Некоронованный

Он честно выполнил ее требование: ничего о делах, пока не доест; взял кружку с отваром и принялся греть о нее пальцы, хотя день был нехолодным.

– Госпожа Линдис. Я слушаю о ваших играх, и мне становится страшно завидно. В моей юности, как ты понимаешь, ничего подобного не было.

– У вас всё было уже по-настоящему, – откликнулась она, но Аранарт продолжал, не прерываясь:

– А я тоже хочу что-нибудь в этом духе. Не так, как у вас. По-другому. Но всё-таки хочу.

Он отставил кружку и посмотрел ей в глаза:

– Например, есть такой древний сюжет: возвращение кольца Барахира.

Она тихо охнула.

Вождь твердо продолжал:

– Так что я пришел говорить о Ринвайне. О нем и о трех «если». Если я задержусь. Если я не вернусь. И если я вернусь без кольца.

Он рассказал ей всё, о чем говорил Голвегу.

Линдис молчала, переплетя пальцы. Руки ее были мозолистыми, огрубевшими.

– Хорошо, – проговорила она. – Делай как решил. Кто еще знает об этом?

– Только Голвег.

– Хорошо.

Он видел, что она не согласна с ним и ищет слова.

– Аранарт, – промолвила она осторожно, – всё, что ты сказал, всё это правильно. Других распоряжений ты и не мог отдать. Но ты ошибаешься.

– В чем? – он спросил спокойно, готовый не спорить, а слушать.

Она улыбнулась и сказала тихо и ласково, будто речь шла не о судьбах их народа:

– Посмотри мне в глаза. И скажи честно: ты действительно веришь, что род Манвендила должен будет сменить род Вардамира?

Он не ответил, долго и сосредоточенно вслушиваясь в себя.

Забытые ими обоими, стыли травы.

Потом Аранарт поднял взгляд на Линдис, улыбнулся и медленно покачал головой.

– Вот теперь правильно, – молвила она. – Вот теперь иди. К своей судьбе. К своим подвигам. К своей славе. Века через три в тебя тоже играть будут.

Он усмехнулся.

– И, знаешь что, Аранарт. Тебе надо жениться. Поверь мне, когда у тебя будет жена, будут дети, ты забудешь обо всех своих сомнениях.

Вождь не ответил, но что-то изменилось в его лице, и она поняла:

– И хороша невеста?

– Мне хороша, – качнул головой Аранарт.

Линдис снова поняла больше, чем он сказал:

– И что же в ней не так?

– Она простого рода. Совсем простого.

– Добрая? – спросила тихо.

– Очень.

– Ты молодец, Аранарт. Ты даже не знаешь, какой ты большой молодец.

Он удивился, не ожидая такой похвалы.

– Ты одобряешь? А вот лорд Садрон возмутился бы такому нарушению всех традиций.

Линдис тоже решила возмутиться:

– У тебя питье совсем остыло. Дай сюда, я подолью кипятку.

– Зато заварилось хорошо.

Она занялась у очага.

Аранарт думал о том, что его ошибкой было приходить сюда только ради Ринвайна. Нужно говорить с госпожой Линдис – и неважно о чем. Дело, с которым он пришел, было наименее полезной частью сегодняшней беседы. Она права: никакой передачи власти роду Манвендила никогда не будет. Он вернется с кольцом, и вот в этом нельзя сомневаться даже на миг.

Она подлила ему горячего, достала небольшой горшочек.

Там оказался гречишный мед. Запах ударил, перекрывая ослабевший дух трав.

– Откуда?

– Хоббичий. Ринвайн из Брыля принес. Угощайся.

Видя, как он берет на кончике ложки, сказала решительно:

– Угощайся-угощайся. Когда ты такой последний раз такой ел?

– Не помню, – засмеялся Аранарт. – В детстве.

Она села напротив и заговорила, словно не прерывалась:

– Нарушение традиций… Ты снова не понимаешь Садрона. Он никогда не был против нарушения.

Мед чуть не встал поперек горла от такого.

– Да, – кивнула Линдис. – Садрон всеми силами был против пренебрежения традициями.

Питью снова суждено было остыть, несмотря на вкуснейший мед.

– Именно, – продолжала она. – Пренебрежение по невнимательности, по лени, по неумению уважать себя… впрочем, всё это разные стороны одного и того же – вот что недопустимо. И в Форносте, и здесь. Но если ты знаешь, что ты рушишь, почему и для чего, то так тому и быть. Жить – значит изменяться; изменяться – значит отказываться от прошлого.

– Жаль, я не услышал этого раньше.

– Зачем тебе? – засмеялась она. – Ты всё это знаешь и так. Ты же именно так и поступал все эти годы.

Аранарт героически вспомнил о недопитой кружке.

– Так что женись на своей простушке. Только уж не затягивай. Ты лучше моего знаешь: наследники наших семей всегда дружили. А ты уже нарушил это!

Укор ее прозвучал так, что невольно ожидалось услышать «И за это я не дам тебе больше меду!»

– Нечего улыбаться, – нахмурилась Линдис. – Если ты поторопишься, ты еще можешь успеть к Гвенделу. Он, конечно, такой взрослый, что уже ходит сам, но…

– А если я опоздаю, – в тон ответил Аранарт, – то Ринвайн обзаведется третьим сыном. Во имя традиции.

– «Ринвайн, Ринвайн»! – она сердилась с очаровательной нарочитостью. – Хватит смотреть на него как на спасение от любой ошибки! Он не обязан выручать тебя везде и во всем. Сделай что-нибудь сам!

Аранарт хохотал долго, откидываясь назад и ударяя ладонями по коленям.

Линдис смеялась тихо и аккуратно.

Тень Арведуи

Когда Арамунд расселял дунаданов, он железно соблюдал правило: те, что знают одно и то же, должны жить как можно дальше друг от друга. Так их знания достанутся большинству или даже всем. Это решение было трудным для товарищей, которых разлучал вождь (впрочем, никто не мешает иногда выбираться в гости), но единодушно признанным мудрым.

Так что уцелевшие спутники Арведуи жили на расстоянии многих переходов друг от друга.

Десятилетиями это было замечательно: те дунаданы, кто хотел узнать о последних днях жизни князя, могли без труда добраться до ближайшего.

А сейчас, получив приказ собрать их всех, Хэлгон лишь резко выдохнул – дабы не нарушать запрета Тингола говорить на квэнья (ибо язык сей, несомненно, в годины Непокоя и Исхода обогатился многими выражениями, коих не было в древней речи эльдар). Было понятно, что, хотя нолдор будет быстр, как никогда, но все спутники Арведуи соберутся у Арамунда через месяц с лишним.

– Зачем звал? – спросил Бердир, добравшийся первым.

– Позже, – отмахнулся Аранарт как о несущественном. – Помоги-ка мне пока.

Он повел его в ту часть пещеры, которая гордо именовалась спальней и где высилось королевское ложе из бревен, лапника и тюфяка. Аранарт с Бердиром достали топоры, и работа закипела. Хорошо просохшее дерево звенело под их ударами, и к появлению следующего из званых в пещере появился отличный широкий стол, а потом – уже в три топора – стулья к нему.

Спутники Арведуи прибывали, штабель бревен становился всё ниже, звон топоров не смолкал, пещера заполнялась простой, но добротной мебелью.

Нет, конечно, обстановка – это прекрасно, и Арамунд молодец, что занялся этим (давно пора!), но… дружинники Последнего Князя переглядывались, появление каждого следующего уверяло их, что у вождя есть какой-то серьезный план… а Аранарт самым бессовестным образом говорил только о мебели, когда же она была сделана вся – позвал их на охоту.

Ни с кем другим во всем Арноре стулья сбивать нельзя?!

Наконец собрались все.

Вождь не без удовольствия провел рукой по столу – белому, гладкому, свежеошкуренному, потом извлек откуда-то кусок кожи, свернутый в рулон, расправил на столе, придавил камнями по краям и сказал последним товарищам отца лишь одно слово:

– Рисуйте.

Это была карта, сделанная с несказанной тщательностью. Всё, что известно об огромных пространствах, лежащих к северу от Северного Всхолмья и Сумеречного Кряжа, было нанесено на нее. Там было всё – и там было менее чем мало.

Спутники Арведуи, впервые за эти тридцать пять лет собравшиеся все вместе, смотрели на пустое пространство на карте, которое для них единственных не было пустым, и с этого куска кожи, почти лишенного изображений, им бил в лицо буран, доносился душащий запах горящей тундры, звенел безжалостный гнус, тяжело дышало темно-серое море. Прошлое не ушло, оно было рядом, лишь приоткрой дверь. Вот она, эта дверь. Тонкая кожаная карта.

Даэрор, сильно состарившийся за эти годы, провел пальцем по линии Форохела, прикрыл глаза. Аранарт не торопил его.

– Ты что задумал? – спросил отцов товарищ.

– Рисуйте, – чуть усмехнулся Арамунд. – Всё, что помните о дороге. И о том, где живет этот ваш Ики.

– Ты что задумал?! – недовольно хмурится Такхол. Уже догадался. Уже не одобряет.

– Хочу поговорить с нынешним владельцем кольца Барахира.

– Но твой отец подарил его!

– Именно, – улыбнулся Арамунд, но в глазах был азарт хищника. – Поэтому я и хочу сделать то, что сказал. Придти и поговорить. Но сначала надо придти.

Он кивнул на карту:

– Рисуйте.

Они рисовали долго, уголь крошился на кожу, его смывали, рисовали заново; спорили, кто лучше помнит… дорога туда, обратно, Китовый мыс.

Они рисовали долго, и кроме Китового мыса не обозначили ничего, что было бы полезно Арамунду. Их пути были сильно западнее. Не идти же, в самом деле, почти до Лун, чтобы потом воспользоваться картой.

Отспорили. Нарисовали предельно точно. Обвели уголь чернилами.

Аранарт сидел за столом, опершись подбородком на сцепленные руки и глядя на уникальную и ненужную ему карту.

Только конечная точка. Если лоссофы никуда не ушли с того стойбища.

Товарищи отца говорят, что там дома обложены камнем… да, не должны уйти. А если их киты решили плавать мимо другого мыса?

– Когда? – за всех спросил Бердир.

– Думаю, в конце весны. Как просохнет, и не только здесь, но и севернее.

– Возьмешь с собой?

Арамунд пожал плечами: дескать, зачем спрашивать об очевидном.

– Мальчишку моего возьмешь? – пристально взглянул Даэрор. – Я уже стар для таких прогулок.

Вождь снова пожал плечами: почему бы и нет?

Он встал, обвел их взглядом:

– Никого, кроме вас, я не зову. Кто не идет сам – можете послать вместо себя любого, решайте сами. Вы знаете, что нас там ждет. Я – нет. За зиму набьем меха, нам сошьют всё, что надо. Какой припас разумнее взять? думайте, я полностью полагаюсь в этом на вас. Я приму любые советы.

– Рассчитываешь вернуть кольцо? – взглянул исподлобья Такхол.

Аранарт покачал головой и произнес уже сказанное:

– Надеюсь дойти и поговорить.

Карта невесело глядела на них огромным пустым пятном. Ни единой линии не было нанесено на нее между Северным Всхолмьем и Карн-Думом. Только несмытая угольная крошка.

В эти месяцы вождь старался не отлучаться из дому дольше, чем на несколько дней. О том, что он идет на север, знал уже весь Арнор, и многие спешили к нему с вопросами, кто с действительно важными, кто… ну, с волнующими. И уж конечно, в любой день могли придти будущие спутники – обсудить поход.

Чтобы не сидеть без дела, Аранарт занимался домашней утварью. Жену надо привести не в звериное логово, а в уютный дом. Мало ли, что это пещера! у госпожи Линдис тоже пещера, а голого камня не увидишь: все стены в красивых тканях… где она их только брала. Ладно, стенами Риан сама будет заниматься, если захочет, а вот всякие вещи по хозяйству должны быть.

Ведешь серьезные разговоры, а руки заняты.

Так что Даэрор застал его дома.

Он снял кожаный плащ (лили осенние дожди), достал из заплечного мешка объемистый сверток, положил на стол.

Разрезал веревки, снял плотную ткань. В свете очага мягко заблестел незнакомый мех.

Мех разный: один с длинным красивым ворсом, другой пушистый, с коротким. Аранарт безотчетно погладил его.

– Дело вот какое, – со вздохом начал отцов товарищ. – В то лето жара была страшной, оленята гибли сотнями. Ну, и чтоб хоть не зря гибли… – он тоже погладил мягкий мех. – В общем, одежду свою они нам дали еще весной, но мы же выше ростом… вот и.

Даэрор явно подбирался к чему-то важному, но не решался. Снова погладил короткий мех.

Аранарт внимательно ждал.

– Это я его наизнанку вывернул, – продолжал старый воин, – его к телу ворсом надевают. Мороз никакой не страшен.

– Отдал бы сыну, м?

Даэрор вздохнул:

– Ему мать сошьет. Я показал ей всё это, Рибиэль будет бегать в наших мехах. Правильно это: носить то, что мать сшила.

Аранарт догадался, о чем не решается сказать спутник отца. Проглотил комок в горле. Вопросительно взглянул, ожидая подтверждения.

– Вот я о том и говорю, – опять вздохнул Даэрор. – Оленята гибли, а шкуры лоссофы несли ей. Ну и шила она нам: сначала князю, а потом – самым рослым. Тебе как раз будет.

Сын Арведуи кивнул, взял мех в руки. Мягкий. Теплый.

Как руки матери в ту ночь в Форносте.

Он не благодарил. Не было сил произнести ни слова.

– И вот еще, – Даэрор ловким движением извлек из под мехов нечто странное: куртку из очень тонкой кожи в забавную продольную складку. За курткой последовали такие же штаны. – Угадай, что это?

– Рыбья кожа?

– Почти попал. Это, чтоб ты знал, китовые кишки. Не смотри, что тонкие. От дождя защищает – лучше не придумать.

– Тогда почему?

Оба обернулись к кожаному плащу Даэрора, сушившемуся у входа.

– Почему не ношу?.. ну, здесь же ни у кого такого нету, а выделяться… нехорошо это.

Сын Арведуи смотрел в упор, безмолвно повторяя свой вопрос.

Даэрор ответил взглядом глаза в глаза:

– Это тот самый кит. Так что бери. А мой парень в нашей коже походит. Ничего, что тяжелая. Он не переломится.

Аранарт отвернулся к огню.

Было бы ложью сказать, что он плакал или хотел заплакать. А может быть, никаких слез не хватит, чтобы выплеснуть наружу то, что творилось сейчас в его душе.

Он требовал Знака и был готов идти за ним до края карты и дальше. Но первый Знак он получил, не выйдя из своей пещеры.

Убитый отцом кит. Сшитая матерью одежда.

Словно прикосновение их рук.

Словно благословение.

Он прав, собираясь на север.

