Некоронованный

Через несколько дней явился гонец. Серьезный, как в военное время, и со строжайшим приказом наследника: «отцу в руки, и чтобы никто вас при этом не видел». Аранарт оценил предусмотрительность сына.

…не улыбаться во весь рот было очень трудно. Но необходимо. Иначе придется объяснять гонцу, что же он нес с такой спешностью.

К огорчению просоленной от пота молодежи, Король оставил их на прочих наставников (ну да, срочный гонец… понятно же: что-то очень важное) и вернулся к себе засветло. Риан не было. Так и должно быть.

Теперь положить платье и шкатулку с брошью на кровать… и заняться делами по дому. Накопилось за летнее отсутствие (еще бы не накопилось! он потихоньку просил ничего не трогать), а последнюю неделю в него так вцепились соскучившиеся ученики, что не было никакой возможности вырваться.

Так что Матушка, застав его дома, обрадовалась, но совершенно не удивилась.

Осень была близка, вечера холодны, и она пошла в спальню взять шаль.

Аранарт неспешно пошел следом. Бесшумно – хотя понимал, что сейчас может топать, как гном коваными сапогами по каменному полу.

Прислонился плечом к стене и стал наслаждаться зрелищем. И тишиной.

Той совершенно особой тишиной, которая, как аромат вокруг цветка, волнами идет от замершей в восторге женщины.

Она осторожно трогала тяжелый шелк, словно гладила зверя, который, кажется, ручной и не кусается, но с непривычки боязно… потом снова взяла в руки брошь (шкатулка стояла совсем не там, где ее поставил Аранарт), повернула к свету, чтобы ярче заиграли искры… и увидела мужа.

Такое светлое и ясное лицо – ни морщины, ни седина сейчас ничего не значили. Доверчивое счастье – оно бывает только у юных девушек. И неважно, сколько лет таким девушкам. У потомков нуменорцев вообще всё с возрастом… по-особому.

Не говоря ни слова, муж достал из сундука ее зеркало, давно убранное за ненадобностью, поставил, принес пару светильников, зажег рядом.

И совершенно буднично сказал:

– Переоденься. Я подожду снаружи.

Риан послушно кивнула.

Какие похожие слова: покорно, подчиненно, послушно. И какая пропасть между покорностью жены, длившейся десятилетия, ее недавней готовностью подчиниться, в которой было больше протеста, чем в ином резком возражении, и – этим доверчивым и трепетным послушанием.

В спальне снова было тихо. Нетрудно догадаться, почему Риан не выходит.

Она сидела перед зеркалом; брошь, скалывающая высокий ворот платья, мерцала, но не ее игрой любовалась женщина. Она всматривалась в свое лицо, от которого отвыкла за эти годы… да таким она его не видела и вовсе никогда. Этот по-девичьи светящийся взгляд – была ли она такой в ранней молодости? в те годы, когда она была готова любить весь мир, не изведав еще иной любви? или счастье юности ее ждет только теперь, когда все заботы зрелости сброшены с плеч?

Аранарт вынул шпильку из ее волос – стареющей женщине немыслимо носить волосы распущенными, но какой язык повернется назвать старой ту, чьи глаза лучатся изумлением перед миром?

Она вопросительно взглянула на него: действительно можно ходить так? Его спокойная и мягкая улыбка была ответом.

Где тот зверь, перед которым она замирала в восторге и ужасе полвека назад? Он не исчез и не стал слабее, но ему больше не нужно показывать клыки, чтобы убедить в своей силе. Взгляни Аранарт сейчас в зеркало сам, он увидел бы, что стал… похожим на себя, каков он на самом деле, без того наносного, что было лишь незажившими следами войны и испытаний. Но ему было не до разглядывания собственного лица.

Риан прижалась к его груди… она забыла, что еще сегодня утром считала себя старухой, в жизни которой не может быть иной любви, кроме как к чужим малышам.

Не нужно быть гномьим мастером-камнерезом, чтобы уметь освобождать природную красоту от гнета пустой породы.

Он осторожно касался щекой ее лица, словно она была робкой девушкой, а не матерью пятерых его сыновей. Когда-то было достаточно лишь взгляда, чтобы она стала его, но сейчас – одно неосторожное движение, и она, словно птичка, вырвется из его рук. Не поспешить. Не спугнуть. Она должна довериться ему.

И она доверялась.

Он принялся целовать ее – бережно, как никогда раньше. И неважно, что ее кожа была слабой и в морщинах, это была единственная женщина на свете, которая нужна ему, и даже если она будет и впредь стыдиться своего тела, даже если этот поцелуй будет последним в его жизни, он – будет.

Полвека назад как-то всё было проще. Тогда все вокруг понимали, что эти двое заняты друг другом и их надо оставить в покое. А сейчас… да, они сами связали себя обязательствами, которыми теперь не пренебречь. И уже неважно, что эти обязательства были для них лишь средством решить проблемы, которые теперь решены. Поздно. У нее – дети, и у него… в общем, тоже дети. Хотя и постарше. И никакого времени на личную жизнь. Ну, почти никакого.

И мир вокруг они видят… вот именно так, как влюбленным и положено. Старую историю про кролика вспоминают через день. Кажется, пока она не повторилась… «Мне хватает ясности мысли, чтобы понять: ясно мыслить я сейчас не способен», – говорил Аранарт, и это не было шуткой. В ближайшее время – никаких занятий историей с молодежью. Стоит отличная погода, историю будут в дожди учить… а то он сейчас перепутает Аннатара с Атанатаром – и добро если только по именам!

О его состоянии, кажется, не догадывались. А вот Риан…

Светящаяся, счастливая и растерянная.

В сущности, за пятьдесят лет изменился только цвет ее волос.

Маленькая Фаэнет, забравшись к ней на колени и обвив ее шею ручонками, спросила:

– Матушка, а я когда-нибудь буду такой красивой, как ты?

В начале осени до них добрался Ринвайн: узнать, ради чего же они так запугали того купца. Увидев королеву – и не в великолепии дорогого шелка, а в простом повседневном платье, разведчик замер, как на стену налетев. Аранарт молча посмеивался, видя как Ринвайн, с его-то знанием разных языков, не может подобрать слова восторга. А Риан мягко улыбалась и кивала, отвечая даже на невысказанное.

– Как она изменилась! – выдохнул он, когда мужчины сели снаружи, чтобы не мешать Матушке в кухне. – Она… на себя стала похожа…

Аранарт понимал, о чем говорит его друг. Риан отнюдь не помолодела. В юности ее никто бы не назвал красавицей. Тогда ее свет и сила были скрыты под невзрачной внешностью. Сейчас они стали видны. Всем видны.

Главное, что она сама это увидела.

Король медленно выдохнул, соглашаясь. Но промолчал. Он не хотел говорить об этом. Для него это было слишком важно и слишком серьезно, чтобы облекать в слова.

– Так как тебе брошь? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Брошь? – нахмурился Ринвайн.

– Ты хочешь сказать, что не увидел ее? Ты?!

Разведчик пристально смотрел на Короля, всё еще сомневаясь, не шутит ли тот.

– Вот как, значит? – Аранарт проговорил так укоризненно, как только мог. – Мне эта брошь обошлась в пять веков союза с гномами, а ты ее даже не заметил!

– Послушай, – не менее укоризненно отвечал Ринвайн, – когда говорят «мне обошлось», это означает что-то отдать, а не получить вдобавок.

– Ну, – развел руками Король, – ты же знаешь этих гномов. С ними спорить себе дороже. Приходится соглашаться на любые их условия…

– Иного выхода нет, – с мрачно-понимающим видом произнес Ринвайн.

Оба расхохотались.

– Нет, она действительно носит эту брошь? С простым платьем? И сейчас?

– Да, – ответил он, улыбаясь взглядом, и крикнул: – Риан! Отвлекись чуть-чуть!

Она вышла.

На домотканом платье гномья брошь была настолько невозможна, что незаметна.

– Что? – спросила Матушка.

– Могущественные гномьи чары, – улыбнулся муж. – Никто, кроме хозяйки, не способен увидеть эту брошь.

Значит, надо будет отправить Гроину еще одно письмо. И хорошо, если гонцу удастся встретить в Брыле кого-то из гномов. А то до самых Синих Гор и идти.

Риан кивнула, отколола драгоценную вещицу, протянула Ринвайну:

– Смотри.

И ушла. Похлебка не будет ждать, пока они наговорятся о сокровищах.

Разведчик держал брошь так, будто боялся сломать. Он хорошо понимал цену изысканной простоте.

– Мне кажется, – он посмотрел на Аранарта, хмурясь, – или..?

– Не кажется. Их три.

– Ну, два я вижу, – он осторожно указал на алмазы. – А где третий?

– Вот.

– Да… я бы за такую брошь не пять, я бы за нее семь, десять веков союза отдал…

Король небрежно пожал плечами:

– Сговори лет через пятьдесят свою внучку за моего внука и передай ей эту мудрую мысль.

– М? – вскинулся Ринвайн. – Что, Арахаэль надумал?

– Как тебе сказать… вообще – да, но сам он еще не понял. Тугодум, вроде меня.

– А кто она?

– Не моя тайна, – улыбнулся Аранарт.

Вернувшийся Хэлгон смотрел на них и молчал, видя что-то свое. Его не спрашивали. Аданам не стоит пытаться понять, какими путями бродит дух эльфа.

Только Риан иногда, когда ей казалось, что нолдор думает о древних утратах, брала его руку в свои. Он показывал ей взглядом «всё хорошо», но долго не высвобождал руки.

Аранарт никуда не отправлял его. Гонцов достаточно, если понадобятся. А Хэлгона сейчас тревожить не стоит. Не пес же он в самом деле: бегом туда, бегом обратно… Пусть отдохнет. Пока сам не скажет, что засиделся. Или не случится что-то действительно важное.

Хэлгон то по многу дней проводил дома, то столь же надолго исчезал, и Риан хотелось спросить мужа, вернется ли эльф когда-нибудь.

Только сейчас они оба почувствовали, насколько нолдор – иной. Не почти-человек с бесконечным сроком жизни, а скользящий вдоль их судеб, сквозь времена, сквозь эпохи…

Дунадан иногда взглядом спрашивал эльфа, не хочет ли тот выговориться. Тот движением бровей отвечал одно и то же: нет.

А что он мог сказать?

Что сейчас, когда лицо Риан сияет тихим счастьем, сейчас ему кажется, что ее волосы не седые, а серебряные? Что в жизни этих супругов он видит отсвет судьбы совсем другой пары, где Она тоже хотела уйти, но Он не сумел удержать.

Сейчас – сумел. Вернул к жизни.

Почему это кажется таким важным? Важным – не для Аранарта и Риан, с ними всё ясно и он так рад за них… но важным для Финвэ и Мириэли?

Что бы ни произошло между этими двумя людьми, оно никак не изменит судьбы Короля нолдор и его первой жены. Ведь так?

Но кажется иначе. Он – смог – удержать.

Это оказалось возможным. Это свершилось. И… и что?

Хэлгон не знал и не понимал. Но ему казалось – он сейчас прикасается к чему-то настолько важному, что об этом нельзя говорить вслух. Ни с кем. Ни с людьми. Ни с эльдарами.

Разве что с Владыкой Намо. Когда-нибудь.

Апрельский дождь – дело неизбежное и в сущности неплохое. Земле надо напиться перед тем, как отдать все силы буйству лета, она словно труженица, что ловит последние дни отдыха перед новым тяжелым делом… дождь тихо льет, обложив леса и горы, он нескончаем – куда ни глянь, и все смиряются с ним, забившись в сухие убежища.

Не все.

Аранарт был твердо убежден, что дождь и грязь по колено – вовсе не повод заменять тренировки какими-нибудь занятиями под сводом пещер. Дунаданская молодежь была с ним всецело солидарна. На их лицах просто-таки читалось гордое «Да мы с Королем в любую погоду…»

Хэлгон вернулся днем и сейчас сидел возле очага с Риан. Уже смеркалось, и ужин был давно готов, но Аранарт всё не приходил: балуя гордость своих воспитанников, он продолжал их мучить. Нолдор понимал, что еще немного, и придется идти звать его.

Не пришлось. Король изволил явиться, насквозь промокший, грязный и довольный. Ушел переодеться в сухое. Наконец сел за стол.

– Вам пришлось ждать меня, прости, – виновато улыбнулся жене.

– Ты не успокоишься, пока они не упадут без сил, – качнула головой она, ставя перед ним дымящуюся миску.

– А они не упадут, – заметил Хэлгон. – Им гордость не позволит.

– Просто до лета у нас мало времени, – ответил Аранарт. – А летом им придется отдохнуть от меня. Даже если они против этого отдыха.

Рука Риан замерла.

– Ты собираешься уйти летом? – спросила она, пытаясь скрыть удивление и обиду. Уйдет? Почему вдруг? Ведь Хэлгон говорит, что всё тихо… Зачем ему уходить? И надолго? Неужели на всё лето? Да, конечно, он устал сидеть здесь… Уйдет… и почему он говорит об этом так, между делом?

– М-эм, – кивнул он с полным ртом. Прожевал и сказал: – В Ривенделл. Мы.

Ну да, понятно, что с Хэлгоном. И ей остаться одной… с малышами, конечно, но всё равно…

– Надолго? – она старалась, чтобы голос ее не выдавал.

– Хорошо бы на всё лето, но от Хэлгона зависит.

На всё?! Ну да, ему наверняка нужно о многом поговорить с Элрондом… конечно.

Обидно, но что же делать. И так он сколько лет дома… из-за нее, хоть и притворяется, что это не так.

Риан принялась есть.

Эльф при последних словах Аранарта вопросительно приподнял бровь.

– М-м, – снова ответствовал Король. – Если ты не поссоришь меня с Элрондом.

Тот пожал плечами: дескать, мы с ним вроде не ссоримся.

– Тогда отправляйся к нему и договорись. Хорошо бы он согласился принять нас до осени. И дал бы тебе пару лошадей. Не быстрых, а покрепче. Двоих на себе выдержать – это не под эльфом скакать. Ну и вторую под тебя и груз. Будет полегче, но ненамного. Боюсь, мы наберем с собой всячины.

– Аранарт… – Риан уронила ложку.

– М? – он посмотрел на нее с безупречно-искренним недоумением.

– Ты хочешь сказать, – она почти шептала, словно боясь спугнуть надежду, – что этим летом мы вместе пойдем… поедем в Ривенделл?

– Я так и сказал. Мы.

Он перестал притворяться и договорил с ласковой иронией:

– Какое из моих слов неясно?

И впервые за все десятилетия на этот вопрос был ответ.

Глаза жены засияли.

Видя, как она светится от радости, он корил себя, что не подумал о Ривенделле раньше, десять, двадцать лет назад… Ведь не было таких забот, чтобы их нельзя было бы отложить, не отговоришься, что был занят и нужен везде и сразу. Не был. Просто не подумал.

