Некоронованный

Держали на восток и выбирали воду поглубже и пошире. Плыли над болотами и через перелески, было странно смотреть на деревья, стоящие в воде по нижние ветви, и огибать серые ажурные островки – макушки пепельных ив.

Плыли быстро: половина отряда умела грести, вторую половину обучил Хэлгон. Кто умеет управляться с корабельным веслом, легко приноровится и к этому. И другим объяснит.

Плыли весело: ритм гребле задает песня, и песни звучали одна другой веселее и задорнее. На стоянках не смолкал смех, хотя говорить пытались о вещах серьезных. Но выходило это примерно так:

– Плывут по Андуину два кольца, – с несокрушимо-умным видом излагал Сидвар, – одно Всевластья, другое Барахира.

Его слушали со вниманием, достойным такого зачина.

– Говорит кольцо Барахира: «А давай мы с тобой до Осгилиата сплаваем?» Отвечает ему кольцо Всевластья: «Нет, лень мне плыть самому, пускай меня Андуин несет». «Скучно с тобой, – отвечает кольцо Барахира. – А я, пожалуй, не в Осгилиат поплыву, а сгоняю в Аннуминас!»

– Это перебор, – фыркнул Бердир. – Как оно в Аннуминас приплывет?! Ты карту совсем забыл?

– Приплыло же! – парировал Сидвар. – Утонуло с Исилдуром, вынырнуло у Валандила.

– Кхм, – ответил Бердир.

– Значит, не тонуло оно с Исилдуром, – заметил Аранарт.

– Не захотело быть на одной руке с кольцом Врага, – добавил Хэлгон.

– Что значит «не захотело»? – серьезно спросил Такхол.

– Это просто, – ответил нолдор. – Тебе приходит мысль… думаешь, что твоя. На самом деле – нет. Погубило же кольцо Всевластья Исилдура. Рассчиталось за хозяина.

– А что же кольцо Барахира? – подал голос Рибиэль.

– Я вот что думаю, – сказал Аранарт. – Ведь оно было у Элендила, когда он погиб. Сначала Исилдур взял себе кольцо Врага, и только потом снял с руки отца это. Ну и дальше то, о чем говорит Хэлгон: ему просто не захотелось это кольцо надевать. Как он себе это объяснял – неизвестно, но… хранил вместе с Нарсилом, с ним и отправил в Арнор. Думаю, так.

Он переложил костер. Там пеклось несколько уток, обмазанных глиной. Охотиться за утками на каяке было одним удовольствием.

– А может быть, всё гораздо проще, – добавил Король. – Может быть, Элендил просто оставил это кольцо в Аннуминасе. И плавать кольцу никуда не пришлось.

– Так неинтересно! – хмыкнул Сидвар.

– Неинтересно и необязательно, – кивнул Аранарт. – Зная способность этого кольца не теряться в самых невозможных ситуациях. Да и не думается мне, что Элендил его снял бы. С такими мыслями на войну не идут.

– А как оно попало к Элросу? – размышлял вслух Маэтор.

– Да очень просто, – не понял вопроса Сидвар. – Диор отправил его с Эльвинг и Сильмарилом.

Аранарт взглянул на Хэлгона. Но нет, всё в порядке, теперь при нолдоре можно об этом говорить спокойно.

– А почему же ни слова нет в хрониках?

– Да потому что хроники писали эльфы! Что им это кольцо с того дня, как Финрод его отдал? Знаком рода Финарфина оно быть перестало!

– А если не перестало? Если Диор его отдал, только гораздо раньше. Галадриэли отдал!

– Или даже еще Берен…

– С чего тогда Галадриэли отдавать его детям Эльвинг?

– Это ты у нее бы и спросил!

– А точно. Давайте до Лориэна сплаваем, раз уж мы на лодках. И спросим!

– И скажет тебе леди Галадриэль на чистом квэнья: «Греби отсюда».

– Знатоки древности! Ужин готов.

На одном из привалов Хэлгон сказал Аранарту:

– Ты же отпустишь меня к Кирдану? Карта Гурут Уигален нужнее по эту сторону Зачарованных Морей. Да и по ту ее быстрее отправить кораблем, чем через Мандос.

– О чем говорить, – улыбнулся Король. – Надеюсь, ты не собираешься уходить, не дожидаясь свадьбы?

Эльф ответно улыбнулся.

– Ну вот. А после свадьбы, в первый же свободный день, иди, – он кивнул и спросил: – Рад? На сколько мы расширили карту?

– На шестую часть точно. Да, Аранарт, я рад, – глаза эльфа были печальны. – Но сейчас, когда всё закончилось, я рад другому. Всё-таки пользы от нашей карты немного… там никто не плавал и никто не поплывет. Только знание о мире.

– Тогда чему же ты рад?

– Я рад за Эльдин. Она столько веков стыдилась имени мужа… теперь не будет.

– Назови тот остров в ее честь.

– Думаешь, можно? – нахмурился нолдор.

– А почему нет? Ты уплыл оттуда ради нее. И не подай ты голос первым, мои красавцы могли бы не решиться спорить со мной.

– Не знаю. Я посоветуюсь с Кирданом. Это дерзко…

– Не более дерзко, чем расширять карту, ты не считаешь?

Теперь они точно знали, что к востоку местность повышается. Под ними были примерно те же низины с редкими холмами, но день ото дня всё дольше не дунаданы ехали на каяках, а каяки на них. Пришел день, когда за весь переход они не спустили их на воду ни разу.

Значит, пора держать слово, данное Ики.

Аранарт присмотрел молодую рябинку, достаточно гибкую, чтобы легко согнуть, но с хорошей кроной, каяк там удобно устроится. Ее наклонили, килем кверху пристроили каяк, отпустили… получилась рябина в странной длинной шапочке. Как будто всегда такой и росла.

Довольные делом своих рук, нашли другую рябину и повторили это со вторым каяком.

Сидвар поглядел на коронованное дерево и изрек:

– Лодка сидела на дереве.

Подумал, и спросил сам себя:

– А разве лодки сидят на деревьях?

И сам же ответствовал:

– Ну, это была сумасшедшая лодка.

…из которой когда-нибудь получится самое настоящее чудо.

Свадьба

Места становились всё более холмистыми… всё более знакомыми. Впереди и справа засинели дальние вершины: Северное Всхолмье. День, самое большее два дня пути к югу – и будут те крепости, которые не удержали Ондомир и Алдамир. Странно думать о братьях – о вечно юных братьях – словно о героях древних сказаний. Теперь для них всё закончено: враг разбит, их гибель отмщена, и знак возрожденной страны – возвращенное кольцо. День, два к югу… в прошлое. В прошлое, которое вот теперь может спать спокойно.

А их путь лежит на восток.

В будущее.

Когда устроились на ночлег, Аранарт спросил:

– Хэлгон, а за сколько бы ты добрался до схрона на Черноряске?

Тот пожал плечами:

– Если поторопиться, то за неделю. А если очень поторопиться…

Он поймал взгляд вождя, кивнул.

– И что им сказать, кроме того, что всё удачно?

– Что мы будем у Голвега через месяц.

Такхол, возившийся с костром, поднял голову:

– Так мы можем раньше быть. Сбросим поклажу в ближайшем схроне, а сами налегке…

– Верно, – холодно сказал вождь.

Его тон заставил дунаданов отвлечься от обычных хлопот по лагерю.

– Нам же потом и принесут наши мешки… – осторожно заметил Рибиэль.

Аранарт кивнул, медленно и молча. Лучше бы словами ругался.

– Что не так? – спросил за всех Бердир.

– Они ждали нас почти год, – терпеливо стал объяснять Аранарт. – Они заслужили праздник. Им он нужнее, чем нам. И чем медленнее мы пойдем, тем больше народу успеет собраться…

Он обвел их взглядом и договорил:

–…на свадьбу.

Замолчал, не желая вслух признаваться в своей слабости. А его нетерпение – это, конечно, слабость.

– То есть сказать Голвегу, что свадьба будет прямо в день нашего возвращения? – уточнил Хэлгон.

– Именно.

Бердир усмехнулся: дескать, неймется же тебе! Но предпочел промолчать.

– Так что пойдем не спеша, – подвел черту Аранарт. – Через месяц, день в день, будем там. Большинство добраться успеет. А меньшинство к самой свадьбе опоздает, но мы ж не сразу оттуда уйдем. Неделю-другую пробудем.

– Так что месяц предлагаю провести в молчании, – заметил Сидвар. – Чтобы язык отдохнул перед суровым и непрерывным трудом.

Дунаданы рассмеялись.

– У тебя самого это не выйдет, – хмыкнул Рибиэль.

– Делите мой мешок, – сказал Хэлгон. – Я прямо сейчас и пойду.

Схрон на Черноряске был местом, где сходились пути всего дунаданского севера – и дозоров, и поселений; так что передать весть туда означало, что через неделю-другую это будут знать сотни и сотни людей. А если поторопиться, то… в общем, все, кто захочет успеть к свадьбе, отлично доберутся даже из этой дали. О свадьбе в день возвращения Хэлгон предпочел тактично промолчать, хотя толку с того молчания: придут – узнают. Ну вот пусть сперва придут. А он пока скажет с самым равнодушным лицом: на третий день новолуния.

И – к Голвегу. Во весь дух. Это ж сколько народу ему принимать… как говорят люди, с ума сойти! Три недели, чтобы подготовиться, – это совсем немного.

Нолдор то шел стремительным шагом, то переходил на легкий бег; пара горстей орехов вечером на медленном шаге, а дремать у дозоров, куда зашел передать радостные вести. У Голвега отдохнет.

И на восьмой день к ночи он добрался до пещеры давнего товарища. Поселок о госте узнает утром.

Они ужинали – в смысле, Голвег и Риан. Перебралась к нему, значит? Неудивительно.

Нолдор задел что-то из утвари, чтобы они обернулись.

На главный вопрос отвечала его улыбка.

Жив. Цел. Возвращается. Послал вперед.

– Вернул? – спросил Голвег.

– Скоро? – Риан не заметила, что уронила ложку.

Кивнуть с радостным видом. Просто и понятно. Слова иногда – такая лишняя вещь.

– Через три недели будет. И свадьба в тот же день.

Голвег недоуменно посмотрел на нолдора, безмолвно спрашивая, не оговорился ли тот и не ослышался ли сам.

– В тот же, именно, – кивнул Хэлгон.

– Он… – старый воин набрал в грудь воздуху, но замер. Говорить при Риан как-то не стоило.

– Он так решил, – тон Хэлгона успокоил бы рассерженного коня.

Голвег медленно, одна непроизнесенная фраза за другой, выпустил воздух.

Надо было говорить о чем-то другом.

– Ты голодный небось?

– Устал. Есть не хочу, горячего выпью.

Риан поставила перед ним кружку какого-то отвара и, глядя на эльфа глазами в пол-лица каждый, спросила:

– Он… говорил что-нибудь обо мне?

– Ты бы хоть глоток ему дала сделать, – укоризненно заметил Голвег.

Она послушно замерла: испуганное беззащитное дитя.

Матушка? Любой из малышей, которых она растила, был увереннее и сильнее, чем она сейчас.

Вот да, женат не был, а дочкой обзавелся… и как ее этому зверю отдавать?

Хэлгон допил, отставил кружку, заговорил осторожно:

– Госпожа моя…

Риан чуть вздрогнула: она не привыкла к такому обращению. Ну, это у нее впереди.

– …я не знаю, что тебе отвечать.

Голвег и не подозревал, что эльф способен на настолько бережный тон. Словно открытую рану перевязывает.

– Госпожа, я хочу, чтобы ты поняла. Тогда он потерял всех, кого любил. Всё, что любил. И он запретил себе любить. Кого бы то ни было. Что бы то ни было. Он словно одел свое сердце в стальные гондорские латы. Без этого он бы не выжил. Без этого он бы не вывел нас в эту жизнь.

Риан молча кивнула.

– Говорил ли он о тебе? Нет, ни слова.

О единственном разговоре на льдине Хэлгон предпочел промолчать. Кто знает, что вообще собирается Аранарт рассказывать про льдину?

Риан снова кивнула.

– Но, госпожа моя, его поступки говорят больше слов. И не только свадьба, которую он не желает отложить и на день. Он… у него есть для тебя подарок. Что это – я не скажу, не моя тайна. Но ты поймешь: он думал о тебе. Не скажу, что тосковал: он запрещает себе любые чувства, если они не касаются дел страны. Помнил, думал, и скрывал это от самого себя, а от нас – тем паче. Только дела не скрыть.

Риан молчала и, казалось, была готова расплакаться: не от обиды, а от волнения.

– Сердце в латах… – мрачно проговорил Голвег. – Я ему сказал ровно те же слова о Фириэли.

– Я почти не видел ее, – ответил эльф, – но верю.

– Арведуи когда-то помог ей снять их… – сказал старый воин со вздохом. Обернулся к Риан: – Помоги и ты ему, деточка. Он когда-то был мягким и добрым. Сейчас… да что говорить, не веришь, что когда-то был похож на отца!

– Он выжил, – тихо возразил Хэлгон. – А Арведуи погиб. Иногда остаться в живых труднее, чем доблестно пасть.

– Помоги ему, Риан, – не слушая нолдора говорил Голвег. – Я лучше других знаю, что он сделал, и прав он был, да, а только… и-эх, я-то помню его человеком!

– Я… – голос молодой женщины дрожал, – я не гожусь ему в жены. Ему нужна другая. Сильная, решительная, мудрая…

– Кхх! – ответствовал Голвег на сию тираду. – Ты только при нем эту глупость не брякни.

Эти три недели Риан запомнила на всю жизнь как самое жуткое время. Даже голодные и страшные зимы войны отступили: бедствиям, которые были в детстве, когда мама рядом и от всего защитит, не сравниться с сегодняшним днем, когда она одна перед всем миром, беззащитная и словно нагая.

Голвег был занят с утра до вечера. Где разместить гостей, чем их кормить эти дни – он говорил об охотах и охотниках, о столах, которые надо будет сколотить, чтобы хватило всем, о том, кто сколько с собой припасов взял и как тяжело, что свадьба весной, он говорил и говорил… пещеры, в какую сколько гостей может поселиться и какие надо подготовить, чтобы… он делился по вечерам этими бесконечными заботами, с утра уходил, иногда даже вставая раньше нее, а вечером – радостно или озабоченно – снова о мясе, постелях, браге, мешках муки, яблок, еще чего, новых столах… еще немного, и Риан эти «мешки столов» начнут сниться!

Но это были всего лишь хлопоты перед большим праздником. Да, необычно большим, и потому необычно хлопотные. Да, для Риан, по-прежнему возящейся с малышами, прибавилось дел (здешние хозяйки были заняты с темноты до темноты, а многие из тех, что пришли ранними гостями – помочь – тоже брали с собой детей в твердой уверенности, что найдется кому за ними присмотреть), но эти обыденные дела всего лишь не оставляли ни мига вздохнуть целый день, это было тяжело, да, но – ничего страшного.

Ужасным было другое.