Не стоит снова и снова спрашивать, как же пересказал Ики свой разговор с Последним Князем. (Как там Сидвар сказал: «Да кто его поймет, морду желтую!») Вот пойдешь, поговоришь и поймешь.

Даэрор тихонько надел свой кожаный плащ и вышел. Ему найдется, у кого переночевать в этом поселке.

Князь Арведуи погиб тридцать пять лет назад? Было дело, кто же спорит.

А только нельзя мешать сегодня ему и госпоже Фириэли говорить с сыном.

Тени владык

Хэлгон вернулся, принеся очередные вести из дальних поселков; Аранарт взахлеб рассказывал ему о подготовке, недавно сделанной большой палатке, в которой и в дождь, и, если понадобится, в мороз… он не сразу понял, что нолдор слушает его как-то странно. Словно вождь говорит о постороннем.

– Ты что?

– Ты ни разу не спрашивал меня, пойду ли я с тобой, – произнес Хэлгон.

Дунадан непонимающе посмотрел на него.

– Аранарт. Ты помнишь, что я сказал тебе в Мифлонде. В тот день, когда ты снял Звезду. Раньше я был связан словом. Теперь нет. Я сам решаю, куда и почему я иду.

– Ну да, но…

Кажется, впервые в жизни Арамунд растерялся.

– Я готов исполнять любые твои поручения здесь, но на север вы пойдете без меня.

– А… почему?

Разговор был похож на предутренний сон: вроде, всё из обычных слов и поступков, а безумнее не бывает.

– Потому, что это кольцо Барахира. Тебе напомнить, какую роль оно сыграло в судьбе моего лорда? Тебе напомнить, что моя верность никогда не принадлежала Арнору?

– Ну да… – надо было что-то придумать и немедленно, но растерянность оказалась неодолимой. – Хэлгон, я думал: мы друзья…

– Мы друзья, – кивнул аглонец. – Но за кольцом Барахира я с тобой не пойду.

Аранарт запустил пальцы в свои густые волосы. Заговорил осторожно:

– Хэлгон, я понял и принял бы, если бы ты выбирал между верностью… даже не то что живому, но – живым событиям. Нартогрондская усобица… дело не в том, сколько тысяч лет назад она была, не в том, что не осталось никого по эту сторону Моря, но, Хэлгон, она давным-давно исчерпана.

– Не для меня.

Дунадан сжал губы.

– Пойми, – взгляд нолдора смягчился, но речи не стали разумнее, – всё началось с этого кольца. До того мы сражались против Врага, против орков, но мы были правы. Что было потом – ты знаешь.

– Да, – свел брови Король, – я знаю, куда тебя привел этот путь. И я помню, что ты сам сказал мне об этом после боя в Отравной. Полагаю, и ты не забыл этого?

– Аранарт, я испугался, что ты пойдешь этим путем. А мой выбор сделан более чем давно.

– И верность худшим из ошибок прошлого дороже живой дружбы?

– Аранарт, я не говорю, что я прав. Но я не могу, ты понимаешь, я НЕ-МО-ГУ пойти за этим кольцом!

– Ладно, – примирительно вздохнул Король. – Не будем ссориться. Нет – значит, нет.

Нолдор опустил голову. Ему было стыдно за свой отказ, но пересилить прошлое он не мог.

Аранарт сцепил руки на колене, заговорил, не глядя на аглонца:

– Для тебя это кольцо Барахира… а для меня и Барахир, и Берен – это даже не начало цепи. Это то, что было до начала. Начало для меня – Элрос. Первый из Королей. Берен… на него мы смотрим по-разному, для тебя он враг, для меня герой, но он не правил. Судьба народа не была возложена на его плечи. Так сложилось.

Он вздохнул и повторил:

– Для тебя история этого кольца начинается в Арамане и заканчивается в Нарготронде, всех прочих тысяч лет для тебя не существует, а для меня только они и есть. Где, когда получил это кольцо сын Эарендила? Он был еще Элросом? Уже стал Тар-Миниатуром? Я не знаю. Потом Тар-Элендил отдает его Сильмариэни… что он провидел? отчего поступил так? чем было это кольцо для лордов Андуниэ? какими были они, хранящие Свет вопреки королям и верность королям вопреки утрате теми Света? было ли это кольцо для них просто древней вещью? или символом большего? как я хотел бы это знать! и не узнаю никогда. Вряд ли они это записывали… а если и было, то наверняка благоразумно уничтожили еще во времена Ар-Гимильзора.

– А потом Элендил? – тихо спросил Хэлгон.

– Амандил. Он уплыл на Запад и мог бы взять кольцо с собой. Вернуть Финроду, почему бы и нет. Финрод ведь вышел из Мандоса?

– Еще до Войны Гнева, – кивнул нолдор.

– Тем более. Наверняка Амандил это знал. А он оставляет кольцо сыну. Почему? Что знал или предчувствовал Амандил о судьбе кольца? о судьбе сына? о судьбе Нуменора?

– И ты не знаешь?

Аранарт развел руками:

– Элендил записал многое. Очень многое. Но не всё. Делиться сокровенными мыслями отца он не стал.

Нолдор чуть кивнул.

– А потом – судьба кольца здесь… – Аранарт вдруг вскинулся: – Послушай, Хэлгон! Ведь ты видел его на руке Белега? нашего Белега, не вашего! И что? ты так же ненавидел это кольцо, как сейчас?

– Да нет, – пожал плечами нолдор. – Ну, кольцо… да я не думал о нем! Люди же! новый мир вокруг. Арнор, земли, княжества, усобицы, народ… сам Белег опять же! до кольца ли тут?

– Каким он был? Белег? – пытливо спросил Аранарт.

– Как бы сказать… на Райвиона похож. И внешне, и по характеру. Да, вот на него.

– А Маллор?

И Хэлгон стал отвечать. О ком-то из князей Артедайна он мог рассказать больше, о ком-то пару слов, об Аргелебе, которого еще совсем юношей водил к Кирдану и в Линдон, был готов говорить и говорить… Аранарт не спрашивал о событиях, великих и малых, в которых эльф был участником, он хотел знать лишь одно: что за человек был каждый из его предков… и как Хэлгон видел кольцо Барахира на каждой руке.

Стемнело.

Рассвело.

– Послушай, – не без удивления проговорил Хэлгон, – ну, я-то их всех просто знал. Но для тебя же они…

– Мой род.

– Гора, которую ты на себе тащишь! Две горы, одна нуменорская, вторая арнорская!

– Да, именно так, – спокойно ответил Король. – И сияющая цепь, в которой или я стану новым звеном, а за мной мой сын, или она оборвется на отце.

– И Знаком будет это кольцо? – хмуро спросил эльф.

– Да.

Нолдор ответствовал человеку самым мрачным и возмущенным из взглядов, на какой был способен. Настолько старательно мрачным, что сомнений не оставалось. Дунадан улыбнулся, широко и светло:

– Я знал, что ты пойдешь со мной. Ты не упустишь такого приключения.

– Не в приключениях дело, – очень серьезно сказал Хэлгон. – Понимаешь, меня же не было в Нарготронде тогда. Глупо считать, что, будь я там, я бы… но ведь сколько веков так думаешь. А теперь ты… вернешься ты с кольцом, а я с тобой не пошел – хорошо, я просто глупец. А если ты вернешься без кольца?!

– Я вернусь с кольцом, Хэлгон, – улыбнулся Король. – Но я рад, что ты со мной. Не потому, что эльф в отряде – это путь вдвое легче; хотя это так. Хэлгон, ты понимаешь, что для меня это кольцо. Такой путь делят только с самыми близкими.

Риан

Голвег пошел встретить Аранарта. Тот, конечно, заслуживал , чтобы в поселке ему сообщили, что, кажется, он (то есть старый воин, а отнюдь не вождь дунаданов!) собирается жениться на Риан. Аранарт этого заслуживал, но… матерый следопыт предпочитал не рисковать уж настолько.

Хотя уши он ему надерет. Еще как надерет.

Он вышел к схрону Маэфора, где остановились на ночь Арамунд и его спутники.

Сидят у костра.

– Добрый вечер, – сказал Голвег, подходя. Это были такие простые слова, но тон их заставил насторожиться.

– Что случилось? – вместо ответа спросил Аранарт, пружинисто встав.

– Матушка, – коротко ответил следопыт.

Он знал, что его ответ успокоит остальных: что бы ни произошло, это касается одной-единственной женщины, не поселка и не большего.

Ответ успокоит остальных и всколыхнет Аранарта.

– Что с ней?

И где ж ты был почти год, а?

– Отойдем, мне есть что тебе рассказать.

Драть уши можно не только пальцами за уши.

– С ней что-то случилось?

И почему я посмел не сообщить об этом немедленно, так?

– Нет. С ней всё в порядке.

Молчит. Требует ответа. Ну получай свой ответ.

– Просто весь поселок считает, что она собралась замуж за меня.

Жаль, здесь мало света. Надо было ему это сказать к костру поближе. Хотя и так видно: стал бел, как береза.

Ну вот и испугайся потерять ее. Если иначе не понимаешь.

А вообще он молодец. Сообразительный. И даже придушить не попытался.

– Считает? – не своим голосом спросил Аранарт. – И почему?

– Потому что кто-то велел ей молчать. Не припомнишь, кто это был?

– Т-так. И она рассказала тебе?

– Нет. Ты же ей приказал никому не говорить. Она и молчала. Пока я ей не сказал сам.

– И что же?

– Аранарт, я всю жизнь считал тебя умным. Нет, ты действительно не понимаешь, что натворил?! Оставил бедную влюбленную девочку, говорить ей запретил… зачем, кстати?

– Я не хотел пересудов раньше времени.

– А о том, каково ей молчать, ты подумал?! Женщинам свойственно болтать, если ты не знал!

– Она же молчала.

– И это всё, что он скажет! Он высмотрел себе алмаз из алмазов: женщину, способную хранить секреты! И не то что не благодарен ей, но даже и не ценит это сокровище!

Молчит. Улыбается.

Не стоишь ты ее. Она заслуживает жениха получше. Только вот поздно. Не из-за тебя, бессердечного, поздно – а из-за нее.

Зла любовь, ой, зла… полюбишь и Быка.

Они шли к поселку, подстраиваясь под шаг вождя – более быстрый, чем обычный походный.

Волнуется? Спешит?

Бессердечный, конечно, но всё-таки не бесчувственный.

Издалека видно: их встречают. Ждут.

Ночью договорились: объявить и покончить с этими играми в тайну. Матушке, конечно, еще терзаться неизвестностью всё время их похода… но хотя бы никаких расспросов больше. А Ненет и другие женщины вдоволь наиграются в подготовку к свадьбе.

Торопится и не скрывает этого.

Бессердечный и бессовестный. Ты думаешь, моими старыми ногами на наш склон подниматься так быстро – легко?

Думает он, как же.

Ладно, если думает о ней, то перетерпим, что не думает о прочем.

Остановился.

Смотрит на нее.

А она не смеет подойти при всех.

Если он ею сейчас так командует, то что же дальше будет? Если только она его не научит человеком быть…

Аранарт точно знал, что ему нужно делать: кивая и отвечая на приветствия, идти туда, где были накрыты столы для уходящих на север.

И потом за столом объявить.

Так было правильно.

Риан смотрела на него огромными глазами, готовая повиноваться его воле, но не из покорности или страха, а от какой-то совершенно детской доверчивости.

И если она должна сделать вид, что для нее приход вождя значит не больше, чем для всех остальных, она сделает. Ну, постарается. Но на нее ведь всё равно никто не обращает внимания. Все глядят на него.

И – никто не увидел. Увидел бы Голвег – но он стоял на полшага сзади. Не увидели того движения глаз, которым Аранарт сказал Риан: можно.

Она подбежала и обвила руками его шею. Он, прижав ее к себе, мысленно твердил, что все смотрят, что нельзя позволять… но она ждала – она, истосковавшаяся, измучившаяся по его вине, просящая безмолвно и робко… и почти готовая принять отказ. Он бы пересилил себя, но устоять перед ее почти безнадежной мольбой он не смог. Он принялся целовать ее – как тогда, на лугу, губы, глаза, лоб, и пусть смотрят, им нечего стыдиться, у них всё решено, они поженятся, когда он вернется, и можно хоть на миг отпустить себя, ради нее – можно. Но только на миг.

Тишина воздвиглась как каменные стены.

Две тишины.

Спутникам Аранарта (даже Хэлгону!) эта новость была так же неожиданна. То есть… у него есть невеста – и он молчал?! и это называется друг?

На эту пару смотрели как на мираж, но видение не истаивало, вождь и его избранница не разжимали объятий, и – изумление от неожиданности открывшегося, досада от очевидности разгадки секрета, радость, что правитель наконец решил жениться, – всё это разом вырвалось из чьей-то глотки криком «Слава!»

Его подхватили все.

– Слава! – отражалось от скальника.

– Слава! – перекидывало эхо над долиной.

– Слава! – сияли лучи солнца.

– Слава! – блестела вода.

И надо было выкричаться, выплеснуть в мир эту радость… чтобы самим, словно по кусочку от праздничного пирога, досталось того счастья, которое сейчас жгло этих двоих… выкричаться, чтобы вернуться на ту землю, на которой стоишь, чтобы вернуться в сегодня-и-здесь.

И этих вернуть.

– Пойдем, – сказал Аранарт Риан тихонько. – Надо идти. Они хотят праздник, они должны его получить.

Она повиновалась, счастливая до беспомощности.

Народ медленно приходил в себя и шел за ними следом.

Ненет набросилась на Голвега едва не с кулаками:

– И ты скрывал, старый лис?! Как ты посмел?!

– Я? Скрывал? – старый разведчик посмотрел на нее честнейшим из взглядов, явно перенятым у Риан. – Я говорил: узнаете в свой срок. Вы всё узнали.

За столом, внезапно ставшим праздничным, он был единственным, кто не ликовал. «Привык командовать! Она же не воин, она же женщина!..» Но чем дольше он смотрел на эту пару, тем яснее видел другое: ту радость и легкость, с которой Матушка принимает волю будущего мужа.

Ни укора за исчезновение и молчание. Ни тени укора.

И ни укора, что уйдет, – добро бы завтра, а то с него станется и прямо сегодня уйти.

Простила ему всё, что будет, – на десятилетия вперед. Даже не «простила». Приняла как должное.

Он не понимает, какое сокровище нашел? Всё он понимает. Не ценит (хочется верить, что – пока не ценит), но отлично понимает.

Он чудовище, он худший из мужей, какие были, есть и будут в Арде… ладно, не худший, Феанор наверняка похуже был, но она – она единственная из женщин, которая будет с этим зверем счастлива.

Прощались на закате.

– Ты будешь греть мое сердце в северных снегах, – говорил он.

Она молчала, просто прижимаясь к нему щекой. Уходит? Прямо сейчас? Значит, так надо.

