан лет двух за юбку держится, у нее уже по-новому живот этак округлился, не очень, но заметно. Похорошела – слов нет. И, кажется, куда против прежнего, а вот – светится вся изнутри. Я смотрю на нее, улыбаюсь, она меня увидела, ойкнула сперва, потом видит, что я от радости расплылся, как тесто по столу, и снова улыбается – мне уже.

Аранарт тоже улыбнулся.

– И вот смотрю я на нее, на Теленка ее и понимаю, что охрану отсюда можно убирать. Такой этот парень беззлобный, что кто бы ни пришел к нему – он любую ярость погасит. Где такого нашла – не знаю, и давно ли был он у нее на примете – думать не хочу, а только правильно я сделал, что ушел тогда, и дурак я был, что столько лет к страхам своим ревновал.

– Но ты же не убрал охрану? – вождь сделал вид, что не услышал последней фразы.

– Нет, конечно, о чем говорить.

Налил им обоим брагу. Выпили.

– Ну, сердечное я уладил, а пришел ведь по делу. Ночью спускаюсь. Ее еще нет, ждет, пока муж уснет или что.

– А муж не знал?

– Он всю жизнь не знал. Может, травками она его подпаивала, когда наши приходили, а только он так и не догадался.

Аранарт покачал головой: не сомневался, а удивлялся.

– Она мышкой выскочила, кивнула мне: дескать, за мной, ведет в кладовку. Раньше в зале сидели, но теперь, понятное дело, замужней нельзя, чтобы кто ее увидел. В кладовке два бочонка небольших так стоят удобно, сразу понятно: отлажено у нее это дело. Садимся. Начинает она говорить, всё по делу, ни словечка лишнего, словно я никуда не девался, словно не было этих трех лет.

– Великолепная женщина! – с восхищением выдохнул вождь.

– А то! – не без гордости кивнул Голвег. И продолжал: – И вот я слушаю, все запоминается, дело привычное, и при том смотрю, какой она стала. А она изменилась… сильно изменилась. Сидит… домашняя такая, пушистая… мы ее Куничкой за зубки и когти звали, а тут она – зверек мягкий; если погладить, то и не укусит. Левой рукой чрево свое прикрывает: не то защищает, не то обнимает, сама об этом не думает. И вот хорошо ей во всем этом… то ли птица на гнезде, то ли птенец в яйце. И рада она, что я снова рядом, и нет у нее уже ко мне ни любви, ни ненависти, а просто раз я здесь, то и я в ее гнезде, что ли…

– И ты обо всем этом думал, запоминая, что она говорит?! Разведчикам выдают запасную голову? Или запасные уши?!

– Тебе запасной язык выдали, – хмыкнул Голвег. – Думал… думал я это потом, по пути. А тогда чувствовал. Вот в той кладовке меня и отпустило. Понял я, что правильно всё решил, что она счастлива и не было бы ей так тепло со мной.

Аранарт не стал спорить.

– Засобирался я уходить: лучше сейчас, затемно. При всех с ней прощаться не хочу, уйти не прощаясь – не могу. Она шаль накинула, вышла проводить меня. Положил я ей тогда руку на живот, она не отстранилась, не испугалась, поняла, что и для меня прошлое ушло. Говорю ей: «Легких родов». А она мне, как обычно: «Легкой дороги».

Он замолчал.

Аранарт молчал тоже.

– Дальше? – ответил Голвег на невысказанный вопрос. – Дальше по привычному пошло. Когда могу – сам выберусь, нет – кто из наших придет. Придумали мы с ней… глупость, конечно, но нам обоим нравилось это… я ей мужа Теленком-то назвал, она веселилась очень: вроде как мы и его в дело взяли. А потом, если наш брат придет не просто, а с весточкой от меня, то слово будет уже не «куница», а «теленок». Глупость, баловство… – он всеми силами старался скрыть улыбку.

Не вышло.

Вождь разлил обоим остатки браги.

– Сынок ее старший рано в дело вошел. Она сразу, как меня в первый день увидала, так ему и говорит: покажи, мол, гостю свои игрушки, понравится ему с тобой играть. Ну, я сразу и понял.

– Не с двух же лет? – усмехнулся Аранарт, пригубливая.

– С пяти.

– Однако.

– Игра это такая, ее саму так Лось учил: поди принеси гостям еды, запомни, про что они говорят, мне перескажи. Потом сложнее: услышишь название места – получишь цацку или там вкусное что. Ну а годам к десяти объяснить, что же это за игра…

– …и какова в ней ставка.

– Не скажи, – покачал головой Голвег, – не рисковали. Так, пару раз Куничке не нравилось, как смотрят. То ли и впрямь подозревали, то ли что… так ведь наши недаром там жили. Один раз обошлось дракой… ну и навернулся тот хмырь об угол стола, эх. И никто не виноват, отнесли в лес да и закопали. А другой раз… в общем, ушел он восвояси, и никто его с тех пор и не видел.

