Некоронованный

От моря шел гул голосов. У дунадана возникли подозрения, что это может быть. Он вышел наружу и убедился, что прав.

Десятки мужчин, от почтенных отцов семейства до вчерашних мальчишек, стоя в каяках кидали гарпуны по наспех сделанным плавучим мишеням. Кидали неправильно, но хотя бы учились попадать.

Очень скоро его прямо-таки закогтил Хулах. Внук Ики слишком умен, чтобы пытаться подражать, не расспросив сперва.

– Ты бить не так, как мы.

– Да. Смотри, вы кидаете гарпун от плеча. Как будто падаете за ним. Вот так, – он показал. – И чтобы не выпасть из каяка, сами же тормозите удар. Спина спасает вам жизнь, но мешает вашему удару. Понимаешь?

Лоссоф медленно проделал привычное движение. Требовательно взглянул: продолжай.

– А я бил от бедра.

Он медленно показал разворот.

– Моя спина прямая, ей не надо меня спасать. Меня берегут ноги.

Он снова показал движение корпуса и поднимающуюся руку.

– Я разворачиваюсь так сильно, что вот: моя рука сама отпускает гарпун и он летит. Давай, это просто.

Приехали дружинники. «То есть как – на кита?!» «То есть как – с одного удара?!»

И невысказанным, но написанным на большинстве лиц было: «А мы?! Мы тоже хотим!»

Арведуи попросил Хулаха о большом каяке, и они вошли в плотные ряды тренирующихся. Дунаданы учились стоять, Хулах – метать, и все были счастливы.

Тем временем им строили сярысь-тэли, «морской дом». Почти все ребра убитого кита пошли в дело – это должно было быть очень большое жилище. Морские дома делались так же, как и те, в которых жили оленные лоссофы, но их никогда не перевозили, напротив: снаружи их обкладывали дерном, а внизу еще, для большей прочности – и несколькими рядами камня. Задуют свирепые прибрежные ветра – а дом будет стоять.

Сколько живет дом пастуха? а кто его знает… сломается одно из ребер-стропил – заменят летом на новое, а шкуры и кожи, которыми он обложен в три слоя зимой и в один летом, и не заметят как заменят. Сколько живет морской дом? – да лет двести. Дерн порастет травой, летом пригорок, зимой – сугроб. Сломается ребро – всё, умер дом, надо новый строить. Но многие поколения в нем и родятся, и умрут прежде, чем китовое ребро переломится.

И до сих пор на побережье стоят останки прежних сярысь-тэли – скелеты домов. Никто не спалит их даже в холодную зиму.

Кости, шкуры, дерн… за несколько дней жилище готово, а вот – на века строят.

На ближайшую охоту князь своих не пустил. И рано им, могут не удержаться, когда кит под каяком пройдет, и надо дать лоссофам опробовать новый удар без посторонних глаз.

Арведуи обнаружил, что рисунок кита на скале, процарапанный наспех Хулахом для него, теперь стал собственностью племени: днем дети смачно швыряли в него палками, целя в легкие и сердце, а… сложно сказать, когда, но наверное ночью… в общем, камень как раз на рисунке легких был подозрительно недавно сколот и не единожды, а детские игрушки уж точно не могли этого сделать.

Хулах вернулся с охоты сияющим: кита завалили быстро как никогда; ребра безоговорочно отдали южанам – в одном жилище им будет тесно, нужно второе, а лучше еще и третье, упражнения продолжались, первую четверку арнорских китобоев можно было смело отпускать за добычей… жизнь налаживалась там и тогда, когда от нее никто не ждал ничего хорошего.

А тундра, не интересуясь делами людей, цвела.

Но любовалась ею только Фириэль. Мужчины были поглощены охотами, у женщин было полно забот, а дочь Ондогера оказалась вдруг вне этих жерновов суеты. Желающих пойти на кита столько, что Арведуи несколько лет придется ждать очереди (неужели они здесь на годы?..), потому что он сначала пропустит всех, кто мечтает изведать этот риск на себе, – а раз так, то страх за него разжал когти на какое-то время. Что-то делать по хозяйству? – но здешние женщины умеют это куда лучше, чем она когда-либо выучится, и помогать им означает мешать. Так что она просто бродила по окрестностям, любуясь белыми звездочками цветов, имен которых она не знала, – у кого четыре лепестка, чуть заострены на концах, у кого много-много… а потом она увидела северные маки. Это могли быть только маки… как те, что росли на границе Каленардона, только те были алые, а эти желтые, меньше и такие трепетные… и всё же – здесь есть маки. Как это странно.

Мужчины не замечали весны. Их волновал шум прибоя, а не яростный клекот краснобровых куропачей, влекла морская даль, а не озерца, где можно было оглохнуть от гогота самой разной птицы, им снились киты у горизонта – и что им мелюзга вроде пуночки, самец которой вертит своей черной спинкой перед подругой?

Мужчины не замечали весны, но весна замечала их. Она входила в их сердца – тоской по далям, хотя куда уж дальше, до края земли дошли; она будоражила их кровь – воспоминаниями о женах, и не о том, что с ними сейчас, а о недолюбленном в молодости, о напрасно потерянных днях и ночах, хотя тогда казалось, что есть заботы поважнее, чем быть друг с другом, а сейчас… как ни устал, а не уснуть, и думаешь, сколько же упустил, и упустил навсегда…

В жизни Арведуи настали очень странные дни. Сколько он себя помнил, он всегда был должен – сначала учиться, потом учить, должен был заботиться о своих людях, будь то его отряд, его семья или его страна, должен был понимать людей лучше их самих, чтобы подсказывать им единственно верные решения, должен был проявлять чувства там, где люди нуждались в участии, и сдерживать там, где человек должен справиться сам, должен был…

…а сейчас не должен ничего. Совсем.

Он сделал всё, что необходимо. И если сейчас что и должен делать, так это – ждать.

Тем людям, которые от него зависят сейчас, он дал жизнь хорошую настолько, насколько это возможно здесь. И если он что и должен делать, так это дать им самим позаботиться себе и заодно о нем: им это будет радостно.

Он должен отдохнуть. Странный, непривычный долг. Но другого пока нет. Будет, еще как будет. Только позже.

А сейчас – словно молодость вернулась. Он с Фириэлью снова бродит по цветущим… ну, не совсем лугам. Но уж что есть здесь. Разноцветные мхи – это даже красивее цветов. И Фириэль так радуется, как карликовые березки стелются по южным склонам валунов, греясь о камень. Сама она вот такая березка: искореженная холодом и ищущая тепла.

Странно вспоминать Гондор. Тогда ему, сначала «почти жениху», потом просто жениху принцессы стремились показать всю страну – от Западного Эмнета до Лебеннина и южных берегов. Цветов там, наверное, было много. Очень много. А он их не замечал. Он видел только ее – но не восторгом влюбленного, нет: он хотел понять эту девушку, скрывающую ранимость под ледяной броней гордости и благородных манер. Она ощущала его внимание, и день ото дня отогревалась. Чуть-чуть.

Свита полагала, что они учтиво беседуют, арнорский принц восхищается Гондором… всё выглядело вполне прилично, а они двое понимающе улыбались друг другу, потому что у них есть общая тайна. То, что их уже связало, было дороже, чем любовь.

А потом их повезли кататься на корабле. И там он увидел Фириэль другой. В море ее ледяной панцирь вдруг растаял. Жалость к ней? сочувствие? – всё это сдуло первым же порывом океанского ветра. Осталось лишь восхищение.

Была ночь, они стояли на носу корабля, закрытые парусами от придворных (если те любовались луной, то с кормы, как и положено пассажирам). Перекликались матросы, дышал во сне океан, Арведуи целовал ее лицо, шею, руки, она не пугалась и не противилась, и воля Ондогера, союз Северного и Южного королевства и все прочие судьбы Арды не значили для них уже ничего.

– Что они здесь делают, когда хотят остаться вдвоем? – спросила Фириэль.

– Забираются под полог, – развел руками муж.

– Варвары… – выдохнула она.

– Я скажу нашим, они переберутся в два других тэли. Сейчас тепло, пологи не нужны, а без них им будет тесновато, но терпимо.

– Нет! – испугалась она. – Нет, не делай этого!

– Почему?

– Это значит – сообщить на всё стойбище, что мы… Нет, пожалуйста.

– Фириэль, – он прижал ее к себе, она спрятала лицо у него на груди. Мать троих сыновей, старшему осенью тридцать шесть… а всё та же маленькая гондорская принцесса. Не испугается ни войны, ни назгула, ни диких земель, ни смерти, но страх обнаружить перед кем-то свои чувства – непреодолим.

Недаром ей так здешние березки нравятся. Они тоже прячутся за камнем.

– Фириэль, послушай меня. Да, они увидят и поймут. Но разве это дурно? Разве ты много видела здесь пар, у которых взрослые дети, но супруги до сих пор живут любовью? Не похотью, а любовью? И разве дурно объяснить им, что возможно и такое?

– Ты прав, но… я не могу.

Он прижал ее крепче.

– Сейчас так тепло, а это только начало лета. Ики ходит злой, ты не замечала?

– Ики всегда ходит злой.

– Верно. И всегда по делу, – голос Арведуи стал мрачен. – Он знает: это тепло дурной знак. Фириэль, мы бежали, чтобы стать приманкой для Моргула. Ему известно, что мы пересекли Лун. И он не упустит свою добычу. Фириэль, у нас осталось очень мало времени.

Его голос снова помягчал:

– И я не хочу терять ни дня, ни ночи.

– Я сгорю со стыда, – прошептала она. – Я не смогу завтра выйти из тэли.

– Тобой все будут восхищаться. Влюбленная девушка прекрасна, но влюбленная женщина – ослепительно хороша.

Она не ответила.

– Фириэль, у нас есть сегодня. Завтра у нас может не быть. Пожалуйста.

Утром дунаданы смотрели на него с таким довольным видом, будто и сами провели эту ночь со своими женами.

Фириэль не показывалась. Ничего, не до вечера же она стесняться будет.

Арведуи делал вид, что занят какими-то повседневными делами, а сам поглядывал на выход из своего тэли. И вообще на стойбище. Его настораживало оживление женщин. Они что-то бурно обсуждали, смотрели все… да, как раз на его жилище, и не надо было знать язык, чтобы понять, о ком они говорят.