Недели не прошло с того как явился, чтобы на следующий день снова исчезнуть, эльф, когда это прозвучало впервые:

– Мама, мама, – звонко голосила девочка лет десяти, – а где невеста Арамунда?

И через миг, самым горьким разочарованием за прожитые годы и на десятилетия вперед:

– Эта-а?..

Риан никогда не считала себя красавицей. В прежние годы подруги, стремясь выдать ее замуж, наряжали ее и говорили ей, что она хороша. Да, она не дурнушка, но… она знала, что в ее внешности нет ничего особенного. Разве что волосы красивые, если она их распустит (что с Матушкой бывало редко, неудобно же). Привычно. Необидно.

Сейчас ей хотелось взять зимнюю шаль и завернуться в нее так, чтобы только глаза видны. Все до одного пришедшие на свадьбу шли посмотреть на нее. Наивные дети не скрывали удивления, а те, кто тактично молчал… недоумение, досада, изредка ревность, и в самом лучшем случае – «что ж, Аранарту виднее». Хотелось выплакаться, выговориться хотя бы… но кому? мамы давно нет в живых, Голвегу? – не успеешь вставить слова между очередными «мешками» и «пещерами», Ненет? – нет, признаться ей в своей слабости Риан не могла. Лучше молча терпеть.

Да, она не красавица. Но вождь выбрал ее, а она до той встречи на кроличьем лугу и не подозревала даже, что его можно любить.

Но как ни тяжело было день за днем становиться разочарованием всего Арнора, и это было не самым страшным.

То, что касалось только ее и Аранарта, то, о чем женщина промолчит даже с самыми близкими, это в одночасье стало известно всем. Об этом молчали, да, но все же понимали, отчего вождь предпочтет придти позже, но справить свадьбу в тот же день… все молчали, но это многозначительное молчание, изредка нарушаемое одной и той же фразой «ну, Арамунд – бык и есть», молчание уважительное у старших и восторженное у тех, кто помоложе, это молчание заставляло Риан заливаться краской стыда, даром что она ни в чем не виновата.

Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, и это было кошмаром.

Ее поздравляли, приносили подарки – друзья, знакомые и даже совершенно незнакомые ей люди – а ей хотелось забиться в самый дальний закуток кладовой, и чтобы никто, никто, никто не нашел ее, пока Аранарт не придет!

Оставалась еще неделя мучений, когда вернулся эльф. Голвег, по обыкновению, пребывал в пяти местах разом, так что искать его не было ни малейшего смысла, о чем Риан и сказала Хэлгону. Она говорила совершенно спокойно и точно знала, что ничем не выдает своего состояния. Вот только эльф спросил ее:

– Что, госпожа моя?

От простоты этих слов, а еще больше от того тона, которым они произнесены, Риан вдруг расплакалась и рассказала Хэлгону всё. Совершенно всё.

Нолдор смотрел на рыдающую аданет, но думал он не о ней и не об Аранарте. В этот мягкий весенний вечер в его ушах снова выла снежная буря, но не того севера, с которого они вернулись, а беспощадная стихия Предсолнечной поры, и где-то там, среди многих, шла она, его Эльдин, оставленная им на растерзание морозу и льду потому, что он искренне счел, что поступил так, как лучше для нее.

Рассказать об этом Риан? Не стоит?

Нет, не стоит. Она не осуждает жениха. И ей не станет легче от того, что некоторым достаются мужья и похуже.

Дурно поступил Арамунд? Будь он здесь, было бы лучше?

– Госпожа моя, – тихо заговорил эльф, – я знаю его половину его жизни и могу сказать: когда он принимает решение, оно… не всегда хорошо, но всегда лучшее из возможного.

– Он любит меня? Ну хоть немножко?

Глаза раненого звереныша.

Ну за что?!

То есть понятно – за что. За другие глаза, в которых была та же боль, только тот зверик злился и царапал всё, до чего мог дотянуть коготки.

Намо, так нечестно! Ты обещал, что в Мандосе будет искуплено всё зло, что совершил в прошлой жизни, – вольное, невольное… тогда почему же там не было ни мысли об Эльдин? Или вы, Валары, считаете ранами лишь те, что на теле?

Риан ждет. И что ей отвечать?

– Госпожа моя, люди называют словом «любить» столько разных чувств, что я не могу ответить тебе ни «да», ни «нет», не солгав. Я не знаю, о какой любви ты спрашиваешь.

– А он?

– Он молчит о тебе. Он всегда молчит о самом главном.

– Даже с тобой?

– Даже со мной. Но я скажу так: он всегда отказывает себе в праве на слабость, на чувства… и чем ближе человек к нему, тем больше он будет от него требовать того же. Ваша свадьба должна быть праздником для народа, тебе тяжела эта задержка, но она не менее тяжела и ему.

– Он не отказывает себе в праве на чувства, – выдохнула Риан. – О его чувствах весь Арнор, хором… молчит.

Хэлгон наклонил голову, принимая возражение:

– Да, мне следовало сказать «отказывал». Но ты знаешь и сама: чем мощнее запруда на реке, тем сильнее хлещет вода, если прорвет ее. Любит ли он тебя, госпожа? Я думаю, он научится любить. Это не так просто, как мечтается в юности, но… он умеет учиться. А ты научишь.

Днем накануне на Риан налетела стая сорок, оглушительных и целеустремленных: пара десятков женщин и девушек задались целью ее нарядить. Отбиться от них не было ни малейшего шанса, поэтому королевская невеста позволила увести себя в пещеру, где взрослые девочки занялись обычной игрой в куклы. Правда, кукла была живая (что несущественно) и всего одна (а вот это сильно усложняло дело), так что хотя нарядов и украшений было более чем много, Риан привычно приходилось следить, чтобы девочки не поссорились из-за одной игрушки на всех.

Кукла была говорящая и разумная, так что чуть начинала разгораться ссора, кукла немедленно говорила, что ей нравится то, что предлагает более сердитая. Ссора гасла, и игра шла своим чередом.

Риан было совершенно всё равно, что на ней будет надето завтра – все уборы были новыми, незнакомыми, очень красивыми и совершенно чуждыми, – но она была благодарна за эту суету вокруг нее, потому что иначе она бы, наверное, обезумела от волнения и бешено бьющегося сердца.

Вечер разогнал игруний по своим семьям – кого ждали родители, кого муж, кого дети, Риан осталась одна. Приготовила ужин, без Голвега есть не стала, он поздно появился, но и тогда она есть не смогла, кусок не шел в горло. Легла спать – тщетно, сна ни капли. Глубокой ночью она оделась и вышла.

У пещеры на камне сидел эльф.

Посмотрел на нее, не сказал ни слова.

– Ты знаешь, как пойти ему навстречу? – спросила она. Ее била дрожь, и не от холода.

– Пойдем, госпожа.

Они пошли быстро – быстро по меркам следопыта, но она не отставала, ее сердце грохотало так, что ноги не чувствовали усталости. Риан была благодарна эльфу за его стремительный и ровный шаг, это давало выход безумию, кипевшему в ней, но вместе с тем странно успокаивало, ведь всё хорошо, всё прекрасно, она скоро увидит его, сегодня их свадьба, и достаточно взглянуть на лицо эльфа, чтобы понять, что ни для каких волнений нет причин.

Холмы, перелески, обогнуть скальник, перейти ручей, ночь, сумерки, скоро рассвет… смутные силуэты вдалеке. Риан вопросительно смотрит на эльфа: они? Он кивает.

И она побежала, понеслась, помчалась, полетела навстречу, через луг, через травы, еще слабые по весне, не разбирая дороги; и Хэлгон видел, что от идущих один рванул вперед, она быстра, а он еще быстрее, и теперь можно неспешным шагом идти к ним, дать им пережить первый восторг встречи и очнуться от него.

Когда нолдор дошел до них, плечи Риан уже укутала накидка белоснежного северного меха, и правильно, и отнюдь не потому, что Арамунд спешит сделать подарок: еще холодно, еще едва поднялось солнце за холмами, а она разгорячена ходьбой. Риан прижималась к жениху, словно говоря, что она больше никогда и никуда от себя его не отпустит, Аранарт сиял, но не гордостью торжества, а чистой радостью, беспредельной и щедрой, как солнечный свет, что скоро зальет долину.

Он кивнул Хэлгону, безмолвно благодаря.

Подошли дунаданы. Это Арамунд может бегать с полным дорожным мешком, а им убыстрить шаг сложно… особенно, если незачем.

Рибиэль помог вождю впрячься в его поклажу.

Но ушли они недалеко.

– Ой, – сказала Риан через несколько шагов. И снова: ­– Ой.

Ну разумеется. Ее башмаки были удобной обувью, когда ходишь не дальше кроличьего луга и отнюдь не спешным шагом следопыта. Сколько лиг они прошли за эту ночь? Она не чувствовала боли стертых ног, но сейчас…

– Добро пожаловать в мир женщин, – сквозь зубы заметил Сидвар.

– Т-так, – процедил Аранарт.

Риан снова ойкнула. Им нужно идти, а она не может, и что теперь будет…

– Больно? – спросил вождь. – Если просто стоишь, больно?

– Нет, – растерянно проговорила она.

– Тогда терпит до дому. Хэлгон, поднимешь мой или разгрузить? – спросил он, скидывая мешок.

– Главный груз ты оттуда вынул, – усмехнулся нолдор, имя в виду мех. – Дотащу до первого встречного. Или вы думаете, – кивнул он товарищам, – что к вам не выбегут ваши?

Семьи всех, кто уходил на север, действительно давно уже добрались до места празднества.

– Когда я учил историю Первой Эпохи, – заметил Сидвар, – там не было написано, что в Доме Феанора процветали лень и изнеженность.

Нолдор не повелся на подначку, ответил серьезно:

– Когда мы удрали, Голвег спал. Я предпочел бы вернуться до того, как он проснется и обнаружит…

…ему ответил такой дружный хохот, что от вспугнутых птиц почернело небо над ближайшим лесом. Предполагаемые страдания старого воина, которому предстоит узнать, что невеста Короля сбежала накануне свадьбы, не вызвали у жестокосердых товарищей ни капли сочувствия. А уж мысль о грядущих поисках беглянки… которую станут искать все собравшиеся … этак Арамунд со товарищи придет никем не замеченный: все будут заняты Очень Важным Делом…

Риан осторожно улыбалась, не очень понимая, над чем они взахлеб хохочут.

– Тогда до первого встречного идем в темпе, – сказал Аранарт, отдавая мешок нолдору. Риан не успела опомниться, как он подхватил ее на руки и быстро пошел вперед.

Это было так внезапно. И так прекрасно. От восторга она на миг задохнулась.

Она прижималась к его груди и слышала, как гулко бьется его сердце. Но руки его были равнодушны; он нес ее как несут груз, с которым надо добраться скорее.

Как ни быстро нолдор шел ночью, но утром он мчался во весь дух, сбросив поклажу вождя брату Сидвара, встретившему их почти сразу и немедленно вопросившему о причинах столь громкого смеха. Вскоре вся компания захохотала по второму кругу, но эльф был уже далеко.

Голвег наверняка проснулся и… оставалась надежда, что исчезновение не только Риан, но и Хэлгона будет им истолковано правильно. Нолдор бежал и думал, что ему вечно не везет с женщинами: спорит с ними – выходит хуже некуда, соглашается… ну, вся надежда на разум Голвега!

Добежал.

Нет, никакого переполоха и поисков. Нашел Голвега (быстро: уже третий ответ на вопрос, где он, оказался точным). Того гораздо больше волновали столы, чем пропавшая невеста: исчезла? с эльфом? найдется, а вот что луг далеко не ровный – они не подумали, и тот стол стоит косо, а этому вообще хоть полноги спиливай, потому что…

…и стоило бегать!

Народ валом валил встречать.

Ближе к полудню в поселке почти не осталось никого. Иные убежали вперед до света, иные с утра, другие оделись в парадные наряды, чтобы встречать вождя достойно, и вышли ненамного дальше праздничного луга… птицы были распуганы на неделю вперед, и оставалось лишь радоваться, что этот поселок в глуби их земель, потому что эхо перекидывало от холмов к скальникам и обратно ликующие крики «Слава!» и «Арамунд!» – сперва дальние, а теперь всё ближе и ближе.

Голвег с Хэлгоном предпочли любоваться зрелищем с высокого склона. Каждый поворот тропы им был известен, и по раскатистым крикам «Слава!» они понимали, что Аранарт со товарищи обогнули очередной холм или перелесок. Судя по всему, шли очень медленно: еще бы, такая толпа следом, а в ней и совсем малыши, и наоборот.

– И он ее на руках тащит? – нахмурился Голвег. – Всё это время? Откуда?

– От брода.

– Н-да.

– Перестань, – качнул головой эльф. – Его мешок тяжелее, чем она.

– Врешь. Еще когда шли туда – может быть. А сейчас, без припасов…

– Я нес его, и мне виднее, – старательно оскорбился Хэлгон.

– Что, не по плечам тебе ноша Короля? – прищурился старый воин.

Разведчик сумрачно промолчал. Голвег учуял подранка и решил добить:

– Ты в следующий раз, когда невест похищать будешь, думай, во что они обуты!

– У тебя, я смотрю, богатый опыт похищения невест! – сравнял счет эльф.

Они рассмеялись.

Снова «Слава, слава!». Это, стало быть, ельник обошли. Скоро их видно будет.

Голвег зажмурился от счастья. Выдохнул:

– А помнишь Форност, Хэлгон? Как мы уходили…

Это был не вопрос, и нолдор сказал:

– Он это заслужил тридцать пять лет назад. После Отравной.

– Он это заслужил сейчас, – возразил былой командир Арведуи. – Тогда мы лишь разбили Моргула. А победили только теперь.

Вышли к реке. Ну наконец-то.

Аранарт шел, по-прежнему неся Риан, – и это было настолько правильно, настолько именно так, как и должно быть, что про ее стертые ноги забыли те, кто знал. Но теперь ему приходилось нести ее одной левой рукой, крепче прижимая к себе, потому что правую он поднял высоко, приветствуя народ, и солнце искрилось в валинорских изумрудах кольца, сверкавших подобно Сильмарилам так, что свет виден любому, близко ли, далеко ли он стоит. Все тянулись увидеть этот оглушительно-зеленый блеск, он блистал для каждого, и никто, как бы ни был начитан в книжной премудрости, не думал сейчас ни о Финроде и Барахире, ни о Берене и Элросе, ни о тех правителях, что носили это кольцо, нет, его зеленый блеск принадлежал не прошлому, но настоящему и будущему, он обещал расцвет новой жизни, их жизни, потому что сегодня и сейчас будущее пришло. Настало.

– Слава! – не помня себя закричал Голвег. – Слава Королю Арнора!

Его голос был по-прежнему зычен, а эхо усилило его. И этот клич, новый, лавиной понесся вниз, к реке. К нему.

И показалось – в глаза ударил зеленый блеск изумрудов.

Безумье радости накатило как морская волна, но всякой волне есть свой отлив, и оглушительные кличи то тут, то там сменялись негромким разговором. Дескать, сколько он ее несет одной рукой и не устанет, а вот и не одной, он чуть назад отклоняется и ее прижимает крепче, и никакая это не страсть, а просто ему так легче, а вот ей, кстати, так удобнее, а еще от того, что он держит руку вверх, она опирается затылком… словом, даже мужчинам было что обсудить.