Спутники ждали в отдалении, старательно глядя в сторону. Это «надо отвернуться» грело души своей бесхитростной человечностью. Арамунд, конечно, жесток, заставляя Риан терзаться долгими месяцами ожидания, но… вот им всем этот золотистый закат будет огоньком в душе. Долг и судьбы Арды – это прекрасно, но знать, что есть та, кто ждет, и пусть даже ждет не тебя, неважно, – с этим будет легче идти.

– Полгода, не меньше. Наверняка дольше. Может быть, много дольше. Ты меня слышишь?

– Да. Полгода. Или много дольше.

– Я люблю тебя, Риан. Жди.

Он жадно и быстро поцеловал ее и стремительно пошел прочь.

Она смотрела вслед ему… им… и повторяла:

– Я жду тебя, Аранарт. Я жду тебя.

Лед и Свет

Третий день дул южный ветер и мела метель. Не настолько сильная, чтобы надо было ставить палатку, забираться в нее и пережидать, но пурги хватало, чтобы олени шли очень медленно, а люди изрядно злились. Видно было… когда плохо, когда получше, но это «получше» означало белое со всех сторон, верхнее белое называется небом, нижнее – землей, Кутюв как-то умудряется различать сопки, если разъяснится, и говорит, что они идут правильно. Хэлгон тоже говорит, что ветер как был южным, так и не меняется, так что направление держать легко: метет в спину – значит, идешь на север.

На севере – океан.

Когда становятся на ночлег, Аранарт смеется: «Мимо берега мы точно не промахнемся!» Это верно. Главное – выйти к океану, а там Кутюв найдет, где стойбище Ики. Сколько дней пути до цели? Будь погода ясной, они бы уже были там… хотя бы на берегу. Но зимой даже годовалый младенец не надеется на хорошую погоду. Могучие хары, которых Тарка дал Аранарту, с трудом прокладывают путь через эти снега. Остальным оленям ненамного легче: тропу немедленно заметает.

Ничего, идут же.

Сколько дней будет еще эта метель? И чем сменится? – ясной погодой или бураном? Кутюв пожимает плечами, а Хэлгон говорит «На севере хозяин Север».

И всё же от этого ветра есть польза. Совсем стемнело, а можно идти дальше. Держишься ветра в спину – всё в порядке.

Лежишь на нарте и вспоминаешь. Сколько всего было за эти месяцы! Лесистые гряды к северу от родного Северного Всхолмья, похожие на свои, но уже незнакомые, потом дожди, которые приходилось пережидать и пережидать, и холодный ливень стучит по кожаному шатру, а ты сиди внутри и выходи только, когда твоя очередь варить похлебку или на охоту. Потом начало зимы – сущий январь, а ведь это только октябрь! Шутки молодого льда… провалившийся Сидвар – а вот надо было слушать Хэлгона, а не идти «тут быстрее!» Сломанная нога Бердира – зажило на удивление быстро, а ведь не очень-то верили словам о руках Аранарта… нет, не так, чтобы под руками вот взял и сросся перелом, но он говорил «Я приказываю», и все, а не только Бердир, ощущали волну воли, исходящую от него. А потом снега, и олени, за оленями – их пастухи, стойбище Тарки и священный ужас в глазах стариков, которые треть века назад видели их у Ики. Нынешних стариков, бывших тогда молодыми: южане, герои легенд, – совершенно не изменившиеся за эти годы.

Есть чего испугаться.

Дорога отчетливо под уклон. Оленям легче бежать. Значит, океан уже близко. День, два пути – и берег.

Распадок, хоть как-то закрытый от ветра. Оленей распрячь, согнать, нарты снаружи. Достать строганину, к ней легко было привыкнуть заново. Поел и спать. Лег на нарту, рядом вздыхает теплый олень. Уют!

Аранарт ворочается, сидится, снова ляжет. Не спится, понятное дело. Почти добрались, день-два… ну неделя, или десять дней, если мы промахнулись, – и увидим нынешнего Ики. Столько всего позади, а самое трудное впереди.

…тогда, у Тарки, решали: остаться с лоссофами или рвануть сейчас. Разумно не спешить, но ведь скукотища немыслимая: полгода жить у них, потом на север, потом осенью назад с ними, потом еще через наши дожди, и только следующей зимой дома. Тут не то что наш жених, тут все разом решили: раз Тарка готов дать нам проводника и оленей – так сейчас! Тем паче что это треть века назад дунадан был для них бесценным пастухом, потому что стреляет метко, а сейчас они уже выучились, светлая память князю.

Да, память князю здесь светлая. И прочная. Тарка бровью не повел, дал сыну Южанина всё, что надо: и трех зверюг-харов ему в нарту, и по паре нам, и проводника, и еще строганины на всякий случай… буран или заблудимся. И говорит, что это самое малое, что он может сделать.

Обнадеживает, конечно. Раз эти так помнят, то и Ики может быть сговорчив. Хотя кто его знает…

Наутро метель усилилась. Но задержкой это быть не могло: дорога известна, а ветер, упорно дующий с юга, не даст сбиться с пути. Ждать здесь, пока оленей заметет по самые рога?

Тем более, что «по рога» – это пока шутка. Метель, но не буран же. И лучше поспешить проскочить до бурана.

Сунув в рот тонкий ломтик строганины, поехали. Дорога под уклон, это многое упрощает. Не видно уже почти ничего, только по ветру и держать направление.

Снег зимний, сухой. Весной такая метель была бы остановкой не на один день, и скольких-то оленей не досчитались бы: стадам не хватило бы ягеля, пастбище же в метель не сменишь. А сейчас ничего, идут и справляются со снегом. И ночью пасутся – сыты.

Еще день прошел.

Вероятно, заблудились. Кутюв не может найти знакомые сопки. Метель не унимается. Путь всё гладкий, только это уже не радует. Уже надо искать укрытие от бурана; кольцо Барахира и судьбы Арнора подождут.

А нет укрытия.

Ночная остановка была недолгой, только дать оленям отдохнуть. Почти никто не спал.

Останавливаться и искать укрытие надо было четыре дня назад, когда ветер только поднялся. Но разве кто из них мог бы предложить это тогда, когда цель так близка, а снег – да что снег? проскочим.

Не проскочили.

Но теперь осталось только идти вперед. Надеясь на укрытие, удачу, встречу с Ики, с кем угодно…

Не говорили ни слова. Все и так всё понимают. И незачем тратить силы на то, чтобы перекричать ветер.

Запрягли харов, поехали вперед.

…а ветер не меняется. Хэлгон подтвердил. Что там, на юге, свод небес разорвало и из дыры сквозит? Глупости, конечно, но без них как-то совсем невесело.

Еще не стемнело, когда Аранарт велел остановиться.

Все собрались в круг, только так вождя и слышно.

– Поставить нарты стоймя с юга! – приказал он. Дальнейшее объяснять было не нужно: снег наметет стену, будет хоть какое, но укрытие. Судя по всему, худшее впереди.

Спрятались за стеной из нарт. О том, чтобы олени не разбежались, заботиться уже не было нужды: животные сами сгрудились. Люди сели, натянув спальные мешки как капюшоны: и не замерзнешь, и не заметет. И даже поспать можно, если получится.

Всем без слов было ясно, что не станет спать эльф. И Аранарт. Молчит, глаза горят, губы сжаты – и безо всякого осанвэ понятно, о чем думает. О своей неосторожности.

Чернота. Вой ветра. Снег. Буран.

Где хваленая предусмотрительность? В Мифлонде осталась, как ненужная в мирное время?! Привык быть Арамундом, привык проходить везде и всюду, а только вот твое «везде» – оно на крохотном пятачке Арды, который называется родиной, а здесь север, здесь подвиг – выжить, а для всякой южной отваги здесь места нет… здесь побеждает терпеливый, а не пылкий.

А как сумел пройти отец?

Против него был Моргул, были зимы особенные, страшные… да, но он шел весной. Весной. Что тебе мешало дождаться весны? Ощущение своей безопасности? Моргула на севере больше нет, а трудностей мы не боимся?

Север страшен и без Моргула.

Сколько еще будет длиться эта метель? Сколько дней вот так ждать в снегу?

Ждать.

Ждать до настоящего просвета, когда Кутюв сможет понять, где мы.

Ждать.

Не хотел ждать в теплом кол-тэли, жди в снегу. Оч-чень остужает излишне пламенные души.

Бушевало всю ночь. Ветер ярился так, что казалось: земля раскалывается и небо рушится.

Накатил страх: что-то под ними и впрямь треснуло. Накренились нарты… наверное, порыв бурана был уж совсем ураганный.

Перехватывало дыхание. Снежная стена хоть как-то защищала, без нее бы их замело с головой, и задохнешься под снегом… да, без нее могли бы – страшно сказать! – погибнуть. Вот так, нелепо, по собственной глупости.

По твоей глупости, скажи себе это честно.

Ладно, живы же. Урок жестокий, но он усвоен. Против Севера надо как против Моргула. Враг опасен не меньше.

Светает. И даже, кажется, стихает.

Встать и размяться. Поднять своих – надо будет откапывать нарты, если развиднеется. Да и просто подвигаться. Четыре слоя меха спасают, конечно, но хватит сугробами сидеть.

Олени роют снег. Бедняги. Им в этот буран и поесть было нечего. Ничего, сейчас легче. Покормятся, а там мы и поймем, куда ехать.

Точно стихает.

Всё белое… что метет пурга, что нет, никакого другого цвета. Темному пятну обрадуешься как другу.

– Аранарт, – позвал Хэлгон, и лицо нолдора было мрачнее, чем можно ожидать. – Подойди.

Вождь подошел к эльфу. Тот стоял возле оленей.

Ничего особенного: роют снег, до ягеля еще не докопались.

Было совсем светло. И хорошо видно.

И тут дунадан понял, на что показывал эльф. Олени уже разрыли снег. До… до того, что под ним.

Но только там не было ни мха, ни камней.

Там было такое же белое, как и всё здесь.

Лед.

Они на льду.

Слова были не нужны, эти двое и так понимали друг друга. Аранарт резко кивнул, Хэлгон скинул верхний мех, чтобы не мешал, и бегом помчался на юг – смотреть, что с дорогой на берег. Снег был сухим и рыхлым, но нолдор бежал легко, не проваливаясь в него.

Дунаданы, удивленные безмолвным разговором и тем, что эльф бежит назад, подходили к вождю – и один за другим понимали, куда их завела метель.

Не понимали олени. Они скребли копытами лед, надеясь найти под ним мох… как они смогут идти обратно? Ветер стихает, но не стих же. Под спуском, который казался таким легким, наверняка камни. Сколько им придется пройти, чтобы животные смогли поесть?

Эльф вдалеке превратился в темное пятно… точку, всё удалявшуюся. А потом эта точка остановилась. Остановилась и стоит неподвижно.

Почему стоит?

Снег стихает, становятся видны белые силуэты дальних сопок на юге.

Кутюв закричал. Кричал, захлебываясь словами.

Бердир спросил у Сидвара, что тот говорит.

– Очень быстро, не разобрать, – отвечал дунадан.

– Почему же, всё понятно, – произнес Аранарт. Отчаянные крики проводника и нолдор, вдруг остановивший бег, могли означать лишь одно. – Кутюв говорит, что это прибрежные сопки. Мы должны были увидеть их на севере. А мы видим их на юге. Он говорит, что мы на льдине.

Это надо было произнести.

Стрелять огненной стрелой в Форност было легче.

– И что ночью нас унесло в море.

Его не поняли. Бердир, Такхол, Сидвар и прочие смотрели на него, не желая осознавать простой и страшный смысл его слов.

Они – сильные, здоровые мужчины, они способны одолеть любую преграду. В их стране треть века мир, слово «погибнуть» поросло мхом прошлого. Они почти достигли цели, и самым страшным, что их ждало, была несговорчивость Ики. Даже буран стих!

Всё это никак не складывалось в слово «смерть».

А рядом олени продолжали скрести копытами лед. Они тоже не могли поверить.

– Аранарт… – выдохнул Бердир, словно прося сказать, что они поняли его неправильно.

– Это моя вина, – ответил на их молчание сын Арведуи.

Отец спас их, спас вопреки войне и Моргулу. А ты – погубил.

– Но можно же что-то сделать! – пылко воскликнул молодой Бреголас. – Берег же вон он!

– Сейчас вернется Хэлгон, узнаем.

– По ледяной воде ты до берега не доплывешь, – глухо проговорил Такхол.

Рыхлый снег заставлял нолдора идти быстро: иначе провалишься, будь ты трижды эльф.

По лицам дунаданов Хэлгон понял, что правда им известна.

– Разводья, – произнес он приговор. – Широкие.

Дунаданы переглядывались. Не верилось. Происходящее казалось безумным сном.

Кутюв, сев на снег, причитал, закрыв лицо руками и взвывая.

Южный ветер не унимался, но никто сейчас не замечал метели.

Смотрели на Аранарта. От него ждали – не чуда, но действий. Что произошло – то произошло, о свершенной ошибке поздно сожалеть и говорить, что надо было… но он – Арамунд, он найдет выход!

Он сверкнул глазами и сказал:

– Пока мы живы – мы живы!

Эти слова, более чем простые, были тем, что от него хотели услышать все.

Откопали из-под снега дорожные мешки, стали ставить палатку – за снежной стеной. Поели, будто ничего и не произошло. Запасов Тарки хватит еще на несколько дней, еще есть свои, а потом… а до «потом» дожить надо.

Метель определенно выдохлась ночью и давала им передышку.

Завтрак получился неожиданно бодрым. Даже Кутюв, удивленный спокойствием южан, перестал выть и присоединился к трапезе.

– Ну что, – мрачно усмехнулся Арамунд после, – пойдемте смотреть, что нам досталось. Надо наметить места складов.

– Складов чего? – не понял Такхол.

– Мяса, – горько вздохнул вождь.

Все обернулись на оленей. Те грудью раздвигали снег, ища другое пастбище. И скребли, скребли, скребли свою белоснежную смерть. За свистом ветра звук их копыт был неслышен.

– Но ты же не станешь их резать прямо сейчас?! – вскинулся Бердир.

– Сейчас не стану. Но на сколько их хватит? На пять дней? На десять?

– Если через десять дней нас не прибьет к берегу, то не всё ли равно… – проговорил Хинар.

– Пока мы живы – мы живы! – рявкнул вождь.

Подействовало.

Льдина оказалась большой. Дунаданы, стоящие на ее противоположных концах, видели друг друга только потому, что темную точку на белом не проглядишь. Хэлгон, стремительно вспоминавший всё, что узнал, когда плавал с Аллуином к Хэлкараксэ, сказал, что этот лед толщиной в рост человека, не меньше.

Аранарт, когда они остались вдвоем, спросил:

– На сколько ее хватит?

Эльф пожал плечами:

– Спроси меня, сколько нас ждет бурь. Столкновений с другими льдинами. И прочего.