Что ж, лучше поздно. Хотя ничего и не поздно.

Хэлгон, для которого всё это было такой же новостью, как для Риан, осведомился:

– Итак, ты хочешь, чтобы я сообщил Элронду, что вы намерены всё лето гостить у него и что он должен дать мне самых сильных из своих лошадей? И я должен не поссориться с ним сам и не рассорить тебя? И ты всерьез полагаешь, что мне удастся?

– Ну, – поддержал Аранарт, – разве я когда-то обещал, что будет легко?

Он был готов к тому, что сборы – это серьезно. Даже его собственные, хотя вещами за последние десятилетия он не обрастал.

Не меньше двух недель пути. Еще холодно, сыро. А она не девочка, чтобы спать на голой земле рядом с костром.

Аранарт неспешно собирался, обдумывая каждую вещь, будь то походная или парадная. Не взять лишнего. Не пренебречь нужным. И всё ждал от жены ту фразу, от которой трепещут сердца даже самых отважных мужей. Но он ждал в нетерпении. Когда Риан скажет ее, это будет означать, что она совершенно исцелилась от своей преждевременной старости.

И однажды после ужина Риан с самым напряженным видом проговорила:

– Послушай. Мне же совершенно нечего надеть в Ривенделл.

Он не стал скрывать довольной улыбки.

– То есть, кроме серого, – поправилась она.

И они пошли разбирать сундук.

– … Звезду Памяти? Но я ее всегда носила с рыжим платьем.

– Именно.

– Но у него ведь шея открыта.

– Риан. Эльфы будут видеть тебя. Так, как Хэлгон на тебя смотрит. Они будут видеть Звезду. И, уверяю тебя, ни один из них не увидит твою шею.

Она слушала его с недоверием, и ему пришлось еще дважды повторить другими словами то же самое.

– …Но, если так, то, значит, я могу надеть и синее?

– Вполне. К твоим волосам сейчас оно идет гораздо больше, чем раньше.

– И ничего, что шея…

– Риан, еще раз и медленно…

– …Но это ожерелье – тебе не кажется, что оно слишком яркое для меня сейчас?

Наконец, большинство платьев и украшений было убрано обратно, а сверху сундука осталось то немногое, что решено было взять с собой.

– Сколько сейчас времени? – осведомился Аранарт.

Матушка вслушалась в ночную тишину:

– Думаю, заполночь, а что?

– Если ты помнишь, когда мы начали, было светло.

Он многозначительно замолчал, давая ей оценить это.

– Риан, скажи мне: столько времени разбирать наряды будет старая женщина или просто – Женщина?

Приехал Хэлгон.

В этом и состояли все новости: приехал, а не пришел. Стало быть, не рассорился. Стало быть, их ждут.

И под горькие вздохи арнорцев от пяти лет и старше (они старательно прятали огорчение, но было же заметно всё равно) эти трое уехали.

Аранарт, не садившийся в седло лет восемьдесят, не то чтобы опасался… но всё же. Опасения были напрасны – прежние навыки вспомнились мгновенно, а эльфийский конь был понятлив так, как эльфийские кони и бывают.

Ехали шагом – везти Риан быстрее явно не стоило. И незачем: она, впервые выбравшаяся дальше соседних поселков, смотрела вокруг с почти детским любопытством.

К дозорам не заезжали, если только те ни были совсем по пути. Ночевать на открытом воздухе у костра всяко теплее, чем в схроне, пока земля еще сыра. А так – две шкуры одна на другую, третьей укрыть, в костре горит самое большое из поваленных ветром деревьев, какое только нашлось в выбранном для ночлега месте…жар, никакого лишнего света… Риан спит с доверчивой безмятежностью, а двое мужчин разговаривают ни о чем, наслаждаясь почти физическим ощущением безопасности.

Мира, который они завоевали.

Мира, который они создали.

Когда-то они стояли рядом над горящим Форностом. Сейчас сидят у дорожного костра. И у них нет заботы важнее, чем исцелить Королеву Арнора от преждевременной старости.

…вот за это и сражались.

Чем ближе был Последний Мост, тем непреклоннее тон Хэлгона. У Аранарта не было причин спорить – нолдор исходил эти места по многу раз даже за последние полвека, отводя мальчишек к Элронду и забирая их, так что дороги знает как никто… но категоричность Хэлгона заставляла улыбаться.

Эльф вел их отнюдь не самым коротким путем. И не самым легким. Он выбирал самый красивый.

Спасибо эльфийским лошадям – крутые подъемы не были трудностью для Риан, так что они взбирались с одной вершины на другую и подолгу любовались извивами Седой, белой от пены, которая и дала ей это имя, лесами, робкими в своей молодой зелени: березы и вётлы еще скромно-серые, едва опушаются листвой, липы и вовсе нерешительно чернеют, выпустив лишь первые почки, клены посмелее, зеленеют, но еле-еле, а за ними в сине-зеленой роскоши ели… Холмы покрывает ослепительно-золотой рододендрон, так что даже пасмурный день кажется солнечным, и на склонах за рекой сияет то же золото. И горы, голубые линии гор вдалеке.

За Последним Мостом их ждали. Элрохир, Элладан и еще пара эльфов, Хэлгон не знал их по именам. Дорога до Гремячей не была опасна, во всяком случае, не более опасна, чем любая другая в этих краях, но с ними женщина, которая не умеет ездить верхом, и, случись что… предосторожность Элронда была нелишней. Никаких шатров и прочих красот. Всё это ждет в Ривенделле. А сейчас – тихо, неприметно, и с полной уверенностью, что путь безопасен.

Все улыбались, делились несущественными новостями, и Риан не думала, что эти четверо эльфов – усиленная охрана. Она вслушивалась в звонкие песни ручейков, бегущих то ли к Седой, то ли к Гремячей, то ли сами еще не решили куда, и думала, какая же здесь должна быть роскошная черника через месяц-полтора, если сейчас черничники – еще с ярко-салатовыми листьями – покрывают и склоны холмов, и даже плоские верхи мшистых камней.

Неделя пути промелькнула, а потом был брод через Гремячую и подъем в лабиринты предгорий.

Всё было как-то очень по-домашнему. Не король людей приехал к владыке эльфов, а родич к родичу. Все его сыновья выросли здесь, теперь вот и он добрался.

Келебриан была рада Риан как сестре, та с легкостью приняла это родство и эту дружбу… мужьям осталось лишь подхватить тон, который задали их жены.

Элронд и Аранарт выбирали для разговоров такие места, откуда они могли любоваться ими: словно двумя лунами, чудом явившимися вместе. Келебриан – легкая, воздушная – казалась призраком ночного светила в ясный вечер, когда сумерки лишь начинают синеть, и, видя бледные очертания месяца в небе, спрашиваешь себя невольно, не померещилось ли? Риан в тяжелом шелке, складками окутывающем ее фигуру, была подобна полуночной луне, свет которой скрыт облаками – они серебрятся, пряча ее, и всё же не в силах спрятать.

Женщины говорили… даже издалека видно, что говорили тихо, как говорят об очень важном, о таком, чем можно поделиться лишь с самым близким… говорили и не могли наговориться, а мужья глядели на них, и судьбы Средиземья могли подождать, должны были подождать, потому что голосу разума иногда стоит умолкать. Умолкать перед голосом сердца.

– Как быстро они нашли общий язык, – заметил Элронд. – Словно всю жизнь знают друг друга.

– Они говорят о детях, – отвечал Аранарт. – О самом дорогом, что есть в их жизни. И неважно, кто из людей, кто из эльфов.

Элронд кивал, соглашаясь.

Но не говорить о мужских заботах они не могли.

– Я слышал, гномы готовы продавать вам оружие?

– Могу я узнать, – чуть прищурился Аранарт, – от кого ты это слышал? Если это не тайна, конечно.

– Гэндальф был у них недавно. А что тебя тревожит?

– Нет, ничего. Гномы намерены сохранить наш договор в секрете, но ты и Гэндальф – разумеется, от вас таиться незачем.

– Аранарт, почему гномы? Что мешает тебе обратиться к мастерам Линдона? Броннир был бы рад помочь тебе. Да и здесь есть неплохие кузнецы; пусть не гондолинцы, но их ученики…

Дунадан пожал плечами:

– Эльфийский клинок легковат для нас. Можно сделать по нашей руке, но… это сложности. А гномье оружие как раз.

Элронд посмотрел ему в глаза:

– Тебе так важно платить за него?

Аранарт невозмутимо кивнул:

– Да. Мне это так важно.

И оба промолчали о том, что когда-то он слишком многое принял от эльфов в дар.

Разбивая молчание, дунадан сказал:

– По-своему ты будешь договариваться с Арахаэлем. Он покладистее меня, с ним будет проще.

– Я помню, – сумрачно ответил владыка, – каково договариваться с Арахаэлем.

– Брось. Он был совсем ребенок тогда.

– Вот именно, – Элронд выразительно приподнял бровь.

Аранарт предпочел промолчать.

Серебряные королевы поднимались к одной из беседок. Долгие неспешные прогулки уже трудны для Риан, дома это незаметно, дома она всегда может сесть… кажется, Келебриан тоже это поняла, и беседовать они будут сидя, а не прохаживаясь по этим террасам и мостикам.

Вот так, ты уклоняешься от старости в одном, а она настигает тебя совсем с другой стороны.

– Да, и раз уж мы заговорили о гномах, – нахмурился дунадан. – Что касается балрога…

– Ты знаешь о балроге? От гномов?

– От тебя.

Элронд непонимающе посмотрел на него.

– Ты мне только что подтвердил, что это именно балрог, – улыбнулся Аранарт. – До того я мог лишь догадываться. Гномы Синих Гор не знают, что это.

– Мы тоже только догадываемся. Но больше нечему.

– Что там произошло? Известно?

Элронд вздохнул:

– Говорят, гномы слишком углубились в недра и потревожили…

– А если без детских сказок?

Владыка Ривенделла вновь удивленно посмотрел на него. Аранарт ответил:

– Моргул разгромлен, его страна пала, его войско уничтожено – и через пять лет случайно гномы будят балрога?! Я не верю в такие случайности!

Элронд осторожно возразил:

– Но балрог не подвластен назгулу.

– Кто говорит о подчинении? Но в назгула, пробудившего тварь Моргота, мне верится больше, чем в гномью случайность. С досады. Отомстить хоть кому-то, раз нас Моргул считает сгинувшими.

– Аранарт, – возразил эльфийский владыка еще осторожнее, – ты любишь свою страну и как всякий пылкий правитель считаешь ее центром мироздания. Но я напомню тебе, что балроги бежали из Ангбанда тысячи лет назад, и с той поры мы ничего о них не слышали. И если Ангмарец, как ты полагаешь, может так легко пробудить его, то ему, по меньшей мере, было известно, что балрог в Мории. Вряд ли назгул узнал это сам. Вряд ли ему это стало известно за Третью Эпоху. Если допустить, что Моргул действительно мог пробудить балрога, то, – Элронд сделал паузу, – о твари Моргота он мог узнать только от своего хозяина.

– Ты хочешь мне сказать, – подхватил Король, – что знай Саурон о балроге, он бы призвал его в Эрегионскую войну?

– Или в Войну Последнего Союза.

– Не будем спорить, – качнул головой Аранарт, – хотя у Короля-Чародея была по меньшей мере тысяча лет в Ангмаре, а это тоже Мглистые Горы. Но оставим прошлое прошлому. Меня тревожит будущее. Что творится в Мории? Известно хоть что-то?

– Тишина. Только орки стекаются туда.

– Т-так.

– Но Мория далеко от твоих лесов.

– Вот именно, – Аранарт сцепил пальцы и повторил: – Именно.

На дальней террасе слуги готовят стол к вечернему… да нет, это здесь не пир, это просто ужин. В этом прекрасном месте, где можно носить белую рубаху как повседневную, не тревожась за ее чистоту. И Риан ходит в сером, не спеша переодеваться. Открыта шея, не открыта – а в платье, которое на три ладони длиннее роста, по траве не очень-то походишь. Зато по здешним мраморам – наслаждение. И складки так красиво лежат, будто она ожившая древняя статуя…

– Аранарт, объясни.

– Всё просто. Этот балрог дает нам не меньше еще одного века мира сейчас, – он вздохнул, что не вязалось с его словами. – Орки не в бывшем Ангмаре будут собираться, они пойдут на юг, к нему. Сейчас, н-да. А через несколько веков станет гораздо жарче, чем я думал. И тебе, и нам.

А по террасе уже парочка флейтистов ходит, пересвистываются. Не слышно, водопады всё заглушают, но видно же: играют что-то веселое. Болтают на флейтах. Шутки шутят.

– Жалеешь, что не доживешь? – тихо спросил Элронд.

Человек пожал плечами:

– Жалей, не жалей, столько не прожил и твой брат. Так что – нет, не жалею. С тобой обговорено; мой далекий правнук, думаю, будет ничуть не хуже, чем Арахаэль. А прочее неизбежно, но мы готовы к нему, сколь это возможно.

Флейтисты совсем расшалились. Судя по их движениям, играют какую-то сущую ерунду. Странное это дело ­– смотреть музыку. А ведь всё видно, почти до мелодии.

– Я смотрю на тебя и думаю, – медленно проговорил сын Эарендила, – каким был мой брат в своем Нуменоре. На сколько веков вперед он смотрел?

Аранарт наклонил голову, молча благодаря за сравнение.

Келебриан и Риан спускаются, идут к той террасе. Неспешно, словно лунные блики скользят.

Неспешно, и не только тихий шаг эльфийской владычицы тому причиной.

Элронд смотрел на Риан и думал о той, о ком ничего не знал: о жене своего брата. Какой она была? Величественной и прекрасной? Или такой же скромной спутницей жизни, неприметной опорой не Короля, но человека? И как он жил без нее? Век нуменорцев долог, но Элрос прожил вдвое дольше… полжизни вдовцом.

Аранарт знает ответ, но ведь не задашь ему вопроса…

– Пойдем, пожалуй, – говорит владыка Ривенделла вслух. – Не стоит заставлять их ждать.

Они идут вниз, догоняя своих жен.

Во время ужина флейтисты играли что-то негромкое и мелодичное, вот уж не подумаешь, что видел, как они дурачатся. Мирувор в кубках, легкая и сытная еда, Келебриан рассказывает о Лот-Лориэне. Арвен, юная мечтательница, слушает чутко, близнецы – лишь из вежливости, им этот семейный ужин – потерянный вечер, вот с кем арнорским принцам хорошо бы погонять козлов, если орков не найдут. Риан улыбается чуть устало… странное это дело: день возни с малышами утомляет меньше, чем отдых в гостях. И всё бы прекрасно, но за этим столом не нашлось места для еще одного члена его семьи. Для Хэлгона. Глорфиндэль сразу зазвал нолдора к себе, мудрый древний эльф.