А уж женщинам…

Как он ее любит! На руках несет, и не спустит, не желает и на миг разомкнуть эти объятья, и держит ведь одной левой, какой он сильный… и какая она счастливая!

И ведь расходятся понемногу встречавшие, время готовиться к вечернему празднику, наряжаться тем, кто еще не, а Королю и его товарищам наконец-то смыть с себя пот и грязь северного похода… они идут уже наверх, к жилым пещерам, а он по-прежнему несет Риан на руках, вот ведь что такое – настоящая любовь!

Всё-таки опустил. Но не отходит, что-то говорит ей. Наверняка о любви. Самые прекрасные слова на свете. Прекраснее, чем эльфы своим возлюбленным говорят…

Аранарт, дав Риан встать на землю, говорил вот что:

– Ваша речка илистая?

Матушка кивнула.

– Тогда, пока мы будем отмываться, походи по черному дну босиком… а, нет, тебе сейчас к реке подойти не дадут. Ну тогда скажи, чтобы тебе принесли ила, помажь ноги, посиди так чуть-чуть и смой. Назавтра забудешь, что они были стёрты.

– Я никогда этого не забуду.

– Хорошо. Твои ноги забудут.

Ненет, глядя на эту пару, думала о другом. Ведь считаешь, что знаешь жизнь, а на деле – ничего, ничегошеньки не понимаешь в людях. Ведь Матушка всегда была тихой, неприметной… ну кто мог подумать, что она, она! – самого Арамунда оседлает. Верхом на нем ездит при всем народе…

Праздник было затих ненадолго, но вскоре разгорелся снова. Накрывали столы, и те, кто проголодался с рассвета, утаскивали с них то лепешку, то кусок, то яблоко, где-то пели песни, отбивая ритм, где-то под флейты и свирели пошли танцевать… отсутствие жениха и невесты не смущало. Вскоре на луг спустилась нарядная Риан, она куталась в белый мех так, будто сегодня был самый сырой и промозглый из зимних дней, и мало замечала происходящее; ее сопровождали Голвег и Хэлгон, причем Старый Лис на разные лады повторял эльфу, что он охраняет королевскую невесту от него, а то кто знает нолдора, может, он решит еще один побег ей устроить.

Аранарт не спешил появляться, и если об этом заговаривали, то с доброй улыбкой: ему же надо отмыться… добавляли: «и отдохнуть», после чего многозначительно замолкали. Жарили и варили мясо, ароматные запахи отвлекали от танцев – кроме, разве, самых заядлых танцоров и влюбленных пар – и уж конечно к тому времени, когда пора будет нести мясо на столы, вождь должен будет выйти. Или лучше пораньше: отдохнуть ему, конечно, нужно, но мучить ожиданием собственный народ – это тирания, недостойная потомка Элроса.

Вождь пришел – нарядный, во всем чистом и новом – с ним его товарищи по северному походу, прошел туда, где ждала его Риан, остановился, о чем-то тихо говоря с Голвегом и ожидая, пока закончится танец и допоют поющие. Древний обычай предписывал отцу невесты… но после войны многие недосчитались родителей, и память о погибших встала выше традиций, так что если отца нет в живых, то на свадьбе его никто не заменял. И Голвег, как ни звал про себя королевскую невесту дочкой, считал, что оскорбит память ее павшего отца, если займет его место. Мнения самой Риан не стали спрашивать: ритуал ей безразличен, а душевную рану бередить не стоит.

Дотанцевали. Допели. Подошли и обступили их так плотно, как было в том зале в Мифлонде. Только тогда кончился Артедайн, а сейчас… как потомки назовут тот Арнор, что начинается сейчас?

И больше их теперь, намного больше. А ведь здесь не все. Тройную цепь дозоров не отменит даже праздник. Кто-то со стариками дома, кто-то с малышами…

Выжили. И в лесных дикарей не превратились.

Риан встала рядом с ним. Он взял ее руку в свои. На них обоих были красивые украшения, но на его пальцах не было – и никогда не будет – иных перстней, кроме кольца Барахира.

Снова, как и века назад, чудом уцелевшего. Чудом ли?

Тишина. В волнении, не меньшем, чем у невесты, все ждали его слова.

– Когда-то я сказал вам, – (Аранарт стоял неудачно, эхо не помогало ему, и приходилось кричать во всю грудь, чтобы быть слышным всем), – что мы не сможем возродить Арнор. Я ошибался!

Народ взревел восторгом.

Хэлгон подумал, насколько же нужно быть сильным, чтобы позволить себе сказать такое, сказать это на всю страну.

– Когда-то я сказал вам, что нас ждут лишь тяготы и тьма. Я ошибался!!

Новая волна яростной радости.

– Арнор жив и будет жить!

…вот теперь у него есть время хорошо перевести дыхание. Пока они накричатся вдосталь.

– Род Исилдура не угаснет!

Бурнее кричать некуда? Есть куда, очень даже есть.

– Я беру Риан в жены!

Свадебный поцелуй был долгим.

Таким же долгим, как восторженные клики, которые слышно было, наверное, даже у хоббитов. У Элронда – так наверняка.

Пир гремел и гудел, и можно было немного отпустить себя. Всё было сделано, всё получилось удачнее, чем он мог предположить, и даже ее стертые ножки оказались к лучшему.

Ри-и-иан…

Незаметно приобнять ее и почувствовать, как в ответ ее тело охватывает огонь, оно мягкое и желанное, она не напрягается и не боится, она ждет его… отводит взгляд, только вот тело не лжет, можно обмануть словом, глазами, но нельзя – этим глубоким дыханием, этой податливой слабостью мышц… она не цепенеет в испуге, она…

Аранарт резко осушил кубок – сейчас ягодная брага не туманила сознание, а прочищала его.

В хмельном нет недостатка: похоже, с осени всерьез запасались, готовились. И мясо осеннее… и хватит, и останется. Всё правильно, дал им время подготовиться, они всё и сделали.

Всё в порядке, и незачем думать об этом, только надо же о чем-то думать, не о ней же, такой близкой… день был долгим, но вечер, похоже, будет просто бесконечным…

Голвег, поймав его взгляд, ласково усмехнулся, поднял кубок: за вас. Аранарт улыбнулся в ответ, осушил свой. Что за травы там добавлены? надо будет спросить потом. Хорошо проясняет голову. Или действительно дурман страсти гонят хмелем?

Раздались крики «Многих лет!» и «Счастья!»: народ требовал поцелуя. Всё-таки жестоки сердца дунаданов. Нет бы – дали им уйти уже.

Пришлось встать и поцеловать Риан.

Но сесть не дали.

– Не-ет, – громогласно заявил Голвег, – так не годится! По-настоящему целуйтесь!

Вот уж от кого удара в спину не ожидал.

А если по-настоящему – отпустят? Вряд ли… безжалостные звери… но им нужен этот жар любви, это счастье, рассыпавшееся на тысячи искр и новых огней, и сколько ни зажигай от огня новые, он не ослабнет, и пусть берут, раз даже сегодня, даже сейчас он не принадлежит себе, если даже сейчас он должен им, но лучше уж думать о них, чем о ней, ведь она ждет…

– Слава! Слава! – раздалось опять и подхватили.

Пора привыкать, что нынче кричат славу не за военные победы.

Риан молодец. Ей пока непривычно быть главным угощением на пиру. А она справляется.

… отпустят не скоро. Вот так и узнаёшь, что правишь самым беспощадным народом в Арде. И нет у тебя над ним ни малейшей власти.

– Слава!

У Голвега глаза блестят, как у юноши. Никогда его таким не видел. Этак, когда мы уйдем, он плясать пойдет.

Когда?!

– Ты бы всё-таки пил осторожнее, а?

– Он меня учить будет! Сыновей заведешь – их воспитывай!

Заведешь с вами…

Им было постелено в одной из дальних пещер; с осени она служила кладовой к свадьбе, а сейчас все запасы оттуда были выметены до последнего.

Их отвели туда и наконец оставили одних. Сами ушли плясать и веселиться – то ли до полуночи, то ли до рассвета.

Аранарт подождал, пока гомон уходящих перестанет быть слышен.

– Как твои ноги? – буднично спросил он. – Сама идти сможешь или снова нести тебя?

За всем этим праздником они забыли о главном. Вернее, не забыли – о таком не забывают, просто на рассвете было некогда, а потом было не до того. Ладно, до пира или после – невелика разница.

– Нет, – он услышал в темноте ее улыбку.

– Хорошо. Пойдем.

В Форносте всё было просто: поднимались на Сокол, почти отвесный со стороны города, но с севера пологий и действительно напоминавший птицу со сложенными крыльями. Правил не было: иные пары шли ночью накануне свадьбы – под звезды, иные на рассвете, чтобы с первым лучом Анара, иные к полудню, в самый яркий свет. Как идти, когда – это касалось только их двоих. И Того, кто примет их обеты.

А им с Риан, по-хорошему, надо было на рассвете. На первый же холм повыше подняться.

Хотя… думая о ждущем народе и ее сбитых ногах… при отряде, делающем вид, что никого тут нет… м-да. Правильно сделал, что и не вспомнил об этом утром. Нельзя было.

Голвег, конечно, решил, что они – уже, любой бы так решил, когда их увидел вместе.

Ну и что, что после пира? Зато сейчас, наконец, никто ничего от них не хочет, не нужно думать о народе, о празднике, теперь можно увидеть звезды, услышать тишину – и голос собственного сердца. Всё давно решено, всё было решено еще тогда, на кроличьем лугу, но сейчас, вынырнув наконец из круговерти дел, можно взглянуть в лицо вечности, открыть своё сердце Ему и самому увидеть их путь.

Аранарт и Риан поднялись на холм (не самый высокий в округе, только сейчас это не имело значения) и, держась за руки, встали лицом к западу. Они говорили с Ним молча – и чувства были здесь важнее слов.

Они молчали, но голоса певцов в хоре менее слитны, чем сейчас были помыслы этих двоих.

Вместе. Что бы ни ждало впереди – вместе. Быть опорой друг другу.

Давать обет верности не было смысла: как крот не может плавать, а рыба ходить по земле, так они оба не могли представить, что в их чувствах возникнет кто-то другой.

До конца дней своих.

Любить. Беречь. Заботиться. Растить детей. Быть счастливыми.

Они прижались друг к другу – ни слова, ни поцелуи не могли сейчас выразить то чувство, что переполняло их.

Они не слышали песен и музыки веселья, гремевшего совсем рядом, не видели отсвета костров, они стояли открытые ночному небу, мириадам звезд, взору Единого и той любви, которая ждала их в жизни.

Потом Аранарт подхватил свою жену на руки и быстро понес в пещеру.

Он проснулся незадолго до рассвета. Привычка.

Можно было поспать еще – впереди дни отдыха, торопиться некуда. Но тело было бодрым, и разум ясен.

Можно было разбудить Риан и продолжить. Она спала, закинув руки за голову, расслабленная, счастливая… вот ей-то стоило отдохнуть. Будить ее было бы жестоко.

Что ж, от нечего делать можно заняться делами. Голвег или встал, или скоро встанет – и пока большинство спит, у них будет время спокойно поговорить. Ничего особенного, конечно, за эти месяцы тут не случилось… ну вот пусть и расскажет об этом «ничего». В подробностях.

Аранарт оделся и пошел к Голвегу.

Переполненный поселок был совершенно безлюдным в этот час. Ночь прошла бурно для всех… этак они только к полудню толком оживут. Может быть, и рано он собрался к Голвегу. Ну ладно, не возвращаться же.

А то он не удержится и разбудит Риан.

Старый воин, как и ожидалось, спал.

Его не буди, ее не буди… скучно у вас на рассвете.

Он понял, что голоден. Вчера не до еды было… а здесь наверняка что-то найдется. Риан и готовила. Позавчера. Еще в другой жизни.

В полумраке было неплохо видно, Аранарт вскоре обнаружил горшок ячменной каши с мясом, пусть холодная, неважно, зато еда.

Что-то было не так. Он не мог понять.

Он продолжал есть, но ощущение чего-то неправильного не покидало. Каша (от того, что холодная, что ли?) комом встала в горле.

– Голвег.

Спит, не откликается.

Вождь зажег светильник. Непонятная тревога – не горшок с едой, ее в темноте не отыщешь. А удар огнива, глядишь, и разбудит…

…не разбудит.

– Голвег… Что ж ты…

Лицо старого воина было светлым-светлым. Улыбка на губах.

Давно остывших.

Земля закачалась под ногами.

Вчера же говорили ни о чем. Был бодр, весел…

Был.

Аранарт почувствовал, что к глазам подступили слезы. Когда он плакал последний раз? В детстве?

Отвык терять, отвык. Расслабился за годы мирной жизни.

Голвег, что ж ты нас – так?

Улыбается.

Хоть легкой смертью ушел. Раньше, если доводилось умереть, а не погибнуть, умирали от ран. Потом от старости. Теперь вот – от радости.

Есть чем гордиться Королю.

Вот и гордись.

Аранарт вышел наружу. Сырой пронзительный утренник – самое то: в себя приводит.

Значит, сообщить им всем… не позволить горевать: не худшая, вот уж не худшая из смертей! – понять, что делаем с курганом, где его ставить – здешних мест не знаешь… да, зато с поминальным пиром никаких хлопот, он всё сделал за тебя. Настоящий друг.

И весь Арнор его проводит. Так, как он и заслужил. Похороны – не свадьба, о них за три недели не известить. А вот получилось.

Хорошая смерть, да.

Выбирай сами, как умереть, лучше б не придумали.

– Ты рано встал, новобрачный! – Ненет шла за водой и очень удивилась, встретив вождя в этот час.

Аранарт обернулся.

– Что? – охнула женщина, увидев его лицо.

Он молча кивнул на вход в пещеру. Она бросила ведра, побежала внутрь… раздался ее тихий вскрик.

Вышла, утирая слезы. Сказала:

– Зато хорошо погулял вчера.

– Догадываюсь.

Помолчали.

Вождь попросил:

– Сделай доброе дело: разбуди Риан. Сейчас. Я буду тут: нехорошо его одного оставлять.

Ненет кивнула.

Он добавил:

– Только не говори ей. Просто: я зову.

Последний раз стоял у смертного одра, когда умер дед. Арафант. С братьями и стояли вместе. А до того – когда погиб Дорон. Все его воспитанники тогда собрались… проводы были едва не пышнее, чем потом у Арафанта. И оспаривали тогда друг у друга право нести его в курган, едва не до схваток спорили, и не возрастом мерились, а боями и победами. Внуку князя повезло – его право признали сразу, хотя ничего особенного тогда еще не навоевал… так, как весь молодняк, не больше.

Вот и понимаешь, что нет большей приметы мирного времени, чем почетный караул у одра. Даже если где-то шли бои. Даже если много где шли бои.

Где Хэлгон? Вот уж кому здесь сейчас стоять. Носит эльфа где-то… ищи его.