– Ну а всё-таки? Дни? Недели? Месяцы?

– Может хватить на месяцы.

– Ясно. Хэлгон, что ты думаешь? Не про меня, про льдину.

– Про себя ты всё думаешь сам, – глядя в сторону, сказал нолдор. Хотел сдержаться, но не смог и проговорил, словно читая наизусть: – С немногими друзьями, увлекшись, умчался далеко вперед.

Аранарт кивнул. Было видно, что он и сам вспомнил это сравнение.

Обнадеживало отсутствие балрогов посреди моря.

– Пожалуйста, будь похож на Финголфина. Всё-таки твой предок.

– Я спросил тебя про льдину.

– Ветер стихнет, и нас станет сносить на запад, – ответил нолдор.

– Течение?

– Нет. Корабль в дрейфе всегда сносит на запад. Почему – не меня спрашивай, я всё-таки простой гребец.

– Хорошо. То есть надежда вернуться к берегу у нас есть?

– Если этот ветер прекратится сегодня или завтра, то да, – сказал Хэлгон.

Новый день не принес никаких изменений. Тот же ненавистный южный ветер. Та же метель, слабеющая, но не прекращающаяся. И лишь сопки на юге стали дальше – примерно на дневной переход.

Хэлгон сказал, что для льдины они движутся очень быстро; он привык, что за день льдина сместится хорошо если на лигу.

– Ну что, – сказал Аранарт буднично, – делать пока нечего, так что разомнемся.

Он снял верхнюю меховую одежду и первую из двух меховых рубашек. Дунаданы неуверенно последовали его примеру, больше из привычки подчиняться, чем понимая, что и зачем они будут делать.

Удивительное дело: ни один из них не был с ним в Мифлонде. Они не привыкли тренировками выгонять из сознания страх и боль. Старшие – тогда были с отцом. А младших и на свете не было.

Ничего, этому искусству быстро учатся.

Оружие – не для такой погоды… да и не для этой бури в душе. Любая рука сорваться может, вот нам ран еще не хватало. Ничего, можно и в рукопашную. Или пусть с Хэлгоном в догонялки побегают. Отличное развлечение для молодежи: вшестером одного эльфа поймать. Взмокнут.

…помнится, Голвег жаловался, что стар для этой игры. Ну вот, а им как раз. И никаких лишних мыслей.

Голвег, Голвег… всё бы отдал, чтобы увидеть тебя снова, и еще больше – хотя куда больше, чем «всё»! – чтобы ты никогда не узнал, как мы оказались на этой льдине.

Кивнул Бердиру: давай, что ли.

Думать вовремя не умеешь, так хоть не думать будешь когда надо.

Еще день. Такой же. Берега уже не видно в белой мгле.

Южный ветер – который уже день подряд?!

Завтра резать оленей. Смотреть на них уже нет сил. Бедняги.

Оленей убьем, а сами? Сколько будем делать вид, что и вот это – жизнь?!

Хэлгон сказал: если ветер прекратится за день или два. Два дня прошло. Он не унимается.

Нас несет в море, и рано или поздно льдина расколется.

Бессмысленная, нелепая смерть.

Воины отца спаслись от назгула, чтобы погибнуть с тобой.

– Аранарт. Послушай. Я не говорил тебе раньше… незачем было. Я не могу обещать, но… есть надежда.

Надежда?

– Это было при Аравале. Кирдану надо было поговорить со мной, – нолдор замялся, не желая выдавать тайну Корабела. – И он… позвал меня. Ты понимаешь?

Осанвэ?

– Да. Я не ожидал этого, не сразу понял… неважно.

Кирдан может услышать?!

– Аранарт. Я не знаю. Звал он меня, а не я его. Я ничего не могу обещать. Но когда-нибудь этот ветер кончится. И нас всё-таки понесет на запад. О береге можно забыть, но если Кирдан услышит меня…

Неужели..!

– Не радуйся раньше времени. Если услышит. Корабль пошлет, тут без «если». Или сам пойдет за нами. Но – если найдет. Если нас не расколет какая-то буря. Если не сотня других «если».

Значит, просто ведем себя так, как будто всё в порядке. И ничего не говорим. Спокойствие – и никаких лишних надежд.

Почему было так важно, чтобы олени не испугались перед смертью? не увидели ножа? Иные люди говорят «так мясо будет вкуснее». Но они-то будут резать не ради мяса.

Ветер не утихает. Оленям никогда не щипать больше мха. Даже если спасутся люди.

Дунаданский молодняк бледен, но держится. Горевали, что родились после Войны? Что на вашу долю не досталось настоящего? Вот вам настоящее. Вам, никогда не добивавшим своих коней… вы и коня-то толком не видели.

Делается это так.

Спокойно – не волновать беднягу напоследок, ему и так хуже некуда. Ласково – чтобы он не думал, что вот это и есть смерть. И быстро – чтобы почувствовать не успел.

И второго так же.

А потом можно разреветься по-детски. Можно, можно, в этом нет стыда. После первого раза – можно.

Второго раза в вашей жизни наверняка не будет.

Олень беспомощно глядит продолговатым глазом. У коня, даже у загнанного, взгляд не такой… решительнее, что ли. Конь – зверь-воин, а этот мирный. Словно спрашивает: «За то меня так?» Потерпи, сейчас всё кончится. Это быстро и не больно.

Вождь распоряжался отрывисто и резко. Он был почти груб, зная, что в этой жесткости – поддержка его товарищам.

Он велел пить кровь убитых животных, потому что надолго вперед это их единственное теплое питье. Питье, которое можно сразу глотать, а не ждать, пока оно растает во рту.

Снимать шкуры – и немедленно растягивать их. Это стены и крыши запасных палаток.

Резать мясо тонкими полосками. Заморозить. Такого запаса хватит на месяц, а то и больше. Больше, чем они смогут съесть. Не думать об этом. Резать мясо.

Кости и рога. Это сокровище. Это и опора запасных палаток, это и топливо. На самый крайний случай. Каким будет он – крайний случай, когда им будет не обойтись без огня?! Неважно. Теперь на него есть топливо. Беречь.

Подошел Кутюв и заговорил что-то о том, что копыта и губы оленя варят, а вывернутые наизнанку кишки… Сидвар начал переводить, но Аранарт прервал: сейчас они всё равно могут сделать с этим только одно: заморозить. Вот вернемся на землю – там всё вари, что хочешь и как надо. А сейчас не до того.

Это было очень и очень дурным делом: зарезать упряжных оленей. Режут хоптов, они и есть пища, жир ходячий. А хар умный, хар друг. Беда, злая беда – резать харов.

Снег, где лежали олени, был алым. Но не прекращавшаяся метель быстро скрывала кровь.

Назавтра ничего и не было.

Словно привиделись людям олени.

Или словно их ветром сдуло.

Белая льдина под белым небом.

«Когда льдина расколется» – Аранарт говорил об этом так спокойно и буднично, что и дунаданы стали думать без трепета.

Вот они и готовятся к этому «когда». Строят один за другим снежные дома на разных концах их плавучего острова, оленьи шкуры – пол и потолок, рядом – склад мяса и костей. Где бы и как бы ни прошли трещины, можно будет заранее перебраться на самую безопасную часть… о том, что будет, когда и безопасная треснет, вождь просто не давал им задуматься.

Работа кипела. На южный ветер уже не обращали внимания. Дует и дует. Слишком много дел, чтобы мерзнуть.

Лучшее время на разговор с Хэлгоном – пока идут от одного строящегося жилья к другому. Старый, проверенный способ тайной беседы. У всех на виду. О чем они? – разумеется, то ли о крышах из шкур, то ли о складах.

– Только когда нас развернет к западу. И то не сразу. Надо один раз и наверняка – тогда есть надежда, что Кирдан услышит меня.

– Конечно. Делай как знаешь.

– И еще. О плохом. На западе – Гурут Уигален. Если нас не спасут, мы попадем в него.

– Понятно.

– Мне хочется верить, что Кирдан услышит меня, но он может не успеть.

– Ты это уже говорил. А вон тот склад лучше сделать поближе к краю.

– Почему? – нахмурился эльф.

– Не знаю. Мне так кажется. Пойдем, посмотрим на месте.

Еще день. Такой же, только метель перестала. А ветер упорный.

Встали затемно, пошли заниматься снежными домами. Голубые сумерки, бледно-серый день… некогда смотреть на небо, у них столько дел. Снова голубые сумерки… сиреневые… сине-серые… ну, и темнота не помеха. Хотя бы стены можно лепить.

– Аранарт, – сказал Хэлгон, – у нас на этом складе в полтора раза больше костей, чем на западном.

– Ты путаешь, – удивился тот.

– Путаешь ты. Пойдем и проверим.

Вождь пожал плечами: что ж, пойдем. Если слова Хэлгона значат то, что он сказал, то и в темноте проверить можно. Если же нолдор выучился искусству тайного разговора, то тем более надо идти.

Они шли по ночной льдине, и эльф молчал. Нехорошо молчал.

Дошли до склада, но кости Хэлгона не интересовали.

– И? – потребовал сын Арведуи, готовый к худшей из вестей, но не понимающий, откуда она придет. Сегодня же ничего не изменилось.

– Гурут Уигален,– выдохнул Хэлгон.

– Что Гурут Уигален?

– Мы попали в него. Сегодня.

Это было слишком непонятно и потому еще не пугало.

– Ты же говорил, что оно на западе!

– Да, – кивнул эльф. – На западе. Оно доходит до кромки льдов, а куда идет потом, никто не знает. Не знал, – поправился он. – Мы теперь знаем. Оно поворачивает к северо-востоку. Может быть, какой-то рукав и идет севернее, но один здесь. Мы в нем.

– Но ветер как был южным, так и остался!

Желание разобраться всё еще было преградой на пути страха.

– Когда корабль… – Хэлгон поправился: – а тем более не-корабль попал в течение, ветер уже ничего не значит. Или значит мало.

Он чувствовал недоверчивое молчание Аранарта и продолжал:

– Да, вы не заметили поворота, но поверь мне. Я всё-таки тысячу лет провел на палубе. Нас несет на северо-восток, и ветер здесь уже бессилен. Любой ветер. Южный, восточный… они не освободят нас из течения.

Аранарт зажмурился. Молча, неподвижно. Закусив губу.

Потом спросил:

– Несколько месяцев?

– Да.

– Если не случится бурь, – договорил дунадан выученное.

Хэлгон молча ждал.

Посвистывал ветер, сделавший свое дело.

– Знаешь что… – выговорил Аранарт, – давай перенесем сюда те кости. Меня сейчас… к нашим пускать нельзя. Я же проговорюсь. Не словами, так…

– Перенесем.

Они пошли заниматься этим бесполезным, но таким необходимым сейчас делом.

Пришли.

Взяли.

Понесли.

Лучше бы про мясо придумал. Кости сейчас носить… будут и их кости на дне океана.

Идет впереди на два шага. Сдерживается, а плечи напряжены, будто не охапку костей несет, а невесть какую тяжесть. Каменные плечи.

Груз – врагу не пожелаешь: смерть нести. Одну на всех смерть.

Назавтра вождь был хмур, но никто ничего не заподозрил.

Встали снова задолго до рассвета, чтобы не упустить полусвет утренних сумерек.

Ветер стих окончательно (Хэлгон и Аранарт понимали, что это льдина ушла восточнее), тихая погода показалась дунаданам чудом. От мороза их надежно защищали меха, а сейчас, когда не надо уклоняться от обжигающих порывов, когда снег не слепит глаза, когда не перехватывает дыхание… сейчас можно осмотреться в этих странных местах.

Окрестные льдины плыли мирно. Большие и малые, с широкими разводьями и впритык друг к другу. Вся это серо-голубая масса на темной воде казалась неподвижной , и трудно было поверить, что она движется на восток… движется, покрывая за день примерно расстояние обычного перехода людей.

Неприметна, но упорна жизнь Севера.

Светало. Но сейчас вместо бледнеющей серости на востоке поголубело, посветлело бледным золотом… и, отраженным, преобразило море. Гладь воды засияла; льдины темнели лиловыми крепостями, а на небе, словно отражения льдин, серели облака, и все же золото огибало преграды, растекаясь и по небу, и по морю, оно набирало цвет и силу, и под его натиском отступала серость, сменяясь сочной синевой, так что льды, казавшиеся плоскими, обретали форму, искрясь золотой окантовкой. Белесая серость? – ее больше не было. В этом великолепии цвета больше нет ни капельки белого: лишь золото от неяркого до оглушительного и синева от голубого до почти фиолетового. И солнце, солнце во весь горизонт.

Аранарт, закусив губу, стоял зажмурившись. Не потому, что свет резал глаза. Было невыносимо думать, что он… они навсегда лишатся этой красоты, что им никогда больше не переживать этой радости восхода, этой радости мира, что всё оборвется в стылой бездне, и, что бы ни ждало по ту сторону смерти, вот это они видят в последний раз… почти последний, если дни будут ясными, и действительно последний, если тучи и метель.

Его люди радуются этому восходу едва ли не меньше, чем мы в то утро в Отравной, он кажется им знаком спасения – и они не знают, что спасения не придет, что надо успеть увидеть этот восход, потому что нового может и не быть.

Он должен сказать им! Сказать сегодня же. Он не имеет права лишать их полноты и радости последних дней! Они не олени, от которых прячут нож. Им всем хватит мужества посмотреть в глаза своей смерти – и прожить оставшиеся дни так, чтобы они вместили годы непрожитого. Не событий, над этим люди не властны, но чувств.

И да, достроить снежные дома. Раз смерть неотвратима и близка, каждый день драгоценен. А эти дома могут им подарить неделю, две… кто знает.

– Надо поговорить, – сказал он, когда сегодняшние дела были закончены.

В палатке дунаданы сели в круг: они, еще пережидая осенние дожди, приноровились так помещаться, впритык, плечом к плечу, так и теплее, и… теплее на сердце. Чуть потеснились, впуская в круг и Кутюва.

– Может быть, я скажу? – спросил Хэлгон.

– Зачем? – пожал плечами вождь. – Я сам.

Он коротко рассказал о Гурут Уигален.

И продолжил, не давая им опомниться от этого известия.

– У нас есть выбор. Или мы умрем, или, – его тон был ровным и уверенным, – мы умрем достойно. Раз льдина не раскололась под нами сразу, значит, нам дано время, и мы будем неблагодарными глупцами, если упустим его. Мы можем прожить эти недели или месяцы, всё, сколько нам осталось, прожить по-настоящему, занятые самым главным делом.

В палатке была кромешная тьма, и то, что они сейчас не видели лица Аранарта, было и к лучшему: когда говорят о таком, то легче верить голосу, идущему из темноты.

­­– Главным: очистить наши сердца.

Он говорил так спокойно, что было нестрашно.

Подо льдиной сонно дышала бездонная черная вода. Она не ярилась и не грозила. Ей незачем было вздыматься за своей добычей. Добыча сама придет к ней в пасть.