Что ж, примем то, что есть. Не станет же он, как Арахаэль, в чужом доме устанавливать свои законы.

…а вот хлеба, кстати, на столе и нет. Дунаданы хлеб каждый день не едят, это здесь выучили. И приходится хозяину из вежливости и самому…

– Сыграй нам, – попросила Келебриан, когда после ужина они перешли в беседку на скальном выступе любоваться водопадом в свете луны.

Элронд кивнул ей и взглянул на одного из слуг. Тот, поняв безмолвный приказ, спешно ушел, чтобы вскоре вернуться с небольшой серебряной арфой.

Сын Эарендила играл только в кругу семьи. Он не был искусным музыкантом, даже по сравнению с теми, что радовали слух гостей на его пирах, он знал это и не стремился к большему. Каждый второй эльф – арфист, и не всем быть великими. Но в его игре была простота и искренность, какая часто бывает в музыке тех, кто посвятил себя иному делу, а мир звуков оставил только для души. Вот душа и звучит.

Арвен сидела подле матери, светлым взором глядя на отца, близнецы стояли, положив друг другу руки на плечи… всё-таки вечер не был потерян напрасно, Риан слушала с жадностью – с детства зная, что игра эльфийских владык это чудо, она спешила узнать, каково же это чудо на самом деле. А рука у нее теплая, и это хорошо: конечно, плотный шелк греет лучше любой шерсти, но майские ночи еще холодны.

– Так тебя учил он сам? – спросил Аранарт, когда мелодия кончилась.

– Он? Нет, нет. – Элронд вздохнул, вспоминая лишенное эмоций лицо Песнопевца.

Арвен прижалась к матери: она не любила и почти боялась, когда отец вспоминал Первую Эпоху.

– Я как-то попросил его, – Полуэльф опустил веки, вспоминая, – а он ответил: «Если воин захочет стать менестрелем, это хорошо. Беда, если менестрелю придется стать воином». Я учился уже позже, – он снова вздохнул, – сильно позже. Когда стал воином.

Аранарт молча наклонил голову. Хотелось спросить еще о многом… очень о многом. Но – бередить старые раны? И потом, здесь Арвен. Не при ней вести такой разговор.

Но если вопросы не были заданы – это не значит, что они не были услышаны.

– Всего один раз. По-настоящему, не а в пол-струны, делая вид, что всё в порядке, война как война, орки как орки. Это было нужно воинам. Лишь однажды… мы с братом почти случайно зашли к нему. Вот тогда мы и узнали, как он поет. Но он тогда пел не для живых…

Зря при Арвен. Не стоило спрашивать, ему не стоило отвечать. Но раз уж начали – договорить до конца.

– Значит, ты простил их?

– Простил? Это не то слово. Может ли один человек простить другому его болезнь? Он может сторониться, может бояться заразиться сам, может отвернуться с отвращением, может пытаться помочь… но – простить или не простить? Нет. Это не вина, это беда.

– Сыграй, – сказала Келебриан.

Элронд кивнул, и вновь заговорила его арфа. Не о боли и ненависти, но о печали и памяти.

Но если он простил сыновей Феанора, простил тех, кто принес войну в его дом, то – что же такого натворил Хэлгон, что Элронд до сих пор не может простить его?! Хотел убить Эльвинг? с него бы сталось, он бы мог… но нет. Хэлгон сам не знает причины этой ненависти. Напади он тогда на Эльвинг – признался бы. А для него самого загадка… Убил кого-то на глазах у двух мальчишек? Кого-то, кто был им дорог? похоже на то. И бесполезно спрашивать Хэлгона – откуда ему знать, кто попал под его меч и что мальчики это видели. А Элронда не спросишь. Он ответит, да. Только после этого Хэлгону навсегда будет закрыта дорога в Ривенделл.

И ничего нельзя сделать. То есть можно. Можно сделать хуже. Из самых благих побуждений.

А Элронд играет, и лицо у него становится светлее. И Арвен уже не пытается спрятаться у матери в руках, как птенчик в гнезде. Зря при ней заговорили, но, кажется, с эльфа беда как вода…

Обговорено было всё или почти всё, и можно перестать делать вид, что приехали ради бесед о судьбе Средиземья. Можно заняться тем, ради чего они здесь.

Выбрать беседку – иногда над одним из двух потоков, иногда в глубине, в скалах, так что надо помочь Риан подняться туда, – выбрать и уйти, то с предрассветного часа до полудня, то с полудня до темноты, любуясь красотой Сокрытой Долины, блеском струй и на солнце, и в отсветах огней, и в свете луны, наслаждаясь тем, что – вместе. Знать, что твоя женщина счастлива, что она с тобой, что счастливой ее сделал ты.

Иногда к ним приходил Хэлгон, особенно если они забирались подальше. Садился рядом или на землю, что-то говорил или молчал… неважно. Без него они чувствовали себя в гостях, пусть и у родичей. А он приносил с собой чувство дома.

«Бродячий пес нашел себе хозяина», – заметил однажды Эрестор Глорфиндэлю, и ваниар не спорил: в этих словах не было ни насмешки, ни унижения.

Но чаще они сидели вдвоем, просто держась за руки. Им не нужно было большего, а по меркам людей это более чем сдержанное проявление чувств. Вот только смотрели на них не люди.

Аранарт ошибался, говоря, что морщины Риан никто не увидит. Их видели – как в творении мастера виден материал, из которого оно создано. Видели одну из прекраснейших женщин, но не эльфийской красотой бессмертия, а красотой иной, из мира всепожирающего времени, только вот время оказалось не властно на ней, и не это ли стоит за словами древнего манускрипта о том, что дух способен изменить плоть? Всякий путь начинается с первого шага, и не этот ли шаг видят они?

Ее муж, которого время пока не коснулось, и она, поток времени переступившая, их любовь, заметная даже человеческому глазу и более чем видная эльфам… их всё чаще и всё громче сравнивали с Аэгнором и Андрет, какими те могли бы быть, если бы…

Хэлгон не преминул принести им эту новость.

Аранарт сперва долго смеялся, перекрывая шум ближайшего водопада, что, дескать, не хватит ли с него и Феанора, потому что два Пламенных на одного – это чересчур, потом радовался, что и Риан, наконец, тоже стала на кого-то похожа, а потом посерьезнел.

– Он был достаточно отважен, чтобы биться против Моргота, но ему не хватило храбрости, чтобы стать счастливым, – сказал Король людей. – Как ни страшна была та война, но их ждал подарок: возможность прожить всю жизнь вместе. Он смотрел вдаль, как и положено вождю, но не увидел того, что само легло в руки.

– Но он был эльф, – возразила Риан. – Эльфы…

– Не рождают детей во время войн? – перебил Аранарт, вопросительно взглянув на Хэлгона.

Тот отмахнулся:

– Меня осуждали все, и в Виньямаре, и в Аглоне.

– А ты сам?

Хэлгон вздохнул:

– Если бы Аллуин родился позже, он не вырос бы в Гондолине, не был бы другом Эарендила… думаю, меня бы сейчас здесь не было. Сомневаюсь, что я мог стать гребцом у кого-то другого. Но меня осуждали даже наши! – решительно закончил он.

– Но ты сам? – пристально взглянул на него Аранарт. – Ты жалеешь, что послушался свою жену?

Нолдор покачал головой.

– И тогда мне это казалось наилучшим выходом, а уж теперь…

– Пойдемте-ка, – решительно сказал Аранарт. – Раз нас все сравнивают, то неплохо бы и перечитать. За сто лет подзабылось.

– А я вообще не читал, – пожал плечами разведчик. – Только слышал, что есть этот атрабет, и по нему человеческих детей учат эстель от амдир отличать.

– Но ты знал Аэгнора, – тихо сказала Риан.

– Я знал его в лицо, не больше.

В библиотеке они застали всех подростков-дунаданов разом: пятерых юношей и одну девушку. Мысль учить у Элронда не только принцев вызвала восторг в Арноре, а владыка Ривенделла не возражал. «Дом с разговоркой» был на века вперед отдан юным людям.

Известие о том, что приедет Сам, было всколыхнуло и напугало дунаданский молодняк, но выяснилось, что Королю нет до них ни малейшего дела, что его приезд не меняет совершенно ничего и это, пожалуй, даже обидно. Аранарта их печали не заботили.

Войдя, он махнул им рукой – дескать, не отвлекайтесь на нас, Хэлгон принес книгу в переплете из тисненой кожи, изящно отделанной серебром и несколькими самоцветами узорной яшмы. Риан села читать, но рассуждения о духе и плоти были ей явно скучны. Аранарт и Хэлгон просматривали текст через ее плечо. Молодежь глядела на эту троицу во все глаза: никогда раньше они не видели Короля так близко и сейчас ждали от него откровений не меньших, чем разговор Эру с Манвэ.

Лишь к концу, когда Андрет рассказывает о своей любви к Аэгнору, Риан оживилась.

– Но это же написано женщиной… – сказала она удивленно.

Молодежь впилась в Королеву глазами. Неожиданное суждение всегда привлекательнее общеизвестного.

– С чего ты взяла? ­– улыбнулся Аранарт. Он не возражал, он только спрашивал.

– Вот эта речь… о том, что прекрасное воспоминание лучше горестного настоящего… я сама так думала тогда, слово в слово. Что пусть лучше останутся лишь воспоминания о молодости и любви, что жалость унизит… кто бы это ни написал, она знала мои мысли так, будто я ей рассказала всё.

– Но почему «она»?

– Аранарт, я очень мало помню отца. Но еще он мне объяснил, что эльфы мудрее людей. И говорят, что женский ум уступает мужскому. А здесь написаны те мои слова, которые стали бы страшной бедой моей жизни. И если в уста эльфа, прославленного мудростью, вложены самые ошибочные из мыслей аданской женщины, то скажи мне, кто написал это?!

Аранарт сжал губы, чтобы не расхохотаться в голос, но смеялся он долго.

Подрастающее поколение окаменело от восторга.

– Считается, – сказал Король, – (во всяком случае так меня учили), что этот текст написан самим Финродом, сразу после разговора. Но, может быть, ты и права, последняя часть была приписана позже.

– Судя по пергаменту, – заметил Хэлгон, – этой книге вряд ли больше тысячи лет.

– Можно спросить Элронда, с чего она была переписана, – пожал плечами дунадан.

– Или добраться до Галадриэли и узнать достоверно, что думал ее брат, – добавил нолдор. – Если он, конечно, делился с ней.

Он перелистнул страницу.

– Кто бы ни написал последнюю часть, это был человек, не эльдар. Только простой человек может думать, что если ты вечно молод, а твоя любимая состарилась, то ты способен испытывать к ней лишь жалость.

Аранарт молча кивнул.

Эльф говорил тихо, о том, что годами жило в его сердце и чего сейчас он не мог не высказать. И неважно, что услышат эти дети.

– Можно любоваться летним деревом. Его зеленой листвой, ее приятным шумом; прятаться в его тени. Но подлинная красота придет к дереву зимой. Когда ни единый лист не скрывает узора веток, прекрасного настолько, что лучшие из мастеров могут только учиться у него, но никогда не создадут нечто столь же совершенное. Так и человек. Пока он молод и полон стремлений, он радует этой юной силой. Но лишь к старости он становится собой настоящим: стремления облетят с него, как листва, и будет видно лишь то, что он смог сделать. Не то, каким он хотел бы стать. Нет: каким стал.

В библиотеке было очень тихо. Люди слушали эльдара так, как их далекие предки внимали, наверное, самому Финроду.

– У многих людей старость уродлива, это правда. Но лишь потому, что эти люди не искали пути к своим мечтам, позабыли о стремлениях. И вот дерево обнажено, ветви обломаны и сердцевина гнилая. Но не зима тому виной. А тот, кто написал всё это… тот человек боялся зимы. Наверное, в этом есть часть Искажения, о котором и говорится здесь.

– А если бы тогда, – тихо спросила Риан, – если бы ничего не изменилось… если бы я засохла, как дерево, которому больше не стать зеленым, ты бы… жалел меня?

– Я пожалел тебя в тот день, – Хэлгон чуть улыбнулся, только глазами, – когда Аранарт привел тебя в нашу пещеру. Или нет, еще раньше: когда первый раз увидел вас вместе. Но это не та жалость, о которой написано здесь. Если бы тогда ничего не изменилось… то ничего бы и не изменилось. Тебе всегда была нужна моя помощь. Я бы помогал.

Нолдор качнул головой.

– Человек видит форму и пугается, если форма теряет красоту. Но для эльдара… тогда ты была прежней. Ты изменилась сейчас. Словно на дереве, которое долгие годы стояло сухим, раскрылся белоснежный цветок.

– Раз так, – тихо сказал Аранарт, закрывая книгу, – им было дано больше, чем просто счастье мужчины и женщины. Им была дана возможность понять то, о чем ты говоришь. И они отказались от нее.

– Он отказался, – молвила Риан.

– Кажется, мы сошлись на том, – возразил Король, – что история любви Аэгнора и Андрет дописана человеком. И что было в действительности, мы не знаем.

Хэлгон молча показал глазами на замерших подростков.

– Ну наслушались, – кивнул Аранарт. – Придется им теперь размышлять над этим текстом, а не заучивать его.

Просто сидеть, держась за руки. Просто быть рядом.

Просто любить друг друга. Теперь для этого не нужно ни слияние тел, ни ласка, ни даже слова. Просто ощущать его, ее плечо. Просто сжимать ее, его пальцы, иногда чуть гладя их. Всё остальное уже не нужно.

Эльфы издалека и искоса любовались их любовью, не потревожить, не задеть вниманием. Осторожные взгляды, словно кромку ажурного весеннего льда держишь в руках.

Бережная тишина вокруг них.

Они двое чувствовали это, но стесняться было поздно. Любовь, освобожденная от пут повседневных дел, расправляла крылья и парила, они не могли этого скрыть, даже если бы и захотели. Можно не целоваться, если тебя видят, и не кричать в ночь страсти, можно и здесь спрятаться в самой дальней из беседок… спрятаться, но не спрятать свое чувство от тех, кто видит не глазами, но сердцем. А раз так, то стоит ли таиться?

Мама… расскажи мне, что с ними? Ты говоришь, что это любовь… но я же видела: любовь не такая. Влюбленные замечают только друг друга, больше ничего. Или они будут радоваться красоте нашей долины, или уйдут в свои чувства.

А эти двое… для них блеск вод, величие гор, зелень деревьев прекрасны не потому что они действительно так хороши, а… потому что они смотрят вместе. Они словно глядят на мир друг через друга… как в Лориэне через Зеркало. И видят, как в Зеркале, то ли прошлое, то ли будущее, то ли то, что раньше не могло свершиться, но теперь, когда они разглядели это, теперь – сбудется.