Риан идет. Еще не знает, по ней видно.

Н-да, подарок на свадьбу.

Эх, Голвег, Голвег… ну ее-то за что?

Догадалась, что что-то не так. Поняла, с кем. Бегом сюда.

Счастливой она бежала совсем по-другому. Вчера утром… неужели это было всего лишь вчера утром?! Форност– и тот ближе кажется.

– С ним? Что? – озабоченно спросила она и, не дожидаясь ответа, ринулась ко входу. Аранарт едва успел ее перехватить.

– Не спеши.

– Но ему нужно…

– Нет.

Он замолчал, давая ей понять, что произошло.

Не хочет поверить. Конечно, вчера был бодр и весел… и все предыдущие дни тоже.

– Ему уже ничего не нужно, Риан.

Она вырвалась и вбежала в пещеру. Он вошел следом. Отстраненно подумал, что не убрал за собой со стола, а это нехорошо, сейчас здесь будет много народа.

Риан прижалась к мужу и разрыдалась. Да, так и должно быть, сам едва не. Хорошо, что только-только рассвело. Что пока никто не знает. Что никто не видит и, хочется верить, не услышит ее слез. Ей нельзя плакать на людях.

Он не утешал и не успокаивал. Ей надо выплакаться. Это слезы даже не горя – потрясения. И так ее сердце прыгает как бешеный заяц, а тут еще и смерть.

Он ждал, пока она выплачется, и думал, как быстро превратить эту пещеру из жилой в подобие торжественного и скорбного зала. Вынести… передвинуть… светильники поставить… не Форност, да; где уж нам, лесным дикарям, до Форноста, а только любой, кто встанет здесь в эскорт, совершил вдесятеро больше, чем славнейший из тех, кто стоял в такой страже в Форносте.

Хотя красивого зала у нас нет, и начищенных доспехов нет тем более.

Уже только всхлипывает. Молодец, быстро.

– Ну вот, – сказал он жене, и в этих незатейливых словах были и забота, и ободрение. – А теперь совсем успокойся. Умойся. И улыбнись.

– Что?! – ей показалась, она ослышалась.

– Улыбнись, Риан.

– Как – улыбнуться?

Он предпочел понять ее вопрос буквально.

– Глазами. Теперь всегда, когда на тебя смотрят, улыбайся глазами. И люди будут понимать: всё хорошо.

– Хорошо?!

– Конечно. Посуди сама: легкая, быстрая смерть. Он не испытал дряхлости, болезней, мучительных вдвойне от сознания беспомощности, унизительного для него. Он увидел, как исполнились все его мечты. Все, кто его любил, были с ним в его последние дни. Все они проводят его. Смерть неизбежна, а изо всех возможных – это наилучшая.

– Я…

– Ты просто думай об этом. Думай о том, что я сейчас сказал. И люди, глядя на тебя, будут это понимать. Тебе не понадобится ничего говорить. Просто верь мне – и люди будут верить тебе.

– Я не…

– Ты не готова, я знаю. Но судьба не спрашивает нас, готовы ли мы. Он сказал мне в свое время: иди и делай свое дело. Так что пойдем. У нас много дел.

Он грустно улыбнулся ей и добавил:

– Только сперва умойся.

Часть 4

Лесной принц

Человеческое сердце гораздо лучше человеческих поступков, и уж тем более слов.

Дж.Р.Р. Толкиен. Письма

У них это был почти ритуал.

В день, когда можно было никуда не спешить, когда дела – есть, конечно, когда их нет? но они подождут, – в такой день он задерживался в постели надолго, а Матушка разминала ему спину. Это были минуты абсолютного, беспредельного счастья.

В промозглой влажности зимы он вставал первым, выбравшись из-под груды шкур, разводил огонь, приносил жаровню, и, когда воздух в их отнорке пещеры становился хоть как-то похож на теплый, поднималась Риан, надевала накидку белого северного меха – и под сильными умелыми пальцами жены его спина не то что не мерзла, а скоро начинала гореть огнем. В этом тепле, несмотря на все холода, было свое наслаждение.

Но летом!.. Если дела не зовут встать еще на рассвете и можно, приоткрыв один глаз, невнятным «М-м» сообщить о том, что тебе лень открывать второй, и нет вороха шкур, а есть тонкое кроличье одеяло, и плетеные перегородки, сменившие зимние пологи, отставлены в сторону, так что ослепительный свет, от которого глаза на миг сощуришь, выходя, здесь становится приятным полумраком, и придет жена, станет долго мять тебе спину и шею, а ты будешь подбородком ловить ее руку, когда она доберется до плеч, и прижиматься щекой… в такие мгновения ему не очень-то верилось, что это всё правда и это всё с ним.

А за мальчишками присмотрит Хэлгон.

Сразу после его свадьбы нолдор стал жить у других – если стоит словом «жить» назвать перенос скудного скарба в другую пещеру. Хэлгон тогда заменил его как только мог, дав ему почти полгода дома: эльф носился по Арнору бешено: граница, связь с другими поселениями, вернуться с новостями, уйти в тот же день, хоть в жару, хоть в ливень, надо – значит надо, а тебе надо быть с женой, не спорь со старшими, а то я напомню, на сколько тысяч лет я тебя старше, да, ты уже говорил, что так нечестно, вот и не спорь. Рождение Арахаэля всё изменило, или, точнее, всё вернуло на свое место: Хэлгон вернулся в их пещеру, взяв малыша в свои руки и возвращая его Риан, кажется, только затем, чтобы она его покормила. Любые попытки возразить разбивались о его непоколебимое «я даю вам возможность побыть вместе».

Потом появился Раэдол, потом Аэглен, а сейчас Нефвалан был в том умилительном возрасте между годом и тремя, когда дитё достаточно взрослое, чтобы залезть куда угодно (и куда неугодно), но слишком мало, чтобы понять слова запрета. А Арахаэль уже который год ходил в дозоры.

За эти десять лет Риан привыкла к эльфу настолько, насколько Аранарт привык к нему за предыдущие сорок. Возвращение мужа означало и возвращение Хэлгона, а это значит, что по утрам можно спать, маленьким – кто бы в разные годы ни был этим маленьким – займется эльф, а старшие, если они не в дозоре (даже Аэглен уже бывал в ближнем), отправятся стрелять из лука, или какие у них там занятия.

…и если муж никуда не спешит, то она будет долго-долго разминать ему спину, ощущая больше, чем в ночи любви, что они вместе.

Тень упала у входа – вошел Хэлгон.

Риан обернулась к нему, не смущаясь, что она в одной рубашке, и не прекращая своего занятия, Аранарт лениво двинул бровью и изволил вопросить:

– М?

– К тебе гость.

Вождь поднял голову и повторил тот же вопрос: безмолвно, но уже с совершенно ясным взглядом.

– Здесь Гэндальф.

Рука Риан застыла.

– Как он нас нашел? – ни следа прежней истомы.

– Вышел на дозор Рибиэля. Дальше провели.

– Ясно.

Он чуть помедлил, резко выдохнул, возвращая себя в реальность, сказал обычным холодным тоном, смягчая приказ вопросом:

– Принесешь умыться? Он не должен меня видеть, пока я не буду готов.

Хэлгон молча кивнул и вышел.

Тем же тоном жене:

– Одеваемся.

Она поняла его и открыла сундук, где лежали их парадные вещи.

– Синюю? – она взялась за рубаху, которую он обычно надевал на праздники.

– Ни в коем случае. Белую.

Хэлгон принес ему умыться. Когда вождь отплескался, он увидел, что Риан надела светло-голубое платье плотного харадского шелка, и посмотрел на нее так разочарованно, что она тихо спросила:

– Что?

– Рыжее, – коротко приказал он.

– Но я думала – с ожерельем Кирдана…

– Когда я захочу узнать, что ты думаешь, я задам тебе вопрос.

– Оно же шерсть…

– Я знаю, что оно шерсть.

Он принялся расчесывать свою гриву – поседевшую, но не поредевшую за эти годы. Хэлгон порадовался, что его самого Гэндальф уже видел и необходимость одеваться к официальному приему ему не грозит.

Риан сменила платье.

– Звезду, – велел Аранарт. – И подай мне гномий набор.

– С камнями?

– Нет, другой.

Она выложила на постель массивные украшения.

– Покажись. Так. Серебряную сетку на волосы и всё.

– А браслеты? – удивилась она.

– Какое из моих слов неясно?

В его голосе было не раздражение, а досада, и это немного смягчало. Или, вернее, смягчало немного.

Он оделся, ловким движением застегнул узорные гномьи браслеты.

– Повернись, я помогу тебе.

Уложил ей прическу, еще раз оглядел ее, словно мастер произведение, расправил свои волосы, вопросительно взглянул на Хэлгона: как? Тот качнул головой: дескать, по-моему, прекрасно, а чего ты хотел – я не знаю.

…всё, что Гэндальф знал о нем за эти сорок лет, – это прозвище Арамунд. Бык, значит, Арнорский. Эльфы, переходившие на тот берег Седой, иногда встречали его дозорных, и те были учтивы, но не слишком словоохотливы. Да, живы. Вполне благополучны. Нет, благодарим, помощь не нужна. Поклон Владыке Элронду от нашего вождя. Да, передадим.

И всё!

Так что маг не вытерпел и отправился сам. Эльфы Ривенделла провели его до тех мест, где «водился диковинный зверь – адан лесной», как бурчал себе под нос Гэндальф.

И лесные эдайн вышли к ним: двое мужчин, а один почти мальчик, лет пятнадцати. Они выглядели примерно так, как волшебник и ожидал, но его поразила их речь: они говорили на синдарине, и говорили не просто чисто – чувствовалось, что они не ради эльфов перешли на их язык, не пытаются блеснуть перед магом (знают ли, кто он?), нет – так звучит речь, на которой ты говоришь каждый день. А для мальчишки синдарин, стало быть, родной…

К просьбе провести его к Аранарту они отнеслись спокойно, без излишней бдительности.

Его вели три с лишним дня, и Гэндальф понимал, что без них он блуждал бы тут месяцами. В лесной чаще обнаруживался проход, на склоне ущелья – тропинка, на полянке откидывалась крышка (или, точнее сказать, крыша?) схрона, где можно было и поесть, и переночевать. Глушь была ими обжита, они шли по диким местам как по собственному дому – быстро без спешки, спокойно, деловито. Надо гостю к вождю – значит, надо. Эльфы плохого человека не приведут.

Провожатые сменились дважды и третьим оказался… Хэлгон.

Гэндальф, пользуясь правом старого знакомого, попытался расспросить его.

Тщетно!

Попытка Гэндальфа напомнить корабль Аллуина и Валинор привела лишь к тому, что Хэлгон, словно в насмешку, заговорил на квэнья. Впрочем, для его ответа хватило бы и Всеобщего, а не того языка, который тысячи лет не звучал в Срединных землях.

Этот упрямый недорезанный нолдор заявил, что если маг идет говорить с вождем дунаданов, то с вождем он и будет говорить. А если хочет побеседовать с ним, Хэлгоном, то зачем куда-то идти, вот есть удобное бревно, можем посидеть и поболтать.

Так что большая часть пути прошла в молчании.

Похоже, Хэлгон не очень-то дорожил возможностью побеседовать на родном языке.

Солнце было уже довольно высоко, когда нолдор сказал, что они пришли. Маг не сразу понял, что тот не шутит.

Что пещеры этих холмов обжиты, было ясно: утварь у входов, на склоне пасутся овцы и козы, если осмотреться внимательно, то заметишь и небольшой огород. Поселение фермера, настолько бедного или слабого, что предпочел пещеру дому. Хоббиты – и те в своих норах живут лучше. Но, – мелькнула мысль, – может быть Аранарт тут только гостит?

А потом он увидел жителей этого странного поселения.

Их одежда была похожа на крестьянскую или сшита из тех тканей, что можно за медную монету купить в Брыле. Они занимались обычным фермерским трудом. Но на этом сходство с крестьянами и заканчивалось. И дело было даже не в языке, на котором они говорили. Дело было в том, как они говорят. Как держатся. Воина, даже если он берет лопату и идет в огород, опытный глаз не спутает с крестьянином. Леди, даже если она кормит птиц, держится иначе, чем фермерша.

Но и это было неглавным.

Гэндальф смотрел на их спокойные лица, слушал их плавную речь – и не мог представить себе ссору в этом поселке. Ссору, крик, плач иной, кроме младенческого… но не потому, что эти люди были бесстрастны или все до одного добры, нет: они все в свое время ощутили дыхание смерти и, пережив ту войну, научились ценить каждый день – за то, что он есть, и близких – потому, что они здесь, с тобой, живые. Они потеряли так много, что дорожили теперь лишь подлинно ценным.

И когда появился их вождь, то Гэндальф не сразу удивился тому, что именно он видит. Потому что правитель Людей Запада, наследник Элендила мог выглядеть так и только так.

На Аранарте была длинная, ниже колен белоснежная рубаха тяжелого шелка. Серебряные браслеты отчетливо гномьей работы и такой же пояс были ему невероятно к лицу (вот, значит, с кем он предпочитает вести дела, – мелькнула мысль у мага). Он наклонил голову, приветствуя Гэндальфа, и в этой готовности здороваться первым, в этом поклоне было достоинство и такая сила, которая уж конечно не боится быть ущемленной от всего лишь учтивости.

Действительно – Арамунд. Годы явно пошли ему на пользу. Не тот бешеный герой, что привез Элронду Звезду Элендила сорок лет назад.

Его королева, рядом с ним казавшаяся хрупкой, была в платье кроваво-красного цвета (одному Аранарту ведомо, почему он именовал его рыжим), на груди – звезда странной формы, осыпанная рубинами, которые оглушительно засияли на солнце.

Гэндальф на миг увидел их – вот такими, ни убавить, ни прибавить! – в тронном зале Минас-Анора, который теперь звали Минас-Тиритом. И сердце его зашлось от восторга и тоски: настолько им обоим было место там.

Ему хотелось спросить, откуда они вышли. Потому что не могли же они выбраться из звериного логова, едва приспособленного под жилище! Что там, за зёвом пещеры? – Неискаженная Арда, в которой Король правит своим народом, а не прячется по лесам, как вор или беглец?

Гэндальфу лучше лучшего было известно, что это не так, но избавиться от этого ощущения удалось не сразу.

– Я приветствую тебя, Аранарт сын Арведуи, вождь дунэдайн.

– Добрая встреча, Гэндальф Серый.

Хэлгон, тенью явившись за их спинами, набросил на один из валунов некрашеную холстину, супруги сели – и Гэндальфу снова почудилось: они в тронном зале.

Жаль! Как же жаль!

Аранарт чуть улыбнулся:

– Как видишь, мы не заросли мхом.

– Ведешь торговлю с гномами? – спросил маг, кивнув на его браслеты.

– Торговлю?! Не-ет, я не настолько богат, чтобы торговать с ними. От вида денег гномы теряют рассудок, – рассмеялся вождь. И пояснил: – Меняемся.

– Остались запасы от Арведуи?

Аранарт прищурился:

– Его запасы именно – остались.