– Страшный зверь была твоя Куничка.

– Аранарт, ты куниц никогда не видел?! Куница как куница, белку съест, хвостом беличьим с усов грязь смахнет! А у крысы кровь из гора выпьет, а есть такое побрезгует.

– Но ты-то о ней рассказываешь…

– Я о любви рассказываю, не о деле. А если о деле… так когда ты отряд под самый Ветреный гонял, так это скорее всего Куничке и спасибо было. А в последние годы перед войной – Бобру.

– Сын?

– Он самый. Зубами – в мать, домовитостью – в отца. Бобер и есть.

– А она что же?

– Умерла. В зимний ливень попала, холодный… как наши поняли, что ей совсем плохо, послали за мной. Я тогда уже сколько лет не ходил к ней, совсем стало опасно там дунаданам появляться… тут помчался, думаю, как же мне с ней суметь увидеться… не пришлось хитрить. К свежему холмику добежал.

Аранарт понимающе вздохнул.

– И вот думаю я, – Голвег говорил, глядя в огонь, – вот поженись мы, кем бы она была в Форносте? Да, никто не посмотрел бы, что она не наших кровей, ее бы уважали – моя жена. Но ведь и только. Так – о ней каждый серьезный разведчик знал, «от Кунички» – значит, верь, как бы странно ни звучало. Любила она ведь это дело, как я люблю, как все мы. Лось – тот да, тот ради охраны для нас старался. А Куничка нет… И отнял бы я у нее вот всё это?!

Вождь не ответил. Он не брался решать за эту рудаурскую женщину, что ей лучше, что хуже, но одно видел ясно: если даже спустя четыре десятка лет после ее смерти Голвег так убежденно доказывает, что правильно отказался от брака, значит он до сих пор жалеет о своем выборе.

Присутствие Арамунда интересовало молодежь (да и старших) куда меньше, чем Долгий День. Ну что – вождь? у него свои дела с Голвегом. Выйдет посидеть со всеми – хорошо, выпьем, поговорим. Нет – не ради него здесь.

Огонь Долгого Дня будоражил кровь даже старших, это волнение было наслаждением само по себе, и кем бы ты ни был на празднике – участником или зрителем – праздник был в тебе. Всех влек пойменный луг. Про него уже ходила шутка, что там много кто кого поймает…

Арамунд, конечно, был существом иной природы, представить его пошедшим плясать никто не мог… но и его коснулось веселье хоть краем. Во-он там, на скальнике сидит и смотрит. Говорят, он всё-таки решил жениться, но он-то не в танцах себе невесту выбирать будет. Это, небось, у лордов всё давно расписано…

Подошел Голвег, присел на выступающий из земли валун, глядя на Аранарта с неменьшим вниманием, чем сам вождь смотрел на танцы. Цепкий, оценивающий взгляд.

Аранарт почувствовал, обернулся, чуть усмехнулся. Оба вернулись к своему безмолвному занятию.

– И какая? – спросил потом старый воин.

– Пока не знаю, – спокойно отвечал вождь.

– За тебя любая пойдет. Побежит, только позови.

Аранарт сдержанно кивнул: дескать, мне это известно и это меня совершенно не радует.

Голвег приподнял бровь: и почему же?

– Чужую любовь не хочу разбивать, – пожал плечами. – А попробуй разобраться, у кого из них всерьез, а кто просто… вместе танцевать нравится.

– «Попробуй» это приказ? – осведомился Голвег.

Вождь негромко засмеялся: нет.

– Знаешь, о чем я думаю… – старый воин чуть прикрыл глаза, подставляя лицо жарким лучам. – Ведь твоему отцу, когда он поехал в Гондор, было столько же. Семьдесят два, год в год…

– И?

– И как же вы с ним не похожи… он был молод: можно и жениться, а можно и повременить. И когда Ондогер пригласил его в Минас-Анор, мы гадали, зачем. С Арафантом он, может быть, и переговорил, но нам о том – ни слова. Про Фириэль мы думали, конечно, но так… А на тебя смотрю: волк бродит вокруг овечек, зверь зверем!

Аранарт дернул ртом: и так этого зверя еле сдерживаешь, а тут еще Голвег об этом говорит…

Присел рядом, попросил:

– Расскажи об отце. Ты был с ним тогда?

– Нет, он ездил без меня. Фириэль я увидел уже в Форносте.

Он помолчал, вздохнул, вспоминая:

– Мне тогда показалось, что на ней латы. Те, южные…

– Почему?

– Так она держалась. Не просто прямо, а именно – доспех согнуться не даст. Хочешь не хочешь, а будь прямым.

Вождь чуть опустил веки, подтверждая.