Как они могут так, мама? Зеркало – одно из самых дивных творений эльдар, а этим двоим оно было бы ненужно. Как они смогли стать Зеркалом друг для друга?

Ты говоришь, что это любовь? Любовь людей?

Они сидели на небольшой террасе над одним из потоков, бегущим на юго-запад с важной целью: слиться с другим и стать Гремячей. Был солнечный июльский день, вода нестерпимо сверкала, так что смотреть на нее не было никакой возможности, и у них в северных лесах наверняка самое время резать торф. Но на этот раз другие нарежут им.

Дом на севере, но там жарко. А здесь – тень от гор, прохлада от воды… лето пройдет, а ты ни разу не взмокнешь. Что только радует, ведь по-прежнему носишь парадные одежды.

– Кхм! – раздалось снизу раньше, чем на тропе, ведущей сюда, стали видны хотя бы остроконечная шляпа и навершие посоха.

Аранарт встал приветствовать мага.

– Здравствуй, здравствуй, друг гномов! – отдышавшись от крутой лестницы, сказал Гэндальф.

– Здравствуй и ты, любитель вызнавать секретные договоры, – отвечал с улыбкой Король. ­– Не знал я, что владыка Фрор так болтлив.

– Твоя тайна не выйдет за пределы этой долины, можешь не тревожиться.

– Хотелось бы верить, – наклонил голову Аранарт.

– Гномы в восторге от тебя. Такой учтивый, такой понимающий, и заказ такой сложный.

– Все это прекрасно, но я не знал, что у гномов восторг выражается в разговорчивости.

– У них есть основания доверять мне, – глаза Гэндальфа сверкнули из-под кустистых бровей. Он взглянул на Риан, не давая задать встречного вопроса: – Та самая брошь?

– Та самая.

– Судя по тому, что я о ней слышал, – нахмурился волшебник, – я ожидал увидеть магию.

– Прости, что разочаровал, – чуть усмехнулся Король.

– Ты не разочаровал, – Гэндальф продолжал хмуриться, но уже ласково, – ты обрадовал.

Он подошел к Риан:

– Госпожа моя, ты стала поистине прекрасна.

Та чуть улыбнулась. Она еще только училась принимать похвалы.

– Гэндальф. Я рад, что ты добрался до меня. Все эти годы я думал над нашим разговором, тогда, на торфянике.

– О. Так ты больше не отправляешь девушек замуж, едва им исполнилось тридцать?

Аранарт хотел ответить, но не успел. Его опередил изумленный вопрос Риан:

– Кто отправлял? Он? Кого?

– Вот именно, – улыбнулся Аранарт.

– Но ты говорил мне тогда…

– Я сказал, что никого не буду выдавать силой. И про «едва исполнилось» я не говорил тем более.

– Гэндальф, – сказала Королева, – когда я вышла замуж, мне был сорок один год.

– И это было поздновато, – заметил Аранарт.

Жена молча взглянула на него. Дескать, и чья же это была вина?

– Но меня никто не торопил. Голвег пару раз спрашивал, почему я не выхожу.

– И ты говорила «у меня же дети, мне замуж некогда», да, – подхватил Король.

– Что ж, – шумно выдохнул Гэндальф, – мне следовало помнить, что человеческие поступки мудрее слов.

– А сердце подчас мудрее поступков, – кивнул Аранарт.

– Хм. Так оно больше не звериное?

– Звериное, – он улыбнулся. – Просто зверь стал ручным. Его больше не надо держать на цепи.

Гэндальф достал трубку, потом хмурясь взглянул на Риан, стал убирать обратно.

– Мы спустимся к воде, – сказал Аранарт жене, и мужчины пошли вниз.

На самом берегу, в тени обнаружилась предусмотрительная небольшая скамья. Они сели, Гэндальф закурил.

Аранарт не мешал ему, молча глядя на бегущий поток. Сорок лет с того разговора. Как мало изменилось… только главное. Что там Хэлгон говорил про дерево с облетевшей листвой? Ушло наносное, ненужное. Его страхи. Его стремление решать за людей. Людей надо вывести на дорогу, да. Но пойдут они сами. Он не может держать в руке все судьбы Арнора на века вперед. Нет, больше: он не должен этого делать. Иначе в назгула превратишься, и никакого кольца не понадобится, одной любви к своей стране хватит.

– Так о чем ты хотел поговорить? – прервал его мысли голос Гэндальфа, выколачивающего трубку.

– Об отце. Я сказал тебе тогда страшную глупость.

– Неужели? – маг изумился совершенно искренне.

– Я сказал, что он мог выиграть войну.

– И?

– Если бы на его месте был кто-то другой. Если бы его самого звали не Арведуи. Тогда да. Вовремя позвать эльфов и, возможно, победить даже без Гондора.

– Но? – Гэндальф пристально смотрел на него.

– Отец был мудр. И смел. Для его отступления была нужна смелость больше, чем для моих атак. В его поражении больше доблести, чем в моей победе.

Звенела вода по камням, но маг слушал Короля как в гулком зале.

– Отец знал, что он обречен. Он больше чем знал: он смог принять это. Не сопротивляться там, где любой правитель на его месте бросился бы в битву. Отцу хватило духа. Он сдал Форност, но сохранил войско, пусть и рассеянным. Он спас меня, закрыв собой. И я наконец понял, почему он не обратился к эльфам: зачем звать их, если поражение неизбежно? Он оставил мне силы всех союзников. Он оставил победу на мою долю. А сам погиб… ради нас.

Гэндальф молчал. Слова одобрения здесь были бы кощунственны, слова сочувствия – запоздалы.

Последний Князь… и Владыка Земли. Знал Арведуи о судьбе сына? Догадывался? Чувствовал? Поверил бурным мечтам Ондогера? Кто вообще решил дать этому – такое имя?

– Кхм! – буркнул маг. – Когда я запомню, что, идя говорить с тобой, надо брать двойной запас табаку?

– Кури, я не тороплю тебя, – пожал плечами Аранарт.

Дни звенели, как вода по камешкам: все неповторимы и совершенно одинаковы. Тихая музыка и шумное веселье, долгие разговоры в библиотеке и безмолвные часы вдвоем на террасе. На северных склонах то одна, то другая береза седела прядью золотой листвы.

– Аранарт, не пора ли нам собираться домой? – спросила Риан.

– Мы можем переждать первые дожди здесь и поехать позже, по солнцу.

Она стала говорить о запасах на зиму, о том, что она, конечно, ничуть не сомневается, что им заполнят кладовую лучше, чем они сами делали это для других, но всё же ей будет спокойнее…

Он понимал, что она обманывает. Себя или его – неважно. Просто мечта о жизни, в которой ты не должен делать ничего, о тебе все заботятся, а ты лишь предаешься приятным занятиям – эта мечта тем сильнее и тем желаннее, чем труднее жизнь, но… долго жить в ней ты не сможешь. Тот труд, те заботы, от которых ты, падая без сил, мечтаешь избавиться, они – часть тебя. Отдохнуть от них – да, но долго жить без них ты не способен.

Сборы домой были быстрыми.

Эльфы устроили настоящее празднество напоследок, и это было прекрасно, и надо было хвалить и благодарить… но мысли уже были в своих холмах, с теми, кто нетерпеливо ждет возвращения их обоих. Ее малыши. Его молодняк. Пожить для себя – это прекрасно, это приятно и даже полезно, чтобы не считать, что без тебя всё рухнет, но… сколько же можно? Отдавать себя радостнее, чем получать подарки.

Они ухватились за хвостик лета и поехали на север.

Арнор неспешно одевался в золото, приветствуя их. Желтыми прядями украшали себя березы, золотой луч сверкал на макушках кленов даже в самый пасмурный день, лиственницы, летом неразличимые среди елей, бледно-оранжевыми шатрами теперь высились средь изумрудного моря. Дни стояли тихими, солнце светило осторожно и ласково, как это всегда бывает в августе, вода в небольших озерах была чиста и неподвижна, так что стрельчатое золотисто-зеленое великолепие лесов отражалось, двоясь, – и это было чудом сродни красоте Ривенделла, только своим. Домашним.

Они ехали на север, где их ждали простые и дорогие сердцу заботы.

Они ехали на север, где их ждало еще двадцать лет счастья вместе.

Тропами Арнора

Аранарт бегал наперегонки с пустотой. От такого врага удирать незазорно.

Который год.

По всему Арнору, благо он всё больше и больше становится. Иногда они с Хэлгоном пересекали северные границы, уходя в орочьи земли. Орков они не без труда, но находили. А пустота совсем теряла его след: того, кто рискует жизнью, ей не поймать.

Потом он научился прятаться от нее ближе: на свадьбах и прочих праздниках. На похоронах. Старые товарищи умирали, и надо было ободрить родных, и кто лучше него найдет нужные слова, которые превратят горе утраты в светлую печаль?

Пустота стала хитрее: чем гоняться за ним по всему Арнору, она стала ждать в засаде в его пещере. Но и он был непрост: схватку один на один он бы не выдержал и прекрасно понимал это, а возвращаться домой было надо. Хотя бы иногда. Что ж, у него всегда есть резерв в запасе. И не один. Сыновья будут рады вернуться в дом детства. Показать уже своим малышам, где росли сами. Они станут вспоминать только лучшее – а дети их будут радоваться. И пустота отступит.

Соседи всегда заботились о его кладовой, как и положено делать для того, кто отсутствует. Желудевая мука и ячмень, копченое и вяленое мясо, яблоки, любовно натертые луком… большую часть этого они сами же и съедят, но в какой бы день Король ни вернулся и сколько бы с ним народу ни пришло, за сытной едой дело не станет.

На этот раз гостем в родной пещере был Арахаэль. С ним были жена и дочь – одиннадцатилетняя Ранвен. Ее младшего брата было решено не баловать: если Королю понадобится побеседовать с внуком, Король придет сам. А наследному принцу нужно делами заниматься, а не по гостям ходить.

Аранарт эту суровость полностью одобрял, и не только потому, что она была созвучна его мыслям. Отпустив сыновей жить взрослой жизнью, он старался как можно меньше участвовать в ней. И уж тем более после их свадеб. «У меня было два деда, – с усмешкой говорил он Хэлгону, – а только Арафанта я почти не помню. Потому что он был хорошим отцом и занимался страной, а не семьей своего сына». Вот и пришло время стать похожим на него.

Кладовая была отдана во власть невестки – Хеледир, к которой самым решительным образом присоединилась Ранвен. Несмотря на возраст, хозяйкой она была умелой. Хотя что – ее возраст? Арахаэль в эти годы… а ей орков не бить.

Серьезность, с которой юная Ранвен разбиралась в его кладовой, заставляла прятать улыбку. Когда она обнаруживала, что нет то одной, то другой травы, которую она намеревалась положить в похлебку, она сердилась ну почти по-взрослому (это-то «почти» и умиляло), отец и дед в два голоса объясняли ей, что в жилище, которое почти всегда пустует, приправ обычно нет, Хэлгон примирительно говорил «Да я сейчас пойду и попрошу, только скажи, что еще тебе надо», а Ранвен, чувствуя одобрение мужчин, сердилась еще шумнее.

Хеледир не обращала внимания на это: есть девочки, которым нравится играть с девочками, есть девчонки, которым нравится играть с мальчишками, а этой нравится играть со взрослыми… мальчишками. Играют и играют; а у нее заботы – жилье хоть и присмотренное, но брошенное, и это заметно.

Несколько дней прошло в приятных хлопотах, и назавтра гости должны были уходить. После ужина Ранвен встала и, дерзко вскинув голову, заявила:

– Я останусь! Это позор, что жильем Короля занимаются чужие и здесь такой беспорядок. И раз я единственная свободная женщина у нас в семье, то мое место здесь!

Онемели все.

А потом тишину разорвал заливистый смех Арахаэля.

От волнения Ранвен раздувала ноздри и краснела, но даже она чувствовала: отец смеется не над ней, здесь нет ничего обидного для нее, он не осуждает, он…

– М? – вопросил Аранарт сына, когда тот стал способен говорить.

– Теперь я понимаю, как я смотрелся перед Элрондом тогда! – выдохнул наследник. И тут уже засмеялись двое. Впрочем, не так громко и не так долго. Эльф посмеивался молча, вспоминал те легендарные дни.

– Единственная свободная женщина, значит? – взглянул Король на девочку. С ее решимостью на назгула идти… испугается, удерет от такой.

Арахаэль улыбался. Одобрительно.

– Вы что? – Хеледир переводила взгляд с мужа на свекра. – Вы же не серьезно?

– Ну а почему нет? – пожал плечами Арахаэль.

– Она ребенок!

– Я не…

– Я тогда был моложе.

Аранарт замолчал. То есть он и так не произносил ни слова, но теперь он перестал улыбаться, его лицо стало бесстрастным. Если Хеледир против, пусть решают сами. Хотя мысль о том, что можно остаться дома, с этой Свободной Женщиной… как в зимний ветер и дождь к жилью выйти. Но если нет, если тепло очага окажется лишь мечтой – что ж, значит, так и быть. Арнор большой, Король нужен всем, а держать свои чувства в узде он умеет с юности.

– Это безумие! – задохнулась от возмущения Хеледир.

– Ты сама говорила, что я должна быть взрослой! – голосок Ранвен эхом отразился от свода пещеры.

– Быть взрослой значит быть разумной! – перекричать дочь и эхо было сложно, но возможно.

– Ти.Ше. – негромко произнес Аранарт.

Обе замолчали.

– Сделаем так.

Ранвен взглянула на него с надеждой, Хеледир – почти с ненавистью.

– Обсудим всё завтра, спокойно. Задержитесь на день, ничего страшного не произойдет.

Примирение во взгляде невестки, разочарование юной воительницы.

– Такое решается небыстро. И, – он посмотрел на девочку, – без крика.

Ранвен возмущенно выдохнула, и мирность ее матери сдуло этим ураганом.

– До завтра мое решение не изменится, – отвечала невестка.

– Мое тоже, – сухо сказала внучка, по-взрослому поджав губы.

– Пойдем поговорим, – сказал Арахаэль жене, когда стемнело.

Она гневно дернула плечом. Рассерженная маленькая птица… кажется, комочек перьев, но клюв острый и бьет больно.

Сын Аранарта покачал головой, гася ее ярость. «Я не собираюсь настаивать», «зачем ты так, ты же не права, когда сердишься» – и это, и многое другое было в его безмолвном жесте.

Хеледир вздохнула и позволила повести ее куда-то вниз по склону, по тропинкам, которые он исходил с детства и видел сейчас в темноте.

Лопотал широкими листьями орешник.

– Конечно, ты на его стороне, – сказала она, но не с возмущением, а с горечью.

– Нет, – тихо ответил Арахаэль.

– Нет? Но ты же хочешь, чтобы она осталась!

– Да, мой бедный взъерошенный птенчик, – отвечал он, беря ладонь жены в свои и чуть гладя. –Я прошу тебя об этом.