Он указал взглядом на звезду на груди Риан. Гэндальф посмотрел на нее внимательно – и только теперь понял, что в этом украшении сразу показалось ему странным. Она в точности повторяла рисунок Звезды Элендила, только один из лучей был обломан. Случайность? небрежность? – только не это. И по всей поверхности сверкали рубины – как капли крови. Носить это… язык не поворачивался сказать слово «украшение» мог и мужчина, и женщина.

Вот, значит, как…

Аранарт, проследив его взгляд, медленно кивнул: правильно понимаешь.

– Но это не гномья работа, – сказал Гэндальф, чтобы что-то сказать.

– Что же, по-твоему, мы совсем безрукие?

Маг полез за трубкой. Он не очень знал, как представлял себе встречу с вождем дунэдайн, но явно не так.

Аранарт ждал. Риан была безучастна.

Мальчишка лет двух, лохматый и загорелый, побежал было к ним, но был перехвачен Хэлгоном.

Сын? Интересно, который?

Гэндальф выколотил трубку о камень.

– Тогда на что же ты меняешься?

– А у меня в лесу золотая жила, – пожал плечами Аранарт. – Ее раньше злой зверь стерег, а теперь его нет. Вот мы и пользуемся.

– Кхм!

– Нет, правда: золотая жила. Пушнина.

– А злой зверь?

– Да водился раньше в этих местах… самый опасный хищник. Смертный.

Он произнес слово «фиред», которым называли людей вообще, а не потомков Трех родов аданов.

– Хм…

– А сейчас зверье размножилось. И нам хорошо, и лесу остаётся, и на много веков вперед этой золотой жилы хватит.

– И на харадские шелка, как я погляжу. Где вы их только берете?

Вождь улыбнулся:

– Там же, где и всегда их брали. Купцы в Тарбад возят. За последние лет двадцать так охотно они возить стали… просто радуешься. И не какой-нибудь там тонкий, в десять слоев обернешься – и всё равно как нагишом, а хороший, еще чуть-чуть – и от когтя защитит. Греет не то что лучше шерсти – лучше иного меха!

– И ты всем доволен? – прищурился маг.

Вождь кивнул:

– О чем я много лет подряд прошу сообщить Элронду. Мы здоровы, сыты и даже, как видишь, одеты не в шкуры.

– Этого хватает? – всё тем же тоном спросил Гэндальф.

– А что еще?

– Мне напомнить тебе о долге потомков нуменорцев? О слугах Врага, которые не истреблены, и о том, что кому как не вам вставать на их пути?

– Гэндальф, – Аранарт сцепил руки на коленях, – послушай меня. Мы помним об этом. И мне напоминать об этом не нужно… Но. Спроси меня, какой день в той моей жизни был самым страшным. Не тот, когда я сжег Форност, нет. И даже не тот, когда я узнал о гибели отца. Хуже.

Он тяжело вздохнул и продолжил, не глядя на мага:

– Тот день, когда я снял Звезду Элендила. Потому что в тот день весь Арнор – весь, Гэндальф! уместился в одном зале. Да, это был большой зал и там было очень тесно… и всё же – весь Арнор.

Риан кивнула. Она хорошо помнила, как тогда ее, стоявшую рядом с матерью, совсем было затиснули и какой-то незнакомый воин взял ее на плечо. Так она и смотрела тогда на Аранарта, хотя плохо понимала, что он делает и почему.

– Гэндальф, твои слова правильны. Только… повремени с ними. Чтобы мы могли встать на пути слуг Врага, мы должны… мы должны просто быть, Гэндальф. Снова быть народом, а не горстк…

Глядя в светящиеся одобрительной улыбкой глаза мага, он осекся.

– Так. Стало быть, я как тот мальчик, что хорошо отвечал урок и за это вечером получит кусок сладкого пирога?

Риан вопросительно посмотрела на него: про пирог была шутка? Он медленно кивнул: надо, да. И сделал какое-то движение бровями, неясное Гэндальфу, зато отлично понятое Матушкой. Она неглубоко поклонилась волшебнику и ушла.

– Доволен? – усмехнулся Аранарт, скрывая досаду. Так повестись на чью-то хитрость ему не доводилось уже очень, очень много лет.

– Да, – со всей серьезностью отвечал Гэндальф. – И не сердись на старика. Подумай сам: каким я тебя когда-то видел в Форносте и каким ты приехал в Ривенделл – это были два совершенно разных человека. Откуда мне знать, каким ты стал теперь? А может, ты мечтаешь вызвать Моргула на бой и уничтожить его?

– А почему не Моргота? – усмехнулся вождь. – Не вижу разницы. Про Моргула Глорфиндэль всё сказал ясно.

Помолчав, добавил:

–Я не могу позволить себе такую роскошь, как мечтать о несбыточном.

Гэндальф смотрел на Риан, о чем-то переговаривающуюся с женщинами у других пещер.

– Кто она? – спросил он.

– Ее отец был командиром маленькой крепости в горах, если ты спрашиваешь о ее роде, – отвечал Аранарт. – С Элендилом, знаешь ли, приплыли не только лорды…

Волшебник кивнул: догадываюсь.

– А потом… – дунадан вздохнул, – в первую зиму ее отец сумел успеть увести их в горы. Маленький отряд, припасы… как-то продержались. Ну а во вторую…

Он сжал губы, помолчал.

– Риан совсем маленькой была, плохо помнит. На ее счастье. Похоже, он увел отряд орков за собой.

Гэндальф наклонил голову: сочувствую.

– Только… – Аранарт прикусил губу. – Моргул же тогда нас с Алдамиром искал. Орки были на варгах. Риан не знает, конечно, ей никто не сказал. Она говорит, потом, когда орки ушли, его тело нашли, похоронили… как похоронили, понятно: кучу камней насыпали. А ее не взяли. Правильно не взяли. Нечего ей смотреть на то, что от него осталось после встречи с голодными варгами…

Снова помолчал.

– А я тогда жил у Кирдана, и было мне хорошо и тепло.

– Врать старику нехорошо, – заметил Гэндальф и снова стал набивать трубку.

– Да. Нехорошо, – согласился Аранарт, стряхивая с себя прошлое. – Так что если тебя интересует ее знатность…

– У тебя знатности на двоих хватит, – маг выпустил кольцо дыма.

– Я знаю.

– А что ты стал очень похож на Ондогера, знаешь?

– В каком смысле? – напрягся Аранарт.

– Внешне, – он выпустил еще несколько колечек.

– Внешне не страшно.

Гэндальф с интересом приподнял бровь:

– А что же страшно?

– Страшно быть таким отцом, как он. Когда твой сын, едва почувствовав свободу, тайком удирает в битву, растеряв остатки разума, забыв и долг сына, и долг наследника.

– Ты о гибели Фарамира?

– Разумеется. Мальчишка (язык не поворачивается назвать его дядей!) нарушил не только волю короля, но и закон Гондора. Он должен был понимать, что творит! Должен… но не понимал. Я не виню его, я о том, насколько же он был задавлен своим отцом. Так что, – Аранарт усмехнулся, – изо всех моих знаменитых предков я менее всего хотел бы походить на Ондогера.

– И на кого же ты хочешь быть похож? – волшебник вытряхнул пепел из погасшей трубки.

Сын Арведуи негромко рассмеялся:

– Всю жизнь мне говорят, что я на кого-то похож! На отца, на деда, на другого деда, на Феанора, на Финголфина, на Берена… кого я еще забыл? да, Элендила! Почему я не могу быть похож на себя?! Но если уж непременно надо выбирать… – он снова улыбнулся, – мне нравится думать, что сейчас я похож на Тингола.

– На Тингола? Ты? Чем?! – Гэндальф понял, что удивляться сегодня ему придется еще не раз.

– Для начала, мой народ имеет привычку сидеть на деревьях.

– Хм. Не сказал бы, что это главная черта сходства.

– А главная в том, что в мои леса никто не войдет без моей воли. Хотя Завесы Мелиан у меня нет.

– Подожди… ты хочешь сказать, что знал и заранее предупредил обо мне?!

– Конечно, нет, – качнул головой Аранарт.

– Но тогда…

– Невозможно предугадать всё, – объяснил дунадан. – Но можно и нужно дать понять людям главное. Мои дозорные не «выполняют приказ». Они понимают мою волю. Поэтому тебя и провели сразу же, а не стали тратить время на гонца.

Гэндальф одобрительно покачал головой.

– Я этому научился, глядя на Хэлгона. Чем меньше ты ему прикажешь, тем лучше он всё сделает. И подумал: а почему бы и людской разведке ни быть такой? Как можно меньше слов – только о самом важном! и как можно больше доверия. Итог ты видишь. Стрелять отравленными стрелами во всё, что движется, нам не придется.

Из пещер начало тянуть вкусными запахами. Кажется, сегодня вечером их ожидал не только кусок сладкого пирога.

Но на Гэндальфа, кажется, эти чудесные ароматы действовали прямо наоборот. Голодный он, что ли?

– Аранарт, всё это прекрасно, но почему бы ни построить дома? Раз тут так спокойно? Тингол жил не в…

– Неужели? – смеясь, перебил вождь. – Числом пещер мне с ним, конечно, не сравниться, но…

– Я серьезно! – рассердился маг. –Менегрот был дворцом, а вы тут почти как звери.

– Серьезно? Ну что ж, я отвечу тебе серьезно.

Из перелеска высыпала толпа детей и подростков – от совсем малышей до пятнадцати-, а то и двадцатилетних (кажется, там и девушки были). Различающиеся между собой только возрастом и ростом, лохматые, загорелые, веселые. Разбежались по пещерам, старшие развели малышей. Где-то там мелькнул и Хэлгон, и еще пара взрослых воинов.

– Гэндальф, мой ответ прост: Моргул. Он не простит поражения и, несомненно, попытается отомстить. Как только узнает, что мы живы. А произойдет это не при мне… – Аранарт посмотрел вдаль, словно высокое чистое небо могло сказать ему «да». – Но произойдет. Скажи мне, Гэндальф, как я могу подготовить мой народ к войне, о которой я знаю только, что она неизбежна и что я не смогу в ней участвовать даже советом?

Маг внимательно смотрел на него.

Но Король и не ждал ответа на свой вопрос:

– Только одним: приучив их быть готовыми к ней так, будто она завтра. Нынешние орки, если и спустятся с Мглистых Гор, разбегутся после десятка стрел (те, кто уцелеет, разумеется) – и можно быть уверенным, что на тот дозор еще много лет никто не выйдет, до следующей случайной шайки. Да… А мы должны быть готовы к тому, что Моргул вернется с новой армией, и нам, если нас не станет к тому времени раз хотя бы в двадцать больше, останется только бежать. И спрятаться уже не как сейчас, а всерьез. Чтобы его армия, какой бы большой она ни была, исчезла в Арноре, будто здесь болото от гор до гор.

– И когда же, по-твоему, этого следует ждать? – совершенно серьезно спросил Гэндальф.

Аранарт пожал плечами:

– Лет двести-триста мы просидим тихо, как мышь в норе. Потом… большой народ спрятать уже труднее. Так что, – он усмехнулся, – века через четыре, самое позднее – пять советую ждать гостей. Это если на Севере не произойдет что-то интересное, так что гости прибудут раньше.

– Кхм, – сказал Гэндальф.

Эльф, мыслящий столетиями, – да, но человек? Ну почему, почему он не на троне?! Хотя… это он нужен трону, а ему трон уже не нужен. Через пять веков… ладно, узнаем через пять веков.

– Но ты не отвечаешь на мой вопрос, – строго сказал маг. – Почему надо жить в пещерах? Вам хватает трудностей. Зачем создавать излишние?

– Нет, – твердо возразил Король. – Только необходимые. Только чтобы мой народ был готов к тому, что война может начаться завтра. Готов каждый день – во все века мирной жизни.

– Но послушай..!

– Гэндальф, – очень мягко произнес Аранарт, – позволь я объясню тебе.

На ровном участке земли начали расставлять складные столы, прикатили и поставили на торец несколько бревнышек, положили на них доски. Потом настала очередь вышитых скатертей… Этак они пиршественный зал из ничего сделают.

– Гэндальф, – Аранарт сейчас пытался вспоминать тон отца, от которого отвык за эти годы, – я действительно хотел, чтобы и Элронд, и ты как можно позже узнали о том, как именно я живу. Причина, по которой я скрывал это от вас, проста.

Он выдержал паузу и улыбнулся:

– Вы вечные, а я – смертный.

Маг нахмурился, удивленный таким поворотом мысли. Король продолжал:

– Как могут вечному понравиться стремительные перемены? Как может вечному понравиться то, чего не было прежде никогда? Никак! То, что я делаю, для тебя неправильно, и иначе и быть не может, – он опять улыбнулся, только глазами. – Арнор простоял две тысячи лет, и вдруг я увожу народ из городов в пещеры. Какой эльф скажет, что я прав?!

– Ближайший, – сухо заметил Гэндальф.

Аранарт расхохотался. Гэндальф и сам улыбнулся.

– Ближайший не считается. И, кстати, он молчит.

Во главу стола принесли кресла – тоже складные. Покрыли тканью с крупными узором. Смотрится… Продумано у них, ничего не скажешь. И в другой день этот любитель считать столетия носил бы всё вместе со всеми, похоже.

– Гэндальф, я прошу тебя: просто поверь мне. Пройдет сто, двести лет – и ты убедишься, что я прав. Что мы отказались от того, от чего нужно было отказаться, чтобы сохранить то, что необходимо сберечь. Лет через триста ты сам будешь считать, что никак иначе наш народ жить не может.

Маг в очередной раз занялся своей трубкой.

Глаза Аранарта блеснули почти по-мальчишачьи:

­– И вот тогда ты вспомнишь этот разговор и пожалеешь, что меня уже нет в живых и ты не можешь мне сказать, что я был прав. Но чтобы тебе было там, в вашем будущем, не так обидно, я скажу тебе сегодня, что услышал твои слова.

Гэндальф поперхнулся табачным дымом.

Они надевали парадную одежду и в ней начинали выглядеть самими собой. Лорды и леди Арнора. Взрослые и дети.

Кто в шелке, кто в тонкой шерсти, пальцы в перстнях, украшения – у большинства гномьей работы (Гэндальф дал себе слово непременно добраться до Синих Гор и посмотреть, так ли гномам к лицу меха, как этим – творения подгорных кузнецов). Они были… настоящими, другого слова не находилось. Война перемешала их, и уже не понять, кто раньше был простым воином, кто знатным, они уже все – лорды, только вот слуг у них нет, некем командовать, так что командовать приходится собой и подчиняться – себе; словно в сказку попал, в обычную человечью сказку про чудесный замок, где всё делается по волшебству, пир идет, а слуг нет, и не нужны они, конечно, не нужны, если только беседа с высоким гостем удерживает Короля от того, чтобы и зажарить мясо, и принести его самому, и рассказать бы в Гондоре, что можно быть знатным и носить еду на праздничный стол, и не стыдиться этого, и гордость не пострадает ни на волос.

Не поверили бы, сказали бы – совсем маг… э-э-э, постарел.