Он недооценил изумление, которое вызвало у лоссофов их желание остаться наедине. Это слишком вразрез со здешними обычаями. Слишком.

Надо будет выручать Фириэль.

Он позвал Сидвара – переводить, когда понадобится. Хулах, конечно, перевел бы лучше, но в этом деле обойдемся без него.

Фириэль вышла… и почти сразу на нее ринулась гомонящая женская толпа. Словно стая крачек.

Крича и жестикулируя, они ее спрашивали о чем-то. От шума она перестала понимать даже те слова их языка, какие знала, и растерянно то кивала, то качала головой, явно невпопад. Через какое-то время женщины поняли, что ничего от нее не добьются, и ушли, громко толкуя.

– И что им надо было? – тихо спросил Арведуи.

– Ну как бы тебе сказать, князь, – дунадан смутился. – В общем, они ее спрашивали, кхм, что же такое южане делают, что им нужно всех выгонять из тэли.

– Ясно. Пойдем, догоним их, я им отвечу.

– Ты?!

Арведуи взглянул на дружинника, и тот смутился снова: что это он, в самом деле, князь ему велит, а он болтает вместо того, чтобы исполнять.

В два шага они нагнали женщин.

Сидвар крикнул им фразу, в которой Арведуи распознал слова «…лавунгкве тахи …экватэныл» – «Наш князь хочет сказать вам то, о чем вы спрашивали его жену».

Женщины разом онемели: ответа от мужчины они ждали меньше, чем снега в июле.

Они впились в него глазами, и Арведуи сказал:

– У разных птиц разные брачные танцы. У разных народов людей разные обычаи.

Сидвар перевел.

– Пуночке надо совсем немного земли, чтобы повертеться перед подругой. А сколько неба надо соколу?

Дружинник перевел, и сам просиял от такого сравнения. Все они слышали пронзительное «кееек-кееек-кееек», все видели, как с высоты падает сокол, сложив крылья, как снова взмывает ввысь, и опять, опять. Полет его был прекрасен, как… как любовь князя и его жены.

– Хортхан! – понимающе выкрикнула одна из женщин.

– Хортхан-эква! – подхватили другие, и не нужно было знать язык, чтобы понять: «Соколица».

Похоже, у Фириэли просто дар обрастать прозвищами.

Всё было хорошо. Всё было слишком хорошо.

И если для Арведуи это было знаком того, что новые тяготы ближе, чем он думал, то дунаданы день ото дня явственно стыдились своего благополучия.

Однажды вечером князь собрал их.

Он говорил по обыкновению негромко. Его слова звучали мягким укором. Но в его речи не было вопроса. То, о чем он говорил, на самом деле было приказом – только приказом особенным: он требовал от своих воинов не действий, а чувств. Но слова его звучали по-отечески, так что арнорцам казалось, что он знает их собственные мысли и стремления души.

– Вы думаете о том, что не имеете права на сегодняшний покой. Вы стыдитесь нашего благополучия. Стыдитесь перед теми, кого мы оставили скрываться в глуши Северного Всхолмья.

Дунаданы опускали взгляд: князь читал их мысли.

– Но разве мы здесь потому, что хотели избежать тягот? Разве мы здесь потому, что бежали от войны? Разве нас привели сюда поиски сытой жизни?

Дружинники оживились.

– Разве не готовы мы вынести неменьшее, чем нам довелось, а – придется, так и большее?

Распрямили плечи. Вот именно.

– Я не знаю, что нас ждет, но одно мне известно точно: Моргул знает, что мы у лоссофов. Король-Чародей умен, он не станет искать маленький отряд на огромных землях. Я не знаю, что он сделает, но уверен: самое тяжелое нас ждет впереди.

Князь выдержал паузу, обвел их взглядом:

– И вот поэтому: не стыдитесь сегодняшнего затишья. Примите этот отдых так, как должно: с благодарностью.

Он снова помолчал.

– Отдыхайте. Скоро нам понадобятся все наши силы. Радуйтесь, и не смущайтесь этого: мы сделали что-то правильно, если к нам пришла радость там, где мы ожидали лишь лихо.

Он посмотрел на их посветлевшие лица и добавил:

– А если вас так терзают мысли об оставленных, то подумайте вот над чем. Моргул хоть нелюдь, но тоже нуждается в отдыхе, а лето – не его время. Быть может, наши близкие сейчас так же стыдятся, что им вполне терпимо живется в урочищах родных гор, а вот мы… на чужбине, лишенные всего. М?

Задумались. И даже улыбнулись этим мыслям.

– И еще. Даже если им тяжелее. Как вы считаете, какой вести о нас они бы желали: что мы скитаемся хуже диких зверей в вечной опасности и умираем от голода – или что мы живем так, как сейчас?

Совсем задумались. Вот и думайте.

Становилось всё теплее, прям как не север. Дунаданы поснимали меха.

В тепле множился гнус, морской ветер прогонял его, но олени не могли вечно пастись у моря: они не столько объедали ягель, сколько вытаптывали его и приходилось перегонять стада южнее… комарье лезло животным в ноздри, рот, глаза, закусывая оленят едва ли не до смерти. Молодняк слабел и гиб.

Шкуры оленят-пыжиков Нярох отвозил Фириэли: пусть у южан будет одежда по росту, а не с чужого плеча. Она благодарила, ей помогли раскроить, и она, к огромному удивлению всех, занялась шитьем сама. Впрочем, шкур было много (лучше бы их было поменьше!), так что без помощниц не обойтись.

Кроме всего, шитье было спасением от безделья: прогулкам по тундре пришел конец, гнус был беспощаден.

Жара усиливалась, становясь нестерпимой даже у моря.

Южный ветер доносил запах гари.

Мхи и пересохшие болотца тундры горели. Страшно было подумать о пространствах, которые огонь охватывал день за днем.

Южный горизонт был затянут дымом. Когда солнце светило сквозь него – дым становился сиреневым или фиолетовым. Это было… красиво. Страшно, ненавистно – и вместе с тем невероятно притягательно.

Всё мечтало о дожде – люди, звери, птицы, еще живые травы, даже, кажется, комарьё, которому эта жара тоже стала во вред.

Любая буря, шторм, пусть рвет и крушит, но лишь бы дождь. Лишь бы погасли пожары.

Ики прислушался.

В этот предрассветный час всегда было тихо. Не лаяли собаки – сейчас, утомленные жарой, они редко подавали голос. Не просыпались еще хозяйки, чтобы приготовить мужчинам еду. Не бежали к своим так полюбившимся тренировкам молодые охотники.

Но сейчас было тихо особенно.

Словно ты завернулся в одеяло с головой.

Ики знал многое. Его жизнь была долгой, он многое видел, о многом узнал и еще о большем – думал. Но он был старше своих шести десятков лет. Он был мудр опытом деда, и его деда, и его… он чувствовал их, и они были ему опорой, когда одному становилось слишком тяжело.

Как сейчас.

Он уже понял, что это за тишина.

Когда еще не кончилась зима, он уже предчувствовал, что так и будет. Когда увидел чужаков – предвиденье сменилось ожиданием неотвратимого.

Сейчас оно пришло.

Ики, старчески щуря глаза, вышел из тэли. Мокрый ком упал ему на лицо со входного полога.

До самого горизонта во все стороны, сколько хватало глаз лоссофа, тундру покрывал глубокий слой снега.

Июльского снега.

Волнами Мифлонда

Аранарт знал, что происходит в Артедайне. Бывшем Артедайне, а теперь землях Моргула.

Самые удачливые воины всё-таки добирались сюда и приносили вести.

Все равнины были в руках Короля-Чародея. Западные предгорья Сумеречного Кряжа – нет, но ангмарские отряды сторожили проходы между ним и Белыми Холмами: вроде бы и далеко от эльфов, но даже с Сумеречного пробраться в Мифлонд сложно.

Лучше не думать, сколько беженцев погибло, пытаясь уйти к эльфам.

Синие Горы… после вестей об Ондомире спасшихся оттуда не ждем.

Форност… это было ясно еще когда уходил.

Форност он сделал столицей своих земель. В Форносте – рудаурцы. И он.

Не думать о Форносте.

Считать, что он сгинул, как Нуменор.

Крепости Северного Всхолмья сданы, а глубоко в горы Ангмар не пошел. Пока не пошел?

Очень много беженцев на Сумеречном. Туда же ушло и немало воинов: не прятаться, а защищать их. Когда понадобится.

Когда?

Война в горах – самая долгая и проигрышная изо всех войн. Ангмарец это отлично знает. Он поступит иначе.

Как?

Снова нашлет мороз?

Зима будет страшнее предыдущей?

Что еще сделает Ангмарец?

И что можем сделать мы?

Кто это – мы?

Несколько десятков арнорцев, которые здесь, несмотря ни на что?

Или в это «мы» входит и Кирдан?

Эльф готов сражаться против назгула. Двое бессмертных. У них много времени.

«Я не начну войны без твоего отца. Я должен узнать то, что знает о Моргуле он».

Отец собирался прятаться в Синих Горах! Мы знаем, что становились с арнорцами, которые понадеялись, что за Лун они будут в безопасности! Так почему же Кирдан не хочет взглянуть в глаза страшной правде: он никогда не будет говорить с князем Арведуи!

Но древний эльф смотрит куда-то за горизонт и отвечает спокойно: «Тонлинд не нашел следов его гибели. Иначе бы он вернулся. Твой отец жив».

И остается изводить себя и арнорцев упражнениями – и ждать.

Неизвестно чего.

Когда вокруг них стала собираться пусть и горстка, но их народа, Аранарт и Голвег снова вернулись к счету дней.

Так что день своего совершеннолетия принц Артедайна никак не мог пропустить.

Он очень надеялся, что никто, кроме Голвега, не помнит об этой дате, а следопыту хватит такта промолчать.

Прошлый день рождения кажется праздником в цветах и лентах – по сравнению.

Кто он? Наследник – или князь уничтоженной страны?

Командир над несколькими десятками беглецов (его отряд год назад был больше!) – или тот, с кем пойдут на врага эльфы?

Он ничто, жалкий беглец, пригретый Кирданом? Или он тот, кто сможет вести войну против Ангмарца?