– Вытяните руки.

Они послушались, Аранарт положил одну сверху их, другую снизу. И сила, идущая от его рук, сила, исцеляющая не тела, но души, незримыми лучами разошлась к ним – дунаданам, лоссофу, эльфу.

– У каждого из нас наверняка найдется не лучший из поступков, о котором мы молчим и о котором стоит рассказать, да. И все же время нам дано не для этого. Не переживать дурное, а вспомнить всё лучшее. То светлое, что было в нашей жизни. И то, что в ней могло бы быть… но теперь уже не будет. Вот я и начну.

Он заговорил о несбудущемся. О том, что он лишь однажды сказал Талиону. О чем не рассказывал ни Голвегу, ни Хэлгону. Он говорил о своей стране – но не об Арноре. Он говорил об Объединенном Королевстве. О знамени с Семизвездьем, Древом и Короной. О своем потомке, который объединит Север и Юг. О победе над Моргулом.

Пару раз они слышали, что его голос дрожит. Не о своей жизни он жалел, не со своей смертью пытался смириться. Он так просил, так требовал знака для Арнора – и получил его. Слишком ясно. И сейчас он всеми силами своей души заставлял себя принять, что Арнора – его Арнора, выстоящего сквозь века вопреки всему, – его Арнора никогда не будет. Отец был Последним Князем. Надо было сразу принять неизбежное.

И он примет это. Но прежде чем признать горчайшее из поражений, он последний раз посмотрит в глаза своей мечте.

Погода была тихой и ясной. Стихия словно сжалилась над ними, давая им время осознать и пережить то, что случилось

Или напротив? В бурю было бы легче?

Они продолжали заниматься снежными домами. Но делали они теперь это… не медленнее, нет, но иначе. Они молчали, предпочитая кивнуть или указать взглядом, чем сказать лишнее слово. Каждый наедине со своим сердцем.

Небо было в облаках: светлое, вода сияет и тени играют, но в глаза не бьет. Словно топленое молоко вылили на мир. То один, то другой воин замирал на несколько мгновений, чтобы посмотреть и едва заметно улыбнуться. Одними глазами.

– Смотрите! – закричал Сидвар, показывая на юг.

Молодой месяц, бледный, словно тонкая льдинка, просвечивающая насквозь, вышел из облаков. А на юго-западе, уже неяркое, стояло солнце.

Все остановились.

Было оглушительно тихо, на грани слышного – вода билась о далекие края льдины.

Ариэн и Тилион взирали друг на друга, а люди смотрели на их.

И никакие дела, никакие заботы не могли быть сейчас важнее, чем видеть эту встречу тех, кто разлучен тысячелетия назад, но изредка может свидеться.

Это было торжественно и почти священно.

Сидвар, нагнувшись к самому уху Кутюва, торопливо пересказывал ему историю двух майар.

Хэлгон подошел к вождю: почувствовал, что тому надо выговориться. Как ни тихо ступает эльф, тишина было чуткой и подойти неслышно он не смог. Аранарт кивнул ему.

Бледно-голубое, бирюзовое, золотистое. До самого розового горизонта.

– Риан, – тихо сказал Аранарт. – Она будет ждать, и не дождется. Я слишком верил в себя. Я не должен был говорить с ней до похода.

– Должен, – шепотом возразил эльф.

Солнце снижалось, а месяц становился ярче.

– Она бы вышла замуж и нашла бы счастье, – нахмурился Аранарт. – Я не люблю ее. Мы могли бы прожить хорошую жизнь, могли бы дожить и до любви… если бы не я, она нашла бы это с другим. А так… конечно, она будет ждать. И никогда не узнает правды.

– Ты действительно думаешь, что другой мог бы дать ей счастье большее, чем дал ей ты?

– Я? Дал?

Голубоватая дымка у горизонта. Золотая дорожка блестит на дальних льдах.

– Ну а ты подумай. Как она сияла в тот день, когда мы уходили. Даже расставание было бессильно над ней. Она будет ждать, верить. Сколько лет ей еще жить надеждой на вашу свадьбу? Сколько лет еще ты будешь жив для нее? Жив без крошки сомнения в этом?

Тени синее и глубже. Месяц всё белее.

– Если бы она вышла за другого по любви… да. Но столько лет ей никто не был нужен. И вряд ли она разбила чью-то судьбу отказом.

– Хорошо, если так, – выдохнул Аранарт. – Я меньше всего хотел бы причинить ей боль.

– А дети…

– Да, детьми она себя не обделила, – он кивнул. – Своих нет, будет теплее с чужими. Хотя она и так им всем… Матушка, да.

Стоять и смотреть на закат. И нет дела важнее.

Как странно приближается смерть. Как невеста в одеянии из искрящихся снегов.

– Ждать десять, двадцать, пятьдесят лет… Ждать, уже поняв, что я никогда не вернусь, – он покачал головой. – Даже когда Ринвайн объявит меня мертвым.

– Аранарт, – Хэлгон посмотрел на него в полном изумлении, – Ринвайн не сделает этого, пока жива Риан! Я мало его знаю, но он не причинит ей такую боль.

– Да, ты прав. Я не подумал об этом. Что ж, тем лучше. Умрем в один день, хоть прожить долго и счастливо не получится. Хотя, если верить тебе, она всё-таки будет счастлива.

– Любить того, кто недостижимо далеко, это горькое, но счастье, – отвечал эльф. – Вы будете вместе после ее смерти, мы – после моей.

Солнце было почти у горизонта. Льды искрятся: золотом вымощен путь на запад.

– А ты выйдешь? – едва слышно спросил Аранарт.

– Выйду, – кивнул Хэлгон.

– А как же пишут, что погибшие второй раз почти никогда не? «Почти»?

– Да.

Эльф помолчал.

– Пойми, Аранарт, они ждут меня. Она и Аллуин. И я буду спешить к ним. А Намо – не тюремщик, он мудр и… добр. По-своему, конечно. В Мандосе нас держат наши ошибки, а не его воля. Я выйду быстрее, чем в первый раз.

Хэлгон посмотрел на запад и улыбнулся. Такой светлой и ясной улыбки дунадан никогда не видел у него.

– Могу я попросить тебя? – сказал Аранарт. – Расскажи нам об Амане. Но не о том, – он жестом остановил готовое сорваться возражение, – каким он был «тогда». Нет, не о прошлом. Тем паче, не о знаменитом прошлом. Расскажи о том Амане, в который ты выйдешь. Пожалуйста.

Эльф кивнул.

Они снова сидели, вытянув руки: живой костер, где пламенем были руки Короля, а топливом – тепло их сердец. Только оно не сгорало, напротив. Этот костер не давал света, но свет был не нужен. Он бы только мешал им видеть то, о чем говорил эльф.

Эрессеа и белоснежные корабли, повинующиеся воле капитана. Домик, у широкого окна которого сидит женщина и смотрит на море. Вернется сын, радостный, ворвется к маме как морской шквал, подхватит и закружит ее, словно девочку. И когда-нибудь вернется муж. Просто молча встанет в дверях. Чтобы остаться с нею уже навсегда.

Потому что все дороги рано или поздно приводят домой.

Их жизнь входила в странный ритм. Они поднимались до рассвета и отправлялись бороться, гоняться за Хэлгоном (догнать эльфа было невозможно, а вот загнать в ловушку, если охотников много и действуют слаженно, иногда удавалось), их молодые и сильные тела требовали напряжения, и раз море пока щадило их, приходилось придумывать самим. Рассвет – когда сказочно прекрасный, когда просто серо-белый. День – поесть мороженого мяса, и осмотреть хорошенько льдину: хотя настоящих бурь еще не было и трещин тоже нет, но мало ли. Закат – ясно ли было, или облачно – время тишины, время мыслей о неизбежном. До полной темноты. Когда наступала ночь… бывало по-разному: под ясным небом они еще долго стояли, каждый наедине с вечностью и со своей судьбой, иногда над ними мерцали волны северного сияния (дружинники Арведуи видели его в свое время, а вот Аранарту и молодежи о таком только слышать доводилось) – тогда они замирали и смотрели, пока это чудо не растворялось в темноте. А потом они шли в палатку, садились в круг, собирали свой «живой костер» и кто-то говорил, говорил, говорил.

…когда пройдут десятилетия, а для некоторых и больше века, они будут вспоминать эти дни в Гурут Уигален как самое… нет, даже не счастливое, а светлое и чистое время своей жизни. Время, полное глубокой радости от каждого прожитого дня, от каждого луча – солнечного, лунного или зеленого пламени ночного неба. Время, полное странной любви к прожитому: оказывается, сколько там было хорошего, и жаль, что я не замечал этого раньше, и как хорошо, что я узнал это теперь. Время удивительно осязаемое, время, в котором всякая пыль и сиюминутность исчезла, осталось только то, что возьмешь с собой За Грань.

Время, когда торжественная тишина сменялась радостью и смехом. Гоняясь за Хэлгоном, они шумели на всё Белое Безмолвие, так что с дальних льдин в испуге плюхались в воду тюлени. Один из этих плавучих мешков жира в закатный час запрыгнул к ним на льдину… серьезность вечера была разбита вдребезги, потому что двигался этот морской заяц ужасно смешно, управляясь со своим толстенным брюхом. Но мысль об охоте, возникшая у всех, была тотчас и отброшена: мяса у них много, запаса хватит дольше, чем они проживут, а, раз так, пусть себе живет. Смешной же.

Они ни разу не разожгли костер. Меха грели надежно, к строганине они привыкли, сооружать костер на льду было делом сложным, а самое главное – тот свет, что по ночам согревал их сердца, грел их и днем. Им не нужен был огонь.

Глядя на луну, прошедшую полнолуние и сейчас ущербную, Аранарт думал о том, что конец Арнора – не только не его вина (он не ставил себя столь высоко, чтобы считать гибель страны ценой ошибок одного человека), но и не трагедия, которую нужно было предотвратить, а они не смогли. Луна угасает – кто виновен в этом? Человек умирает от старости… вяз, изрубленный им на лугу у Бомбадила. Надо было понять еще тогда… понять и принять.

Арнор ни в чем не виноват. Он не Нуменор, чтобы его карать. Ему просто вышел срок. Ринвайн это поймет. Уведет их из пещер… наверное, в Линдон, к эльфам. Или в южный Линдон, поближе к гномам. Он решит. И решится. Лет за десять, наверное. Потихоньку, не объявляя сына Арведуи мертвым. Сколько-то семей отправит, потом еще, еще…

Да что же такое! Жить осталось считанные дни, изменить уже ничего не можешь, а всё еще думаешь, как что-то сделать со страной. Которая уже не твоя.

Еще вчера они заметили на востоке темную массу. Остров? Или огромная глыба льда?

Их несло к нему, и это тревожило: что будет со льдиной, если они столкнутся? Что будет с ними? До смерти остался день? Нет?

Ночь не спали: идти на дно спящими не хотелось. Льдина гудела, сталкиваясь с другими и сокрушая кромки берегового льда, но разбиваться не собиралась. Хэлгон отправился смотреть, что там, уверяя, что темнота ему не помеха, и дав слово немедленно прибежать, если произойдет что-то.

Вдали скрежетало, ломалось, но эльф не возвращался. Люди не выдержали, отправились к нему. Напрасно. Разглядеть действительно было ничего нельзя, надо ждать рассвета.

Сквозь сереющий сумрак проступала громада впереди.

Скрежет не прекращался, напротив: эхо усиливало его. Льдина не останавливалась.

В нетерпении дунаданы ожидали первого луча солнца.

– Остров! – закричал Рибиэль. – Это остров, мы спасены!

Лед свисал с утесов причудливыми окаменевшими струями, но под ними был бурый камень. Бурое! в этом царстве белизны!

Их льдина обрастала по краю островерхой стеной торосов, но было видно, что за ней – другие льды, и нет разводьев, и можно дойти до твердой земли… путь непрост, но он есть! путь к земле, к жизни.

Рибиэль, радостный, побежал вперед… и через десяток-другой локтей понял, что бежит один. Он обернулся.

Все смотрели на Аранарта. Он смотрел на остров с улыбкой, светлой и спокойной… но какой-то чересчур спокойной.

Это удивляло и настораживало.

– Да, – сказал сын Арведуи. – Да, вы спасены. Пойдемте, надо перенести вещи и припасы.

Все внимательно смотрели на него. Никто не тронулся с места.

– Погоди, – задал вопрос за всех Бердир. – Что значит: «мы» спасены? А ты?

– Я поплыву.

Он сейчас чем-то странно напоминал отца, хотя годы не оставили ему заметного внешнего сходства.

– Это безумие… – проговорил Такхол.

– Да, – кивнул Аранарт. – Да, это безумие. Да, разум говорит, что впереди мрак, мороз и гибель.

Он смотрел за горизонт, и взгляд его был непривычным: решительным, но не яростным, а ясным. В то, что он способен пройти эти льды пешком, верилось как никогда, но Арамундом его бы сейчас не назвал ни один.

– К какой цели ты плывешь, государь? – спросил Такхол. – Не говори, что ты не знаешь этого.

– Я плыву… плыву, чтобы узнать ответ на один лишь вопрос: в чем именно я ошибался. Всё, в чем я могу себя упрекнуть, это любовь к моей стране. Но как любовь может стать виной? Как любовь может стать бедой?

На краю льда что-то ломалось. Льдину развернуло… надо было пойти посмотреть, что творится с краем, наверняка трещины… но не сейчас. Если уж они не бегут спасать свою жизнь, пока есть возможность перебраться на остров, то трещины точно подождут, пока Король договорит.

– Феанор любил своего отца, и что как ни любовь направляла его руку, когда он приставлял меч к груди брата? Что, как ни любовь, заставила его обнажить меч в Альквалондэ?

– Любовь, – откликнулся Хэлгон. – Именно любовь. И дальше. Мы убивали потому, что любили наших лордов и их воля становилась нашей. А они – потому что любили своего отца. Именно это нас вело.

– Что, как ни любовь к жене, толкнуло Горлима на предательство Барахира? Что сделало Маэглина чернейшим из негодяев? Что, как ни любовь к собственной доблести, вело Турина и погубило Нарготронд? Что, как ни любовь к мужу, заставило Тар-Мириэль отдать ему скипетр? А Ар-Фаразон? разве он не любил свою страну и свой народ?!

Льдина двигалась уже не с таким шумом. Притерлась к береговому льду? Или наоборот, скоро оторвется от него?

Они теряют драгоценное время? Или нет?

– Мы привыкли считать, что, если поступок вдохновлен любовью, то он хорош или, по меньшей мере, оправдан ею. Но это не так! Моя любовь к Арнору привела нас сюда. Я в том же ряду.

– Это не причина казнить себя страшной смертью! – резко возразил Бердир.