– Отчего же ты не купишь хорошей посуды? – спросил Гэндальф, глядя на миски, выдолбленные из дерева, и кубки из рога на простой подставке.

– Не могу, – пожал плечами Аранарт. – Как?

– А как ты покупаешь шелка?

– Ты не понимаешь. Шелк покупает бродяга-охотник. По виду (да и по запаху, не за столом будь сказано) – чистый рудаурец, из тех, что на Ветреном до сих пор как-то перебиваются. Мех у него есть. Ума мало. Хочет он купить что-то такое… себе ли, полюбовнице. Что – толком не знает. Шелк примерно понять способен. Платит втридорога; за год может этот шелк или изодрать, или спалить, или передарить… мало ли. Через год еще купит. Купцам радость. И ни-ка-ких подозрений.

Он встал разрезать пирог, положил по куску Гэндальфу, жене, себе. Пирог был с чем-то вроде капусты, а кусок небольшим. Впрочем, в мясе на этом столе недостатка не было, так что уйти голодным не грозило.

Пирог передавали дальше, до нижнего конца стола, где сидели дети. Самые маленькие – на коленях у старших.

– Ну и скажи мне, Гэндальф, как бы этот дикарь нагорий стал покупать хотя бы дюжину пристойных глиняных мисок? Нет, я не спрашиваю, как их донести. Я это знаю. Ты это знаешь. Я спрашиваю, как он это сделает. И главное – зачем?

– Кхм, – сказал маг.

– Вот, – кивнул Аранарт. – Так что обойдемся. Не самое главное в жизни. И потом – есть из того, что сделал своими руками… это тоже неплохо. Подставляй.

Он показал глазами на кубок.

Маг подставил и спросил:

– А вино бродяга может купить?

– Пробуй.

­– Хм… – он сделал маленький глоток, пробуя вкус, потом еще, еще. – Странно. Что это?

– Ты уверен, что хочешь получить ответ на этот вопрос? – усмехнулся вождь. – А то Риан расскажет подро-обно. Здешние ягоды. С разными хитростями.

– Неплохо вы устроились, – сказал Гэндальф, смакуя душистый напиток.

– Вот. Вот об этом я уже не меньше тридцати лет пытаюсь вам сказать! Можем потом налить тебе во флягу, если захочешь.

– Под честное слово не говорить, где такое делают? – маг выразительно приподнял кустистую бровь.

– Гэндальф, – улыбнулся Аранарт, – к чему лишний раз давать слово? Ты же всё равно этим ни с кем не поделишься.

– Кхм. И тебе жаль завести под это серебряный кубок? Если бродяга может покупать харадские шелка и гномье узорочье, то что мешает здесь?

Дунадан расправился с ломтем мяса, откусил пирога (Гэндальфа удивило, с какой осторожностью он держал хлеб) и отвечал:

– Ничего, разумеется. Но – один кубок. Два, три… а сколько нас здесь? А по всем поселкам? Так что ты предложишь: кубки всем, так что легко понять, что в глуши нас сотни, или решать, кому пить из серебра, а кому из рога? М?

Гэндальф поискал глазами блюдо с пирогом. Блюдо он нашел – на детском конце. А пирога там не было ни то что ни куска – ни крошки.

Аранарт проследил его взгляд:

– Нет, вот тут – никакой добавки. Даже такому гостю, как ты. Но потом принесут сладкий, я же обещал. Пока попробуй вот это, если наше мясо слишком жесткое для тебя.

Ему передали глубокую миску с овощным рагу.

– Но почему у вас нет хлеба? – нахмурился Гэндальф. – Год не был неурожайным.

– Всё потому же, – Аранарт пригубил свой кубок, глядя на мага. – Лесной бродяга может купить пару мешков муки. Другой и третий – тоже. Но если есть хлеб всем каждый день, это вернее любого лазутчика выдаст, сколько народу живет в глуши. А самим нам поля не распахать: поле не спрячешь, и лишних рук нет, и… словом, хлеб – по праздникам.

– Но так нельзя! – от возмущения маг аж ложку уронил.

– Только так и можно, – спокойно отвечал Король. И, отвечая улыбкой на гневный взгляд Гэндальфа, добавил: – Стынет. Ешь, пока вкусное.

– И кролика забери, – как бы ни о чем заметила Риан.

Аранарт расхохотался. Он смеялся, раскачиваясь так, что кресло под ним скрипело, и слезы выступили у него на глазах. Королева сдержанно улыбалась. Гэндальф не мог понять, что же такого она сказала, но сердиться теперь было совершенно невозможно. Как и продолжать серьезный разговор.

В чем-то этот упрямец всё же прав: действительно вкусно и действительно стынет.

Дело шло к вечеру. Принесли плошки то ли с воском, то ли с чем, зажгли – пламя заплясало, освещая лица, блестя на украшениях, играя рисунком вышивок… а пещеры и вся скудость здешнего быта отступили в темноту. Сумрак сдвинулся вокруг них, словно стены замка, словно они действительно в пиршественном зале, и потолок так высок, что его не видно, и ты знаешь, что эта башня окружена стенами в три ряда, так что никакому врагу никогда не взять ее, и здесь ты в безопасности больше, чем где бы то ни было и когда бы ни.

Сменили тарелки (а так ли и важно, что они деревянные?), принесли еще ягодной браги, горячего питья на нижний конец стола, наконец явился и обещанный сладкий пирог. Вкусный, чего уж там, но как прикажете есть, зная, что у них хлеб по праздникам? И ведь сидит, улыбается, довольный, будто и впрямь всё хорошо… мало тебе сожженного Форноста? не уймешься никак?

Гэндальф только сейчас заметил Хэлгона – на нижнем конце стола с уже знакомым мальчишкой на коленях. Вот уж кого и предположить в няньках не мог! Мальчик ел сам, эльф лишь размачивал ему еду – то ли водой, то ли молоком. Пара парнишек рядом – лет шести и восьми. Похожи? Нет? Все они тут темноволосые…

Самым странным в поведении детей было их спокойствие. Они не шумели, не ссорились из-за остатков пирога, раскрошившихся на блюде, они если и болтали, то негромко… не бывает таких десятилеток, а тут ведь и моложе есть. И не война их такими сделала – война закончилась сорок лет назад! от жизни без хлеба притихли?

– У тебя трое? – спросил он у Аранарта.

– Четверо.

– Кого же нет?

– Старшего. В среднем дозоре.

– Погоди. Сколько ему?

– Будет десять.

– Сколько?!

– А что тебя удивляет? – и ведь снова улыбается! – У нас по дозорам с пяти лет. По ближним, разумеется.

И ведь скажи ему, что он зверь и сердце шерстью обросло, он ответит свое «Только так и можно». Арамунд! Он не Бык, он хуже… Не хочет он быть похожим на Ондогера… да Ондогер по сравнению с тобой… человеком был! Ну, ошибался, да. Но не так же…

Они запели. Инструментов у них не было (как же, да, лесной бродяга арфу купить не может – а то и не умеет никто из них тут играть), но пели хорошо. От души. И – вполголоса. Вот опять – ну кого бояться, если на десятки лиг вокруг – только ваши?! Нагнал страху… На кого он из предков похож! Да ты ни на кого не похож, ты и на Феанора не похож, он и то так со своими не обращался!

А поют хорошо…

В небе сияли звезды, ночная синева скрывала всё лишнее и ненужное, на столе пылали огненные чаши, и в негромкой песни арнорцев была сдержанность и оттого – сила. Та сила, что заставляет росток тянуться не только вверх, к солнцу, но и вниз, в землю, всё глубже и глубже год от года и век от века, так что какие бы бури ни обломали крону, какие бы молнии ни били в ствол – а дерево будет жить, и расти, и сыпать семена вокруг.

Расходились глубокой ночью. Кто-то из детей заснул за столом, не желая уйти, но и не в силах бороться с дневной усталостью, – таких старшие уносили спящими. Явно не в первый и тем более не в последний раз. Аранарт взял на руки среднего, прикорнувшего на плече у Хэлгона. По мнению Гэндальфа, нолдор с двумя спящими принцами (младший спал на руках давно и глубоко) смотрелся исключительно… правильно.

Риан подвела к магу одну из женщин.

– Это Лутвир. Ее муж и старший сейчас в дозорах, так что тебе удобно будет остановиться у нее.

Гэндальф кивнул, благодаря, хотя спать он не хотел. Но пошел с Лутвир, чтобы не обижать отказом. Потом он просто скажет «я хочу немного покурить перед сном» – и всё. А то днем едва ли удастся поговорить с этим… ага, отнес маленького и вернулся помогать убирать со столов.

Пес Келегорма… надо же! домашняя сторожевая псина. Мягкие уши, пушистый хвост и ест с рук.

Убрали не только со столов, но и сами столы. Люди наконец ушли, эльф и маг остались вдвоем.

– Ну, теперь мы можем наконец поговорить? – осведомился Гэндальф, набивая трубку. Искра осветила его лицо.

– Спрашивай, – качнул головой нолдор.

– И как тебе здесь?

– Разве не видно? – улыбнулся Хэлгон.

– Да уж… Кем-кем, а нянькой я тебя вообразить не мог!

– Ну… они мне вроде как племянники…

– Кхм!

Хэлгон виновато развел руками: так получилось.

– Вы прям Турин и Белег! – хмыкнул маг и выпустил кольцо дыма.

– Он не Турин, – строго возразил нолдор. –Да и я не Белег.

– И тебе нравится то, что он делает? – Гэндальф пристально посмотрел ему в лицо.

– Не знаю… – отвел взгляд Хэлгон. – Он видит то, чего не вижу я… Я различу птицу там, где он и темного пятна не углядит. А он смотрит в будущее, и оно отчетливо перед ним.

– И ты станешь уверять меня, что он не советуется с тобой?!

Хэлгон рассмеялся:

­– О, он советуется и часто! Но, Гэндальф, позволь я расскажу тебе, как именно он делает это.

– И?

– Он задает мне вопрос, что я думаю о том-то и том-то. Я обычно не успеваю и рта раскрыть, как он обрушивает на меня все свои идеи. От меня требуется самое главное: кивать, попадая в ритм его мысли. Это несложно. Когда он найдет ответ на свой вопрос, он снова спросит меня, что я думаю. И я честно отвечу, что мне это кажется разумным.

– Кхм!

– Вот так он со мной советуется. И, скажу тебе честно, мне это нравится больше, чем попытки всех его предков действительно получить от меня ответ.

– Хм.

– Гэндальф, ты спрашиваешь, как мне здесь… – нолдор сцепил руки на колене и заговорил, глядя в ночное небо. – Мне… непривычно. Ты знаешь, я всю жизнь был на войне. Обе жизни. Когда войны не было – я шел к ней. Это мой мир. А есть другой. Мир, в котором живет моя Эльдин. Мир света и любви. Я находил свою войну и в Амане. Она нашла свой свет и в Белерианде. Мы с ней пробовали жить в мире друг друга… не выходит. А здесь… я впервые за обе жизни жалею, что она не со мной. Не знаю, что ты думаешь о наших пещерах, но ей бы здесь было хорошо. Я не могу представить ее в Форносте – там она бы была как птица в клетке. А здесь… на просторе… она была бы незаменима… и, думаю, счастлива.

– Ей бы понравилось здесь? – прищурился маг.

– Как тебе сказать… Думаю, увидев наши пещеры, она бы подробно объяснила, чем именно они неудачны, и что еще у нас не то и не так. Ну а самое главное, – в голосе Хэлгона слышалась улыбка, – она бы решительно потребовала, чтобы такого как я и на десять шагов не подпускали бы к маленьким детям, потому что я совершенно не умею с ними обращаться!

Гэндальф смеялся долго, но, разумеется, очень тихо.

– Не хочешь ей написать?

– Хочу, – нолдор пожал плечами. – Только не могу.

– И почему же?

– Мне не до прогулки в Линдон. Я нужен здесь.

– Что мешает тебе написать письмо здесь? – приподнял бровь Гэндальф. – Я всё равно собираюсь в Синие Горы, завернуть в Мифлонд мне несложно.

– Гэндальф… – глаза Хэлгона просияли.

– Пиши, – улыбнулся волшебник.

– Сколько ты еще пробудешь у нас?

– Это зависит от вашего Арамунда. Пиши, я бы на твоем месте не откладывал.

– Прости, я был резок сегодня утром, – сказал Аранарт, снимая браслеты и отдавая их жене.

– Ничего страшного, – тихо отвечала она.

Сыновья крепко спали. Хэлгон тактично исчез.

Он обнял жену, спрашивая, и она прижалась лицом к его груди, соглашаясь.

– Ты уверена, что хочешь пятого сына?

– А ты нет?

– Я-то хочу, но рожать тебе.

Она не ответила.

Аранарт чуть отстранился:

– Риан, я серьезно. Пока я еще могу сдержаться.

– А если нет?

– Тогда будем спать. А потом посчитаем твои луны и дальше станем осторожны.

– Ты уверен, что всегда сможешь сдержаться?

Он усмехнулся:

– Сила воли, конечно, украшает мужчину, но проще быть разумным. Меня просто никогда не будет дома, если нельзя. Я стану чаще уходить и чаще возвращаться.

– Ты не-воз-мо-жен… тебе не надоело рассчитывать всё и всегда?

– Прости, – он подхватил ее на руки. – Привычка.

«Пиши и не откладывай» – совет хорош, но на чем писать и чем? Ладно, на чем – придумать не сложно, у Матушки в рабочей корзине найдется подходящий кусок полотна. А вот чем? Чернил нет. Из чего их сделать, причем немедленно? Еще раз писать кровью вряд ли стоит, особенно большое письмо, н-да уж. Из чего Риан кисель варит? – сделать слабенький, добавить сажи… и не бояться, что письмо попадет под дождик… или под ливень.

Эльдин от ее мужа Хэлгона

…а вот Арнор упоминать не стоит. Конечно, Гэндальф – самый надежный из гонцов (рассказали бы нам с Эльдин в Первую эпоху, кто нам будет письма носить!), но осторожность лишней не будет. Аранарт требует «всё, что нужно передать, передавать только на словах» – вот и не будем это, гм, сильно нарушать. Шанс, что письмо пропадет по дороге в Мифлонд, ничтожно мал, но – никаких имен и никаких названий. Они с Аллуином наверняка знают всё от лорда Вильвэ. Он рассказал им. Не мог не рассказать.

Прости за прошлое письмо. Тогда мне казалось, что всё рухнуло, как это уже было раньше. Но ты и представить себе не можешь, насколько я ошибся.

Пламя маленького светильника дрожало перед ним, нолдор стремительно писал и не «не слушал», а действительно не слышал происходящего за плетеной перегородкой. За эти неполные полвека они все овладели искусством не замечать того, что замечать не нужно.

Это было больше чем страсть. Это была жадность, непонятная ему самому, – будто ему завтра в битву, будто сегодня их последняя ночь. Почему? Ведь всё хорошо, нет?

Риан чувствовала, что он опять не с ней. Его тело двигалось по-прежнему ритмично, но его мысли были далеко, а руки равнодушны.