Голвег снова вздохнул:

– Улыбалась нам, мужу… добрая, приветливая… а в глазах – сталь. Ты весь в нее.

– И в дедушку Ондогера, вероятно, – жестко добавил Аранарт.

– Ну, его-то я не видел…

В дымке прошлого

Речь Ондогера была как удар копья: прямо, в цель, наповал.

– Я хочу, чтобы вы с Фириэлью поженились.

Таким тоном отдают приказ правому флангу.

– Разумеется, я не стану требовать этого.

«Да неужели?» – мысленно улыбнулся Арведуи.

– Вам нужно время, чтобы узнать друг друга. Оно у вас есть.

«Так и хочется спросить, сколько. С точностью до дня».

– И когда вы… если вы поймете, что подходите друг другу…

«А если поймем, что не подходим? Ты продумал это, повелитель? Или плана на случай отступления у тебя нет?» – сдерживать улыбку становилось всё труднее.

– … тогда мы, не откладывая, сыграем свадьбу.

– Могу я спросить? Зачем тебе так нужен этот брак?

– Спросить – можешь.

Как сплеча отсек:

– И получить ответ – можешь. Когда скажешь мне, что вы готовы пожениться.

Арведуи не находил слов. Получать приказы ему доводилось впервые.

Но Ондогеру и не нужен был его ответ.

– Ступай.

Арведуи не пошевелился. Только улыбнулся глазами – спокойно, светло.

Ондогер понял свою ошибку.

– Ты славный парень, – оказывается, Ондогер тоже умеет улыбаться. – Ты ей понравишься.

Северянин чуть наклонил голову, принимая похвалу.

Спросил мягко:

– Так зачем всё же нужна наша свадьба?

Ондогер тоже ответил мягче:

– Я уже сказал. Захотите пожениться – я всё расскажу. Нет – говорить не о чем.

– Я хочу показать тебе Минас-Анор, – говорила Фириэль назавтра. – Хочу, чтобы ты увидел его по-настоящему. Не так, как смотрит приезжий.

Арведуи смотрел на нее и мысленно спрашивал: это та женщина, с которой я готов провести всю жизнь?

Он молчал, и принцесса продолжала говорить:

– Я знаю, он обычно пугает чужаков. Кажется слишком большим. Слишком красивым. Но на самом деле он добрый. Если его хорошо знать.

– Ты знаешь, зачем я приехал? – негромко спросил северянин.

Она посмотрела ему в глаза:

– Знаю.

– И что ты думаешь?

Не так надо было, не так! Надо было походить с ней по городу, восхищаться Минас-Анором, не видя его, кивать рассказам принцессы, не слыша их… а он – сразу, ничем не лучше Ондогера, разве что не тоном приказа…

– Над нами тень наших имен, – отвечает Фириэль. – Мы похожи.

– И ты готова уехать со мной на север? Навсегда оставить родной город, который так любишь?

– Нас ждут многие потери, – спокойно отвечает дочь Ондогера. – Пророчества мрачны, и мы должны быть готовы лишиться многого и многих. Кого любим.

Он смотрит на нее с восхищением:

– Какая ты смелая!

Ее голос ровен. Так говорят о том, что давно передумано и перечувствовано:

– Это потому, что мне страшно.

– Отец. Я хочу поговорить.

Ондогер оборачивается к ней:

– Ты выйдешь за него?

– Мы решили: помолвка через месяц – этого достаточно. Не слишком долго, потом еще три месяца до свадьбы. И не слишком быстро, чтобы не выглядело браком по приказу.

Он кивает: да, разумно, разумно.

– Что ж, я слушаю тебя.

Повелитель стоит и не предлагает дочери сесть. Не тот будет разговор, что ведут сидя.

Она спрашивает, словно бросаясь с обрыва:

– Отец, почему меня так зовут?

Его голос ровен. Так говорят о том, что давно передумано и перечувствовано:

– Потому что мне нужен ваш сын. Гондору и Арнору нужен ваш сын. Наследник Элендила.

С Арведуи придет конец Артедайну, это известно всем. А с Фириэлью придет конец Гондору, как с Мириэлью пришел конец Нуменору. Только ты не будешь бездетной, как та Мириэль. И конец будет – другим. Как вы назовете новое королевство, решите сами. Ваш сын решит.

– Ты задумал этот брак…

– Да. Как только узнал, что родилась дочь.

– Но… мои братья?

– Я неясно сказал? – жестко спрашивает Ондогер. – Моим наследником будет ваш сын.

Ей хочется упасть на грудь отца и разрыдаться. Но она знает, что он не потерпит слабости, недостойной принцессы.

Да и слез нет. Ее глаза сухи.

Она только спрашивает:

– А… когда?

– Я не знаю. Пророчества не назначают день гибели.

Она молчит. Ей нужно пережить то, что она услышала.

Он ее не торопит. И молчит тоже. Его молчание добрее его слов.