Если бы он настаивал, ей было бы проще возражать. Так – оставалось только молчать. Удерживая непреклонность, пошедшую трещинами.

– Дело не в нем, хотя ему очень, очень тяжело после смерти мамы. Ему нужна женщина рядом… но скорее какой-нибудь эльф женится вторично. И Ранвен – единственный возможный выход. Но, – он мягко перебил ее готовое сорваться возражение, – я прошу тебя не ради него.

– Она глупая взбалмошная девчонка.

Ночной ветерок. «Бла-бла-бла», – говорят листья орешника. Не согласны, значит. Здесь с ней даже деревья спорят!

Арахаэль плечом закрывает жену от ветерка: пусть и слабый, а всё-таки зябко.

– Она орлица, – говорит он очень тихо. – Орлица, выросшая в прибрежной норке зимородка. Ей нужно парить над миром. Взлетать выше гор. Охотиться… и не на рыбку. Вон на какую дичь нацелилась! весь Арнор завидовать будет, если ей удастся.

– Я не отпущу ее.

– И переломаешь ей крылья, чтобы затянуть обратно в норку? – с ласковой грустью спрашивает он. – Ты любишь ее. Ты не поступишь так.

Зябко. Холодная ночь.

Он обнимает жену, но этого мало, чтобы уговорить.

Гнев против мягкости бессилен, но главное оружие женщины – слабость.

– Как же так… я думала, она пробудет со мной еще лет двадцать… почему же – сейчас? это неправильно… нечестно…

– Она выросла. Что поделать: она выросла так быстро. Ей нужно на волю.

– Но я не готова к этому!

Беззащитный гневный птенчик. Согреть в ладонях. Больше ты ничего для нее сделать не сможешь.

– Я был мальчишкой, когда он мне сказал: жизнь не спрашивает нас, готовы ли мы. Мы – наследники Элендила, у нас нет права быть слабыми. Меня самого унесло из дому в десять лет; думаешь, моей матери это было легко?

– Тебя забрали к Элронду учиться, а тут! Девчонке вести в одиночку хозяйство, и не чье-нибудь! Его! Такое и взрослой женщине едва ли по силам.

– Ну, – она услышала в его голосе улыбку, – сколько я помню детство, взрослой женщине всегда помогал Хэлгон. И весьма охотно.

Помолчал, вспоминая:

– А когда взрослая женщина состарилась, то многое делали и соседки. Так что это, – он вернулся в сегодняшний день, – ответ на твое следующее возражение: кто ее научит тому, что она пока не может. Они и научат.

Хеледир онемела от возмущения и гневно задышала, точь-в-точь как Ранвен днем. Наконец ее ярость прорвало:

– Ты такой же, как он! Ты всё рассчитываешь! Заранее!!

Арахаэль закусил губу, чтобы не расхохотаться в голос. Такой похвалы он никак не ожидал.

Хеледир обмякла. Ее доводы были исчерпаны, ее мольбы – бесплодны.

– У меня нет сил на это, – прошептала она.

– Я знаю, мой бедный птенчик. – Его объятия согревали, но тон был теплее. – Но нас не спрашивают, есть ли у нас силы. Нам просто говорят: пора, время пришло.

Обыкновенное чудо

С той поры, как в его жизнь вошла Ранвен, празднество Долгого Дня стало для Аранарта любимейшим.

Он повел туда девочку в первый же год, хотя несерьезно рано, дитя… Жениха искать – дитя, а прожить несколько дней без заботы – в самый раз. Сказал «веселись», и она побежала плясать. Сам поднялся к знакомым камням, и тень Голвега рядом («Теперь я уже старше, чем ты был тогда, старый друг»), и можно снова смотреть на танцы, как тогда, выискивая посреди веселья хрупкую фигурку с мягкими каштановыми волосами.

И год от года именно с этих камней он яснее, чем дома, видел, как Ранвен превращается из девочки в подростка, а затем в девушку, красивую и сильную. Он смотрел на внучку – и искал в ней черты жены. Не той Риан, какой он ее знал, но той, кем она была до их встречи, до того дня, когда он заметил ее. Какой она была в юности.

Аранарт смотрел и понимал: не такой. И не в том дело, что страшное детство навеки оставило отпечаток в облике Риан, а Ранвен никогда не знала голода. И тем более дело не в тяготах, которые любимой пришлось перенести в молодости, – да и никто из тех, кто родился в Форносте, не назвал бы жизнь Ранвен легкой. Дело было в другом. Да, Ранвен была привычна каша из желудей, девушка бы выжила в лесу, имея при себе лишь нож и огниво, она взвалила на себя всю тяжесть женской жизни в те годы, когда у Риан, кажется, была жива мать… но как бы сурова ни была жизнь Ранвен, принцесса, словно спелое яблоко, лучилась той любовью, которая ее окружала что у родителей, что тем более у деда. Она привыкла быть любимой, она умела любить.

Она не понимала отношений между людьми, если они не пропитаны любовью, как летний лист соками.

Она знала, что когда она несет полные ведра воды от родника, а мужчины смотрят на нее и ни один не поможет, то это не потому, что женское дело для женщин, а – из любви: они бы помогли, но она должна вырасти сильной. И так во всем. Это было больше, чем если бы с ее плеч сняли груз. Это была иная поддержка.

Он сам и Риан были другими. У них ушли годы на то, чтобы научиться любить.

И если Ранвен похожа на летнюю листву, то Риан была словно всходы, побитые заморозком. Едва отогреть удалось. Едва самому удалось отогреться.

И всё же, при всем несходстве – можно годами смотреть с этого валуна на танцы, искать глазами Ранвен… и вместо нее видеть Риан. Юную Риан.

А луг этот сильно изменился. Сейчас сюда сходится едва ли не вся неженатая молодежь – отовсюду. И сам праздник длится не день-два, а неделю. Девушки – большинство с отцами, а кому-то, как Ранвен, повезло: с дедом. Старики не торопятся, им бы посидеть, поговорить, повспоминать… Это отцу некогда: на день, на два – и назад. Особенно если издалека.

Аранарт не возражал, когда нарушали его одиночество. Ради воспоминаний – сколько угодно. Как может такой разговор мешать следить за коричневым крылом волос? Вот только танцующих в десятки раз больше, чем было тогда. Выбрать невесту, глядя сверху, он бы уже не смог.

Хуже было, когда с ним пытались говорить о делах. Сейчас праздник, неужели это не может подождать хотя бы до окончания? Нет, завтра уходить? Ну ладно, и что у вас случилось?

Так было из года в год. Этот раз был двенадцатым.

Всё было как всегда, прекрасное своим постоянством.

Ранвен танцевала (кажется, весь день с одним и тем же, вот и славно, нашла кавалера по вкусу), вечером, когда на полотнищах разложили угощение (никакого количества столов уже не хватило бы, ели кто где придется, было бы откуда взять еду), девушка лишь махнула деду издалека: дескать, я с молодежью… старики пили ягодное вино и вспоминали забавные случаи первых лет жизни в глуши, словно состязаясь, у кого смешнее будет; вокруг них собрались «опята», как их про себя называл Аранарт: мальчишки-подростки, уяснившие, что день солнцестояния – это такое поистине волшебное время, когда все живые легенды Арнора собираются вместе и рассказывают, и можно их слушать и слушать… если удастся отпроситься хотя бы на день. А потом весь год пересказывать то, что услышал.

На следующий день всё было так же, считая и веселого танцора с Ранвен; и только когда Аранарт понял, что за весь день его девочка ни разу не обменялась с дедом и взглядом, он насторожился. И на третий день стал смотреть внимательно.

Тот же самый. Удивительно было бы, окажись другой. Высокий, плечистый. Веселый – и Ранвен с ним смеется, отсюда видно. Каштановый, в масть ей. Что еще?

Это всё.

Время, когда ты знал по имени всех в своем народе, давно ушло в прошлое. И это прекрасно. Но вот сейчас некстати.

Хотя бы из чьего он поселка? И ведь не спросишь, не привлекая внимания.

Ну, танцует и танцует. Она танцевать – зверь, не всякий выдержит плясать с ней который день подряд. Это всё ничего не значит.

Только за эти годы она впервые позабыла о деде.

А на четвертый день Аранарт их не увидел.

Они шли вдоль илистой речки; сейчас узкая, она весной разливалась и дальше заливала весь луг, где сейчас были танцы.

Ранвен вертела в пальцах пушистую травинку.

– А живешь ты где?

– Королевский Утес. А ты?

– Устье Серой.

Его звали Борн и с ним действительно было как-то особенно тепло.

– Ты с отцом здесь?

– Нет, с дедом.

– Здорово, что с дедом. Я боялся, что сегодня тебя уже не будет.

– Нет, мы с ним всегда здесь с начала и до конца. Он говорит, я имею право отдохнуть раз в году.

– Отдохнуть? От чего? Ты охотница?

– Нет, просто на мне дом. С детства.

Травинка совершенно измочалилась и выскользнула из пальцев. Ранвен сорвала другую.

– А ты? – спросила она его.

– Как все. Дозоры, охота, дом, – Борн пожал плечами. – Расскажи о себе. Вам вдвоем трудно, наверное?

– Втроем. С его…

– Другом?

– Да, вроде того.

– Что, еще с Войны друг?

– Даже дольше, – она нахмурилась.

Борн присвистнул.

– Кто ж вам режет торф? Соседи? Или твой отец приходит?

– Дед и режет, – Ранвен равнодушно пожала плечами.

– Погоди, но сколько же ему лет?!

– Сто шестьдесят было…

– Сколько?! Си-и-илён… – уважительно выдохнул Борн.

– Да уж, – тоном зрелой хозяйки отозвалась девушка.

– Может, он у тебя и по дозорам до сих пор ходит?

– Редко.

– Что?!

– Я говорю: редко. Только если что-то очень серьезное. Обычно к нему приходят, – тут Ранвен нахмурилась, – так что никогда не знаешь, сколько человек придется сажать за стол. Мяса, конечно, запас всегда – в доме двое мужчин, настреляют. Но всё равно… сегодня нас трое, завтра я одна, а послезавтра десятеро, и никогда не угадать. Желудевой и ореховой муки в кладовой на три года вперед, а повезет, если хватит до новой.

– Сурово. И тебе никто не помогает?

– А зачем? Я же справляюсь. Маленькая была – помогали.

Какая-то пичуга засвистела над ними.

– Пойдем назад? – решительно сказала девушка. – От этих разговоров про еду мне самой есть захотелось.

Зверь, спавший уже десятилетия, взъерошил шерсть на загривке и выпустил когти: «Мое!»

Она моя! Я не отдам!

Ну, с этим зверем он умел справляться и девяносто лет назад… тогда было труднее.

Приятно узнать, что зверь никуда не делся. Почувствовать себя молодым.

Надо же когда-нибудь изведать, что такое ревность.

Неплохое чувство. Бодрит лучше крепкой настойки. Если немного.

Никуда. Она. Не. Денется.

Если у нее это действительно… если. Но если – жить будут у него. Ввосьмером когда-то умещались – и ничего, только зимой теплее. Уместятся и на этот раз.

Это-то проще всего…

Время свадеб по-военному прошло. Сейчас все неспешно, обстоятельно. Дать им понять, насколько серьезны их чувства. Проверить их временем.

В мирное время этого самого времени – сколько угодно. Радость для Короля, с вершины смотрящего на луг.

А для деда?

Танец – это прекрасно. Не надо искать повода взять ее за руку. На то и танец, чтобы держать. Держать ее пальцы – такие тонкие. И такие крепкие. Как у воина. И можно сжимать их чуть сильнее. Почувствует? Нет? Отвечает? Кажется?

Танец – это прекрасно. Кружится от счастья голова, и можно кружиться самой, а он жмет твои пальцы чуть сильнее – или это кажется? но почему тогда огненные мурашки по телу, как необычно… и как хорошо, и хочется смеяться, запрокинув голову к небу…

Или можно уйти куда-нибудь… там, дальше, есть тропинка к холмам, и почти у самых холмов – топкое место. Можно просто перепрыгнуть – но зачем, пусть лучше он с той стороны подаст тебе руку, это ведь такой хороший, такой правильный повод дать взять себя за руку, даже лучше танца, и можно так и пойти рука в руке… он о чем-то рассказывает… или это ты рассказываешь, неважно, важно, что не отнимаешь руки, его ладонь горячая, а твоя влажная, и хочется, чтобы так и было, и так и будет, еще два дня, еще день, еще…

Спать ночами – это для маленьких детей. Четыре, пять суток без сна – разве это тяжело? На то и праздник! Отоспаться можно потом дома. Не набегут же сразу к деду… завтра здесь наговорятся вволю, потом, если повезет, – месяц от них отдохнуть. И незачем думать о доме сейчас. Никуда он не денется.

До конца всегда остается мало народу. В толпе веселее, зато эта, прощальная, ночь – торжественнее. Волшебнее. Костры в рост человека. Весь год боимся срубить лишнее дерево – прореживать лес опасно, зато сейчас… это правильно. Потому что красиво.

Потому что счастье.

– Ты на рассвете уходишь?

– Конечно. Давно пора. Я не думал, что застряну здесь на всю неделю.

– Выберись к нам?

– Как? Сказать: если надо кого-то отправить к Королю, то пошлите меня?

– Да.

– Ну, если будет что-то к Королю…

– Пойдем, я провожу тебя.

– Но если не получится к вам… мы же увидимся в следующий Долгий День?

– Конечно. Куда я денусь.

– Я буду весь год этого ждать.

И уже не нужен повод ни чтобы взять ее за руку, ни чтобы сжать ее.

– Чего пожелать тебе? Поменьше гостей к деду?

– Ни в коем случае, – она смеется.

– Тогда просто сил.

– Спасибо. Удачи и легкой дороги.

Какое-то время они смотрят друг на друга, потом отпускают руки и, не сговариваясь, разворачиваются. Он идет прочь, она бежит назад, на луг.

Оборачиваться, простившись, было… опасно. Оставил всё позади и иди налегке. Обернулся – привязал себя лишней нитью; и кто знает, не превратится ли она в корягу, за которую зацепишься в самый опасный час?

Но Борн шел не в дозор, он всего лишь возвращался с праздника домой, он был счастлив и хотел еще маленький кусочек этого счастья.

Он обернулся.

Он видел, как Ранвен бежит к шатрам, поставленным для старших, как бросается на шею статному красивому старику … стало быть, ее дед. Да, такой и в сто шестьдесят будет…

…а потом Борн понял.

И летний восход рухнул в ноябрьскую злую ночь.

Лгунья! Холодная, бессердечная лгунья!

Как искусно она сплетала правду и хитрость!

Она смеялась над ним! Смеялась все эти дни!

Она играла им, как кошка мышонком. Делала вид, что они равны! Что между ними может быть…

Что значат для нее его чувства? Забава принцессы!