– Нет, – спокойно ответил Аранарт. – Я просто знаю, что ответ на мой вопрос меня ждет впереди. А вы… – он обвел их взглядом, возвращаясь к реальности, – вы спасены. Вина за вашу смерть с меня снята, и давайте не будем терять времени. Хэлгон, что там с краем льдины?

Все стояли неподвижно.

Это был первый случай, когда они не исполняли его приказ.

– Возьми с собой? – нолдор пристально посмотрел на него. – Или это путь для одного тебя?

Молчание остальных было о том же.

– Вы что?! – Король не знал, изумляться или гневаться. – Вам дано спасение, примите его и будьте благодарны!

Такхол вышел вперед.

– Послушай, государь. Здесь каждый должен сам решать, и я скажу о себе. Твой отец… он видел то, о чем говоришь ты. Лицо у него было… таким. Но нас он не взял. И я спрашивал себя: что его там ждало? В Гурут Уигален? Ради чего он поплыл на верную смерть? Если он за это мог заплатить жизнью, если ты готов сделать то же, то что же я… – он почувствовал поддержку товарищей и поправился: – мы? Мы недостойны этого?

– Я ничего не понимаю в высоких вещах, – подхватил Бердир, – я скажу просто. Право воина: следовать за вождем. Князь лишил нас этого права. Он солгал нам. Неумело солгал. Мы это поняли сразу, только возразить не смогли. Ты хотя бы не лжешь.

– Вы погибнете. Погибнете той смертью, от которой вас уберег мой отец.

В голосе Аранарта не было обычной твердости, подчиняющей волю. Все видели, что ему хочется ответить согласием, только вот разум сопротивляется.

Но это был день, когда доводы разума крошатся, как тонкий береговой лед.

– А чем мы станем, если перейдем на эту землю? – хмуро возразил Бердир. – Да, мы выживем. Мы построим какой-то дом, не умрем от холода, и охота нас прокормит. И нас ждут годы, десятилетия… чего? Жизни двуногих зверей? Охота ради еды, и еда ради существования? Это всё, что мы оставим себе?! Это стоит длить годами?!

– Мой сын, – сказал Хэлгон, – плавал с твоим предком. Оставь мне право плыть с тобой.

Аранарт напряженно молчал, ища хоть какие-то доводы.

А льдина снова принялась ругаться на своем морозном языке со здешними: видимо, тоже осуждала неподвижность.

– И как быть с ним? – Король обернулся к Кутюву. Лоссоф был по обыкновению отрешен от происходящего и казался спящим стоя. – Вы решаете за себя; хорошо, это ваше право. А он? Оставить его одного на острове? Или взять на верную гибель с нами?

– А спросим, – небрежно сказал Сидвар.

Он подошел к Кутюву, в нескольких фразах пересказал их спор.

Лоссоф ответил резко. Аранарт понял его ответ раньше, чем дунадан перевел.

– Он говорит, что мы добыча моря. И море всё равно сожрет нас, беги не беги.

Король опустил голову. Первый раз его люди ответили прямым неповиновением. Так почему же он счастлив?

И, в самом деле, что творилось на корабле Эарендила?

До того, как туда прилетела Эльвинг?

И ведь не прилетит… никакая птица не прилетит сюда. Разве что белая медведица приплывет, вот уж будет новое воплощение эстель.

Их льдина теперь отчасти напоминала город, обнесенный неплохой стеной: по всему ее южному краю шли торосы высотой до двух ростов человека. Было странно видеть водоросли, вмерзшие в прибрежный лед и захваченные их плавучим домом как законная добыча. Трещины, которыми льдина пошла довольно глубоко, были полны ледяного крошева, и Хэлгон сказал, что если повезет с морозом, а лучше – с пургой, то все это еще может замерзнуть, так что станет даже крепче. А вообще чем севернее, тем спокойнее море. Это странно, неожиданно, но новость добрая. Так что если их и дальше будет нести на север (а течение слабеет, поэтому именно – если), то им так еще и охотиться придется. Льдина прочная, море спокойное, ничто не мешает размышлять о судьбах Арды.

И не только о судьбах. Хэлгон обмолвился было, что нанесет тот остров на карту, когда выйдет из Мандоса. На него немедленно насели все – с просьбой, требованием, мольбой: расскажи! расскажи, что же останется от нашего похода, расскажи, как уже сейчас карта может расшириться на полсотни лиг к северу, расскажи, что в этих водах не был ни один корабль, и не пройдет здесь, пока облик земель не изменится вновь.

Расскажи, что мы останемся в росчерках линий на эльфийских картах.

Мы здесь не поэтому и не для этого, и всё же быть уверенным, что твой последний путь навсегда будет прочерчен на карте Средиземья… это согревает!

Ясные дни сменялись не менее ясными ночами; мороз, словно услышав просьбу нолдора, усиливался так, что было тяжело дышать. Нужно было неимоверное усилие, чтобы вылезать из теплого спального мешка, еще большее – чтобы заставлять себя согреваться борьбой. Бегать не получалось вовсе: перехватывало дыхание. На закате стояли сгрудившись, иначе никакие меха не спасали. Мех по краям капюшонов оброс сосульками от дыхания.

А Север разворачивал перед ними свои сокровища. Сияние над головой было уже не зеленым, и бирюзовым, синим, уже не шло смутными волнами, а разворачивалось немыслимыми цветами, фигурами… они двигались по беспредельной выси, убегая друг от друга или превращаясь один в другой, это чудо теперь не ждало ночи, чтобы явиться, первые волны зеленой бирюзы текли по небу на закате, и странно было видеть, как рдяно-оранжевое небо пересекают потоки зеленого света, а потом завладевают небосводом всецело, и становится почти так же светло, как и днем, и снега и льды – зеленые и бирюзовые – искрятся, и ты забываешь, кто ты и где ты. «Увидеть и умереть» – говорят о такой красоте. Здесь эти слова были правдой.

Аранарт не мог уснуть. В палатке было так тепло, что лед, намерзавший в ней за день, к утру совершенно растаивал от дыхания людей, он капал водой со стен, и те, кому он попадал на лицо, шутливо сердились. Мерно дышали спящие товарищи, отдыхай и наслаждайся покоем, пока он есть… теплом, пока под вами нет трещин и ледяного крошева.

Нет. Не спится.

Он осторожно, чтобы никого не потревожить, влез в верхнюю одежду и вышел.

Новолуние. Небо в таком безумном количестве звезд, они так ослепительны, что не различаешь знакомых созвездий. Жутко смотреть в эту опрокинутую бездну, ты падаешь в нее, падаешь бесконечно, падаешь вверх… и тихий шорох над тобой. Правду говорят легенды о шепоте звезд? что это? что шепчет в такт твоему дыханию?

А потом обрушился свет.

Бирюзовые, белые, зеленые, фиолетовые потоки низринулись с самой вышины, исполинскими крыльями обнимая горизонт. Сияющий покров развевался и реял над миром, звезды блистали сквозь него белыми гроздьями и узорами незнакомых созвездий, дыхание перехватывало не от мороза, а от ощущения того, насколько ты мал в огромнейшем мире, и это чувство – давно знакомое и драгоценное еще с ранней юности – было большим восторгом и больше наполняло силой, чем любой миг торжества. В такие мгновения он был готов любить весь мир, и сейчас неотвратимость близкой смерти усиливала его порыв, и ни сожаления, ни горя не было, он любил эту льдину, эти звезды, этот ослепительный свет, это течение, погубившее их, – любил, потому что ни для какого другого чувства у него в преддверии гибели не осталось места в сердце.

И сейчас, стоя в бирюзовом свете, он понимал, почему его отец был так мягок со всеми, почему Арведуи никогда о ком не говорил дурно, почему был так светел духом. Странно, что он, любящий сын, не сознавал этого раньше, хотя… раньше он не жил на грани собственной смерти. Как всю жизнь провел на этой грани отец. Каково это – жить обреченным? жить, зная, что в любой миг не только твоя жизнь оборвется, но и твоя страна угаснет с тобой? никаких сил не хватит, чтобы нести эту ношу.

Сколько лет было тебе, Последний Князь, когда ты впервые пережил то, что сейчас открылось твоему сыну? когда близость смерти дохнула тебе в лицо не смрадом и тленом, а любовью к миру? и к людям – любовью к достойным и жалостью к заблуждающимся? Ты черпал и черпал силы из этой любви, ты дорожил всем, что видел, и всеми, кто окружал тебя. Тебе не нужен был ни рассвет над туманом, ни звездное небо, ни эти северные сполохи, чтобы очистить душу от пыли сиюминутного. Твоя смерть шла рядом с тобой, и ты жил чистым.

Чистым – каждый самый обычный день.

Мороз держался – и держал их в палатке.

Многие дунаданы говорили, что слышат какой-то странный не то шепот, не то тихий треск, когда выходят наружу. Что это такое, не мог объяснить даже Хэлгон, но Аранарту стало спокойнее от таких рассказов: значит, той ночью с ним не случилось ничего, чего ни могло бы быть и с любым другим. Если это что-то неизвестное, неудивительно: сюда не заплывал никто и никогда. Если же это чудо – оно одно на всех.

Близки воды Эккайи.

Рассказывал только Хэлгон. О разных плаваниях с Аллуином, о том, как ходили у Хэлкараксэ (детская прогулка по сравнению с этим дрейфом!), а потом Король сказал: «Расскажи, как ты пришел сюда. Уже ведь, наверное, можно».

– Ты хочешь узнать, как мы миновали границу Зачарованных Морей? Я отвечу честно: не знаю. Это знает Аллуин, наверняка знают маги, может быть – Глорфиндэль. Моим делом был весло. Когда я почувствовал, что море вокруг стало совсем другим, я понял, что оно уже давно изменилось, просто я не заметил этого.

– И всё-таки, прошу, расскажи.

Хэлгона никто и никогда не связывал обетом молчания. Да и некому было это сделать, ведь нолдор ни у кого не просил дозволения покинуть корабль сына. И всё же он заговорил об этом первый раз за всю тысячу лет. Нет, не страх кары связывал его язык. Просто это была не его тайна, и нарушить ее было бы поступком не менее дурным, чем воровство.

Но сейчас, Аранарт прав, им уже можно всё. Они выбрали смерть в этих водах, и рассказ о том плавании, быть может, приблизит их к неведомому, что они надеются обрести.

Он говорил, говорил и говорил.

Раньше они назвали бы это жутким морозом, теперь они говорили «Потеплело». Исчез непонятный шепот, стало можно дышать… даже снова бороться можно! Мужчины с наслаждением разминали мышцы, уставшие от бездействия. Только Хэлгон не принимал в этом участия, бродил в одиночестве, осматривал трещины и думал о своем.

Как долго они живы! Уже месяц, как они в Гурут Уигален, а вот целы, и их не-корабль пока прочен, не сильно уменьшился в размерах, а торосы делают его волшебнее иного эльфийского замка. Всё это, конечно, кончится скоро и ужасно, но пока-то мы плывем. Будем жить и радоваться.

Аранарт догадывался о какой-то особой, ни на что не похожей радости своего друга: то ли по развороту плеч, то ли по его походке… любопытство пересилило, и Король пошел спросить.

Нолдор ответил с сияющими глазами:

– Понимаешь, когда я выйду из Мандоса, то придется перерисовывать все карты…

– Тот остров?

– Что остров! Остров мелочь, остров – клякса с пера! А вот то, что мы теперь знаем, где затухает Гурут Уигален, мы можем нанести это течение всё, от его могучих потоков на западе до самого конца здесь… только его малая часть остается неизвестной, и там, конечно, может отходить к северу еще один рукав, но…

– Хэлгон. Повтори, что ты сказал.

– Что мы прошли Гуру…

Смысл собственных слов дошел до него.

Застыв, он смотрел на Короля, словно у него спрашивая, не ошибся ли сам.

Аранарт точно таким же взглядом смотрел на эльфа.

– Нас. Несет. К. Западу?

– Лучше. К юго-западу.

– Я зна-а-ал, – сотряс льды рык Арамунда, – что нельзя было высаживаться на тот остров!!

– Ах ты знал?! – в счастливейшей из яростей закричал на него нолдор. – А кто, кто нас хотел туда отправить?!

– Так не отправил же!

– А кто пытался?! Скотина ты арнорская бессердечная!

Из Хэлгона сыпались все ругательства, которых он наслушался от Голвега за эти годы (богатый запас!), а Аранарт так и вовсе отвечал тем, что еще с детства выучил у раненых воинов; дунаданы, заслыша жуткую брань, сбежались… и едва поняв, почему эти двое осыпают друг друга страшнейшими из оскорблений, присоединялись, в пьянящем восторге костеря Короля, эльфа, льдину, течение и весь прочий Север.

Испуганные медведицы уводили медвежат подальше от такого безобразия. А слышно было далеко и хорошо.

Они понимали, что освобождение из Гурут Уигален не означает спасения. О надежде на Кирдана знал, как и раньше, только Аранарт, и чтобы хотя бы попробовать дозваться Корабела, надо, чтобы льдина прошла весь обратный путь… только теперь их не будет нести течение, теперь они во власти ветров, а спасительный путь на запад их ждет лишь в тихую погоду. И любой ветер, даже самый попутный, означает новые торосы и трещины.

Смерть не отошла от них. Она, пожалуй, сделала шаг вперед.

И всё же – они вырвались из пасти подводного монстра, поглотившего Последнего Князя. Умрут – так в своих, человеческих водах.

На смену безжизненному великолепию северного течения пришел кошмар. Хэлгон что-то пытался говорить про непогоду января и бури февраля (если доживем), но его слов почти не слышали. Отчасти потому, что не отпускало ощущение, что Север разгневан на них: не захотели ни жить на острове, ни умирать в прекраснейших местах, так получите то, что сами выбрали! А отчасти по гораздо более простой причине: тишина окончилась.

Ветер почти не переставал, иногда достигая такой силы, что передвигаться по льдине можно было только ползком. Делать это приходилось каждый день: надо было расчищать вход в палатку, надо было осматривать трещины. Как ни закрыты были лица, кожу на щеках словно ножом резало.

О разводьях лишь вспоминали. Сейчас они шли в огромном ледяном поле – словно несколько вражеских армий сошлись в битве, но не покидая своих крепостей, и вот не пешие и конные рубятся, а стены и башни штурмуют друг друга. Грохот торосов – то дальний, то ближе – был слышен почти каждый день. И почти каждую ночь, что еще страшнее.

Было решено назначать на ночь пару дозорных. Мало ли что. Все понимали, что вряд ли (если только сторожит не эльф) ночью разглядят какую-то беду, так что нужен дозор для другого: чтобы остальные могли довериться им и спать.

Трещина медленно, но верно отделяла от них один из складов. С запасным домом пришлось проститься, а вот мороженое мясо в сравнительно тихий день перетаскали. Но где-то пошел гул сжатия льдов, из трещины выплескивалась вода, меховые сапоги промокали, а неосторожное движение означало падение и уже совсем мокрую одежду. Верхней дали застыть ледяным панцирем, а нижнюю осмелились просушить.