Она распрямляет плечи и говорит спокойно:

– Ты получишь своего наследника, повелитель. Тебе нужен Феанор среди людей – надеюсь, судьба ответит на твое желание.

Ондогер смотрит на нее с теплотой. Она сильная, она всё выдержит. И у них есть всего – целых! – четыре месяца, прежде чем они расстанутся. Навсегда. Скорее всего – навсегда.

– Фириэль, ты умница. И сейчас тебе нужно отдохнуть.

– Да, повелитель.

Она чуть кланяется и уходит.

Придя в свои покои, принцесса отпустила служанок: благодарю, я разденусь сама, вы можете идти спать.

Осталась одна.

Упала ничком на постель – и только теперь прорванной плотиной хлынули рыдания.

Беззвучно.

Разумеется, беззвучно.

Переговаривающиеся за дверью служанки не должны ничего знать.

…когда за окнами засерел рассвет, Фириэль разделась и легла в постель. Удастся уснуть, нет ли, но когда ее придут будить, никто ничего не заподозрит.

– Ты бледна, – Арведуи не очень понимает, как ему держаться с ней: уже не просто гость, еще не жених. – Что-то случилось?

– Я плохо спала ночь.

…говорят, в Гондоре тепло. Может, кому-то и тепло. А только такой волной холода в Арноре не во всякую зиму накроет.

И что теперь делать? Какими мехами согреть южан от их гондорской гордости?

– Я думал над тем, что ты сказала вчера.

– Я? Сказала?

Да она перепугана насмерть. О Эру, кто и чем?! Увезти ее в Арнор и отогреть в наших холодах!

– Да, о Минас-Аноре, о том, каков он для чужака…

– А. Это…

Вот только не надо врать – этим равнодушным тоном; ни мне врать не надо, ни, тем паче, себе. Ты любишь этот город. Его, и правда, легко возненавидеть, у нас в пещерах уютнее, чем тут, но это твоя родина и ты его любишь. Вот и будем говорить о любви. Мы с тобой уже почти жених и невеста, нам положено о любви разговаривать. Вот какая есть, о такой и будем вести речь.

– Я хотел просить тебя показать мне Минас-Анор. Я хотел бы посмотреть на него твоими глазами. Хотел бы, чтобы у нас были общие воспоминания об этом городе. Я хотел бы, но сейчас я вижу…

Он осторожно берет ее за руку, и она не противится. Можно? или ей всё равно?

– …я вижу, что тебе нужно выплакаться. Нет, – перебивает он раньше, чем она успеет возразить, – я не спрашиваю, что произошло за вечер. Захочешь, сможешь – расскажешь. Нет – нет. Но всё, что тебе сейчас нужно, это укромный закуток, где твоих слез не увидит никто. Если бы я знал этот город, я бы отвел тебя в такое место. Но я не знаю. Так что вести придется тебе.

Он улыбается ей, чуть виновато: видишь, хочу помочь, а главное придется делать тебе самой.

Она смотрит на него – такой взгляд он видел, когда помогал однажды вытаскивать мальчишку, провалившегося под лед. Ну… не совсем такой, конечно… но похож.

– Пойдем. Ты выплачешься, а я посторожу. Никто не увидит. Ну, кроме меня… Но я ведь почти муж, мне уже можно?

* * *

– Спустился бы к ним потанцевать, – сказал Голвег после долгого молчания. – Я старик, но тебе зачем сидеть, как гондорская статуя? Я же вижу, тебе хочется.

– Я прошу тебя, – очень тихо и раздельно произнес Аранарт, – никогда не говори о том, чего мне хочется. Я уже сказал: я не буду ломать чужую судьбу. А если я пойду, то какая-нибудь может и ради танца отвернуться от жениха.

Дело шло к вечеру, разожгли костры, прямо там же жарили мясо (запах доходил и сюда), кто-то из танцующих уходил заняться едой, кто-то наоборот – шел танцевать… какая-то девушка убежала, чтобы вернуться с охапкой шкур: расстелила их на земле, дети от пяти лет и моложе устроились на них – там же и задремлют, когда устанут.

Мясо изжарилось, музыканты устали, и в танцах настал перерыв.

– Спустимся? – спросил старый воин.

– Ни в коем случае. Отсюда лучше видно.

Голвег усмехнулся:

– С высоты поле битвы как на ладони?

– Именно, – вождь не поддержал шутки.

– И кого же ты высмотрел?

– Пока я не уверен.

Им принесли истекающего соком мяса, ягодной настойки.

Темнело, костры подняли повыше, поярче. Сверху танцующие смотрелись великолепно. Заботы отпустили уже всех, и теперь луг был полон. Разве что кто-то из детей присаживался на шкуры «чуть передохнуть», чтобы незаметно для себя «прилечь на чуток» и крепко заснуть, свернувшись калачиком.