…в первый год ей было очень тяжело, когда он уходил, будучи с ней. Потом она привыкла. Ни просьбы, ни упреки не могли этого изменить. Знала, за кого замуж выходит.

Оставалось только покоряться его плоти и ждать. Он любит ее, только забывает об этом.

Тело горело огнем страсти, и, раз уж так, то и ей надо думать – о наслаждении, которое разливается по ее жилам, надо быть просто покорной и всё будет хорошо, а если она снова понесет, он будет ласковее и заботливее обычного…

Он откинулся на спину и прижал ее к себе. Ну наконец-то вернулся.

Она медленно проводила ладонью по его груди.

Он вдруг сжал ее так сильно, что она чуть не застонала от неожиданности.

– Что? – едва слышно спросила Риан.

– Если бы я знал… – выдохнул он.

– Ты меня пугаешь…

– Я сам напуган.

Вот этого уже просто не могло быть. Это так невероятно, что даже и не страшно.

Или просто не получалось испугаться. Тело пело радостью, все прочие чувства отступали перед этим.

Странное состояние – хочешь испугаться, а не можешь.

Молчит. Сейчас опять уйдет… не уходи! напугай, но не уходи.

Спросить его тихо:

– Хотя бы – что?

– Гэндальф.

– А что – он?

– Я не знаю. Я не понимаю. – И без паузы: – Повернись спиной.

Когда он впервые взял ее по-звериному, ей показалось, что она попала в сказку. Только не в детскую, а во взрослую. В сказку про девушку, которая заблудилась в лесу и угодила то ли к медведю, то ли к волку, он сделал ее своей женой, но на ночь сбрасывал шкуру, любя ее в человечьем облике. Только он запрещал ей его видеть, но однажды жена спрятала светильник, и… сказка потекла дальше. А Матушке осталась жизнь с этим зверем.

Со зверем, который ходит на двух ногах и носит человечью кожу. Со зверем, который становится собой лишь тогда, когда она никак не может его увидеть, – прячь, не прячь светильник. Но от жены даже ночной мрак не скроет правды… и Риан год от года всё отчетливее представлялся медведь с головой быка – нечеловечески сильный, и хотелось кричать от смеси боли и наслаждения, но кричать она уже не умела – он отучил ее и от крика, и даже от стона еще в первый месяц брака, потому что нельзя же, чтобы эхо пещеры подхватывало голос, и остается только подчиняться этому зверю, его все считают человеком, и только ей одной известна правда, и лишь одна мысль на каждом выдохе: он мой! он мой! он мой! и всего остального Арнора, конечно…

Аранарт редко отпускал себя настолько, но сейчас страсть и страх сделали свое дело. Матерый хищник, он не прятался от страха, а шел ему навстречу. Яростный ритм страсти затмевал разум, но все чувства были обострены как у зверя.

Чем опасен маг? Он хочет отнять, он может отнять… что? что можно отнять у зверя? жизнь, свободу? не то… детенышей.

Детенышей.

Они оба рухнули в изнеможении. Не разбудили? Кажется, не разбудили. Тут и без крика перебудишь. Кровать сбита на совесть, не скрипела… наверное. Но не должна, нет.

– Я совсем тебя замучил?

– Ничего…

Стоило вытерпеть этого зверя, чтобы он сейчас был так ласков.

Он спокоен как всегда, он больше не боится.

– Всё ведь хорошо? Гэндальф нас не съест?

– Нас с тобой – нет.

Он не шутит.

– А что? – он не боится, но ей тревожно.

Он отвечает не сразу. Или, вернее, не отвечает не сразу:

– Ты уверена, что хочешь испортить себе эту ночь? До утра ничего не изменится.

– Аранарт! – тихо, но требовательно.

– Арахаэль и мальчишки. Он хочет забрать их.

– Что?!

– Тише. Разбудишь. И так чудо, что мы их не перебудили.

– Но ты же не позволишь?!

– Тише, я сказал. Младших – нет, пусть и не мечтает. С Арахаэлем посмотрим, но на всякий случай будь готова.

– Нет…

– Успокойся. Ривенделл – нехудшее место в Арде, а Элронд наш родич.

– Но здесь они дома…

– Арахаэль особенно, – она слышит, как он усмехается.

– Но он всё равно здесь, с нами…

– А там он будет спать на тонких простынях и на сколько-то лет забудет о запахе торфа. Это не так плохо.

Она молчит, прижимаясь к нему.

– Будь моя воля, я бы сам отправил его к Элронду… не сейчас, лет через пять. Но, видимо, придется соглашаться: Гэндальфу надо в чем-то уступить, и тогда удастся не уступать ему в главном.

Она молчит. Зачем говорить там, где твои слова всё равно ничего не значат?

– Ну, не переживай, – он перекатывает ее на спину и осторожно целует ее лицо. – Ему там будет хорошо. Будут учить… сколько книг прочтет… завтра ты проснешься и поймешь, что это хорошо… Что всё хорошо…

– Ты такой добрый… – выдыхает она. – Почему ты такой добрый?

– Потому что я люблю тебя, и ты это знаешь.

И всё, что дальше было между ними, касалось только их двоих.

Светало, и Хэлгон погасил светильник. Он перечитал письмо, и ему захотелось бросить его в огонь.

Каково будет Эльдин, когда она прочтет всё это?!

Одно дело – быть разделенными на века вперед, но знать, что жизнь твоего мужа тебе чужда, и другое – увидеть мир, где могли бы быть рядом, но ведь никогда…

Лучше уж не знать!

Но он не сжег письма, и причина была проста: не так много у них ткани, а лишней и вовсе нет. Сказать утром Матушке, что похозяйничал в ее запасах, – одно дело, но что извел хороший отрез напрасно – нет, это немыслимо.

Да и стоит ли решать за Эльдин, что хорошо, что плохо для нее? Решил же когда-то, велел ей оставаться в Тирионе… н-да. Решить, что будет для нее лучше, и сделать наоборот: пожалуй, это будет надежнее всего.

Он сложил письмо и задумался, закреплять ли его. Ничего секретного там нет, слишком личного – тоже, но если оно случайно развернется, Гэндальфу может быть неловко. Перевязать и запечатать воском? Пожалуй. Сколько еще времени пройдет, прежде чем маг доберется до Мифлонда.

А чтобы Аллуин, когда получит это письмо, не разворачивая понял, что оно не ему…

Хэлгон улыбнулся, вышел из пещеры. Уже совсем светло. Эльф сорвал узорный лист ромашки, положил сверху на аккуратно перевязанное письмо, залил воском. Печать ненадежна, но хочется надеяться, что в суме Гэндальфа она уцелеет. Маг или не маг он, в конце концов?

Что ж, свободная ночь кончилась, надо заниматься обычными делами. Развести огонь, скоро проснутся мальчишки, напоить их горячим, есть они в такую рань не будут, как раз Матушка выспится, приготовит, вот тут они и прибегут голодными волчатами…

В глубине души нолдор чувствовал, что он не столько помогает Риан (справляется же она, когда их нет, и ничего), сколько делает это для себя. Она бы встала первой, но она будет спать до высокого солнца, потому что знает: эльфу будет приятно, если она отдохнет. Впервые в жизни Хэлгона появилась женщина, которая – о чудо! – с охотой принимала помощь. Больше чем с охотой – с искренней благодарностью. Это было так не похоже не только на Эльдин, не только на Мегвен (жива ли она? погибла ли?), но и… в общем, на многих.

Одно слово – Матушка. Вроде и ничего не делает, а рядом с ней тепло.

Ага, встают.

Мальчишки поднимались очень тихо. Гораздо тише, чем они бы делали, расти принцами в Форносте; достаточно тихо, чтобы не разбудить родителей, но вполне слышно любому разведчику, а не только эльфу.

Выбежали на цыпочках, уселись за стол, Нефвалан деловито вскарабкался Хэлгону на колени (нолдор, разумеется, и не думал помогать ему во взятии столь существенной высоты).

– А, вы уже все на ногах в такую рань?

Гэндальф.

– Доброго утра, – Раэдол взял на себя обязанности хозяина дома как самый старший (эльф не в счет, потому что… потому что). – Это не рань, рань – когда затемно. Тебя покормили?

– Да, принц, благодарю, – наклонил голову маг.

Ну и? И никакой реакции. Неплохо.

– Написал?

Хэлгон кивком показал на запечатанное письмо.

– Ишь ты…– Гэндальф рассматривал печать так, будто впервые в жизни видел лист ромашки. – Сразу понятно – эльфийское послание. Ты бы нашел пару кусков коры поровнее и завязал еще раз. А то не доедет твой листик до Валинора.

– А я думал, что маг… – усмехнулся нолдор.

Но Аэглен перебил его:

– А ты правда маг?

– Правда, – кивнул тот.

– И ты можешь делать чудеса?

– Немножко могу.

– Покажешь?! – глаза братьев расширились и засияли.

– А пойдемте, – улыбнулся Гэндальф. – Сухих веточек мне наберите.

Хэлгон, которому было безумно любопытно, что за чудеса покажет им волшебник, пошел с ними.

Собрали немного сушняка. Маг дотронулся до него своим посохом, и, к великому восторгу всех трех мальчишек, вспыхнул огонь. Но этого было мало: пламень сложился в фигуру зайца, и этот огненный зверек стал двигаться по кучке хвороста, то приседая, то поднимаясь.

Принцы онемели и застыли.

На валинорского эльфа это произвело несравнимо менее сильное впечатление. Изумило другое: он же из майар Ирмо – так почему пламя?

Чудеса.

Ладно, не будем им мешать. Пусть играют. У Матушки в растопке может быть несколько подходящих кусков коры…

Вышел Аранарт. При виде непривычно счастливого и светлого лица Хэлгона ласково усмехнулся: дескать, что?

– Гэндальф творит чудеса, – отвечал эльф.

Дунадан, потянувшийся было за ковшиком для воды, замер. Приподнял бровь: и что же?

– Он готов отнести мое письмо Кирдану. Дела у него с гномами Синих Гор… Я писал ей всю ночь.

Аранарт зачерпнул воды и принялся пить маленькими, крохотными глотками, внимательно глядя на друга. Суровый нолдор сейчас больше всего напоминал щенка, греющегося на солнце.

Впрочем, недолго: он почувствовал взгляд, и обычная настороженность вернулась к нему.

– Что не так?

Вместо ответа дунадан потянулся – медленно, с наслаждением, до хруста суставов. А потом спросил:

– Хэлгон, ты знаешь, как поймать дракона живьем?

– Нет, – удивился тот, – а как?

– Очень просто, уверяю тебя. Берешь бочку меда и кидаешь ему в пасть. Бочку он разгрызет, а мед свяжет ему зубы. И делай с ним что хочешь.

– Откуда ты это взял? – рассмеялся нолдор.

– От Гэндальфа.

– Он тебе рассказал?

– Не-ет, – Аранарт снова потянулся, уже не так смачно. – Он мне это показал. Сегодня ночью.

Он выразительно посмотрел на эльфа.

Тот нахмурился, поняв, о каком драконе идет речь. Но почему?

Аранарт пошел наружу, умываться. У входа обернулся:

– Гэндальф или хитрее, чем я думал, или при его доброте хитрость уже не нужна. Я едва успел глаза открыть, а ты мне рассказываешь, какой он замечательный. Красивый ход. Рассчитанный или нет, но красивый.

Он принялся плескаться у бочки с дождевой водой. Хэлгон ждал.

– Арахаэль. И остальные мальчишки, – наконец сказал вождь. – Он за ними, или можешь мне больше ни в чем не верить.

Он повернулся к солнцу, подставляя ему мокрое лицо.

Хэлгон какое-то время размышлял над этим.

– Но послушай, – начал он осторожно, – если он хочет отправить их в Ривенделл, то что в этом дурного? Мальчикам это полезно.

– А, – обернулся к нему Аранарт, – вот еще что. В ловле дракона важно использовать бочку именно с медом, а не со смолой, хотя кажется, что смола свяжет зубы лучше. Но на самом деле, пока дракон будет слизывать мед с зубов, он совершенно безопасен.

Хэлгон посмотрел на него с укоризной, но промолчал: объяснит, когда сочтет нужным.

– Где они?

Нолдор указал кивком.

– С ним? Все трое? Ну разумеется.

– Аранарт, почему это плохо? Он…

Король сурово взглянул (от утренней истомы не осталось и следа):

– Я помню, кто он. И если он хочет превратить моих сыновей в фигуры в своей игре… что ж, я не в силах этому воспрепятствовать и, пожалуй, не стал бы возражать, если бы и мог. Но сначала я их выращу. Так, как я считаю нужным.

Он пошел туда, где Гэндальф и мальчишки были поглощены игрой. Огненный зайчик уже выделывал нечто немыслимое, скача по кучке хвороста (совершенно не уменьшившейся за это время).

Не дойдя шагов трех, Аранарт остановился. Молча глядел на сыновей. Раэдол, почувствовав его взгляд, распрямился… младшие, увидев это, обернулись.

Отец смотрел на них безмолвно и совершенно бесстрастно.

Принцев как ветром сдуло.

– Кхм! – сказал Гэндальф. Пламенный зайчик распался на огоньки, под ними веточки опали белым пеплом.

– Доброго утра, ­– улыбаясь, кивнул Аранарт, будто ничего и не было.

– Доброго, – наклонил голову маг. – Какие у тебя славные сыновья.

– Благодарю.

Сегодня харадских шелков не было, так что вождь просто сел на землю рядом.

– Не думаешь отправить их в Ривенделл?

– Думаю.

– Но? – хитро прищурился волшебник.

– А почему непременно «но»? – снова улыбнулся Аранарт.

– Хотя бы потому, что без «но» речь о Ривенделле завел бы ты, а не я.

Вождь наклонил голову, признавая: да, в точку.

– «Но» два. Во-первых, не сейчас, а после пятнадцати.

– Зачем? У Элронда им будет хорошо…

– Именно поэтому, – опять улыбается. Хищник облизывается, а этот улыбается. – Сначала привыкнут к этой жизни, потом поживут хорошей.

– Так. А второе «но»?

– Прежде убьют своего первого врага.

…так спокойно, буднично. О тарелках вчера говорил с куда большим чувством.

– Но ты уверял меня, что у вас мирно…

– Мирно. Стычки бывают только у дальних дозоров и изредка. Так что орков им в добычу придется гнать по всем правилам охоты. Если не повезет с какой-нибудь шайкой, решившей, что лучше жить здесь, чем в горах.

Маг замолчал, не зная, что и сказать. Его грудь ходила ходуном, дыхание со свистом вырывалось из ноздрей.

«Забрать их у него! Забрать как можно скорее! После пятнадцати… ну хотя бы так… это еще не поздно… они увидят другую жизнь, они поймут, что можно не быть зверем!»

Аранарт безучастно ждал.

– Я могу увидеть Арахаэля? – Гэндальф старался, чтобы его голос не выдавал его.

– Почему бы и нет? – пожал плечами. И снова улыбнулся: – Ты можешь даже поговорить с ним с глазу на глаз, не боясь, что я вам помешаю.

– Кхм!