Это был их первый костер за полтора месяца.

Сжатие. В этом слове звучал приговор.

В час затишья Рибиэль стал спрашивать Хэлгона, почему всё так опасно сейчас, когда вокруг льды и льды, ведь они же не ударяются друг о друга; и нолдор повел их к огромному куску льдины, вставшему ребром: два ледяных поля сдавили его с разных сторон. Жуткое и величественное воплощение медленного гнева белых громад.

Насколько их льдина сильнее своих противников? От нее отколются куски, которые встанут вот так? Или она будет побеждать? Перед человеком проигравший становится на колени; здесь, в царстве мороза, поверженный вставал на дыбы.

День выдался ясным и солнечным, прям март, а не февраль. В Арноре это называлось бы редкостным морозом, здесь – несвоевременной жарой. Кто разделся до нижней рубахи, а кто снял и ее, подставляя тело солнцу. Эльф хмурился: это высокое, чистое и звонкое небо было опаснее пурги.

О борьбе и прочих развлечениях не было речи. Осматривали льдину. За этот дрейф она уменьшилась не более чем на треть, восточный склад был потерян, хотя пока еще рядом, но это до первых разводьев. Впрочем, склада там уже нет; и дунаданы шутили, что дом они белым мишкам подарили, а вот мяса не оставили, жадины.

Лучше всего дело обстояло с северным складом. Да и в центре неплохо.

Стоит перебираться заранее или нет? Где риск меньше – в центре или на северном? Все смотрели на Хэлгона, он разводил руками и как никогда за обе жизни жалел, что не прошел с Эльдин Хэлкараксэ.

Аранарт велел переносить южный склад в центр, западный – на север.

К вечеру стало резко холодать. Снова позалезали во второй и третий слой меха… не помогало. Мороз загнал их всех в палатку.

Спать не ложились. Дурное предчувствие потрескивало в воздухе, как тот самый шепот звезд в Гурут Уигален. Не нужно быть эльфийским мудрецом, чтобы понять: днем теплынь, ночью сильный мороз – что угодно разломится.

И что неугодно – разломится тоже.

Льдина под ними дрожала, скрипела; скрежет, где-то далеко словно таран бил в ворота.

Хэлгон вошел в палатку и сказал:

– Трещина проходит рядом с нами.

Перенести успели многое. Дорожные мешки, спальные мешки, запас мяса… Трещина не разошлась, но края ее ходили вверх-вниз. Это значит – льдина пополам.

Днем раздался новый гул – звук, который они уже узнавали безошибочно. Где-то опять сжимало льды. Пока еще далеко.

Пока.

– Прочь! – закричал нолдор тем, кто был в старой палатке (как быстро ее стали называть «старой»!). – Бросайте и бегите.

Сам он сделал прямо противоположное – перескочил через трещину к ним.

Края льда колыхались и крошились. Одно неверное движение – ты попадешь между этими ледяными жерновами и тебя расплющит. Чтобы перепрыгнуть, надо было подгадать миг, когда края хоть как-то выровняются. Хэлгон чувствовал его, кивал дунадану: давай! – и тот с разбега перепрыгивал.

На старой льдине остался только нолдор. Но вместо того, чтобы перепрыгнуть трещину, он побежал к палатке, скрылся в ней. Докричаться до него сквозь грохот и скрежет льда не было ни малейшей надежды, оставалось лишь ждать, пока он изволит сделать то, что задумал, и появиться.

Его не было совсем недолго, но когда на твоих глазах крошится твердейший лед и неподвижное ходит ходуном, то мгновения растягиваются безумно.

Хэлгон выскочил с каким-то объемным темным свертком, перебросил его через хищную ледяную пропасть, сделал рукой знак – отойдите, разбежался и легким прыжком перелетел к своим.

– Что? – спросил его Аранарт, кивнув на добычу.

– Одно из полотнищ палатки вырезал. Всё вам теплее будет.

– Хэлгон!! Ты ради этого?! Я убью тебя когда-нибудь!

– Обязательно, – устало кивнул эльф.

Февраль их встретил бурями и метелями. Слово «трещина» произносили без капли волнений, о сжатии говорили спокойнее, чем о зимнем дожде в родных холмах. Потеря южного, а потом и западного склада вызвала не больше чувств, чем наступление вечера: так и должно быть, вот оно и произошло.

Их кусок льдины, едва в десятую часть первоначальной, пока держался. Это было удивительно и радостно. Единственное, что могло бы их… не напугать, но взволновать – змейка трещины под ледяным домом. Они были готовы к ней, а ее не было.

…дети полагают, что чудо – это когда происходит что-то невозможное. Эти люди на льдине было уверены, что чудо – когда возможное не случается.

Они были очень близко к тому месту, откуда начали свой путь. «Мне же не поверят, – смеялся Хэлгон, – что можно проплыть круг на том, что не управляемо!» – «А ты уверен, что этой льдиной не управляли? – серьезно спрашивал Король. – Ты сам рассказывал, что у эльфийских кораблей главное не паруса и не весла, а воля. Это не корабль, и воля не моя. Разумеется, не моя. Моя была только у острова». Спорить с потомком Эарендила Хэлгон не собирался. Ему виднее.

Если они продержатся еще неделю и не поднимутся встречные ветра, то они пройдут Форохел и можно будет попробовать дозваться Кирдана. Услышит ли? поймет ли? Они с Аранартом упорно молчали о владыке Гаваней, но напряженное ожидание выдавало их. Дунаданы чувствовали, что эти две думают отнюдь не о близкой гибели. Что ж, если Король не говорит – значит, ему виднее.

Няспотали, Тюпынг и Сюльси вышли на моржей. Погода была ясная, и хотя до моржовых мест надо было долго идти по прибрежному льду, это не тревожило. Морозы стояли хорошие, лед крепкий, моржа – темную тушу – увидят издалека, подкрасться несложно, а попасть еще проще. Еще при деде нынешнего Ики любой ребенок выучился метко кидать гарпун – раньше, чем его начинали брать на охоту.

Но добычи как-то не было. В тщетных поисках охотники шли дальше… удача отвернулась от них: вон там, в море льдина и на ней вон сколько… и до них не добраться без лодки… нет? это не моржи.

Лоссофы смотрели в страхе на эти темные фигуры. Да, те из северных племен, кто бежал от войн, могли оказаться на льду… но они бы давно умерли от голода на этой льдине. Не чудища ли это, принявшие облик людей? Десятки лет их народ живет в сытости и довольстве, не вздумал ли Север взять свой дар назад? Что, если они спасут чужаков, а те ночью выпьют их кровь? Люди на льдине выжить не могут; так что за существа по ту сторону ледяной воды?

А если эта нелюдь оскорбится, подгонит свою льдину к прибрежным, явится в поселок и отомстит за нарушение закона Севера?!

Как быть?

Только Ики может постичь это.

Дунаданы видели людей на прибрежном льду. Кричать «спасите нас», махать руками – зачем? Их заметили, это понятно. Лодок у охотников нет, это видно.

Захотят спасти – вернутся.

Но вернутся не сюда. Льдина проходит за день пять-шесть лиг, как говорит Хэлгон. Знают ли лоссофы, где назавтра надо искать льдину, даже взяв лодки? Если захотят их спасти, то найдут ли?

…и это если не налетит пурга.

Сердца у всех колотились в горле. Бешеное желание жить захлестнуло их.

Аранарт молча пошел в ледяной дом, подавая пример остальным.

Когда все сели в круг, Король сказал:

– Прежде всего, мы должны отдохнуть. Завтра, если лоссофы вернутся, нам понадобятся силы. Если же они не вернутся… силы нам понадобятся не меньше, хотя и иного рода.

Они вытянули руки, он положил ладони сверху и снизу.

– Все эти месяцы мы были готовы принять нашу судьбу. Сегодня от нас это требуется тем более. Мы ничего не сможем изменить. Спасение или гибель в морской глуби – мы примем любой жребий. Если гибель – что ж, нам дали три месяца жизни, о которой мечтал бы каждый настоящий мужчина. За это стоит быть благодарным. Если спасение – мы пойдем дальше исполнять свой долг так, как каждый понимает его.

Он помолчал и продолжил:

– Гибель – это не кара нам, и спасение – не награда. Если считать гибель карой за проступки, то скажите мне, в чем были виновны мои отец и мать? Они виновны, а вы, уцелевшие, чисты?

Изумление и понимание было ему безмолвным ответом.

– Нет, – спокойно говорил Аранарт, – отец погиб не потому, что был плох. Вы выжили не потому, что хороши. Просто отец исполнил всё, для чего пришел в этот мир. Его деяния были завершены, его цели достигнуты – и он ушел. Ваши пути тогда завершены не были.

С ним соглашались: беззвучно, только взглядом.

– Если тот свет, та чистота, которую мы обрели в водах Гурут Уигален, была последней из целей нашей жизни, то завтра нас не будут искать или не найдут. И это мы должны принять как дар: не каждому удается уйти в чистоте. Если нас завтра спасут, то радуйтесь не продолжению жизни, но тому, что от вас ждут поступков лучших, чем были прежде.

Дунаданы, эльф и лоссоф молчали. О таком молчат.

Ночь миновала, наступил день – и стали видны темные точки на далеком прибрежном льду.

Кольцо Барахира

Каяки приближались к ним. Уже можно было пересчитать гребцов в каждом. Каяки были большими: на десяток, дюжину мореходов. А сидело в них по пятеро, считая рулевого. Только в одном был шестой, и он не держал весла.

Аранарт стоял, запрокинув голову и закрыв лицо ладонями. Ему нужно было принять возвращение в мир живых, а он оказался не готов к этому. Ничего, пока каяки не доплыли, время есть. Дунаданам ничего объяснять не надо, всё сделают сами. Разбирать склад – дело привычное. Странно, что до сих пор есть что разбирать. Как мало они ели… Ну и костям – не пропадать же. Там, в мире живых, топливо нужно.

Король резко выдохнул и осмотрелся. Льдина со старой палаткой плавала совсем рядом. Ну то есть как «рядом»… если на каяке – рядом. Там склад недоразобран, кости не уносили, и эти… губы и копыта. Как там Кутюв говорил, их варить надо? вот наварит теперь.

Спросить Хэлгона, выдержит ли льдина с их старой палаткой вес человека? Если да – тем проще, нет – вот пусть эльф и прыгает. Он это любит. Сама их палатка теперь, конечно, пойдет в хозяйство даже не белым медвежатам, а китятам, но ее распорки им явно пригодятся. Здесь, у моря, длинная прямая жердь – вещь ценная. И в ледяном доме надо попробовать остатки нарт вырубить изо льда… много не вернуть, но хоть что.

Каяки пока не доплыли, время собраться есть. Вот и будем собираться.

Заберем всё, что хоть как-то возможно забрать.

Поглощенный хозяйственными делами, Аранарт не думал о Кутюве. Что думать о проводнике? он свое дело сделал, привел, куда сказали. А что с таким крюком, так не его вина. Привел же.

Лоссоф, оказавшийся вне деятельных сборов, стоял и смотрел. В его глазах было одобрение. Этот человек с солнечными руками был верен одному из самых важных законов Севера: ничего не должно пропадать напрасно. Откуда он знает этот закон? Южанин и его люди, если верить рассказам, такими не были.

Когда он резал харов, в его глазах была боль. Но не потому, что ему трудно пролить кровь. Потому, что негоже ездовым зверям становиться мясом. Когда он, Кутюв, вернется в свой род, он расскажет, как легко Солнечнорукий отпустил души харов, так легко и заботливо, что хары не оставили его, а незримой упряжкой понесли их льдину через моря и привели туда, куда и должны. А когда последние кости сгорят в очагах, хары уйдут на вечные пастбища, и им будет хорошо. Олени, погибшие без пользы, не знают пути к Вечному Ягелю, их бледные духи скитаются в этом мире, мороком тревожа живых. А хары Солнечнорукого умчатся, как небесные сполохи. И отсветы его рук вечно будут на кончиках их рогов.

Каяки были уже рядом. Все оставили дела и собрались у края льдины. Первой подошла лодка, где было шестеро, этот шестой – старик с пронзительным взглядом – выбрался на льдину, спасенные собрались говорить учтивые слова, но вдруг этот лоссоф едва не вскрикнул:

– Сидвар? Бердир? Здесь?!

Сидвар вгляделся в его лицо, мысленно разгладил морщины…

– Хулах?! Хулах, дружище, как я рад тебя видеть!

Дунадан сгреб лоссофа в охапку, тот хотел отстраниться, но не успел. Отпущенный Сидваром, он произнес:

– Хулах давно ушел. Стал Ики.

И все почувствовали, что он говорит не о смене имени.

Он обвел их глазами, ища предводителя. Остановился на Аранарте. Король поклонился, сдержанно и медленно. Они поймут друг друга безо всяких слов. Говорить они будут о другом.

Аранарт заговорил о складе у старой палатки, он просил отправить туда каяк с парой его людей (то, что один из «людей» – эльф, он объяснит, но позже), надо было всё быстро закончить здесь – и хвала мудрости Ики, взявшего так много каяков, хватит и на людей, и на груз, надо быстро отправлять первых на прибрежный лед, а то мало ли что; Хэлгон уже прыгает по соседней льдине, разоряя их жилище, Рибиэль остается в лодке, значит, лед там совсем плох, старая палатка рухнула – срублены распорки, Хэлгон, не рискуй, уходи оттуда, шкур мы себе на новую палатку набьем, на десять палаток… прыгнул в каяк. А немало забрал… мы молодцы.

Ики, не менее внимательно наблюдавший за происходящим, кивнул. Одобрил рачительность? или понял, что увидел не-человека?

Обернулся к Аранарту, задал вопрос, который, конечно, мог бы подождать до земли под ногами. Но иногда нетерпение простительно даже вождям:

– Ты их сын? Ими-ики спаслась?

– Я их сын, – кивнул Король. – Но она погибла с отцом.

Ики хмурился. Человеку, стоящему перед ним, на вид было ровно столько, сколько и должно было быть ребенку госпожи, уцелей она тогда.

– Мне за семьдесят, – объяснил дунадан. – Мы долго живем и медленно старимся.

Лоссоф не ответил. В его памяти Ими-ики была как живая, словно призраком стояла с ними здесь, она была пугающей в своей неприступности и величии, и сейчас вождь думал о том, насколько похож и насколько не похож на нее ее сын.

Аранарт предпочитал думать о бытовых вещах. Всё ли унесли со склада, не перегружена ли какая-то лодка, кому куда садиться… о чем угодно, лишь бы смотреть не на Ики. Не на его руки.

Было сравнительно тепло, лоссоф снял рукавицы. На большом пальце правой сверкало изумрудами кольцо Барахира.