Разум говорил: ты беглец. А сердце стучало: воин и мститель. Вопреки разуму.

В темноте октябрьского утра Аранарт одевался; Хэлгон молча ждал его. Голвег притворялся спящим и тем решил дилемму поздравлять или нет. При посторонних не будет, ясное дело. И сейчас не будет. Вот и спасибо. Лучший подарок к такому празднику.

Нолдор прислушался, поспешил зажечь светильники. Гости.

Всё-таки.

И откуда узнали.

Вежливый стук в дверь.

Аранарт сжал губы, кивнул Хэлгону – да, впусти. Раз он должен вытерпеть поздравления – он вытерпит. Не самое страшное, что бывает в жизни.

Кирдан.

И какие-то фалафрим за его спиной. Вот только подарков не хватало.

Владыка, ты знаешь, что мне нужен от тебя единственный подарок.

Но ты его не сделаешь.

Поклониться. Молча. Боишься сказать резкость.

– Аранарт, я знаю, что сегодня день твоего совершеннолетия.

Опять поклониться.

– Надеюсь, мой подарок порадует тебя.

Ты не успеваешь взъяриться на слово «порадует», потому что один из эльфов разворачивает то, что принес… блестит неведомый сплав металла, тихо звенят – почти журчат – его звенья. Эльфийская кольчуга. Тонкая, легкая – это ты видишь, а все легенды, вспомнившиеся разом, хором твердят, что прочнее любой из людских.

– Примерь, – он слышит улыбку в голосе владыки Мифлонда. – Должно быть по твоим плечам, но мастерам хотелось бы убедиться.

Огня светильников хватает, чтобы понять: она переделанная. Ее расширяли. Кто ее носил прежде? Погиб, уплыл? а важно ли?

Кольчуга – это весомее слов. Битва будет.

Как вторая кожа.

И двигаться в ней легче, чем в кожаном доспехе.

Кирдан кивает и чуть улыбается: только взглядом.

Другой фалмари протягивает кольчугу Хэлгону. Третий кладет принесенную на стол – для Голвега.

– Спасибо, – выдыхает принц. Подарок сам по себе бесценен, но он больше чем доспех, какого не было ни у одного из князей, он – обещание грядущей битвы. Слишком взволнованный, чтобы высказать это словами, Аранарт лишь повторяет: – Спасибо.

Фалафрим уходят, остается лишь Кирдан.

Он отводит принца к западному окну – теперь Голвег может перестать притворяться спящим и наконец встать и одеться. А там и подарок примерить.

– Аранарт, я знаю, – говорит правитель Мифлонда, – ты хотел молчать о сегодняшнем дне. Тебе не придется объяснять твоим людям, почему именно сегодня тебе подарили кольчугу. Доспехи понадобятся вам всем; сегодня их получили все. Все, кто здесь. Потом кольчуг нужно будет гораздо больше; нам есть, из чего переделать.

Значит, быть битве. Настоящей битве.

– Человек на моем месте, – продолжает Кирдан, – сказал бы «рано или поздно мы начнем войну». Но я не человек. Я не начну войну ни рано, ни поздно. Я начну ее в тот день, когда увижу путь к победе.

«Когда увижу». Не «если».

– Но, Аранарт, я хочу, чтобы ты взглянул в глаза правде. Если не случится события… такого, которое смоет все наши планы, как волна песочный замок, и не заставит нас повести эльфов немедленно, если этого не случится, то…

– То?

– Я уже говорил и повторю: нас слишком мало. Даже с Линдоном. А Король-Чародей могуч. Поэтому (если твой отец не заставит меня изменить решение) мы выступим лишь тогда, когда Моргул будет убежден, что эльфы не помогут Арнору. Только внезапностью мы можем сравнять силы.

Ждать. Ждать год… несколько лет? десятки лет?!

– И я должен сказать тебе, – голос эльфа звучит сурово. – Не знаю, за что Король-Чародей получил это прозвище, но ему удалось то, чего не делал никто и никогда.

Кирдан словно не решается произнести это.

– Кольцо Моргота. Сила Врага, разлитая в мире. И власть над морозом – одной из стихий Моргота.

Хэлгон побледнел от таких слов.

– Как может человек… бывший человек управлять Кольцом Моргота – я не знаю. И не узнаю никогда. Но он может. И будет. Я не хотел говорить тебе этого раньше, Аранарт, надеялся сказать это твоему отцу… но нет, это услышать тебе.

– Зима будет страшнее прежней, – ровно произнес принц.

– Да, Аранарт.

– И ты ничего не сделаешь.

– Да.

– Я понимаю, – кивнул сын Арведуи.

Корабль

Как ни странно, эту зиму Фириэль назвала бы счастливой.

Была ли она ужасной?

Ну… да.

Чего и ждать после снега в июле.

Арведуи предупреждал, Ики злился, она сама говорила… неизбежное страшно, когда оно далеко, когда ты надеешься, что обойдется, что возможно иначе, – та самая детская надежда, закроешь глаза ладошками и думаешь, что злодей тебя не увидит.

А здесь всё ясно.

Они шли навстречу гибели. Теперь они могут оставаться на месте: гибель идет им навстречу.

Когда всё знаешь наперед – на удивление нестрашно.

Все вопросы решены. Кроме одного: когда. На него ты отвечаешь: «Скоро».

И радуешься сегодняшнему дню.

Потому что он есть.

Успеть сказать друг другу еще сколько-то добрых слов, на которые не нашлось времени тогда… при жизни. Улыбнуться. Посмеяться.

Бердир, овладевший искусством охоты на тюленя, с удовольствием показывал госпоже, как надо правильно подползать к зверю, надев на голову капюшоном шкуру его незадачливого сородича и прикрывать грудь и живот левой рукой, замотанной в белый мех… она смеялась, потому что было действительно смешно, и радовалась, потому что они снова еще что-то успели.

И так каждый день.

Они словно смотрели на жизнь через особые очки, вроде тех, что надевают охотники, чтобы снег не слепил глаза при ярком солнце. Через щелки этих очков было видно только хорошее. Эти люди теперь не замечали того, что год назад они сами назвали бы кошмаром. Сейчас оно просто… ну, было, да, но не касалось их душ.

Нет, им не грозил голод. Летом они набили много китов, ямы в земле возле новых тэли были наполнены припасом. Когда по тэли не хлестал ливень или буран – выходили на новые охоты. Мясо для еды, жир и кости для света и тепла.

Дунаданов язвило другое.

Холод.

Пронизывающий сырой холод, от которого не защищало не то что два слоя меха, а даже три – Фириэль сшила им из шкур погибших оленят, и эта одежда оказалась не запасной. Арнорцы не были привычны к таким морозам, о которых даже лоссофы говорили как о небывалых, но от морозов бы спас мех… не от сырости. Здешняя осень была примерно как зима в Форносте, но продрогшие дунаданы не знали, как одолеть сырую стылость. Под пологом, в обнимку с плошкой-жирником было тепло… но не просидишь же целый день там. А очаг в тэли топили лишь для готовки, не чтобы согреться. Дров здесь не было, торфа тоже не нарезать, в очаг шли кости морского зверя, политые жиром. Запах от этого был… да неважно, какой запах, если к огню можно протянуть руки. Можно хоть немного выгнать из тела въевшийся холод.

И каждая охота была не столько пиром, хотя свежая кровь, к которой все давно привыкли, бодрила больше вина, а сырое мясо, едва тронутое морозом, казалось лакомством, – но главной добычей для арнорцев были кости: их можно было сжечь. Оставить запас, который будут строго расходовать, но всё же один день – согреться по-настоящему.

Лоссофы понимали, как мерзнут южане, и щедро делились костями. Этих подарков с избытком хватило бы прогнать мороз. Но не сырость.

Выход был лишь один: не думать о том, как ты мерзнешь. Ты не можешь уберечь тело от сырого холода, но властен не впустить его в свое сознание.

Осталась одна – дроби кости на дрова: согреешься. Вернулись охотники – слушай, шути с ними, спрашивай, говори.

Вы живы. Вы вместе.

У вас всё хорошо.

Наступал март. Все собирались с духом.

Пережить весну было гораздо тяжелее, чем зиму.

Голодный тощий зверь, обманчивый лед, непогоды… весна соберет свою дань. Сколько охотников не вернутся, когда треснет лед, казавшийся прочным? Когда поднимется белесая мгла и ветер, сколько людей заблудится в этом мороке насмерть? Кто знает…

Чтобы пережить зиму, нужен ум и сила.

Чтобы пережить весну – удача.

– Кит! Кит! – кричал перепуганный Хулах, собрав всех, кто был на стойбище.

Какой кит, когда море на многие тысячи локтей еще подо льдом?! Киты в теплых водах.

Но Хулах продолжал взахлеб говорить об огромном, небывалом ките, который идет далеко, но льдов он не боится, он идет по узкой полосе воды вдали от берега.

Хулаха спрашивали, на что этот зверь похож, но охотник лишь размахивал руками, пытаясь показать размер чудовища.

Когда Арведуи услышал рассказ внука вождя, он спросил:

– А этот кит выныривал? Уходил под воду?

– Не-ет!! – закричал охотник, испугавшись того, что сам осознал.

– Значит, это не кит, – спокойно сказал князь.

И замолчал. Сжало сердце и перехватило дыхание. Догадка.

Зажмурился, сдерживая волнение.

Выдохнул, успокаиваясь.

Кивнул Хулаху, тот понял без слов – и они, обгоняя друг друга, помчались на Китовый мыс. Разглядеть то, что заплыло в эти воды.

Они вернулись довольно скоро. Шли быстрым шагом. Оба были заметно бледны.

Арведуи сглотнул, словно голос не слушался его, и приказал:

– Все дрова, какие есть, – на Китовый мыс.

Никто не сдвинулся с места. Дунаданам показалось, что они не так поняли. Дрова, которые дороже еды, – на мыс?! Зачем?

– Костер будем держать всю ночь, – не своим голосом продолжил князь. – Они не заметили нас днем, это понятно: тэли с моря не разглядишь, мыс загораживает. Но огонь на Китовом они увидят.

– Эльфы? – выдохнула Фириэль. – Корабль?

– Да.