Хотя… какие чувства? Что такого было между ними в эти дни? Танцевали, болтали… на ее месте могла бы быть любая, и жаль, что это не была другая. Простая, честная и без родословной в три Эпохи.

Ничего не было. Была ее злая шутка: «мой дед, мой дед». А ему… ему показалось. Мало ли что покажется в отблесках праздничных костров.

Дома полно дел, а он тут потерял столько времени.

И он больше никогда, никогда, ни-ког-да не увидит внучку Аранарта!

Ранвен молчала. То есть она говорила, и ничуть не меньше обычного, но – ни слова о нем. Аранарт не знал даже его имени.

А если бы знал – что бы это изменило?

Нельзя спрашивать. Нельзя задать невинный вопрос «с кем ты танцевала?» Если всё всерьез – одно дело, а если это были действительно только танцы с удачным кавалером? И его вопрос заставит ее думать о нем… больше.

Девяносто лет назад он боялся спугнуть чужое чувство. Сейчас всё повторяется.

Сейчас всё наоборот.

Как хорошо было видно с вершины холма! Он точно знал, что Риан не откажет ему. Знал, что она будет его любить, – раньше знал, чем она сама узнала об этом.

Что ему известно о чувствах Ранвен? Она еще дитя, она сама еще не…

Нет. Не в том дело. Она слишком близко. С какого холма ни смотри – она слишком близко к тебе.

Не видно.

И что думает о его деточке этот?

То, что она – принцесса, может всё испортить. В любую сторону. Может создать призрак любви из желания войти в королевскую семью. А может и прогнать настоящее чувство: тот молодой воин, похоже, не знатнее Риан.

Ты знаешь всё в своей стране, но ты не знаешь ответа на единственный вопрос, который тебя тревожит.

Зато ты, как всегда, твердо знаешь, что делать. Что сделать для счастья Ранвен.

НИ-ЧЕ-ГО.

Если ты сумеешь ничем и никак не вмешаться весь этот год, ты поступишь совершенно правильно.

…молодость возвращается, и так некстати. Опять сидеть и ничего не делать. Ждать. Как бы ни хотелось решительно и из лучших побуждений…

Единственное, что можно сделать: выговориться Хэлгону. И услышать ожидаемое:

– Никогда не понимал женщин!

Традиция гостить у Короля росла как дерево – неприметно. И росла вместе с Ранвен.

Слишком привык Арнор за те черные для Аранарта тринадцать лет, что Король – со всеми, у всех и почти одновременно. И когда он из-за внучки всё резко изменил, поневоле пришлось идти самим к нему. И стараться не обременять своим присутствием малышку-хозяйку, которой, хотя бы просто чтобы заварить им трав, надо сходить к роднику дважды с легкими ведрами – там, где женщина сходит один раз с обычными. А любую помощь, от них ли, от соседок, она примет с таким лицом, с каким воин терпит рану. Молча. То есть это воин молчит. А она поблагодарит. Оч-чень вежливо.

Но Ранвен становилась взрослее и сильнее, ее называли Хозяюшкой – сначала снисходительно и ласково, потом уважительно, нередко дарили ей гномьи украшения (Аранарт не возражал, а молодая девушка – тем более), гостей становилось всё больше, а соседи были всегда готовы разместить пришедших, если надо, и не на одну ночь.

Ранвен сердилась. Сердиться она любила, делала это со вкусом и долго. Особенно когда молола муку. Аранарт слушал ее молча, прятал улыбку (не слишком старательно). Хэлгон наблюдал за такими сценами из безопасного места: не попасться ей на глаза.

Однажды сорвалось: спор вышел при свидетелях. Гостей оказалось как-то много и сразу, и Ранвен потребовала (ей тогда было девятнадцать), чтобы набили свежей дичи. Аранарт заметил ей, что в кладовой есть запасы. На что Хозяюшка ответила, что в доме решает женщина, что никому не ведомо, когда и скольких она должна прокормить, и она не позволит тратить мясо, запасенное впрок, когда вокруг столько мужчин, а в лесах, кажется, звери еще не перевелись.

Все остолбенели, а Аранарту осталось лишь старательно развести руками: не поспоришь. Собираемся на охоту.

– Не думаешь изменить закон наследия в ее пользу? – с усмешкой спросил Короля один из лордов.

– Я бы изменил, – горько вздохнул Аранарт, – но, боюсь, она будет против.

…долго скалы эхом вторили смеху.

…еще дольше эта шутка гуляла по Арнору.

Месяц шел за месяцем, золотая осень сменялась дождями и голой ветреной зимой, гости приходили и уходили, Ранвен сердилась не больше обычного (и, пожалуй, меньше – то ли ей надоела эта игра, то ли…), так что о произошедшем в Долгий День ничего и не напоминало.

Аранарт стал думать о том (он замечал это не первый год, но не придавал значения), что многие лорды приходят к нему с сыновьями. Пусть поучатся мудрости? или?.. Ранвен смотрела сквозь них, что отцов, что сыновей. Лишние едоки за столом, а у нее, между прочим, нет чудесной пещеры, где припасы возникают сами собой!

Год назад Аранарт не думал об этих молодых лордах, потому что – ей же рано.

А сейчас спрашивал себя, не поздно ли им.

Ответа не было.

До самого начала июня ответа не было.

А там началось.

Ранвен слышала его когда со второго, а когда и с третьего раза. Из рук у нее что только ни падало ­– и хорошо, когда ложка, а не полная миска. К кипящему котлу дед и эльф боялись ее подпускать, но тут, по счастью, внимание ни разу не изменило девушке.

Аранарт понял, что первый раз за десять с лишним лет ему придется самому приводить в порядок свою бороду. Иначе… как бы сбривать не пришлось то, что получится после усердия Ранвен.

Осталось выяснить, так же ли всё плохо у того.

Зверь глубоко в душе рычал, что пусть этот только посмеет не сходить с ума по их Хозяюшке… зверя было очень просто заставить замолчать, потому что не может же быть, чтобы где-то за десятки дней пути из других рук не валилось всё подряд.

Словно перед боем. Забытое чувство. Дух как натянутая тетива. И не знаешь, что тебя ждет. Совершенно.

Перед обычным боем хоть разведка бывает.

И выдать себя нельзя. Ранвен, конечно, вся в мечтах… а ты не знаешь, хочешь ты увидеть их радостную встречу или боишься ее. Вдруг он влюблен именно в принцессу, а не в твою девочку?

И что делать тогда?

…не пытаться решать проблемы раньше, чем они возникнут.

Она убежала на луг, он поднялся на свою высоту, с которой поле битвы как на ладони. Голвег, могли ли мы тогда предположить, что пройдет девяносто лет, и слова станут пророческими. Отчасти.

Ранвен он высмотрел сразу. Ей не до танцев. Ищет.

Нашла.

И?

Ругаются.

Камень с души. Значит, у моей деточки всё в порядке. Значит, у этого всё всерьез.

Остались мелочи.

– Борн, наконец-то…

– Здравствуй, принцесса.

Она растеряна:

– Здравствуй.

– Ты мало посмеялась год назад, хочешь еще?

– Ты о чем?

– Очень весело было скрыть, кто ты?

– Я? Скрыла?

Ее глаза по-детски расширены. Мало кто из лордов сейчас узнал бы в этой девушке грозную Хозяюшку, с которой не спорит сам Аранарт.

Борн говорит со злостью:

– Ты думала, я не узнаю, кто твой дед?! А я узнал! Случайно, но узнал.

– Да ведь мы только о нем и говорили… Борн, это я, Ранвен…

В ее глазах слезы.

В ее жизни было много тяжелых дней, но никогда прежде, ни разу не доводилось ей испытать это чувство. Чувство обиды.

Глубокой, несправедливой, незаслуженной обиды.

Она прибежала к деду не помня себя, в слезах. Она точно знала: он защитит. Он поможет.

«В хорошее время живем, – думал Аранарт, ожидая, пока она выплачется и с нею можно будет начать говорить. – Влюблены по уши и позволяют себе такую роскошь, как ссора».

Плохо, что на виду у всех. Но издалека не видно, что Ранвен плачет. Так что не беда. Лишь бы никто не пришел поговорить.

Успокаивайся уже, успокаивайся. Пора.

– Я должна тебе рассказать…

– Как его зовут? – вопрос спокойным тоном. По делу вопрос.

– Борн. А ты… ты знаешь?

Аранарт чуть кивнул.

– Он сказал… – девушка собралась зарыдать по новой.

– Ранвен. – Аранарт говорил очень тихо. Так тихо, что почти не слышал своего голоса. Так тихо, что его девочке придется успокоиться, чтобы просто разобрать его слова. – Совершенно. Не важно. Что. Он. Сказал.

– Но он сказал, что я его больше никогда не увижу!

– Он действительно произнес слово «никогда»? Или тебе так кажется?

– Да!

– Еще лучше.

– Почему? – от удивления она даже успокоилась.

– Потому что настоящее никогда – это равнодушие. Чем громче кричат про никогда, тем больше это означает «надолго». Или на всю жизнь.

– Но он сказал…

Аранарт выдохнул, призывая всё свое терпение.

– Ранвен. Еще раз и медленно. Слова не значат ничего. Значат только поступки. Он год ждал вашей встречи. Он пришел даже раньше нас, а мы торопились. Теперь понятно?

– Ты думаешь, он…

– Влюблен в тебя без памяти, и посмел бы он иначе.

– Но он сказал…

Аранарт выдохнул очень, очень медленно.

– Ранвен. Ты хочешь сообщить мне, что он сказал, или узнать, как вам помириться?

– А как?!

– Вот. Мы наконец начинаем говорить о деле. Слушай меня внимательно.

Ее глазки стали осмысленными. Она действительно слушает его.

– Вон в той стороне есть луг. Там много кроликов. Тебе сейчас не до веселья, займись делом. Сегодня, завтра, послезавтра – ходи на этот луг, проверяй ловушки. Поставь несколько своих.

– Как я поставлю ловушки, я же не знаю там кроличьих троп.

– Какое из моих слов неясно?

Это подействовало отрезвляюще.

– Ты думаешь, он…

– Он должен знать, где сможет тебя найти и поговорить в тишине. И наедине. Сколь я знаю, даже в праздник на этом лугу кроликов больше, чем людей.

Она с надеждой смотрела на него.

– Тебе всё равно надо чем-то заняться сегодня-завтра. Попробуй поискать норки. Поставить ловушку, в которую кролик может попасть. Ну и жди, – он улыбнулся, – добычу покрупнее.

– Думаешь, он придет?

Девушка не сомневалась в словах деда, но хотела еще раз услышать подтверждение.

– Я не думаю, – прищурился Король. – Я знаю.

Лишние несколько кроликов в эти дни, когда надо так много еды на собравшихся, ничего не значили. Принесет что-то – и хорошо. Главное, не останутся в ловушке лисам или птицам на радость.

Девушка то просто бродила по лугу, то решительно собиралась найти еще несколько норок – почти безнадежное занятие в такой высокой траве, она это знала, но это не умаляло ее настойчивости. Проверяла чужие ловушки, забирала добычу, если есть. Относила. Пусть лишний раз видят, куда она уходит.

Она как раз доставала кролика из очередной, когда услышала сзади извиняющийся голос:

– Ранвен…

– А, это ты.

На этот раз ледяным был ее тон.

– Послушай, ты действительно не…

– Я занята делом.

Она взяла кролика и пошла прочь.

Борн в два шага догнал ее, взял за плечи:

– Ранвен, скажи правду!

– Пусти. Что ты себе позволяешь?!

Ее ноздри раздувались от гнева, но девушка не сделала и попытки освободиться. Кролика она от неожиданности уронила.

– Ранвен, я весь год хотел забыть тебя – и не смог. Пожалуйста, скажи правду.

– Какую правду?! Я всё сказала год назад. Я ничего не скрывала. И если ты слушал невнимательно…

Борн не дал ей продолжить – он сжал ее в объятиях так, что из его медвежьей хватки она бы не вырвалась, если бы и захотела, и жарко поцеловал.

И сам замер, испуганный собственной дерзостью.

Вот сейчас Ранвен действительно рассердится, убежит…

Ранвен не шевелилась.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она молчала, но он понял ее ответ.

– Но я простой воин, а ты больше чем внучка Короля, ты дочь Арахаэля…

– Тебя волнуют вопросы наследования? – как в полусне отвечала она. – Забудь. В условиях войны право Тар-Алдариона неприменимо, а дед говорит, что, когда бы до меня дошла очередь, то война снова будет. Так что у меня нет ни единого шанса.

Борн смотрел на нее в священном ужасе.

– Как ты думаешь, он согласится на наш брак?

– Да он уже согласен.

– Что?!

– Ну да. Он же знает, что я люблю тебя. Как он может быть против?

– Ты говорила ему о нас? Обо мне?

– Ну… в общем, он знает.

– Что? Что ты ему обо мне сказала?

– Что? Я не помню… – девушка нахмурилась. – Но он согласен, это главное.

– Что он говорил? Он сказал что-то обо мне?

– Я не помню! Что ты меня спрашиваешь!

– Но он…

– Он, он! Ты собираешься жениться на мне или на нем?! Если на нем, так и женись, он после смерти бабушки свободен!

– Ранвен! Тебе говорили когда-нибудь, что ты совершенно невозможна?!

– Он не кусается, – говорила Ранвен, когда они шли к холму, где сидел Аранарт. – За все годы, что я с ним живу, не было случая, чтобы он кого-нибудь съел.

Борн молчал и, кажется, не слышал ее.

Собираясь на Долгий День, он думал бросить правду в лицо жестокой обманщице… и вот он идет к Королю просить ее руки. Это правда? Это происходит с ним?

Сейчас он должен будет говорить с Королем. Это само по себе невозможно. Так невозможно, что о чем говорить – уже не страшно.

Сидит у скальника. Смотрит в их сторону. Кажется, улыбается. Ранвен говорила – он уже согласен?

– Государь, мы с Ранвен любим друг друга, и я прошу…

– Просить надо не меня, – чуть усмехается Аранарт, – а ее отца. И именно просить, – он строго взглянул на внучку, – а не ставить перед вашим решением.

– Но он всё равно сразу же спросит, сказали ли тебе и дал ли ты согласие! – парировала Ранвен.

– Вот когда спросит, тогда и ответите, – веско сказал Король. – И да, жить будете у меня. Это не обсуждается.

– Государь, но когда… когда свадьба?

Скажет «ждите пять лет» – и будет прав. И придется ждать. Он же позволит приходить в гости?

Ранвен ойкнула. Об этом она не задумывалась.

– Когда? Надо подумать… – неспешно проговорил Аранарт. – Летом не до того, потом урожай… потом дожди, не собраться. В начале зимы?

– Этой? – с надеждой выдохнула принцесса.

– Этой, этой, – улыбнулся дед. – Может быть, вы и готовы подождать, но я не готов.