– Гэндальф, – улыбается. Скоро начнешь бояться его улыбок. – Или говори вслух, или думай не так громко, а? Всё же слышно… Что я задавливаю мальчишек своей властью, что я вчера говорил об Ондогере, а сам… что их надо спасать от такого ужасного отца…

– Кхм!

– В общем, так. Хочешь говорить с Арахаэлем – говори. Я сегодня отправлю ему на смену одного умного паренька, можешь пойти с ним, если хочешь. Идти день, быстрым шагом. Как?

Он вопросительно приподнял бровь, маг кивнул.

– Отлично. У вас будет вся обратная дорога, наговоритесь. Что до Ривенделла… я бы предпочел подождать, пока ему исполнится пятнадцать. Но если ты решишь настаивать, – улыбается! – не готовься к долгой схватке с жестоким отцом. Я не стану спорить.

– Почему? – вырвалось у Гэндальфа.

Аранарт расхохотался. Волшебник, поняв свою оплошность, рассмеялся вместе с ним.

Отсмеялись.

– И всё же, – спросил маг, – почему ты готов нарушить свои правила?

– Только одно из них. Но у наследников с возрастом всегда всё не как у прочих, даже братьев.

– То есть?!

Гэндальфу казалось, что он слышит чуждое наречие, где значение каждого слова ясно, но смысл фразы ускользает.

Король опустил веки, подтверждая: ты всё понял правильно.

– Ты сказал: ему нет десяти!

– Да.

– Сколько было тебе, когда ты убил первого врага?!

– Мне было семнадцать. И у меня был рудаурец. Орка убить проще. И, уверяю тебя, Арахаэль взрослее, чем я был тогда.

– И ты называешь мирной жизнью это?!

– Да, – совершенно серьезно ответил Король, – именно это я и называю мирной жизнью. Потому что я помню глаза моей матери, когда она провожала меня в тот рейд. И я видел глаза Риан, когда она провожала Арахаэля, зная, что он не просто идет в дальний дозор, но туда, где видели орков. Нет, Гэндальф. Мир от войны отличается не числом убитых врагов. И не возрастом, в котором наследник может сказать «я стал воином». Мир от войны отличается глазами матерей, которые провожают своих мальчишек в их первый серьезный поход.

– Кхм!

– Скажи мне, что я неправ.

– Но он ребенок! – сверкнули глаза мага.

– Он не ребенок, он наследник. Со мной отец обращался тоже вдвое суровее, чем с братьями. Это голос у него был мягкий, а требовать он умел, уверяю тебя.

– Кхм!

– Ну, уже поздно сердиться, – опять улыбается, зв-верь! – Того орка убили.

– Убили? – многозначительно переспросил маг.

– Арахаэль, конечно, молодец, но где у орка сердце – пока знает неточно. Там было две стрелы.

– И вторая, разумеется, была твоей?

– С чего бы? – совершенно искренне удивился Аранарт. – Меня там вовсе не было.

– Ты отправил мальчишку…

– На-след-ни-ка, – медленно произнес он. – Ты, кажется, говорил о том, что надо освобождаться из-под власти такого отца, как я? А, нет, извини. Ты не говорил. Ты молчал об этом.

– Кхм!

В том, что он не хочет общаться с Ривенделлом, есть свое преимущество: он совершенно невыносим! Даром что улыбается.

Лесная тропа, которую, впрочем, из них двоих видел только Ниндарас, была легкой, провожатый – словоохотливым, орешник не бил по лицу, ельники разбегались в стороны, а когда надо было выйти на открытое пространство, то и болотистые луга уползали куда-то прочь, оставляя идти по разнотравью. В высокой траве сиреневыми лучиками пушился осот, возносила свои головки ромашка; о ручье, скрытом в травах, предупреждала роскошными белыми зонтами сныть, а о болотце – убого подражающий ее короне ядовитый вех и желтый вербейник с длинными стрельчатыми листьями.

Одолев полпути, вышли к роднику. Напились, поели ячменных лепешек, взятых в дорогу. Ниндарас принялся спрашивать про Ривенделл. На вопрос, какие там дома, Гэндальф стал было описывать ажурные ограды террас и узорочье резьбы внутри… но по напряженному молчанию спутника понял, что этот просто никогда в жизни не видел обычного дома. Бревенчатого, каменного… никакого.

Сколько ему? пятнадцать? семнадцать? родился в пещере, живет в лесу. Что такое дом – ему рассказывали. И, видимо, так: это сруб, как у схрона, только не под землей, а на ней, а входят туда не через крышу, а сбоку, как в пещеру. Сразу, конечно, поймешь, что такое дом… Ну, Арамунд, нет на тебя…

Под увлеченную беседу о дивной архитектуре Имладриса они легко и быстро начали подъем на очередной холм, на этот раз лесистый; петляли по чаще, а потом неожиданно для Гэндальфа остановились. Лес как лес, косогор как косогор. Разве что дуб растет, красавец, века три ему, не меньше.

Ниндарас свистнул.

По стволу дуба упала толстая веревка с узлами, но сбросивший ее не собирался ею пользоваться – она висела неподвижно. Листва зашевелилась, и наконец на нижней ветви показался мальчишка в обычной для следопытов бурой одежде. Он повис на руках, примериваясь, и пружинисто спрыгнул с высоты раза в три больше своего роста, считая от ветки.

– Добрая встреча, – чуть поклонился он им обоим и спросил уже у Ниндараса: – Что случилось?

– Тебя отец отзывает. Я на смену.

Гэндальф ожидал логичного вопроса, почему, но Арахаэль его не задал. Только кивнул.

Ниндарас молча полез по веревке. Да, при их росте иначе забраться на этот великан трудно.

– Если тебе нужна вода, здесь родник. Если устал, – он видел, что маг изумлен, но мальчик не мог понять причину, – я принесу. Ужинать будем, когда стемнеет.

– А почему ты не спрашиваешь, кто я?

– Ты сам расскажешь. Тебя же отец прислал.

– Кхм! Он меня не то чтобы прислал…

Н-да, недалеко это яблочко от яблоньки с дуба падает… Разве что улыбаться пока не умеет. Глаза вон какие серьезные. И губы сжаты.

– Я Гэндальф. Ты слышал обо мне?

– Который приплыл с Хэлгоном?

– Кхм! Ну да…

Митрандиру на миг представилось, что этот принц – вот как есть – стоит в одной из зал Гондора. И говорит Саруману, что он – тот, что приплыл с Хэлгоном. И на закономерный вопрос Белого мага, кто такой Хэлгон, отвечает, что это простой эльф-разведчик.

…Саруман бы не оценил шутку судьбы. А зря! Последние годы он слишком серьезен.

Гэндальф разулыбался своим мыслям, а потом почувствовал, что что-то не так.

Действительно, не так. Любой бы на месте Арахаэля спросил, что смешного. А мальчик молчал. Привык, что ему доложат всё необходимое, а прочее неважно?

Он вообще умеет задавать вопросы?

И как прикажете с ним разговаривать?

Размышления мага прервал пришедший Брог, хмурый мужчина лет семидесяти. Или моложе, если нуменорской крови у него меньше. О напарнике принца Аранарт сказал, что у него есть одно свойство, достоинство или недостаток в зависимости от: он не умеет и не хочет принимать решения. Брог молча посмотрел на Арахаэля, на незнакомого старика, снова перевел взгляд на принца. На поясе у следопыта висел свежий заяц.

– Сварим, и на всех хватит, – сказал мальчик. – Я за водой.

И умчался.

Брог молча занялся ужином. Гэндальфа он больше не замечал.

То есть Арахаэль, по здешним меркам, – болтливый и любопытный?!

Костер, хоть и бездымный, развели уже в густых сумерках: даже если бы дым был, увидеть его невозможно. Дрова лежали так, что пламени почти не видно, хотя мясной бульон весело булькал. Потом они втроем ели из котла (к зайцу досыпали овса, так что было и более чем сытно), вокруг черно-синей стеной стояли деревья, в просветах неба сияли звезды, и то ощущение уюта и дома, которое встретило Гэндальфа на границе королевских земель, пришло и сюда.

А может, не так и страшно, что эти дети не знают, как выглядит дом?

Зато они знают, что такое домашнее тепло. И даже в таком возрасте способны его создать.

Многие ли жители каменных зданий могут похвастаться этим?

И неважно, что Брог молчит. Рядом с этим мрачным лесовиком чувствуешь себя за каменной стеной. Лучшего телохранителя для наследника не найти, тут Аранарт прав, не поспоришь…

Брог свистнул, спустился Ниндарас, принялся уплетать свою долю. А воин, подпрыгнув, ухватился за нижнюю ветку дуба и исчез в темной листве.

Мальчики переложили костер, чтобы жар шел всю ночь, принесли из схрона шкуры.

– Это тебе, – сказал Арахаэль, кладя у костра одну поверх другой и третью рядом. – Так тебе не будет холодно.

– А вам, – нахмурился маг, – одна на двоих? Вы замерзнете.

– Ты не из наших, – спокойно возразил мальчик.

С ним, в отличие от его отца, совершенно не получалось спорить. Потому что ребенок? Потому что не готов к тому, что с детского лица на тебя смотрят недетские глаза?

…вот почему он с такой охотой согласился отпустить наследника в Ривенделл.

Неполные десять, надо же!

Шли обратно. Арахаэль молчал, но как-то странно. Напряженно. Будто что-то происходило неправильно.

– Ты не хочешь поговорить? – не выдержав, спросил Гэндальф.

– Хочу, – с готовностью отозвался принц.

– Тогда почему ты молчишь?

– Молчишь ты.

«К Элронду, завтра же ­– к Элронду! Научить разговаривать!»

– Скажи, – магу понадобилось усилие воли, чтобы говорить с ним тоном, которым обращаются именно к ребенку, – ты хотел бы отправиться в Ривенделл?

– Как отец решит, – ровным голосом ответил мальчик.

– Кхм! Я о другом: ты сам этого хотел бы? Ты?

Тем же тоном:

– Я не знаю.

«Аранарт! Ты что же натворил?!»

– Хочешь, я расскажу тебе о нем?

– Да! – просиял голос принца.

Голос сиять не может, сияют глаза. Но глаз Арахаэля маг сейчас не видел, его маленький проводник шел впереди. Только голос – мгновенно оживший, наконец-то ставший детским, наконец-то радостный.

Значит, не совсем еще его замучили…

Гэндальф принялся рассказывать – взахлеб. Неизвестно, кто из них двоих был сейчас счастливее – принц, жадно как губка впитывающий каждое слово, или волшебник, сам по-детски радующийся. Радующийся обычному восторгу мальчика, обычному, но неожиданному здесь, в этих зачарованных лесах (кто похож на Тингола? он похож на Тингола?! он похож!), где чувства людей подчинены их воле настолько, что и на людей они уже не очень походят.

Хэлгон понимал, что ему довелось стать свидетелем зрелища не просто редкого, а такого, которое бывает раз в Эпоху. Или реже.

Посланец Валар изволит гневаться на одного из эрухини, а тот его слушает, всем своим видом говоря: «Твои слова ничего не изменят».

Предыдущий раз это было… н-да, лучше не вспоминать. Зато сейчас самым трудным стало – не рассмеяться. Невежливо по отношению к Гэндальфу.

Маг поминал судьбу Фарамира, злосчастного сына Ондогера, едва не кричал о том, что именно желание короля Гондора полностью подчинить себе детей и привело к трагедии, что Аранарт упивается своей властью над мальчиками и как же может наследник не знать, чего он хочет?! как же он будет править, если собственной воли у него нет?! Вождь дунаданов его спокойно слушал, явно (на взгляд Хэлгона) усилием сдерживая улыбку.

– Гэндальф, – сказал он, когда волшебник наконец устал и занялся своей трубкой, – я не спорю с тобой в главном: ты хочешь, чтобы Арахаэль ушел с тобой в Ривенделл, и я не против. Больше того, я хочу предложить тебе взять с ним несколько мальчишек постарше. Учиться в компании всегда полезнее, чем одному. Что скажешь?

– Хм…

– То есть ты согласен?

– Кхм!

– Тогда тебе придется побыть моим гостем еще пару, а может быть и тройку недель. Пока их приведут. Если они дома – это быстрее. Если хоть один в дозоре –дольше.

Маг запыхтел трубкой.

– Хэлгон, – вождь кивнул нолдору, и тот подошел. – Дорон из Бобровых Заводей.

Эльф выразительно посмотрел на небо, словно спрашивая у него, как обернуться в такую даль и обратно за две недели.

– Вот именно, – согласился Аранарт. – Так что бегом.

– А если он в дозоре?

– Тогда тем более бегом, – улыбнулся вождь.

…так маг задержался у дунаданов еще надолго.

Это возвращение домой оказалось для Арахаэля самым неинтересным: отец сразу же отправил его в ближний дозор.

Как маленького!

Стоило ради этого возвращаться…

Повезло Ниндарасу – он сейчас с Брогом, и когда не его очередь сторожить, то он по-взрослому охотится, и вообще там всё… всерьез.

А тут… девчачья елка. Ну и что, что сосна? Всё равно – ёлка и девчачья.

Несмотря на досаду, Арахаэль исправно оглядывал окрестности.

Вдруг ему захотелось обернуться и посмотреть туда, откуда ну никак не могла исходить угроза. Он обернулся.

По лесу шел его отец. Не особо таясь, но привычным бесшумным шагом.

Аранарт понял, что замечен. Кивнул: слезай.

Мальчик быстро спустился.

Вождь сел на поваленное дерево: выворотень сосны с могучими корнями. До осени полежит, потом на дрова порубят.

– Садись. Нам нужно поговорить.

Уловил настороженный взгляд сына, скользнувший по оставленному наблюдательному посту.

– Ничего не произойдет, уверяю тебя. Я, – он чуть усмехнулся, – уверяю.

Арахаэль забрался на бревно. Просто сесть – высоковато над землей. Ему еще высоковато.

Он молчал, напряженно сжав губы, и будь здесь, скажем, Хэлгон, его бы изумило, насколько по-отцовски он молчит, ожидая разговора, который будет, несомненно, тяжелым.

– Ты уйдешь в Ривенделл.

Значит – да?! Значит, Гэндальф говорил с ним и он согласился?!

Значит, он увидит… увидит всё то, о чем рассказывал волшебник?!

Отец ждал, пока мальчик нарадуется этой новости и станет способен слушать. Ждать пришлось довольно долго, но так и должно быть.

Наконец Арахаэль увидел, что лицо отца вовсе не сияет радостью.

Удивился. Не понял. Насторожился. Хочет услышать. Готов услышать.

Пора.

– Ты уйдешь в Ривенделл, – Аранарт говорил, не глядя на сына. – Ты увидишь жизнь, которая тебя не просто удивит. Ты и представить себе подобного не можешь. Ты не просто увидишь дома, а одни из самых красивых домов, которые и мне доводилось видеть. Ты узнаешь, каково это – есть хлеб каждый день, спать на тонких простынях и даже зимой не вдыхать дым торфа. И ты спросишь себя: почему мы не живем так же? Я хочу, чтобы ты узнал ответ раньше, чем спросишь.