Над поселком точно ураган пронесся: все бросились за топливом. Приказ Арведуи касался только дунаданов, но для лоссофов южане давно перестали быть чужаками, они стали родными, благодаря им этой жуткой зимой никто не умирает от голода, и как же можно не помочь им вернуться домой?! Арнорцы, да и сам князь сейчас меньше всего думали о том, что они второй год делают всё, чтобы оказаться как можно дальше от Мифлонда, сейчас эти слова ничего не значили, да и не звучало их, сейчас единственно важным было – подать сигнал, уцепиться за тонкую ниточку оттуда, с Большой Земли, отделенной от них океаном… и неважно, что до Мифлонда можно дойти и по суше, он сейчас был далеким заморским берегом, недоступнее Валинора, но вот – пришел корабль, и лишь бы увидел, и пусть сгорят хоть все дрова, но лишь бы подать сигнал!

Лишь Ики стоял неподвижно, глядя на Хулаха, деловито распоряжающегося домочадцами. В молодости, когда у него еще было имя и он был охотником, Ики так смотрел на дичь, занося острогу. Если верны легенды о заморских эльфах, нет народа зорче. Но: Хулах увидел их, а они не увидели его. Хулах посмотрел в их сторону, они же на него не взглянули. Случайность? Из таких случайностей и складывается судьба.

Сегодня Хулах решил свою.

Люди стояли полукругом у костра. Плечом к плечу, закрывая огонь от беснующегося на мысу ветра. Ветер здесь всегда был такой, что мог сбить неосторожного с ног. И задуть, разметать небольшой костер этому ветру было легче легкого.

Разжечь большое пламя они не могли: надо было беречь топливо. Ночь долгая. А по ту сторону ночи продолжается жизнь. Кости им еще понадобятся.

Так что надо оберечь этот огонь, маленький. Эльфы увидят. Ночью его будет хорошо видно.

И потому люди стояли живой стеной. В несколько рядов. Дунаданы – чтобы закрыть от ветра костер, лоссофы – чтобы закрыть от ветра южан.

Грели друг друга лучше, чем это сделал бы самый высокий костер.

Ночь. Хмурая, беззвездная. Во весь север.

Заледеневшее море. Ветер. Каменный мыс.

И дерзкий рыжий огонек жизни.

Люди стояли, не ощущая усталости. Им не хотелось ни есть, ни пить. Волнение клокотало в их душах, надежда пьянила сильнее вина.

Серая чернота ночи и пляшущее пламя.

Лишь стоящие с краев иногда нагибались – подложить еще костей, бросить кусок жиру.

Что такое надежда? К кому и когда она приходит? Реальность она или выдумка? А если выдумка, то чья? Слабых, чтобы найти утешение? Или сильных?.. а зачем сильным выдумка? А если реальность, то можно ли ее взять в руки? – реальные вещи ты держишь в руках…

Надежда этих людей была реальностью.

Кучка костей и жира, горящих на скалистом мысу.

Надежда этих людей была самой простой, самой обыденной реальностью.

Когда стало светать, то, не сговариваясь, было решено дать догореть этим костям, новых не подкладывать.

Когда стало еще светлее, стали видны фигуры, осторожно идущие по прибрежному льду. А у самого горизонта – смутный абрис эльфийского корабля.

Эльфы ловко взбирались на утесы со стороны моря – для человека эти скалы были неприступны, но Старшие, легкие и ловкие, поднялись здесь быстрее, чем дошли бы до тропы.

Лоссофы смотрели на них так, как мог бы глядеть ребенок, явись к нему во плоти герои сказок.

– Добрая встреча, – прозвучал над оледеневшей землей певучий голос.

Прозвучал впервые с того древнего времени, когда здесь проходили корабли пытливых мореходов, чтобы нанести на карту очертания северных берегов.

Тонлинд огляделся и узнал того, к кому и был отправлен.

– Добрая встреча, князь Арведуи.

– Поистине, добрая, – выдохнул дунадан.

– Владыка Кирдан послал нас к тебе на помощь, как ты и просил. Не наша вина, что мы добирались так долго.

«Просил». Просьбу передать мог только…

– Аранарт?

– Он в Мифлонде, – кивнул эльф, чуть удивленный, что надо подтверждать это. – Он рассказал нам, что ты бежал на север, но он полагал, что…

– Ты говорил с ним? Ты сам? – от обычного спокойствия князя остались одни осколки.

– Да, говорил, – голос Тонлинда стал звучать терпеливо, раз уж надо и в третий раз сообщать одно и то же. – Почти год назад.

– Жив… – ахнула Фириэль. Привыкшая за этот год, что дурные вести сменяются лишь более дурными, она сейчас слушала эльфов так, как если бы они говорили на квэнья: все слова знакомы, а смысл ускользает.

Мать вскинула руки к лицу, словно плакальщица, слезы – не горя, а радости! – горячие, крупные слезы полились из-под ладоней в меховых рукавицах, живое чувство взломало лед мужества, которым была скована ее душа, Фириэль рыдала, захлебываясь слезами, рыдала от счастья, выплакивая всё невыплаканное от горя, всё, что оно молчала об Ондогере, Артамире и Фарамире, об Ондомире и Алдамире, о родине, отвергшей ее сына, о новой родине, потерянной ею, рыдала яростнее, чем над павшим; Арведуи подхватил ее, сжал, но не успокаивал, понимал – ей надо выкричать всё наболевшее, а она всё не могла уняться, хотя уже сознавала: нет повода для слез, только вот рыдания рвались из горла, как кровь толчками из раны, «просто слезы», – успевала она выдохнуть мужу, и снова, снова… никто, кроме Арведуи, никогда не видел ее плачущей, да и он редко, а сейчас ей не было дела до того, что смотрят, что все смотрят.

Смотрели неотрывно.

В священном ужасе.

Это был день невозможного. День, когда приплывает эльфийский корабль. День, когда кричит Ими-ики.

Волки. Стая бледных волков по их следу.

Светлые их чувствуют. И не боятся.

И привели волков сюда.

Волки поземкой крадутся мимо тэли, волки струйками холода забираются в тот, где Светлые рассказывают южанам, как искали их в Синих Горах, люди не знают о волках, а вот собаки их чуют и воют – то одна, то другая… волки спешат дальше, помечая нашу землю как свое место охоты, но на земле волков мало, волки скользят по льду, то собираясь в стаю, то разбегаясь одиночками… сколько волков у того каяка Светлых. что показался Хулаху китом?

Вы, Светлые, не боитесь стать добычей этих волков. Каждый из вас сильнее не то что одного – сотни таких призрачных тварей.

А мы?

Что будет с нами, если вы задержитесь здесь?

Вы протягиваете нам питье, полное летнего солнца. Даете съесть то, что не мясо, но кормит сытнее китового пира.

Вы не слышите, как с каждым вашим подарком алчно звучит вой волков? Теперь и мы отмечены вами. Теперь и на нас пойдет охота.

В тысяче запахов Севера вы не чувствуете запах Хозяина этих волков? Не того, кто спустил древнюю свору.

Запах исконного хозяина.

Того, чей голос до сих пор слышен в их вое.

…не кострища наши заметет пурга, а сердца.

…не тела наши разорвут волчьи зубы, а души.

…не на четырех лапах бегать нам, а грызть мир по-волчьи.

Вы, Светлые, верите, что обережете нас от этих чар своим питьем, в котором плещется летнее солнце?

Арведуи и Тонлинд вышли наружу: надо было готовиться к погрузке и немедленно, пока день стоит сравнительно спокойный.

Но прежде князь задал вопрос, который не мог произнести при дунаданах:

– Как Аранарт?

Мореход посмотрел на него непонимающе: о чем именно спрашивают?

– Как он держался? – уточнил отец.

– Как все вы, – всё еще недоуменно отвечал Тонлинд. – Два слова в день, и те лишь по делу. На лицо – спокойный, а в душу лучше не глядеть.

– Правда?! – вырвалось невольно.

Да что же он от волнения растерял учтивость!

Эльф понял, что это не было вопросом и отвечать не нужно. Как сложно говорить с людьми.

Стоит ли сказать князю, что сын значительно сдержаннее чем он?

Это будет хорошей новостью? Или напротив?

Решить этот вопрос ему не дали.

На них смотрел здешний вождь. Смотрел на него как на врага. Почуял то, что сам Тонлинд называл песнью мороза? Боится, что они принесли беду?

Эльф подошел к лоссофу:

– Мы уплывем сегодня.

Он, как и дунаданы, понимает только с третьего раза? Или как?

– Мы все уплывем сегодня. И эльфы, и люди.

Понял? Кажется, понял.

– Ики, – заговорил Арведуи, – прошу тебя: дай нам собак отвезти вещи к кораблю.

– Дам, – гулким эхом отозвался вождь.

Они не везут вещи. Они везут только два этих черных шара. Завернули в свои плащи, как будто спрятали.

Вам их не спрятать. Особенно этот, тяжелый, который везу я. Белые волки сбегаются, как на свежего зверя… того и гляди, драться из-за него начнут.

Могут призраки драться?

Есть у призраков кровь?

Белая, мглистая…

Ты уедешь, южанин, чья рука несет смерть и в чьих глазах нет убийства. Ты уедешь, и волки помчатся за тобой. Их там тысячи. Тебе не справиться. Тебе, твоим воинам, твоей жене, от взгляда которой они подожмут хвосты, этим Светлым… волки Севера голодны, их веками никто не поил свежей кровью, а вас слишком мало.

Вы сильны и горячи, но они задавят вас.

И, насытившись вами, они заснут на новые века.

Не будет лютых зим. Не будет горящей тундры летом. Болезни не будут косить оленей. Киты не будут забывать дорогу к нашим берегам.

Мой народ будет жить – сыт и счастлив.

А вы… вы ведь хотите уплыть.

Так плывите. И уводите волков.

Ты хочешь, чтобы я помог вам уплыть быстрее. Я сделал то, что ты хочешь. То, что спасет мой народ.

Ты ни о чем не хочешь меня спросить. Мне нет нужды отвечать, раз нет вопроса.

Это так просто: не открыть рта.

Это гораздо проще, чем сказать слово.

Чтобы уберечь нас от волков, нужно меньше чем ничего.