Два непонимающих взгляда были ему ответом.

– Ранвен, ты не припомнишь, сколько всего ты уронила за последний месяц? Ну хотя бы – сколько полных мисок еды?

– Ой…

– Именно. Жить в этом пять лет – считайте меня малодушным, но я не готов к такому!

Она рассмеялась, Борн осторожно улыбнулся. Кажется, Король действительно не кусается…

– Идите, танцуйте. Напоследок. О делах будем говорить после праздника.

– Спасибо, – Борн поклонился, но уже без напряжения, скрывающего робость. Уже с улыбкой.

Вот и правильно. Звать ты меня, вероятно, всю жизнь будешь «государем» – не «дедом» же и не по имени, но мы с тобой поладим. Зять, надо же… в каком лесу она нашла такого медведя? Заматереет, зверюга будет…

– Да, Ранвен, – окликнул ее Король. – А что с кроликами?

– Какими кроликами?

Чистейшее непонимание в глазах.

– Кроликами, Ранвен. Там, на лугу. Ты ведь ходила осмотреть ловушки.

– Ой, я его там забыла!! – схватилась за голову девушка.

Как она всё же похожа на Риан иногда… И отнюдь не внешне.

Тропами Арнора

Дома Ранвен с головой ушла в заботы: к свадьбе надо… к свадьбе надо было так много всего, что переживать и ронять что-либо стало решительно некогда.

Соседки радостно бросились помогать ей, и гордая Хозяюшка не отказывалась от их помощи.

Хэлгон стал подолгу пропадать, Ранвен не спрашивала и, в общем, почти не замечала его отсутствия. Эльф много не съест, так что хоть он дома, хоть нет – разница невелика. Вот осенью он, надеюсь, вернется, набьет мяса…

Гости не приходили, это было понятно (эльф же бегает) и скорее радовало, чем огорчало.

Однажды вечером Аранарт сказал «пойдем на скальник».

Живи они в замке, он таким тоном говорил бы «пойдем в библиотеку».

Скальник был местом особенным. Туда не дохлестывала волна домашних забот. Там, под огромным небом, дед и Хэлгон учили ее истории – если только можно скучным словом «учили» назвать их рассказы, прекрасные настолько, что не запомнить их с первого раза было просто невозможно. Там дед говорил об Искажении и Эстель, о пути эльдар и пути атани… оттуда ей был виден и Заокраинный Запад, и затонувший Нуменор… там она была принцессой рода Элроса, а не девушкой из Пустоземья, при гостях надевавшей шелк.

Июльская ночь теплая… зачем тратить ее на сон? в сердце любовь, впереди свадьба, и жизнь прекрасна.

А за дедом – как за каменной стеной. Он несокрушимее этого утеса.

– Когда-то Хэлгон подарил мне несколько месяцев жизни с твоей бабушкой, – говорит он. – Только я и она, и никаких иных забот. Приходит время отдавать долг. После вашей свадьбы мы с Хэлгоном уйдем. На полгода, не меньше. Хозяйничайте на свободе.

– Но…

– Я не спрашиваю тебя, Ранвен. Я нужен всем, а прежних гостей уже больше никогда не будет. По крайней мере, в ближайшие десять-пятнадцать лет. Тебе станет не до них. Так что уходить я потом буду часто; привыкни к этой мысли.

Она молчит и смотрит огромными глазами. Она об этом не задумывалась.

– Да, девочка моя. Новая жизнь – это прекрасно, но за нее всегда платишь старой. Ты десять лет ругалась, что никогда не знаешь, сколько человек сядет за стол. Теперь ты это будешь знать точно.

– Но ведь можно…

Он молчит. Просто молчит. Даже слова не тратит на возражение.

Все эти годы тебе казалось, что он тебя слушается. И не только он! А сейчас он спокойно молчит, и ты понимаешь, что проще сдвинуть эти скалы, чем изменить его решение.

– Да, Ранвен. Ты узнаёшь, что любила эту жизнь. Сердилась, возмущалась… а теперь ты говоришь «как же я буду без?» Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

Он стоит и не предлагает ей сесть. Не тот будет разговор, что ведут сидя.

– Ранвен, почему ты не будешь наследницей?

– Потому что право…

Он качает головой:

– Я не спрашиваю тебя, что ты выучила. Я спрашиваю: почему?

– Потому что…

В ее глазах растерянность. Размышление. Понимание. Ужас.

– Но ведь можно что-то сделать?!

И мольба во взгляде: «Сделай, ты же можешь всё!»

– Что-то сделать можно всегда, – он невесело улыбается. – Можно начать войну сейчас, самим, мечтая о «малой крови». Дескать, истребим орков сейчас, пока их мало. Но никто из нас, даже Хэлгон, не знает горы так, как их знают орки. Кого-то мы перебьем. А остальные… остальные сплотятся. Вожака найдут… умного.

Июльская ночь теплая, но девушку пробирает дрожь.

– А может быть и еще хуже, – продолжает Король. – Кто-то из орков доберется до Мордора. И попросит помоги. И Моргул узнает о нас на несколько веков раньше.

– Зачем ты это говоришь мне?!

– Потому что я хочу, чтобы ты была счастлива.

Счастлива?! Когда он сказал всё это?!

– Да, Ранвен. Я хочу, чтобы ты поняла: завтра счастья нет. Счастье только сегодня. Твои близкие живы? с тобой? будь счастлива. Если завтрашний день окажется счастливым, прими это с благодарностью. Если он принесет потери, прими как должное. Ты задумывалась над тем, что Борн – не из чистокровных потомков нуменорцев?

– Какое это имеет значение?! – вскидывается принцесса.

– Такое, что я – вдовец. Но твоя бабушка была моложе меня на тридцать лет. А Борн старше тебя на десять. Считай, сколько у вас времени.

Он веско замолкает.

– Ты жестокий..! – шепчет девушка.

– Я жестокий, – соглашается Аранарт. – Но я хочу, чтобы каждый день, что судьба позволит вам быть вместе, был бы для вас счастливым. Чтобы вы понимали, каким сокровищем обладаете. Сегодня. Сейчас.

Она сжимает кулаки. Хочется заплакать, но нет слез.

– Ты уже обернулась в прошлое и сказала «там было чудесно, но я узнала об этом только сейчас». Хватит одного раза.

– Замолчи… Пожалуйста.

Он прижимает внучку к себе.

– Девочка моя. Все эти годы ты играла в сердитую Хозяюшку, и я играл вместе с тобой. Может быть, напрасно. Поздно говорить об этом. Может быть, и Борну понравится играть в это. Но… сначала ему нужно понять, что это только игра.

Она прячет лицо у него на груди. Укрыться от того, что он на нее обрушил.

Он говорит ласково:

– У вас у обоих – характеры. Кремень и огниво. Столкнетесь – искры полетят. И как мне вас оставлять вдвоем? Спалите мне весь лес…

Шутит… разнес ее мир по камешку, а теперь – шутит.

– Да, и вот еще что, – снова холодный голос Короля. – Когда… решать придется уже твоему брату, может быть, для начала будет разумнее просто уйти западнее. Чтобы наши милые соседи с Мглистых Гор не знали, с кем имеют дело: с нами или с нашими друзьями с Ветреного. Так что не привязывайся к этой пещере. Это не дом. Это всего лишь пристанище. Твой дом ­– в твоем сердце. В том, как ты живешь со своими близкими. Твой дом у тебя не отнимет никто. А пещера… только пещера. Кроме гномьих украшений, которые можно продать в голодный год, и оружия, там нет ничего по-настоящему ценного. Ты слышишь меня?

– Да, – ее голос ровен. – Ты говорил о… об этом с моим братом?

– А как ты думаешь? – она слышит его улыбку.

– Почему ты такой жестокий?..

– Потому что я хочу, чтобы ты смотрела на жизнь открытыми глазами. Чтобы ты поняла: когда смерть идет рядом, жизнь не становится ужаснее. Жизнь становится ярче. Каждый день сверкает как драгоценный камень. Потому что я хочу подарить тебе самое большое сокровище, какое только есть в этом мире.

Ранвен молчала и прижималась щекой к груди деда.

Дуб

Два бродяги шли по Тракту на запад.

Несмотря на отличную погоду для путешествий – сухая ранняя зима, ни дождей, ни слякоти – Тракт был пуст. В самом деле, осенние торжища давно закончились, а зачем еще Тракт нужен? Разве гномы соберутся к своим родичам по ту сторону гор? Но встреча с гномами этих бродяг не беспокоила, напротив. С гномами можно не таиться.

А люди их не увидят.

Дойдя до Брыля, они не стали заходить в «Гарцующий Пони», а прошли весь городишко насквозь, до дома на западных выселках. Родич у них там, что ли? Наверняка, родич.

Впрочем, на эту пару никто не обратил внимания, так что и размышлять об их поступках было некому.

А вот то, что они сделали на следующую ночь, заставило бы задуматься стражу… да тут не думать, тут следом мчаться надо. Но стража и не задумалась, и не помчалась – по той прискорбной для дозорных причине, что не увидела, как эти двое в самый глухой час быстро ушли на юг, к Холмам Мертвых. Какое-такое преступление скрывали они своим бегством – осталось неизвестным.

Холод был собачий, дыхание паром вырывалось изо рта, трава в инее, все приличные разбойники в такое время спят в своих логовах и смотрят сны про добычу, а про тех, кто от очага уходит в холмы, где последние годы творится что-то странное, – про этих и говорить не хочется.

Аранарт молча посмеивался. В сущности, на этот раз им ничто не мешало войти в Вековечный Лес днем, на глазах у... ну вот да, у какого-нибудь хоббита, который едет в Брыль к родне. Но чтобы не таиться, требовалось такое усилие над собой, что проще выйти в ночь, несмотря на мороз, от которого лужицы узором льда покрываются.

Впрочем, здесь до Леса идти далеко, он на востоке сильно отступает от обоих трактов. Входить в Лес они будут именно днем.

Но этого никто не увидит.

Зимний Лес был прозрачен и торжественен. Буки на опушке вольно раскинули узорочье своих ветвей, это тонкое черное кружево было прекрасно, им хотелось любоваться подолгу. Те сложнейшие запреты, с которыми входили прошлый раз, куда-то подевались, сменившись лишь одним: не спеши. Не спеши, иди к юго-западу, пересеки речку и поднимайся.

Он слышит Лес? Или ему это кажется?

Лес был не рад впускать принца в черном отчаянье, но будет приветлив с Королем?

Аранарт вопросительно посматривал на Хэлгона, и тот каждый раз отвечал безмолвным движением бровей: нет никаких препятствий, просто идем.

Они и шли. Сухие листья шуршали под ногами, кое-где между них пробивалась зеленая травка, можно было останавливаться на полянах и рассматривать узоры деревьев с тем тщанием, с каким гость обязан хвалить дом хозяина, потом стал слышен голос Ивлинки, спуск был легким, речка, звонкая от морозца, приветливо постелила им под ноги даже не брод, а почти мостик – несколько крупных валунов, выступавших над водой, так что перепрыгнуть с одного на другой не составляло труда; когда они перешли, то от порыва ветра зашумели, словно недовольный вздох раздался, ветви старой ивы, и оба путника остановились и медленно поклонились, безмолвно извиняясь за свое вторжение, ветер вздохнул снова, уже примирительно; подъем, короткий зимний день быстро закончился, но они не сбивались с дороги, и провожатый на этот раз был не нужен, в темноте Лес их вел так же легко, как и при свете… а потом деревья отступили, впереди был холм, и там светились окна дома.

Арнорцы прибавили шагу.

Дверь распахнулась, золотая дорожка света раскатилась вниз по склону, под ноги гостям.

И они услышали голос, которого так ждали:

Путь далекий позади, лихо отступило.

Отдохни же, заходи снова к Бомбадилу.

– Где поет всегда очаг ласковые песни, где готов и стол, и чай, чтоб покушать вместе, – договорил хозяин, встречая их на пороге.

Поклониться он им не дал, дружески обняв каждого. Арнорцы вошли и огляделись.

В доме, конечно же, ничего не изменилось. Только странное дело: потолок казался чуть ниже, стол – меньше… так бывает, когда снова войдешь в дом, где был ребенком, но здесь-то они были отнюдь не детьми.

Жизненный опыт сделал их выше? Или это распрямились спины, тогда согнутые грузом утрат?

Златеника встала со своего кресла и пошла к ним.

Оба глубоко поклонились ей – не учтивость, но искреннее почтение. Дочь Реки подошла ближе и поцеловала склоненную седую голову Короля.

– Радостно, когда старые друзья приходят снова, – сказала она.

Бомбадил заявил со всей возможной решительностью:

– Разговоры на потом! – он распахнул им дверь в комнату, где всё было приготовлено, чтобы помыться, – смыть им пыль с дороги. А веселье за столом подождет немного.

Пока гости приводили себя в порядок (они не были усталыми, но Том добавил в воду для умывания мяту и еще каких-то трав, и от их бодрящего духа оба почувствовали себя так, будто только что встали отлично выспавшимися, а не шли с ночи), хозяева тихо переговаривались:

– Он побелел волосом, но помолодел душой, – молвила Златеника.

Том кивнул и добавил:

– А эльф наоборот, повзрослел. И то, пора бы.

На столе на этот раз была ягодная настойка («Не хуже, чем у нас делают», подумал Аранарт и улыбнулся тому, что свое он считает лучшим) и изобилие пирогов – с картошкой, с грибами, тыквой и уже не вспомнить, чем еще. Очень не хватало Голвега с его рассуждениями, стояла ли госпожа Златеника весь день у печи и какой у нее хозяйственный передник. Почти сто лет минуло с его смерти, кажется, привык, что его нет, а вот – словно и не умирал он, кажется, обернись – он сидит здесь, хмурится, пытаясь разобраться в загадках этого дома. Или просто пирог ест. Откуда ни взялись эти пироги, а таких вкусных они давно не ели.

Выпили за его память, Златеника тоже пригубила.

– Ну, – сказал Бомбадил, когда гости хотя бы попробовали всё, что было на столе, – сколько лет не шел? Забыл о своем обещании?

– Тогда нет, – покачал головой Аранарт. – Тогда помнил. Но не мог. Жена была… слаба. А вот потом… потом забыл. Виноват.

Он улыбнулся.

– Ну хотя бы сейчас пришел! – примирительно сказал Том. – Ладно. Давай рассказывай.

– Что? – не понял Король.

– Всё! – широко улыбнулся Хозяин. – Всё, что хочешь.