Та же девушка, не дожидаясь конца танца, пошла укрыть спящих.

– Кто это? – спросил Аранарт.

– А, это Матушка.

– Матушка? – нахмурился вождь. – И кто же из них – её?

– Да нет, – махнул рукой Голвег, – прозвище у нее такое. Она любит с детьми возиться. Вот и… погоди! Она?!

– А почему бы и нет? – прищурился Аранарт.

– Ну, она…

– Не из чистокровных потомков нуменорцев. Я вижу. Страшная трагедия для рода Элендила, особенно в наше время. Другие препятствия есть?

– Но…

– Она далеко не девочка. Почему она до сих пор не замужем?

Голвег улыбнулся:

– Как она говорит, «куда мне замуж, у меня же дети!» Она ни на кого не смотрит. Ну и ее не зовут.

– Ясно. Ее родители умерли, – в тоне Аранарта не было вопроса.

– Да. Отец – в зиму…

– Неважно. Сама потом расскажет.

– Ты уже всё за нее решил? – нахмурился воин.

Вождь пожал плечами. Спросил:

– Как ее зовут?

– Матушкой все зовут, – вздохнул Голвег. Похоже, ему не хотелось произносить ее имя. Но пришлось: – Риан.

– А, – сказал Аранарт. – Это не я. Это ее родители всё за нее решили.

Риан пошла на луг осмотреть силки на кроликов и возвращалась с добычей. Только один, бывало и лучше. Плохо натерла травой кожаные ремешки? человеком пахнут? Ну ладно, на сегодняшний суп мясо есть, а завтра, если ловушки опять будут пустыми… ой.

На ее тропинке стоял Король. Ждал ее – это она поняла сразу. Спокойно ждал… как зверь добычу. На нее даже ловушки не нужны.

Матушке захотелось бежать… она не могла… и не хотела.

Он понял это.

И улыбнулся.

В этой улыбке не было ни ласки, ни радости. Ни даже торжества. Только спокойная уверенность хищника. Зверь – скалится. А он улыбается.

Ее пальцы, державшие кролика, разжались. Задушенному зверьку всё равно, держат его или нет, – не убежать.

Аранарт смотрел на нее – просто молча смотрел. И под этим взглядом ей становилось жарко… и страшно. И хотелось, чтобы это было вечно.

Неистово стрекотали кузнечики. Синими молниями резали воздух стрекозы. Одуряюще пах луг.

Риан безмолвно покорялась его взгляду, и жар, волнами ходивший по ее телу, был уже не страшен, но прекрасен, и страх был лишь один – что Аранарт отвернется и уйдет, что он больше никогда не посмотрит на нее – так.

Но он шагнул не прочь, а к ней.

Подошел, взял за руку. У него тяжелая, сильная рука. Какое счастье, когда твои пальцы лежат в его ладони.

– Риан, – спросил он, – ты выйдешь за меня замуж?

– Что?

Это не могло быть правдой. Так не бывает. Так бывает только в сказках.

Его серые глаза совсем близко. Она чувствует, как колотится его сердце, – так же сильно, как и у нее.

Если бы так было всегда!

– Я хочу, – медленно повторил он. – Чтобы ты. Стала. Моей женой.

– Я?

Он больше не улыбается. Как ей могло показаться, что он похож на хищного зверя?! У него такой добрый, светлый взгляд.

Неужели он сказал то, что она услышала?

– Да, Риан.

– Когда? – неожиданно выдохнула она.

– Когда я вернусь с севера.

Какой он большой… и грозный. И он, такой большой и грозный, – с ней. Он – ее.

– Это правда? – шепчут ее губы.

– Это правда. Но ты не ответила. Ты согласна?

– Да…

Он сжал ее в объятиях, и Риан поняла, что чувствует зверь, попавший в капкан. Не вырваться.

И – не хочется вырываться.

Он целовал ее лицо, глаза, губы, ее тело полыхало огнем, ее пронзала неведомая прежде боль сладкого наслаждения, и не было ни прошлого, ни будущего, а было только это безумное, невыразимое и незаслуженное счастье.

Аранарт заставил себя остановиться.

Риан прижалась лицом к его груди и снова спросила:

– Неужели это правда?

– Это правда, – тихо сказал он. – Только пока не говори никому.

– Хорошо…

– Риан, – его голос прозвучал с обычной твердостью.

– Что? – она вскинулась.

– О чем я тебя попросил?

– Не говорить о… о нас.

– Хорошо. Ты меня услышала. Я сам скажу, когда будет нужно.

Он мягко отстранился от нее.

– Не уходи…

– Риан, я не железный, – он покачал головой. – Иди.

Она послушно сделала несколько шагов к поселку.

Аранарт негромко рассмеялся. Девушка удивленно обернулась: что?

– Кролика забери, – укоризненно сказал он.