Каяками всё удалось вывезти за один раз, а вот нарт и на людей, и на грузы не хватило. С собой забрали только остатки мяса, прочее сложили на льду, сверху положили каяки. Завтра заберут.

Собаки резво бежали, потом начался подъем… не верилось, что под этим снегом – земля, что больше не нужно быть ежечасно готовым к смерти, что ледяная бездна больше не грозит тебе. Но еще много лет дальний гром будет для них воспоминанием о грохоте торосов, еще долго они в обыденной речи будут избегать слова «трещина», даже говоря о старом кувшине.

Впереди были сярысь-тэли, морские дома, похожие на снежные пригорки. Нарты остановились.

Такхол и прочие смотрели на них, замерев: ничего не изменилось. Всё так же, как когда жили здесь с князем.

Ики пошел к тому самому тэли. Когда оттуда стали спешно выходить лоссофы, неся что-то из скарба, стало ясно: вождь отдает им их собственное жилище.

Король встал с нарты, огляделся, потянул носом воздух с запахами дыма, еды, людей, жизни. Сказал почти удивленно:

– Слушайте, а ведь мы выбрались.

– Выбрались! – закричал Сидвар, схватил ком снега, запустил в Аранарта. Ответный не заставил себя ждать, но дело Короля было безнадежно: с воплем «Мы живы!» в него запустил снегом Рибиэль, а дальше принялись кидаться все подряд. Аранарт пытался отбиваться, но силы были неравны, и торжествующие противники набросились на него уже не со снежками, а с кулаками… его спасала только их многочисленность и то, что сквозь три слоя меха любой удар будет безопасен, а тем паче удар дружеский.

Они превратились в огромный снежный ком, катающийся по склону; иногда то один, то другой выпадал из него – и тотчас устремлялся обратно. Дунаданы хохотали и кричали, собаки заливались лаем, снег летел во все стороны… лоссофы смотрели на них с опаской, догадываясь, что ничего дурного не происходит, но держась подальше.

Аранарт, более всего похожий на ходячий сугроб, вырвался из окружения и подошел к Ики:

– Прости их несдержанность.

– Две луны на льдине? – взглянул на него вождь.

– Почти три.

Лоссоф медленно кивнул, обдумывая эти слова, и велел:

– Ты будешь рассказывать, как вы выжили.

– Расскажу.

Они вошли в тэли. Старшие дунаданы оглядывались, трогали китовые ребра… что изменилось за эти годы, что осталось прежним…

– Потемнели, – сказал Такхол, гладя ребро-стропило, как касаются руки старого друга. – Потемнели, а в остальном – как не уезжали, да.

– Тот самый кит? – спросил Аранарт.

– Тот самый.

Дунаданы снимали верхние меха, подсаживались к огню. Было так странно снова привыкать к теплу. Было так непривычно не вслушиваться в дрожание пола: трескается далеко, близко или под тобой?

Он рассказал Ики об их пути всё, что мог. Лоссоф говорил на Всеобщем очень чисто, Аранарт ловил у него некоторые любимые выражения отца… и всё же нужной беседы не получалось. Спрашивать, не нужна ли та помощь, вестником которой могло стать кольцо Барахира, – глупо: видно, что не нужна. Предлагать что-то на обмен… во сколько оценить реликвию своего народа? Поговорить начистоту? – самое мудрое, но никак не выходит.

Впрочем, торопиться некуда. Его план придти сюда в начале зимы и еще зимой вернуться был разумен, осуществим… но не осуществлен. Теперь от родных земель ты отрезан будущим половодьем, так что жди. Жди до осени. Времени много.

Аранарт уходил охотиться на песцов. Он задумал принести Риан накидку из белоснежного меха. С кольцом он вернется или без кольца, они всё равно поженятся – и это ей будет подарок к свадьбе.

Ему очень хотелось забрать с собой бескрайнюю белизну этой земли, забрать ее как память о том высоком чуде, что ему довелось пережить здесь, забрать – и поделиться этим с Риан.

В ясный день Аранарт смотрел на бухту и поселок. С этого пригорка было отлично видно всё. Вон та сопка, которую они первый раз увидели с моря. Вон скала, где тот самый рисунок кита. Вереница тэли, вон там – их, а соседнее – в котором жили отец и мама, а сейчас там живет племянник Ики с семьей.

Почему отец отдал кольцо? Почему не сказал об этом никому из дунаданов? Проще пройти Гурут Уигален, чем понять, что же тебе делать…

Одинокая фигура по склону. Ики. На ловца и зверь бежит. Да, только вот этот ловец опять ничего не сделает.

– Твоя мать любила это место, – произнес вождь. – Она часто стояла здесь.

Аранарт молча кивнул.

Ики снял с пальца кольцо Барахира:

– Возьми.

– Ты… – Аранарт задохнулся, как на морозе.

– Ты здесь ради него, – веско проговорил лоссоф. – Бери.

– Ты поистине провидец…

– Я провидец, – подтвердил вождь, – но не сейчас. В глазах всех вас – недостигнутая цель. Какая другая цель будет, когда вы здесь?

Этот человек был моложе его лет на пятнадцать. И старше втрое.

– Почему ты не берешь?

– Отец отдал вам его как знак: если вам понадобится наша помощь…

– Не понадобится, – отвечал Ики. – Он всё сделал сам. Бери и иди со мной. Я покажу тебе.

Аранарту оставалось лишь повиноваться. После льдины он сильно исхудал, кольцо пришлось на безымянный и было свободно.

Ики привел его к знакомой скале.

– Что ты видишь? – требовательно спросил вождь.

– Рисунок кита, который ты когда-то сделал для отца.

– Что ты видишь? – свел брови Ики.

Дунадан провел рукой по глубокой, в палец, не меньше, борозде, которой теперь этот рисунок был выбит. По сколам на месте многих и многих ударов по нему.

– Ваши успешные охоты, – сказал Король. – Забитых китов. Сытую жизнь. Здоровых детей. Ваше умение отразить врага, если он явится к вам, ведь другие племена не знают искусства тренировки. Что я упустил?

– Неперевернутые лодки, – добавил Ики. – Кит убит раньше, чем успеет напасть на нас. За все эти годы – четыре смерти в море.

Аранарт молчал, пытаясь представить, как сильно изменил Арведуи жизнь этих людей.

– Мы никогда не позовем вас на помощь, – подвел черту Ики.

– Да.

– Что для тебя это кольцо? Вы шли за ним, вы чуть не погибли. Почему оно важнее жизни?

– Это память, – отвечал Король. – Память обо всех славных людях, что носили его. Моих предках.

– Ты знаешь о каждом?

– Да. О ком-то больше, о ком-то меньше. Это память о моем отце. Я умру – будут помнить и обо мне. И о моем сыне, которого пока у меня нет.

– Нам не нужно кольцо, чтобы помнить о Южанине. Вот наша память о нем. Кольцо сгинет в пламени ваших войн, эта скала будет стоять.

Аранарт вежливо промолчал.

Ики почувствовал его безмолвное возражение, ответил требовательным взглядом.

Пришлось объяснять:

– Две земли, на которых жили носившие это кольцо, уже стали дном морским.

– Оно было в войнах?

– Да. Во многих. И каждый раз уцелевало.

Лоссоф с сомнением посмотрел на свой утес. Теперь он уже не казался ему таким незыблемым.

– Быть может, ваше кольцо переживет нашу скалу. Ваша память превзойдет нашу.

– Стоит ли считаться этим? Главное, что и вы, и мы помним о нем.

Ики проводил пальцем по глубоким линиям своего рисунка, снова и снова переживая тот день, когда нацарапал его наспех. Он был тогда молод и глуп – и не чувствовал дыхания судьбы. Если бы дед тогда сказал ему, сколько сотен и тысяч лет будет суждено прожить его каменному киту, Хулах бы конечно нарисовал не так, а старательно и красиво… и гораздо хуже, чем он это сделал. Искренний порыв всегда удачнее упорных и тщательных усилий. Правильно ему ничего не сказал дед. Он был мудр. Пока ты был молод, ты осуждал его… а проходят годы, и соглашаешься с каждым его словом.

– Мой дед отдал мне это кольцо, – сказал Ики, – он знал, что вы придете за ним. Он предупредил меня. И велел передать внуку кольцо и слова, если вы придете не при моей жизни.

Аранарт наклонил голову. Всё, что ему рассказали о том Ики, рисовало его образ не в лучших красках… похоже, дружинники или не увидели главного, или это скрыли от них.

Надо было что-то сказать.

– Внуку? У вас наследует внук?

– Можно сказать и так. Следующий – когда сын, когда племянник. Но Ики всегда внук Ики.

– А как вы решаете это?

– Мы видим силу.

Любой лоссоф, даже ребенок, знал это, но южанам простительно не понимать самых простых вещей. В тоне Ики не было ни удивления, ни высокомерия.

– За мной будет племянник. За ним – его средний сын. А за ним… – вождь горько вздохнул. Так горько, как говорят о тягчайшей утрате, с которой смирились.

Аранарт ответил безмолвным взглядом: рассказывай, я готов выслушать и поддержать.

– Его старшему быть бы вождем, – откликнулся Ики. – Мудрым. Прозорливым. Лучшим из нас. Но он погибнет молодым. Как… не вижу. Кто будет вместо него… не вижу. Только его смерть. Ничего больше.

Что тут скажешь…

Аранарт замечал этого мальчишку лет четырех, живущего в отцовском тэли. Смешной. Смышленый. Будущий великий вождь, который вождем не станет?

Как жить с таким знанием?

– Почему у тебя нет сына? – вдруг спросил Ики.

– Я не женат.

– А женщина, для которой ты собирал мех?

– Моя невеста.

Ики гневно сжал губы и коротко рыкнул.

«Еще хуже»?! Хуже чем что?

– Мой дед был мудр. Твой отец был добр. А я был глуп. Я хотел, чтобы вы учили нас. Всему. А дед хотел, чтобы вы ушли. Твой отец учил нас только тому, что нам нужно. Он тоже был провидец, как мы. Он не дал лишнего. Он видел. Ты – не видишь.

Аранарт кивнул, не споря с очевидным. Если бы он мог быть прозорливым, как отец!

– Ты слеп. Ты щедр. Опаснее, чем просто слеп.

Король внимательно слушал.

Вспоминался Талион и его уроки. Кирдан, и его возражения – такие мягкие, что и не заметишь, как твой план разнесли. Легко быть мудрым, когда тебе указали на все ошибки. А вот чего он стоит без советчиков… плавали, знаем, н-да.

– Раз тебя ждет невеста – слеп вдвойне. И щедр вдвойне.

От того, кто спас тебя со льдины, такое выслушаешь не поморщившись.

– Хочешь отблагодарить меня за кольцо? – вдруг сказал Ики.

Аранарт резко кивнул.

– Уходи! Уйди прежде, чем ты изменишь нашу жизнь.

– Как скажешь.

Товарищи отца говорили, что к югу отсюда есть небольшое взгорье. Если добраться туда сейчас, пока снег еще прочен… и вот там, наверху, переждать весну, кормясь охотой… потом будет проще. Да, так они не просто выживут, а вполне сносно проживут.

– Я сделаю тебе подарок к свадьбе, – слова Ики не сочетались с его строгим лицом. – Я дам вам каяки. Лети к своей невесте по воде над землей.

В очаге тэли горели последние кости оленей. Последний кусочек жизни на льдине. По соленой воде плавали, теперь поплывем по пресной. Странно плавать там, где на карте нет ни одной реки. Ни одного озера. И даже после нас их не появится.

Круг на корабле без весел и парусов. И проплыть по суше. Чего только ни ждал от этого похода, но подобного вообразить не мог.

Правильно Ики нас прогоняет. Мы ему тут наплаваем… кит еще удерет с утеса… или с утесом вместе. С нас станется.

«Ты слеп. И щедр. Слеп дважды. И щедр дважды».

Ты требовал кольцо как знак своей правоты. Вот тебе кольцо. С этими словами. После них хочется сразу же отдать власть Ринвайну.

Это будет щедро? Дважды щедро?

Ну, спасибо Ики, хоть есть теперь с чем сверять поступки.

Ики был настроен весьма решительно, являя немыслимое сочетание недружелюбия и заботы. Он хотел, чтобы незваные гости покинули его земли как можно быстрее, и именно поэтому давал им лучшие собачьи упряжки с проводниками и запасом еды до взгорья. Если повезет с погодой, путь займет несколько дней. Туда и обратно собаки пройдут по сухому снегу. Должны успеть.

Два больших каяка. Хватит и на людей, и на всю их поклажу. Поднимешь – легкий, ничего не весит… чему там весить – деревянный каркас и кожа. Поднимешь – и понимаешь, что держишь в руках время. Два, три месяца пути? больше? странно это: держать три месяца в руках. Время – лучший из подарков, что на войне, что сейчас. Отец дарил время… только его нельзя было в руки взять. Тогда время было тяжелым. А нынешнее время легкое. Несешь его – и груза не чувствуешь.

Ики велел поступить с каяками так: когда они перестанут быть вам нужны, повесьте их на дерево. Так, чтобы никакой зверь их случайно задеть не смог. Придет час – они станут чудом для кого надо.

Аранарт обещал исполнить в точности.

День отъезда. Солнце призывно светит, указывая путь на юг. Глазам больно. Надо надеть снежные очки – одолжили.

Собаки лают в нетерпении.

Ики улыбается. Брови сведены, а доволен. Выпроводил? этому радуешься? Нет, не этому. Мы бы могли стать друзьями, но ты прав: не надо смешивать судьбы наших народов больше, чем это сделал отец. Мы не увидимся. Не просто мы с тобой, а дунаданы с лоссофами.

И всё же ты рад, что мы встретились. Рад, в чьи руки отдал кольцо. Сколько ты не рассказывай про то, что скала с китом тебе дороже, а оно и для тебя было бесценно. Только тебе оно было памятью об одном, а нам – обо всех.

Удачи тебе, хмурый и резкий Ики. Удачи увидеть, кто же будет править вместо этого славного мальчика.

Прощай, Форохел.

По ту сторону взгорья была весна. Мокрый снег, проталины, ручьи. Меха отправились на самое дно дорожных мешков, вместо них в дело пошла одежда от дождя – кожаная, а у счастливцев – из китовых кишок. Эти куртки и штаны в продольную складочку были легкими, удобными и совершенно незаменимыми в этих местах.

После первого же липкого снега, переходящего в бескрайние лужи и обратно в мокрый снег, стало ясно, что Ики – мудрейший человек в Средиземье. Пройти это весеннее не пойми что можно было только на легких каяках. Будь у дунаданов обычные деревянные лодки, разумнее было бы пустить их на дрова и дождаться лета: слишком тяжелы и неповоротливы. Каяк шел по совсем мелкой воде; веслами скорее отталкивались ото дна, чем гребли. Лодка бы там застряла. Когда же приходилось идти пешком, каяк почти не добавлял тяжести и трудности. А как бы они тащили лодки?!