Аранарт, к своему удивлению, стал рассказывать не о стране, не о народе. Почему-то ему казалось, что об этом Старейший и так знает… столько, сколько ему хочется знать. Король стал говорить о семье. О Ранвен. Слушая историю ее помолвки, Том хохотал так, что кресло под ним угрожающе трещало. Златеника сидела, опираясь щекой на руку, и улыбалась. Аранарт рассказывал о свадьбе внучки, и, странное дело, он говорил о самых простых вещах, о хлопотах, которые неизбежно сопровождают такое празднество, и рассказ об этих мелочах был сейчас уместен, хозяева охотно слушали его, и Король говорил, как трудно было отучить родителей Борна от священного трепета перед невесткой и будущим родичем… он об этом не рассказывал никому – отчасти из-за того, что равных собеседников уже не осталось в живых, кроме Хэлгона (а всё было на глазах у эльфа), отчасти потому, что как-то и не было необходимости излить душу. А тут речь об этом зашла сама собой.

От свадьбы Ранвен он перешел к тому, как оставил молодых друг с другом, упомянул первые месяцы собственного брака… и стал говорить о них. Говорить об этом было просто и так же естественно, как за другим столом он бы рассказывал о Войне или обсуждал донесения внешних дозоров. Аранарт не делился тем полугодом ни с кем, даже с Хэлгоном, потому что – как говорить о таком? любому женатому мужчине примерно понятно, что же тогда происходит между молодыми, и лучше лучшего известно, что о таком молчат. А сейчас он говорил, и это было легко: о своих и о ее чувствах, о забавных случаях и о тех, когда творящееся в душе важнее любых событий, и делиться сокровенным было правильно и на удивление просто.

Бомбадил молча улыбался и теребил кучерявую бороду.

Назавтра Аранарт спросил, хмурясь:

– На том лугу? Там выросло? Что?

– Пойдем, – кивнул Старейший.

Его было видно издалека. Он был похож на неловкого подростка, у которого руки слишком длинные, ломкий голос… уже не ребенок, чтобы умилительно улыбаться ему, еще не взрослый, чтобы смотреть на него с уважением.

Так и тут: сила уже видна, но еще не проявилась по-настоящему.

Бурая листва держалась на нем, он кутался в нее как мех, не желая стоять зимой оголенным, и смотрелся этаким воплощенным чувством противоречия: все деревья как деревья, а я буду по-своему.

Дунадан и Старейший подошли к нему.

Дуб приветствовал их почти что лязгом: было опять холодно, листья в инее, бурые как медь и звенят, как она.

– Ну здравствуй, – сказал Аранарт, кладя руку на ствол.

Снова налетел ветер, дуб загремел.

Король посмотрел под ноги. Желуди на земле. Уже желуди. Значит, уже взрослый. Хотя Арахаэль постарше будет.

– На сколько его хватит? – не столько спросил, сколько подумал вслух.

Хозяин пожал плечами.

И верно, кто ж его знает. Лет на триста точно, если пожара не случится. Только в этих лесах пожара не будет, можно не тревожиться.

А может и не на триста. А может – и на всю тысячу. Или поболее.

У дубов долгий век.

К вечеру ветер усилился, набежали тучи, ночью полил дождь. О том, чтобы уйти, нечего было и думать.

У Хэлгона возникли подозрения насчет так своевременно испортившейся погоды, но нолдор оставил их при себе.

Запертые холодным обложным дождем, они сидели у камина, кушали лучшую в мире кашу, пили мед и говорили, говорили, говорили. Когда Аранарт уставал рассказывать, его сменял Хэлгон. В этом доме, за этим широким столом самые простые, самые обыденные события представали перед арнорцами иными, полными того смысла, который отзовется спустя годы.

Грел огонь, грел хмельной мед, но надежнее всего согревало в этот декабрьский дождь другое: то тепло, которое ты дал людям и осознал это по-настоящему только сейчас.

Через неделю дождь утих, небо стало высоким и чистым, лужи промерзли насквозь, и грязь была скована холодом так надежно, что упустить такую твердую дорогу было бы непростительной глупостью.

Выходить было решено завтра затемно, чтобы посуху добраться до Брыля.

Долго сидели у камина напоследок.

Поспать хоть немного, но было нужно. Быть может, из другого дома Аранарт и ушел бы без сна, но тут его манила одна надежда… ребячество, конечно, но вдруг. Он очень надеялся увидеть сон – как тогда. Стыдно сказать, конечно, старик, скоро прадедом станет, а ведет себя как мальчишка, ждущий подарка. Ну то есть не ведет, он же молчит… но в мыслях-то.

Последняя ночь. Вдруг что-нибудь.

Но нет, ни отца, ни кого-то из людей или не-людей… ничего интересного он не увидел. Только под утро ему приснился этот дуб: старое дерево, лет восьмисот, не меньше, битое грозами, обугленное молниями, ломаное ветрами, с жутким дуплом и страшными сухими сучьями… мертвый вяз был красавцем по сравнению с ним, да что – вяз, пень того вяза и то был не так страшен! – а всё же у этого гиганта, который назовешь скорее остовом, чем деревом, пара веточек упорно зеленела. Наперекор всему.

Тропами Арнора

Аранарт сидел над правнуком. Крошечный человечек лежал на боку, сложив пухлые ручки. Если Король протягивал ему палец, он обхватывал его обеими руками.

…когда Ранвен вышла к ним с новорожденным на руках, и он спросил «Как назовешь?», она вскинула голову, словно собиралась сделать что-то запретное и ответила дерзко:

– Ондомиром!

– Благодарю, – тихо сказал Король. – Не ждал.

Он сидел над малышом и вспоминал. Вспоминал, как больше полутора веков назад сидел у колыбельки Ондомира, точно так же совал ему палец в руки и пытался понять, как из этого розового существа получится его брат, каким он будет и вообще – что это значит для него самого: быть старшим братом?

Быть прадедом проще, чем старшим братом? Или сложнее?

Это только имя? Мало ли тезок на свете… даже в одной семье.

Или не только?

Ведь всем известно, что редко, но случается, что внук похож на деда или правнук на прадеда больше, чем бывает обычное семейное сходство. Что повторяются привычки, манеры… от самого мелкого, незначительного, до самого серьезного – и это не объяснишь ни подражанием, ни сходством. А чем?

Люди уходят за Грань Мира. Это ты выучил с детства.

А еще ты выучил, что Берен вернулся. И вернулся не потому, что совершил небывалое, а потому, что за него просили. Потому что Лучиэнь просила за него.

Ну что, Ондомир? Лучше тебе не знать того, о чем я сейчас думаю? Расти сильным, и не забивай себе голову… всякими странными мыслями.

Берен вернулся милостью Эру. Эру милосерден и читает в сердцах. Что он может сотворить своей милостью?

Тут ведь не как Берен, тут самым обычным образом родился. Как и все прочие, которые слишком похожи.

Ты, конечно, не просил. Не был настолько дерзок. Но если бы… нет, не за отца и не за маму. Их жизни – прожиты. Прожиты так, что о них будут песни петь веками. Или… нет, не в этом дело. О Берене поют – но о том, что он свершил до той смерти. А вернулся он для другого. Чтобы родился Диор. Чтобы в конце концов родился ты.

И ты, Ондомир. Спишь? Ну спи. Отдай палец, ишь, крепкая хватка какая.

Отец и мама сделали всё, что должны были. Всё, что хотели. У них не осталось неисполненного.

А ты, если бы просил, просил за братьев. Они не были героями, да. Не успели. Они не успели почти ничего… ты просил бы, чтобы теперь они смогли бы прожить жизнь. Радоваться. Любить. Ошибаться. Жить.

У тебя не хватило дерзости. А Ранвен посмела. Тоже мне, Ондогер в юбке, сверкает глазищами и считает, что может именем сотворить судьбу.

Спи, маленький. Лет через десять уже будет видно, мечты это всё или твоя мама права.

Эру добр. Он даст недожившим прожить.

А ты… ну, не Лучиэнь, конечно, Моргота не одолеть, даже Моргул от тебя ушел… и всё-таки кое-что в жизни сделал. Твоя просьба чего-то стоит. Ну и что, что ты ее ни разу не высказал? Как будто Эру важны эти мелочи. Мечтал же об этом в глубине сердца…

Мечтал.

– Хэлгон. А ты что об этом думаешь?

– А что я думаю? – дернул плечом нолдор. – Я этих сходств за тысячу лет насмотрелся. Редко, но бывает. И так похожи бывают, что ой. Не знаю я. Не знаю!

– А Валары? – спросил Аранарт.

– Валары! – нолдор злился, и маленький Ондомир забеспокоился во сне. – Из Валар о людях говорил только один. Напомнить, кто?! Только я его не слушал никогда… и нечего на меня так смотреть, я его совсем не поэтому не слушал. А потому, что его мелочь вроде меня не интересовала, он всё больше по нашим лордам… и по ненашим. Да и снизойди он до таких, как я, я бы всё равно… я же в лесах Оромэ, а в Тирионе только Эльдин и видел.

– А я знаю, – вошла Ранвен, взяла малыша, прижала к груди, чтобы он лучше спал. – Я уверена. Эру милосерден.

Последние слова она произнесла с таким вызовом, что Аранарт рассмеялся. Беззвучно, чтобы не разбудить.

Отсмеявшись, он исподлобья взглянул на внучку и произнес с нарочитой суровостью:

– Вот теперь тебе точно не быть наследницей.

– Почему… – опешила она, спрашивая скорее, какая связь, чем о хорошо известных ей причинах.

– А потому что возрожденный Ондогер – это проигранная война.

Королевское слово было сурово и неотвратимо.

Все трое давились беззвучным хохотом, а Ондомир посапывал, уткнувшись в материнскую грудь.

Семья собиралась на празднование. Женщины занимались важным делом: умилялись младенцу, мужчины были пока предоставлены самим себе.

– Ну что, дед? – посмеивался Аранарт над Арахаэлем. – Привыкай, это не больно. И даже приятно. Делать ничего не надо, а половина заслуг – твоя.

Арахаэль смущенно улыбался. Стать дедом, когда тебе еще и ста лет не исполнилось, – это как-то… ну, по меньшей мере, странно. Некоторые в девяносто радуются новорожденному сыну, а у тебя – внук.

Он смотрел на дочь как на незнакомого человека. Последний раз он видел ее на свадьбе, и за этот год она… стала другой. Красивее, увереннее в себе. Больше не носит волосы распущенными, укладывает на голове венцом. Именно что – венцом. Ранвен стала царственной.

– Откуда это у нее? – спросил он отца. – Мы с тобой лесные дикари, а она…

– А она Анкалимэ, – кивнул Аранарт. – Принцесса-пастушка.

– Во-от кто, – протянул Арахаэль. – Я всё ищу, кого же она напоминает.

– Я давно заметил. И замуж вышла за пастуха. Только ему нет нужды в решительный момент превращаться в потомка Элроса.

– И всё-таки, – вернулся к началу Арахаэль, – у кого она этому научилась?

– Ну, у кого… – пожал плечами Король. – У тех, кто с сыновьями ко мне ходил.

Он вздохнул:

– Как бы те сыновья к ней по второму кругу не пошли…

Арахаэль нахмурился, потом кивнул. Он понимал, о чем говорит отец. Сколько лет еще прожить Борну? Шестьдесят? Семьдесят? В сто лет принцесса рода Элроса – зрелая женщина…

– Если пойдут, то будет без шансов, – сказал Арахаэль.

– Без шансов, – согласился Аранарт. – Но ведь пойдут. И будет наша Анкалимэ отказывать всем женихам, н-да. Так вот история и повторяется… по-новому.

Накрывали столы. Хэлгон забрал Ондомира как свою законную добычу, Ранвен распоряжалась – спокойно, привычно, без суеты. Скоро можно будет садиться.

– Ты поэтому дал согласие на немедленную свадьбу?

– Ты поздновато меня об этом спрашиваешь, – приподнял бровь Аранарт.

– А тогда она меня сразила наповал неожиданностью!

– Почувствуй себя Тинголом, – усмехнулся Король.

– Тургоном. Я же согласился.

Они рассмеялись.

Смотреть, как эти двое хохочут, заражая друг друга новой волной смеха, можно было без конца. Женщина чувствует себя увереннее глядя, как ее мужчина ест. Мужчина – глядя, как его женщина спит. Арнорцы смотрели, как смеются Король с наследником.

– Да, – задумчиво продолжил Арахаэль, – она Анкалимэ. Гордая, дикая и… балованная.

Он выдержал паузу: как отец это воспримет? Тот не возразил на очевидное, и наследник договорил:

– Хорошо, что ты не Алдарион.

– Это ты не Алдарион, – совершенно серьезно возразил Аранарт. – А я как раз…

– Что ты? – не понял сын. – Ты же не делаешь ее наследницей и не настаивал на браке в роде Элроса.

– Всё так, да, – грустно улыбнулся Король. – Просто… это было очень давно, Война едва кончилась… как-то мне надо было скрыть свое имя. Ну я и назвался.

– Алдарионом?

– По его первому. Анардилом.

– Ну, это только имя, – пожал плечами Арахаэль.

– Ты это ей не скажи! – засмеялся Аранарт. – У нее большие виды на имена.

Наконец их позвали к столу. Король сел в свое кресло во главе, но быстрым движением глаз дал понять Арахаэлю: «давай ты». Тот встал, поднял кубок, заговорил… совершенно обычный семейный праздник пошел как всегда, не считая того, что Аранарт молчал. Пару раз Арахаэль вопросительно взглядывал на него, и отец всё так же отвечал взглядом: «нет».

Он смотрел на сына и испытывал давным-давно позабытое чувство: чувство защищенности. Ты можешь делать что угодно, кричать на весь мир «я сам!», творить мудрое или безумное… он стоит за твоей спиной, и он исправит, если ты сделаешь что-то, гм, чересчур решительное.

Все говорят, что Арахаэль похож на тебя, а ты иногда слышишь тот голос, те интонации. Да, Старейший прав: больше не нужен чудесный сон, чтобы встретиться с отцом. Хочешь увидеть его – открой глаза яви. Смотри, а больше того – слушай.

Вот таким он и был на праздниках.

Ты взял страну из его рук, и сделал… хорошо ли, плохо ли – что мог. Себя укорить не в чем. И тревожиться не о чем: ты возвращаешь в те же руки, из которых взял. То, в чем ты ошибался, он исправит. Он же Мудрый Государь, и не только по имени.

Это не то возвращение, о котором грезит Ранвен. Арахаэль – не Арведуи. Он другой.

И всё же – ты вернешь страну в те самые руки.

Путь

Свет.

Была ночь, но это не имело значения. Безлунная, полнозвездная, Лебеди Памяти царственно плывут через всё небо, то сбиваясь в плотную стаю, то разбиваясь на клины… неважно. Этот мир прекрасен, но он – только оболочка. Иного.

Нет себя.

Какое это счастье – остаться безо всей той жизни, без поступков – правильных и нет, без желаний – для себя ли, для родных ли, для страны ли… Остаться без мыслей – сознание ясно, но больше никогда и ничего не надо рассчитывать. Остаться без силы – она больше не нужна. Остаться без гордости и торжества – они меньше чем мыльный пузырь, переливающийся на солнце.