Риан вошла в пещеру, где они жили – Ненет, ее дочери (муж был в дозоре) и она.

Он сказал, что ей нужно придти сюда и молчать о произошедшем. Это она помнила. Но больше он ничего не сказал. А что ей надо делать – она не знала. Не узнавала лиц. Не понимала, как пользоваться самыми обычными предметами. Она всё еще была с ним, ощущала его руки, его губы… а прочего не существовало.

Риан неподвижно стояла посреди пещеры, держа тушку кролика.

– Матушка, что стоишь? – окликнула ее младшая, Анорет.

Никакого ответа. Сияющий взгляд в никуда.

– Эй, – осторожно потрогала ее за плечо старшая, – ты спишь?

Да, если можно спать стоя и с открытыми глазами.

– Мама! Что с Риан?!

Ненет вышла из дальнего отнорка, служившего кладовой. Подошла к Матушке – та не замечала ее. Вынула кролика из ее безвольной руки. Пробормотала под нос:

– «Что это с ней?» Хотела бы я знать, кто это с ней!

Отдала кролика дочерям:

– Что стоите?! Суп давно пора варить. А Матушку не трогайте. Ей отдохнуть надо.

Как ребенка, повела Риан к кровати. Усадила. Та безучастно подчинялась.

«Кто же это?! И так вдруг…»

– Риан, девочка моя…

– Что?

Надо же. Отозвалась. Очнулась.

– Девочка, скажи мне правду, кто это?

– Где?

Глаза как у ребенка: светлые, ясные и ничего не понимающие.

– Ну я не знаю, где. На кроличьем лугу…

– Никого.

– Риан, кто он?

– Кто?

– Тот, кто был с тобой там.

– Никого не было.

Кто ничего не соображает? Она?! Всё соображает, раз врет. Но почему врет? Кто он?

Ненет снова и снова перебирала всех неженатых мужчин в поселке, не обойдя даже Голвега (знаем мы этих стариков!), – но представить, что кто-то решился убедить Матушку променять всех-всех детей на своих собственных, не получалось. Какой-то красавец явился с Арамундом? Нет, он один. Кто-то из пришедших на праздник? – но тогда Риан бы танцевала с ним.

Ненет поняла, что ничего о жизни не знает…

Утешало только одно: у Матушки такое чистое и светлое лицо, что, кто бы это ни был, получится хорошая семья.

Ну и хватит о непонятном. Ждут дела.

– Ничего ей в руки не давайте! – строго сказала она дочерям.

А то прольет, и хорошо если не кипяток. Или порежется.

– А разве можно спать с открытыми глазами? – спросила Анорет, сама сияющая. Но эта сияет от любопытства.

– Не видишь, спит! – рассержено ответила Ненет и принялась рубить стебли сныти, вымещая на них досаду, что не может понять, о ком же молчит Матушка.

Аранарт осознавал происходящее немногим лучше. Разума хватало лишь на две ясные мысли: он сейчас не соображает ничего и – надо уходить отсюда как можно скорее. Не дожидаясь завтрашнего дня. Сегодня. И лучше – сейчас. Но сейчас нельзя. Это привлечет внимание, вызовет расспросы. Велел Риан молчать, а проболтается сам. До вечера делать вид, что ничего не произошло, а потом – прочь, прочь.

Зверь рвался с цепи, зверь требовал «женись до того, как уйдешь на север», зверь хитрил и твердил о милосердии к девушке, которая безумно влюблена в него, зверь оборачивался змеем и шептал в ухо: «А если кольцо за эти десятки лет просто сгинуло? В полынье, в буране… если тебе придется вернуться без него, ты что же – откажешься жениться? и разобьешь сердце Риан? чем она будет виновата, что кольца нет?! а раз ты женишься на ней всё равно, то зачем откладывать на потом? она же хочет этого так же, как и ты… ты вправе мучить себя, но за что ты мучаешь ее? сделай ее счастливой…»

Прочь. Едва стемнеет – прочь.

От себя, говорите, не убежишь? Это просто вы не бегали…

Держать лицо спокойным и кивать – надеясь, что киваешь там, где надо. Поддерживать разговор – неважно о чем. Говорить, говорить и снова говорить. Голвег, кажется, всё понял, но ему-то можно.

Не оставаться одному. Едва отпустишь себя – сразу ощущаешь ее тело. Мягкое. Податливое. Ждущее.

Нет!

Дождаться темноты и тихо уйти. Мало ли, какие причины вынудили его уйти вот так, вдруг. Никто не спросит.

Она хочет того же, что и ты. Она будет счастлива.

Разумеется. В Мифлонде лишние мысли выбивал из себя с мечом. А здесь – ночной пробежкой через холмы.

Оч-чень помогает.