На что похоже «ничего»?

На лед под серым небом. Лед без конца и без края.

Меньше чем ничего.

Как трещина во льду.

Трещина в черную бездну.

Эльфы легко подняли первый палантир, по доске осторожно вкатывали тяжелый. Арведуи и Тонлинд решали, как именно разместят дунаданов, что им взять, чтобы не замерзнуть в пути, сколько еды.

Если поторопиться, они отплывут еще сегодня вечером, ночь – не помеха эльфам. Надо дорожить каждым часом тихой погоды.

– Не плыть! – вдруг рявкнул Ики.

Эльфы удивленно обернулись к нему, Арведуи нахмурился, спрыгнул с корабля, подошел к вождю.

– Ты! – крикнул Ики ему в лицо. – Не плыть! Не плыви! Смерть!

Тонлинд тоже спустился. Взглянул на лоссофа с уважением:

– Ты почувствовал песнь мороза? Да, верно, она настигла нас, едва мы свернули к востоку. Но успокойся: она слаба ныне и бессильна причинить нам вред. Иначе мы не пережили бы этой зимы. А мы почти год провели в наших поисках.

– Песнь мороза? – спросил эльфа Арведуи.

– Очень древняя сила. Она пришла в мир прежде, чем были отстроены причалы Бритомбара и Эглареста, прежде, чем расстались Эльвэ и Ольвэ, и, говорят, даже прежде, чем эльфы пробудились. В страшные зимы она сковывала Белерианд. И мощь ее была погребена под волнами вместе с ним.

– Так это не Моргул? – нахмурился дунадан.

– Я мало знаю о твоем враге, но он ведь был человеком, пока не стал служить Саурону? Эта же сила глубже, чем вся мощь повергнутого властелина Мордора.

– Но как? Ведь Враг исторгнут из Арды?

– И всё же часть его силы осталась. Полагаю, твой враг – ведь его недаром зовут Чародеем – нашел способ направлять ее. Но не тревожьтесь, – эльф взглянул на дунадана и лоссофа, – как ни могуч назгул, он бессилен причинить подлинный вред. Что он может сделать? Наслать мороз? но нам мороз не страшен, а люди умеют греться. Наслать морок? чтобы одолеть мороком эльфов, нужна сила его властелина. Вселить в наши души отчаянье, чтобы мы перестали бороться с ветром и холодом? нет, – Тонлинд улыбнулся, – нет, назгулу такое не по силам.

Он обратился к Ики:

– Так что оставь свои страхи, благородный друг. Ручаюсь, мы благополучно отвезем твоих гостей.

Собачьи упряжки весело неслись по прибрежному льду, а Арведуи предпочел бы, чтобы звери шли самым медленным из медленных шагов.

Надо было решать – и решаться.

Ики молчал. Его молчание упиралось дунадану в спину, как неумелому воину упирается на привале корень или ветка в бок.

Ики всё сказал. Всё – это мало слов. Очень мало.

А Светлый сказал много. Очень много. Очень много слов – это ничего. Меньше чем ничего.

Дыра.

Арведуи остановил собак.

Нарта вождя пронеслась вперед, Ики развернул ее, вернулся.

– Спасибо, – сказал дунадан. – За всё спасибо. И за предупреждение – особенно.

Ики молча смотрел на него. Ждал.

– Я верю тебе.

Окаменевшее лицо вождя дрогнуло. Южанин останется. Останутся морозные волки.

Что теперь ждет?

Ничего. Выдержат как-нибудь. Южане хитрые, они еще получше освоятся и придумают… разного.

Страшно.

Страшно, когда бледные волки рыщут по твоей земле.

Но придется жить с этим.

– Я верю тебе, – повторил Арведуи, – но именно поэтому я должен уплыть.

– Ты? – прохрипел лоссоф.

– Я. Это ведь за мной охота.

Ики молчал. Он смотрел сейчас в ясные серые глаза южанина и понимал: он прав. Его нельзя отговаривать.

– У вас на севере вождем становится Видящий, – князь заметно сдерживал волнение, – у нас просто старший сын старшего сына. Но мне кажется: я вижу свой путь. Я должен плыть на этом корабле.

– Светлый мочь быть… правда… прав, – выговорил Ики.

– Да. И об этом я думал. Ты видишь смертельный риск, а Тонлинд видит, как избежать его. Смерть охотится за этим кораблем, но эльфы могут уйти от погони.

Ики почувствовал, что южанин лжет. Не ему. Себе.

Как они живут на своем юге, если у них вожди ­– не Видящие?

– Ими-ики плыть с… ты?

– А кто бы ее отговорил? – вздохнул Арведуи. – А вот моих людей я попрошу тебя оставить до лета. Потом с Нярохом уйдут на юг. И доберутся уже до наших земель.

Вождь кивнул.

Арведуи смотрел на юг. Разъяснилось, низкое солнце светило ему в лицо.

– Очень не хочется умирать. Всю жизнь знал, что к этому придет, последний год звал смерть за собой, звал и убегал… а теперь надо идти к ней навстречу. Страшно.

– Страшно, – кивнул Ики.

– Послушай, – князь решительно сдернул рукавицы. – Может быть, я только себя пугаю, и надо верить не своим страхам, а слову эльфов, но… мне так будет спокойнее.

Он снял с пальца кольцо Барахира.

– Это не просто цветные икры. В этом кольце – судьба нашего народа. Многие тысячи лет его истории. И не только. Возьми его. Сохрани.

Ики взял валинорский перстень темными морщинистыми пальцами.

– Я спасать ваша жизнь, – сказал лоссоф. – Я беречь это кольцо.

Арведуи кивнул:

– Если когда-нибудь…

– …и тогда я сказал твоему отцу: «Если когда-нибудь человеку твоего рода будет нужна будет моя помощь, пусть пришлет мне это кольцо, и я отдам ему то, что ныне должен тебе».

– Прошу тебя, король Фелагунд, расскажи о той битве.

– Мне странно, Берен, что ты просишь меня об этом. Разве не был ты там, подле своего отца?

– Да, был. – («Гм. А точно был? Не помню. Надо будет дома перечитать».) – Но эльф и адан по-разному смотрят на мир. Прошу, расскажи, как это видел ты.

И он стал рассказывать.

Он смотрел на ночное небо над Северным Всхолмьем, за парой отрогов спокойно спал Форност, здесь, в этой пещере горел небольшой костер, по стенам висело несколько тканей, принесенных Линдис (она отказывалась видеть в голых камнях прекраснейшие из эльфийских чертогов, а эти полотнища примиряли для нее действительность с воображением), сама Линдис, переименовавшая себя в Линдира, была пока слугой Финрода и тихонько сидела в уголке, Береном был Садрон, завтра утром должны были явиться все остальные, а у них пока Берен пришел в Нарготронд, и вот Финрод ему рассказывает, какой для эльфа была битва в топях Серех.

Эта ночь и этот рассказ были лучшим, что у них случилось на той игре. Арведуи совершенно не ждал, что Берен-Садрон попросит его об этом, он не был готов, но надо было ответить на просьбу, и он просто распахнул свое сердце ночи, тишине и… едва ли памяти предков, но тому чувству близости к ним, на которое он привык опираться, как на руку товарища в темноте.

Он не сочинял, не придумывал, он просто проживал тогда эту битву, проживал за всех – за Финрода, за Барахира, за Берена, за безымянных эльфов и людей, он говорил – и друзья видели это его глазами и чувствовали это его сердцем.

Долгий. Долгий путь.

Долг.

Осколки. Сколько? Свобода – осколки долга.

Вдребезги.

Блеск.

Брызги.

Тысячи брызг твоей силы. Тысячи лет твоей жизни. Тысячи – в твоей власти.

Величием венчан.

Навечно.

Пей вечность как вино, пусть силу сочтут виной, ты пьян мощью иной, полон, поднят, глядишь по-над, грозишь полдню, врагам поздно.

Поздно спасаться.

Поздно.

Дно.

Арведуи был очень убедителен. Он сам не ожидал от себя, что с ходу придумает столько причин, по которым эльфы не могут взять на корабль дружину. Но в самом же деле, море – это ледяные ветра и волны, а тэли на палубе не построишь, там нет места, а на одного человека придется брать не только шкуры, но и кожи, чтобы защитить от бурь, а еще запас еды и пресной воды, эльфы обходятся почти без этого, что им припасы, их согреет гребля, а человек не может сесть на весло эльфийского корабля, не может грести в лад с фалафрим, Тонлинд об этом не подумал сразу, да, он же впервые должен взять людей на борт, поэтому, раз всех забрать никак не получится, то никакого жребия или еще как-то, они с Фириэлью плывут, им нужно к Кирдану чем скорее, тем лучше, а все остальные летом, с Нярохом, потом левым берегом Лун… и вообще, это приказ.

Последний аргумент был самым веским.

А рукавиц он не снимал.

Про отданное кольцо Барахира они узнают потом. Когда уже всё… когда он будет далеко. Ики им не скажет правды. Да и… может быть, еще обойдется.

– Осенью я буду ждать вас в Мифлонде. Я предупрежу Кирдана, чтобы отправил эльфов к Сумеречному навстречу вам. Только одно может помешать мне: меня позовет война.

А, пожалуй, и не соврал.

Поверили? Нет?

Это уже неважно.

Они уплывают вдвоем.

Бледный.

Блеклый след. Смытый след. Сбитый след.

Слабый лед.

Север съест. Дерзких сметет.

Хлёсткий.

Хруст их –

в зубах.

Слабым вздохом – сперва. С севера, с востока – слегка. Мелкой мороси мгла.

Рябь. Зыбь.

Глубь. Муть.

Ка-

нуть.

Ночью задул ветер с северо-востока. Несильный и, сколько Арведуи знал карту, попутный.

Но эльфы отчетливо встревожились.

Хотя парус, весь вечер висевший неподвижно, теперь наполнился, Тонлинд приказал убрать его.

Не нужно было быть мореходом, чтобы понять: ожидали бурю.

И, судя по всему, непростую бурю.

Слепни.

Под снегом сникни.

Морозной стаи звери, сотни пространств поправ, сбегаются из былых бездн, от голода бешеные.