Утром Риан пошла встретиться с ним. Никому не говорить – да, она не задаст вопроса… но она снова увидит его. Хотя бы просто увидит. А может быть… опять… как вчера…

То есть как – ушел? Еще ночью?

Ушел…

– Риан.

Голвег. Что ему надо? Хочется остаться одной, а он зачем-то зовет.

– Пойдем, поговорим, девочка моя.

Зачем? почему сейчас?

Ушел, даже не сказал…

– До чего вы вчера договорились с Аранартом? До чего именно? Он ушел, не сказав мне ни слова.

– Мы не…

– Не смотри на меня такими честными глазами.

– Но…

– Он, что, велел молчать?

– Да.

Голвег кивнул.

Риан ойкнула, поняв, что проговорилась, но было поздно.

Хранить тайну вдвоем оказалось совсем легко. Ей хотелось говорить, говорить и говорить о нем, и можно было это делать, не нарушая слова.

Можно было спрашивать о нем. Кто как ни Голвег расскажет.

Можно было задавать вслух тот вопрос, который не задают о Короле: он ведь сдержит слово? И слышать ответ. Ожидаемый и необходимый.

И глядя на нее, испуганную тем, какое огромное счастье на нее вдруг свалилось, еще больше трепещущую перед неизвестностью – ни слова от жениха, ни весточки… она правда уже может называть Арамунда своим женихом? ведь да? – Голвег про себя костерил Аранарта такими словами, которые он не произнес бы не только при девушке, но и… да, в общем и на синдарин у них адекватного перевода нет. Язык эльфов, конечно, богат, но не в этом круге значений. Обещание надрать вождю уши как бессовестному мальчишке было самым мягким из того, о чем молчал старый воин.

А поселок говорил. Сначала тихо. Потом громче.

То, что Риан влюблена без памяти, понимали уже все. Все ее видели каждый день рядом с Голвегом. И?

И на старика, вдруг решившего жениться, Голвег походил не больше, чем орк на эльфийского менестреля.

Спрашивали Риан. Она всё отрицала с таким упорством, что это стало поговоркой. «Ты у Риан узнай», – говорили о непонятном.

Спрашивали Голвега – старшее поколение насело на него весьма решительно: ты с ума сошел на старости лет, почему она молчит и если не ты, то кто?! Тот держался не менее стойко: «Когда придет срок, вы всё узнаете».

Одна неделя сменяла другую, Риан медленно возвращалась в реальность, пересуды утихли (всё равно ничего не понятно), во мнении Голвега об Аранарте наиболее сдержанными словами было «бессердечный зверь».

На север

Тень Садрона

За эти годы госпожа Линдис почти не изменилась. И всё же «почти» означает перемену. Но не о возрасте речь. Когда Аранарт видел ее в Форносте вместе с Фириэлью, жена Садрона была светлой и лучистой, как солнце в зимний день: легко и радостно. А теперь, с невесткой, которая любила ее едва ли не сильнее, чем родную мать, с уже вторым внуком – теперь госпожа Линдис становилась солнышком августа: не таким звонким, как осенью и зимой, но теплым.

Звать ее иначе, чем госпожой, Аранарт не мог и не желал. И дело было не в разнице в возрасте (Голвег постарше будет!) и уж конечно не в знатности ее рода. И в пещере, и в простой одежде она оставалась матерью главы рода Манвендила, и хотя она ничем не подчеркивала этого, хотя высокомерие ей было чуждо, как воде чужда способность гореть, но всё же любой, увидев ее, поклонился бы ей, не спрашивая, кто она.

В этом она была зеркалом своего покойного мужа. И в этом же она разительно отличалась от него. Безупречные манеры Садрона вызывали бешеное желание вести себя неправильно и называть развязность искренностью, грубость – правдой, несдержанность – честностью. А рядом с госпожой Линдис даже простые люди распрямляли ссутуленные плечи и начинали говорить так, как никогда раньше. У знатных же сами собой вспоминались все манеры, словно они до сих пор в парадных залах Форноста.

Аранарт точно знал, что сейчас она одна: Ринвайн с женой и младшим сыном отправился навестить родителей супруги. Разговор будет с глазу на глаз. И если всё будет хорошо, Ринвайн никогда не узнает, о чем шла речь.

Она шила, сидя у пещеры. Судя по размерам, что-то младшему внуку. Увидев вождя, отложила работу и улыбнулась так, словно его приход был для нее самой большой радостью на свете. Аранарт помнил, как такой улыбкой она встречала его маму. Ребенком в Форносте он воспринимал это как должное, а сейчас подумал о том, как, наверное, много значили для дочери Ондогера эти улыбки.

– Никаких разговоров о делах, пока ты не поешь, – сказала она вместо приветствия.

– Госпожа Линдис, ты уверена, что я пришел говорить о делах? – улыбнулся вождь.

Она улыбнулась в ответ – как ребенку, не понимающему простых вещей:

– Аранарт, у меня сын – разведчик. И очень любит свое дело, так что много говорит о нем. Поневоле и я теперь разбираюсь. Итак, ты будешь уверять меня, что случайно явился именно тогда, когда здесь нет никого?

– Я сдаюсь и прошу пощады, – только и смог ответить Арамунд.

Они пошли в пещеру.

Пока Линдис ставила вариться кашу (разогретую еду она не признавала, готовила только чтобы поесть один раз), Аранарт свежим взглядом смотрел на ее жилье и испытывал жгучее чувство стыда за свою берлогу. Как говорил лорд Садрон? – «даже если рушится мир, это не повод быть неопрятным»? – вот да. Ну ничего, за зиму он превратит свою пещеру в дом.

– Скоро будет готово, – Линдис плотно закрыла котелок и оставила варево доходить под паром. – Каких трав тебе заварить?

– На твой вкус.

В Форносте она не брала в руки ничего тяжелее пялец с шелковой вышивкой. А сейчас хозяйствует так, будто выросла в крестьянском доме.

Да, но между Форностом и пещерой было еще джве зимы в горах…

Вслух он сказал:

– Странно сложилось у вас: лорд Садрон носил личину Саурона – и на игре, а Ринвайн носит личину рудаурца – и в жизни.

Она чуть не выронила туесок с травами:

– Откуда ты знаешь про Саурона?! Отец рассказал?

– Нет. Отец мне ничего не говорил. Он сам. В Войну, зимой.

Она забыла о травах, которые держала в руке:

– Значит, он настолько верил в тебя? Еще до всего… он редко ошибался, да.

– А какая связь, госпожа? – Аранарт не сомневался, что Линдис тоже не ошибается, но понять ее пока не мог. – Он просто упомянул, что они с отцом играли. И что он был… ну, что отец был Финродом.

– Связь… – она, наконец, бросила травы в кружку, но питье Аранарт получит не скоро, – связь… На той, на первой игре мы все словно увидели себя – настоящих. Какими мы можем стать, если… когда нас ждут испытания. Это было так светло и сильно… я не знаю, с чем сравнить. Мы не переживали подобного на играх, которые были потом… и не на играх тоже. Ну разве отчасти – когда ты снял Звезду. Пойми, я не равняю события, я говорю о силе чувства.

Аранарт молчал и слушал.

– То, что мы испытали тогда… ты же никогда не рассказывал о том, что переживал, поднявшись на рассвете на вершину? ведь нет. Так и мы. О таком не говорят. А он поделился с тобой.

Вождь спросил осторожно:

– Но ведь лорд Садрон был…

– Сауроном, да. Таким беспощадным и ужасным, что после него никто назгула не боялся.

– Как же ты вышла за него замуж?! Как он смог… – Аранарт чуть не сказал «заставить», – убедить тебя?!

– Ты не понимаешь, – лицо Линдис сияло юностью и счастьем, – он был прекрасен, как никогда. Я влюбилась в него без памяти… ведь он был таким жутким и страшным для того, чтобы мы могли узнать всю глубину нашей верности Свету, всю силу наших душ, ведь он это делал ради нас, ради Света, который был в нас и в нем самом. Он помог нам пережить одно из высших мгновений счастья в нашей жизни… так как же я могла не полюбить его!

– Жаль, я не знал этого раньше. Я относился бы к нему иначе.

– Ты знал это. Не понимал, но знал. Это все знали. Он был жёсток и иногда жесток, да. Но от его суровости вы становились чище. Даже если злились на него.

Аранарт молчал, задумчиво теребя бороду.

Линдис продолжала говорить, улыбаясь своим воспоминаниям:

– На второй день после нашего возвращения он пришел к моему отцу и попросил… – она засмеялась, и Аранарт понял, что это было непреклонное требование, – моей руки. Мы были так молоды, обоим еще нет тридцати, мне о свадьбе думать рано, не то что ему… но он был так решителен, что отец не стал спорить. Это была, наверное, самая долгая помолвка в Арноре.

– А что потом с играми? Ты сказала, что были и другие.

– Да. Но чудо случается один раз… как раньше, мы уже не смогли, только на твоем отце у нас всё и держалось. А Садрон потом всегда Береном, жених же. Береном он был… да, хорошим… только подчас казалось, что мы на уроке наставнику историю в лицах рассказываем. Изредка мелькало что-то настоящее, как в первый раз.

Она вздохнула.

– А Арведуи был Финродом. Похож ли он был на настоящего, нет ли, а только погибнуть, закрыв собой всех, он сумел…

– И отдал то самое кольцо в благодарность за спасение жизни, – тихо добавил Аранарт.

– Да.

Линдис спохватилась, что хотела накормить его. Каша как раз дошла, Аранарт принялся есть. Хозяйка заварила обещанные травы.