Блеск зубов, ярость глаз, скрежет льдин, снег летит, снег бьет, валит, слепит, волку напиться вражьей крови, море уморит, о пощаде не молишь, моли не моли – нет прежней земли.

Канула.

Горяча кровь Эленны, горяча и нетленна, в морской могиле не лежит – бежит.

К северу. К северу. К северу.

Вечный путь – к северу.

Холоден подводный склеп Нуменора.

Вечен бег его горячей крови.

Рыбы объели тела, кораллы растут из глаз, спруты спят во дворцах, но биться мертвым сердцам… со смертью биться.

Стала судьба бедой, стала кровь водой, горячей подводной рекой.

Роковой.

Холод ведет в тепло.

Тепло несет в смерть.

Всех.

Разъяренное море швыряло корабль, снег бил в лицо, ветер хлестал, руки еле удерживали обледенелые снасти, чтобы тебя не смыло за борт новой ледяной волной, было нечем дышать – буря вбивала вдох обратно в горло, ты переставал понимать, где верх и низ, где море и небо, куда эти шквалы ветра несут корабль, нет ни прошлого, ни будущего, ни судьбы, ни цели, а есть только руки, только они и живы, руки, вцепившиеся в какой-то канат, только руки и живы в тебе, только руками и жив ты.

Когда удавалось перевести дыхание и разлепить глаза, ты видел фалафрим, навалившихся на рулевое весло, – как они в этом хаосе могут управлять кораблем?! – и Тонлинда, стоявшего рядом с кормилом, так спокойно стоявшего, будто нет никакой бури, будто не может его смыть очередная волна… а не может! смотришь на него и веришь – не может! руки эльфа лежали на борту, и больше всего капитан был похож на всадника, который успокаивает своего испугавшегося коня.

Стихия ярилась всю ночь. Днем стало как будто полегче: не так часто налетали шквалы, не так яростно бил ветер и снег. Тонлинд улыбнулся дунадану: видишь, было страшно, но мы целы. А буря скоро стихнет.

Говорить не получалось, не было сил. Меховая одежда превратилась в глыбу льда и снега, пошевелиться в ней стало почти невозможно. Сначала надо сколоть хоть часть льда с себя.

Какое чудо произошло этой ночью? Как они не погибли в этой буре? Как их корабль не был разбит в щепки? Поистине, мореходы Кирдана творят чудеса…

Море всё еще ярилось, и даже у фалафрим силы оказались не бесконечны. Хотя эльфы и сменяли друг друга на кормовом весле, Арведуи видел, что они устают, что их движения становятся замедленнее и слабее, а Тонлинд, напряженный, как боевая тетива, погружен в непостижимый для людей разговор со своим кораблем, и именно поэтому все они пока и целы.

К ночи стало еще спокойнее… прорвались? буря позади? впереди океан, осталось повернуть на юг и скоро, совсем скоро они смогут снять эти меха… Мифлонд, Кирдан, Аранарт, жизнь… неужели жизнь?

Сон.

Усталый сон без сновидений.

Корабль бежит по тяжело дышащему морю, по еще грозным, но уже не опасным волнам, самое страшное позади, и можно спать, спокойно спать…

…Когда Арведуи проснулся, было светло и, как он и ждал, ощутимо теплее. Только вот солнце светило почему-то в корму. Наверное, он еще не совсем проснулся.

Почувствовав, что он зашевелился, открыла глаза и Фириэль.

Было что-то странное.

Всё было как-то очень спокойно. Слишком.

Совершенно гладкое море. Ни следа шторма.

Нет ветра, парус распущен, но неподвижен.

Эльфы ничего не делают – на ни кормиле, ни на прочих веслах.

Если это сон, то сон неправильный. Надо проснуться.

А если это не сон – то что это?!

– Гурут Уигален, – раздался голос Тонлинда.

Дунадан встал, помог подняться жене.

– Буря занесла нас в Гурут Уигален, – произнес мореход. – Прости меня, князь: я погубил тебя.

– Я слышала о нем… – медленно, вспоминая, сказала Фириэль. – Теплое течение, которое идет на север.

Еще не вполне проснувшаяся, она не осознавала всей меры того, что же с ними произошло.

– Да, – сказал эльф. – Очень сильное течение. Если не будет ветра, – он взглядом показал на бессильный парус, – к вечеру мы будем у края льдов.

– А весла? – нет, определенно, Фириэль еще никак не стряхнет сон.

Арведуи горько выдохнул и тем избавил капитана от необходимости объяснять очевидное: на веслах это течение не одолеть. Спасет только ветер.

А его нет.

– Значит, к вечеру? – спросил Последний Князь.

Говорили об Аранарте. Смеркалось, было очень страшно, мимо уже медленно проплывали льдины, некоторые скрежетали по бортам, и Фириэль невольно вздрагивала, тогда Арведуи прижимал ее к себе чуть крепче – и продолжал говорить или спрашивать, чтобы говорила она. Как будто ничего не происходит. Как будто ничего не произойдет.

Ему это казалось сейчас невероятно важным: чтобы Фириэль не боялась. Чтобы она не думала о неизбежном.

Она должна думать о хорошем.

У них была счастливая жизнь, у них прекрасный сын.

Всё будет хорошо. Без них, но – хорошо.

Осталось недолго.

Фириэль старалась, чтобы ее голос не дрожал. Получалось.

– И хорошо, что с ним Хэлгон и Голвег. За ними он как за каменной стеной.

Арведуи задумался на мгновение, а потом, неожиданно для себя, – улыбнулся.

– Если твой отец, – он посмотрел жене в глаза, – в своих мечтах был прав хотя бы на десятую… да что там, хотя бы на сотую долю, то Аранарту очень скоро никакие стены не понадобятся.

Князь помолчал и добавил:

– Да и не удержат они его.

Рядом качалось еще несколько льдин.

– А ты думаешь, он был прав? – глаза Фириэли горели огнем. – Неужели ты верил в это?

– Верил, не верил… я не знаю. Но если он был прав, то хорошо бы – на десятую. Не больше.

Снова раздался скрежет о днище. Пока только скрежет.

– Жалко, не узнать, на ком он женится. Я бы хотела увидеть его невесту.

– Он женится на самой красивой девушке в Арноре.

– А Арнор… – она вздрогнула: корабль накренился, с хрустом пройдясь по краю льдины, но пока еще хрустел лед, – Арнор будет?

– Ты это знаешь так же твердо, как и я.

Снова хруст. Фириэль прижалась к мужу.

Льда было всё больше.

Эльфы стояли на носу. Надеялись отводить корабль в сторону ото льда? Оттянуть неизбежное? Или что? …главное, он сказал днем Тонлинду, чтобы тот не считал себя виновным. Всё-таки Моргул – из нуменорцев, течения рассчитывать они умели, а получив бури Севера во власть, Король-Чародей загнал бы в ловушку любого.

Снова скрежет. Ну скорей бы.

– Это не больно, – зашептал он в ухо Фириэли. – Тело быстро сводит холодом. Это недолго и небольно. Не бойся.

– Я не боюсь. Я с тобой, как я и хотела. И я не боюсь.

Скрежет. Глухой удар. Корабль накренился.

– Не смотри, – он прижал ее голову к своей груди. – Не смотри, не надо.

Корабль кренился сильнее, становилось трудно устоять на ногах. Арведуи правой рукой ухватился за борт.

Почему-то это тоже было важно: умереть стоя.

Корабль шел на дно, вода была уже у их ног, стала подниматься… ноги отяжелели… выше.

– Не бойся, – едва шевелились губы Арведуи.

Не бойся.

Волнами Мифлонда

Арнорцы упражнялись как обычно, и не сразу заметили, что во двор вошел незнакомый фалмари. Застыл, не зная, как подойти к Аранарту, который один занимал едва ли не четверть пространства, находясь везде одновременно. Хэлгон скорее почувствовал, чем заметил пришедшего, подал знак принцу. Тот остановился; подошел.

– Владыка Кирдан просит тебя придти. Немедленно.

Голвег вопросительно взглянул на Хэлгона, тот пожал плечами: дескать, прогонят – уйдем, и они пошли следом.

Здание, в которое их ввели, было Хэлгону незнакомо. И еще сильнее настораживало то, что вел их не Гаэлин.

Это меньше чем начало, но уже ничего хорошего.

Они вошли в небольшой покой, красиво отделенный мореным дубом.

– Я не скажу вам «Добрая встреча», – произнес лорд Вильвэ.

Вот уж кого не ожидали увидеть.

Родич Кирдана оценивающе прошелся по ним взглядом. Присутствие и Голвега, и нолдора его удовлетворило.

Кирдан сидел у стола, сцепив пальцы.

Вести были не дурными. Вести были очень дурными.

Сын Арведуи почувствовал, что ему хочется сказать «Давайте скорее».

– Мужайся, – заговорил Кирдан. – Корабль погиб. Твой отец был на нем.

Аранарт кивнул.

Ему самому было странно, как он воспринял это. Ни горя, ни ужаса. Что о таком говорится? «Сердце сжало от боли, свет померк»? Сердце билось как всегда, и он видел Кирдана, Вильвэ, этот зал с привычной для фалафрим резьбой в виде яростных волн… день был и остался совершенно обыкновенным, мир не раскололся на «до» и «после». Наверное, потому, что расколот был год назад. И ужас гибели отца он пережил – год назад.

Сегодня неизбежное, к которому давно готов, произошло. И только.

Но не для других.

– Откуда вам знать, что князь был на корабле? – взъярился Голвег.

Кирдан тихо вздохнул. Ответил:

– Тонлинд был рад, найдя его. Я это слышал.

Командир следопытов переводил гневный взгляд с одного фалмари на другого, ища, в чем они ошибаются. Они неправы! Мало ли, что они там почуяли… им показалось! Никто не видел разбитого корабля, тем паче мертвого князя!

Заговорил Вильвэ. Сейчас он не выглядел ожившей древней статуей, он был здесь и сейчас, голос его звучал твердо… так неожиданно видеть Кирдана, сраженного горем (кем был ему Тонлинд – учеником? другом?), но стократ более странно видеть его родича, вернувшегося в сегодняшний день.

– Моргул поднял немыслимую по ярости бурю, чтобы погубить корабль. Она была так страшна, что ее услышали многие здесь. Очень многие. Вы понимаете, что это означает?

Глаза фалмари сверкнули гневом. У его внука они сверкали так же, когда он шел на Саурона?

– Моргул не майа. Тем паче не Вала, – ненависть клокотала в голосе Вильвэ, но не та, что выплескивает себя в проклятиях, а ненависть решительная, обращающаяся в планы действий и удары отрядов. – Силы, которые он призвал, ему не по плечу. Он сейчас лежит рыбой на песке. Только потому и жив, что назгул.

И вот тут пол закачался под ногами Аранарта.

– Лорд Вильвэ, ты хочешь..?

– Мы не знаем, где он, – жестко прозвучал голос фалмари, и оба следопыта поняли, что это приказ. Приказ выследить Короля-Чародея.

– Найдем, – тихо прохрипел Голвег.

– Не сейчас, – главное сказано, и к Вильвэ вернулась его обычная холодность. – Весной. Вам проще идти, а ему чем теплее, тем хуже.

– Найдем весной, – Голвег смотрел исподлобья.

– И? – потребовал Аранарт. От робости перед дедом Гил-Галада не осталось и крохи.

– У нас нет войск, чтобы вести против него войну, – Вильвэ недобро щурился. – Но нам они и не понадобятся. Найдите его, – он обвел взглядом арнорцев, – и мы узнаем, чего стоит его хваленое бессмертие против перворожденных эльфов.

Это был неправильный день. Аранарт знал, что он должен чувствовать если не отчаянье, то хотя бы горе, а он… он счастлив. Счастлив яростной радостью зверя, учуявшего добычу.

– Запомни, – Вильвэ смотрел прямо на него, – какую бы тайну ни унес твой отец на дно морское, он сделал нам подарок. Своей смертью он выпотрошил всю магию Короля-Чародея, как потрошат рыбу! Сейчас против нас – только правитель Ангмара. Спустя сколько-то… лет, веков? его силы восстановятся.

Аранарт резко кивнул непроизнесенному, и Вильвэ закончил:

– Только мы ему этого времени не дадим.

На мысу горел костер.

С моря дул ветер – обычный для этого времени. Лоссофы привыкли к нему и не замечали. Они сидели спиной к ветру, закрывая собой маленькое пламя.

Не беда, что этот костер с моря не видно. Это не сигнал. Главное, что горит.

Вот пусть горит.

Иногда то один, то другой лоссоф подкладывал в огонь колотую кость морского зверя. Или кусок жира.

Когда пламя жадно лизало жир, становилось видно, что у одного из двух на пальце перстень. Сверкали живые зеленые искры – глаза двух змей.

Ворсали не мог бы сказать, зачем пошел к морю. Тянуло. Ладно, пошел… хотя что там делать посреди ночи.

Увидел костер, пошел быстрее.

У костра сидели отец и племянник.

Что за костер – стало ясно. Ики молча кивнул сыну: да, твое место здесь.

Так они и кормили костер втроем.

До рассвета.

Часть 2

Молчащий князь

Иногда человеку кажется, что война не оставляет на нем неизгладимых следов, но если он действительно человек, то это ему только кажется…

«Живые и мертвые»

Зима еще не кончилась, а Мифлонд получил неопровержимое доказательство гибели Арведуи.

От самого Ангмарца.

Доказательство большее, чем если бы назгул прислал Кирдану хвастливое письмо.

Этим доказательством были беженцы.

Не воины, с огромным трудом скрывшиеся от ангмарских отрядов, перекрывающих пути к югу от Сумеречного Кряжа. Женщины и дети.

Хватка Моргула заметно ослабла.

И так сразу, даже не дожидаясь весны.

Раньше он делал всё возможное, чтобы мышь не проскочила к эльфам… мыши, конечно, проскакивали, зубастые такие мыши, но сколько? сколько арнорцев было здесь зимой? – десятки отчаянно везучих. И только мужчины. Страшно было подумать, сколько женщин и детей погибло, пытаясь уйти на юг.

А сейчас – каждый день кто-то. И с малышами. Чудом пережившими эти две зимы.

Эльфы готовятся принять сотни. Отдают свои праздничные залы под жилье. Из Северной Гавани идут лодки с едой: Линдон щедро делится.

Аранарт уже не мог, как прежде, с рассвета дотемна, изводить себя воинскими упражнениями. Пришли другие заботы. Их не воспевают сказители, но они требуют не меньше сил. Заботы тяжелые, но радостные в своей тяжести: еще уцелевшие арнорцы, еще…

И впереди – охота за Моргулом.

Король-Чародей решил, что выиграл войну?

Это прекрасное решение. Своевременное.

А мы решили, что мы войну наконец начинаем.

Знамя с Семизвездьем

Во двор, где упражнялись арнорцы, тихо вошел Кирдан. На плече у владыки фалмари сидела чайка – словно ручная. Никакая не серая, самая обыкновенная белая чайка, каких сотни и тысячи летают над морем.

Древний эльф ждал, пока его присутствие заметят. Ему некуда и незачем было торопиться. Всё уже произошло, и теперь дело людей – узнать об этом. Он свое – сделал.

Его заметили, звон мечей стал затихать, арнорцы кланялись один за другим.

Аранарт, вытерев лоб тыльной стороной ладони, подошел. Голвег непроизвольно двинулся следом, встал за плечом.

– Владыка. Что-то случилось?

– Да, – едва кивнул Кирдан. Его голос был ровен, как шум прибоя. – Мы не выступим в этом месяце. Мы выступим не раньше лета.

О препятствии к походу – не таким тоном сообщают.

– Почему?

Ни возражения, ни недовольства. Только узнать причину.

– Вести из Гондора.

Кирдан аккуратным движением снял с плеча чайку, подбросил в воздух. Хлопанье ее крыльев арнорцам сейчас показалось громче грома.

– И? – почти беззвучно спросил Аранарт.

Владыка Гаваней кивнул его догадке:

– Флот вышел. На север. Сколько кораблей, они, – он взглянул на небо, где кружили чайки, – не знают, но много. Очень много.

Аранарту показалось, что земля под ним вспучилась сильнее океанских волн.

Этого не могло быть.

Это должно было быть – полтора года назад, год хотя бы! Это обязано было быть – и этого не было.

А сейчас не могло… но было.

Значит, будут к лету.

Хорошо.

Есть время составить план войны, в которой наших войск будет вдвое больше. Или даже не вдвое? «Очень много кораблей» – это сколько?

А двор гудел: где они были, когда погибал Арведуи? где они были, когда мы замерзали в Эред Луин? где они были, когда Ангмар и мороз..? когда мороз и Ангмар..?

– Мааааалчать!

Крик, нет – рёв Аранарта перекрыл весь шум. До сего дня он и сам не знал, что его голос может быть настолько громок.

– Гондор идет сюда! – эхо отражалось от стен, второй волной накрывая бойцов. – Идет биться с Ангмаром! С нашим врагом!

Он был бы рад и сам кричать то, что они все кричали, он был бы рад и сам выплеснуть на Гондор свои гнев и боль – хотя бы на словах! но он не имел на это права и дал ярости тот единственный выход, который был.

– Те, кто плывут сюда, – он глубоко вдыхал, набирая полную грудь воздуха, и оглушительный крик давался ему неожиданно легко, – плывут помогать НАМ! Они не знают, – наверное, его было слышно и в Северной Гавани, – почему Эарнил задержал выход флота! Они, – он снова набрал воздух, – не в ответе за это!

Арнорцы слушали его, оцепенев.

– И если кто-нибудь, – продолжал реветь Аранарт, – затеет ссору с любым из гондорцев и попрекнет его задержкой Эарнила, – тишина, перепуганные чайки давно разлетелись, – то он будет…

Снова глубоко вдохнуть, давая себе несколько мгновений, чтобы осознать и продумать то решение, которое уже принял. Так? нет, неужели я буду способен на это? да, так и только так!

– …казнен!

Тишина.

– …как тот, кто помогает делу Ангмара! как враг Арнора!

Аранарт дышал тяжело, как обычный человек после быстрого бега, и как сам он – ни разу даже после самых суровых упражнений.

Чуть выровняв дыхание, он обернулся к Кирдану:

– Прости.

Тот понимающе наклонил голову в ответ.

«Н-да, – думал Хэлгон. – А нас в свое время по разным берегам озера разводили… тут можно развести еще надежнее: две Гавани, залив между. И ведь не понадобится».

Хотя представить себе Финголфина, который грозил бы смертью за ссору – ведь Враг у всех один! – воображения не хватало. И что ж, что такую угрозу выполнять бы не пришлось? Аранарту тоже не придется… уже не придется.

Все стояли неподвижно.

Голвег понял, что у него пальцы дрожат. Хотя уж к нему-то угроза Аранарта точно не относилась. Или – относилась?

Былой соратник Арведуи заговорил медленно:

– Владыка Кирдан. Год мы жили у тебя как гости. И, как подобает гостям, старались быть… – он с трудом подбирал слова, которые были бы и правдивы, и вежливы, – не слишком заметны в доме хозяина. Но сейчас, когда Гондор плывет сюда…

Голвег посмотрел прямо в глаза древнему эльфу:

– Владыка, он – князь Артедайна. Позволь поднять знамя Арнора.

– Да, – отвечал Кирдан. – Безусловно.

Они втроем стояли на верхнем ярусе башни, и над ними в порывах морского ветра громко билось черное знамя с Семизвездьем.

– Я не знал, что ты вынес знамя своего отряда с собой, – говорил Аранарт. – Хотя должен был понять это.

– Мелкое оно, – отвечал Голвег. – Для древка, не для башни. С моря будет плохо видно.

– Боюсь, – хмурился сын Арведуи, – с моря будет видно слишком хорошо. Гондор уверен в нашей смерти. Всех четверых.

– А ты уверен в гибели Алдамира? Нет доказательств!

Аранарт покачал головой:

– Будь Алдамир жив – он был бы здесь. Или вести о нем.

Хэлгон кивнул. Странно, что Голвег питает напрасную надежду.

Молодой князь Артедайна смотрел на море, словно ища взглядом гондорский флот. Сколько месяцев пройдет, прежде чем они действительно увидят его?

– Мы поступили больше чем правильно. Мы сделали то единственное, что должны были сделать. Но, может быть, сегодня мы совершили роковую ошибку. И она нам будет стоить победы. Жизни. Всего.

– Но мы умрем арнорцами, – ответил Голвег. – А не бродягами, клянчащими крова у эльфов.

– Да, – кивнул Аранарт. – Мы умрем арнорцами.

– Я не понимаю, – сказал Аранарт вечером того же дня.

Эти слова прозвучали не растеряно, не вопросительно. Они прозвучали на удивление твердо.

Голвег внимательно смотрел на него, ожидая продолжения.

– Я не понимаю, – повторил князь. – Послать флот нам на помощь, пока война идет, это благородно. И понятно. Отвернуться от нас и сказать, что гондорская армия нужна Гондору, это тоже, – он сжал губы на мгновение, – понятно. Послать войско сейчас, когда Артедайн пал? Ты можешь мне это объяснить?

– Отправить войско может только Эарнил, – медленно произнес старый воин. – А задержать его мог…

– Кто-то из советников, – перебил Аранарт. – Мы не знаем, кто. И скорее всего не узнаем. Неважно. Но, – он пристально посмотрел на Голвега, – почему?

– Да почему угодно! Не смогли быстро собрать войско, надо было построить корабли, долго спорили в совете…

– О чем? – тихо и напряженно спросил сын Арведуи.

– Ты полагаешь, ждали известий о вашей смерти? – в тон спросил Голвег.

– Отсутствие вестей тоже весть, – подал голос Хэлгон.

– Я спрашиваю.

– Не знаю, – Голвег покачал головой. – Если да, то точно не Эарнил. Он и тридцать лет назад был… ну, не самым большим нашим противником.

– Расскажи, что было тогда… – тихо попросил Аранарт.

– А ты совсем не помнишь? Ну да, конечно.

– Помнить… я помню, как Белый Город вырос перед нами. Словно видение из легенды. Он мне показался тогда таким невозможным, таким… я не верил, что он сотворен руками людей. Я на Мифлонд сейчас смотрю спокойнее. Я помню, как мы ехали по нему – вверх, вверх, а он всё не кончался. Как он ни был огромен при взгляде со стороны, изнутри он был во много раз больше. Мне тогда думалось, что это какое-то чудо, что земля давно осталась внизу и мы едем по белым облакам, которые приняли облик мостовых и стен. Я не удивился бы, встреть нас в Цитадели сам Владыка Манвэ. Странно, что его там не было.

Хэлгон чуть усмехнулся.

– А еще… – воспоминания детства незаметно стерли с лица сына Арведуи напряжение, не отпускавшее его последний год, – я помню, как мне было страшно смотреть из Цитадели вниз. Откуда-то было видно на один ярус, откуда-то на два… а потом я нашел место, где можно было видеть все шесть сразу! Я был готов там стоять дни напролет, у меня коленки тряслись от страха… – его лицо сияло восторгом, – парапет был мне почти по грудь, я точно знал, что не упаду, но у меня всё внутри обрывалось от ужаса, когда я смотрел и смотрел вниз. Оттуда меня увести можно было только силой…

Он выдохнул, возвращаясь в сегодняшний день.

– Вот что я помню о Минас-Аноре. Так что рассказывай.

Хэлгон поставил на стол три кубка, налил вина.

– Рассказывать… – Голвег отпил глоток, покрутил в руках кубок. – С чего начать…

– С того, – подал голос нолдор, – что я знаю только, что вы ездили и вернулись ни с чем. Раз уж рассказывать, так с самого-самого начала.

– Что ж, – старый воин сделал еще глоток, – это проще. Король Ондогер, его дед, откуда-то знал, что он сам и его оба сына погибнут. Кто ему, как это сообщил…

Голвег мрачно замолк, прикусил губу.

– Мама не знала, да, – тихо сказал Аранарт.

– В общем, Ондогер знал. И завещал трон ему, – кивнул на князя. – Но, понятное дело, указа на такой случай составить нельзя, только на словах… Фириэли, светлая ей память, сказал. Ну, кому-то в Гондоре тоже. А дальше – палантир, известие о нем с Артамиром и Фарамиром. Н-да.

Командир следопытов снова замолчал, вспоминая лицо Фириэли в те дни. Оно было таким спокойным, что смотреть страшно. Словно ничего не произошло. Язык не поворачивался не то что утешить ее, а просто выразить сочувствие. Она занималась их сборами в дорогу, словно это была обычная поездка. Словно она не потеряла отца и братьев. Словно она не расстается с единственным сыном на долгие годы, как они тогда думали. О том, чтобы ей поехать с ними, не было ни слова, и Голвег предпочел не задавать вопросов о причине этого.

В одном он был уверен точно: дочь Ондогера не «скрывает слезы». Она не плачет даже тогда, когда ее никто не видит. Наверное, зря.

…весь в мать, н-да.

Голвег одним глотком осушил кубок, Хэлгон налил еще.

– Ладно, приехали. Узнали подробности – как Фарамир удрал в отряд конницы и погиб, как Эарнил разбил тех кочевников… А смотрят на нас – как на незваных гостей. Что, дескать, вам тут надо, какая воля Ондогера – нет никакой воли Ондогера, не оставлял он ничего, он только Фарамира оставил наследником на случай если, и кто же виноват, что Фарамир… и вообще – следующий в очереди Эарнил, потому что он потомок… вот я без генеалогии не скажу, чьего там младшего брата.

Сделал маленький глоток.

– А князь их слушает… молча. Спокойно так молчит, вежливо. Так молчит, что у них, видно, совесть проснулась. И созвали они совет.

Он посмотрел на Аранарта:

– Ты совсем не помнишь?

– Очень смутно. В основном, руку отца на плече. Дескать, стой смирно и соответствуй. Ну, – он горько усмехнулся, – стоял смирно. По крайней мере, старался. Это я помню хорошо.

– А он говорил. О том, что ты первый, в ком течет кровь и Исилдура и Анариона, что ты наследник Элендила, что впервые за две тысячи лет над нашими городами взовьется знамя с Семизвездьем, Древом и Короной и что… – Голвег вздохнул, – воля Ондогера была в том, чтобы Арнор и Гондор стали единым Королевством. И вот тут…

Аранарт напряженно смотрел на него.

– …они стали говорить, и говорить разное. И что Арнора давно нет, а есть только Артедайн, и что северной ветви на юге делать нечего, а по женской линии нет наследования, и что воля Ондогера никому не ведома, указа нет, а верить на слово северянам, бегущим на юг от своих бед…

– Прямо так и сказали? – спросил Хэлгон, пригубив вина.

– Было, было. Но только… гм-м, мне казалось, что их слова – так, прикрытие. Неважно, чем и как возразить. Что они напуганы. И так напуганы, что будут говорить о чем угодно, лишь бы под этим ворохом доводов скрыть главное.

– И? – тихо спросил Аранарт.

– Назови это объединением Королевства, – осторожно сказал Голвег.

– Чем это плохо для них? – не понял Хэлгон.

– Решительные перемены? Конец прежней жизни? Я не знаю…

– Я думаю, ты знаешь, – очень тихо сказал князь. – И тоже боишься это произнести. Хотя ведь это только слова.

– Это сказка! И ошибка Ондогера, – отрезал Голвег.

– Если это сказка, – Аранарт пристально смотрел на него, – то почему мы не решаемся говорить об этом? Здесь Хэлгон, вот уж он знает наверняка!

– ? – приподнял бровь нолдор.

– Скажи… – он старался, чтобы его голос звучал совершенно как обычно, – я похож на Феанора?

– Ты? – изумился Хэлгон. – Чем?!

– Не знаю. Тебе виднее.

– Цветом волос и тем, что вы оба – потомки Финвэ?! – хмыкнул аглонец.

– И это всё?

– А кто тебе сказал, что ты похож?

– Не ему, но сказал это Ондогер, – ответил Голвег.

– Я мало знаю об Ондогере, – осторожно проговорил нолдор, – но мечтателем он, кажется, не был.

– Это смотря каким… – отвечал командир следопытов. – Сколько я знаю, он очень серьезно отнесся к пророчеству об Арведуи и конце Артедайна… а конец ведь не обязательно то, что творится сейчас… – он резко втянул воздух через стиснутые зубы, – конец ведь может быть и началом нового. Ну вот он и мечтал о вожде, который создаст единое Королевство и поведет в новую жизнь.

Хэлгон отпил вина и осторожно проговорил:

– Если так – он избрал не лучшего из героев. Даже тогда, когда мы повторяли слова Феанора о пути на Восток… еще был жив Финвэ, сияли Древа, мы и помыслить не могли изгнание в Форменос… но даже тогда мы знали, что пойдем в жизнь, от которой бежали наши отцы. Мелькора тогда еще не звали Морготом, он жил в Амане… но мы знали, что Средиземье полно опасностей, чудищ, недобитых орков. Где, по-вашему, я учился сражаться и зачем? Мы готовились к Походу, мы искали тягот и битв… да что там – мы крови и смерти искали. И потом нашли, да… Как говорят люди, бойтесь ваших желаний, ибо они исполнятся…

Он снова пригубил.

Аранарт внимательно смотрел на него.

– Каким он был? – ответил Хэлгон на непроизнесенный вопрос. – Ураганом, сметающим всё, что заденет. Или ты летишь в этом вихре, или… ну, как Финголфин и многие из старших. Всеми силами против него.

Поглядел на свой кубок, но пить не стал.

– Он был… другой. Как эльф не похож на человека, так он был существом иной природы. С Келегормом можно было разговаривать – Феанору только внимать. Келегорму можно было служить… его воля вела, но он был таким же, как мы. Лучше нас, но таким же. А Феанор… говорят, когда он умер, его дух вырвался пламенем. Вот уж не удивлен.

Помолчал.

– Нет, Аранарт. Не знаю, во что верил Ондогер, но ты – человек. Сильный, достойный, но обычный. И это твое счастье. Подумай об Альквалондэ – и не мечтай быть похожим на него.

Медленно, в молчании допил кубок.

– Я не мечтаю. – Аранарт сжал руки в кулаки. – Альквалондэ… да, это ужасно. Но… я могу это понять. А Араман! Как он мог бросить свой народ?! Тех, кто пошел за ним, тех, кто поверил ему! Не-ет…

И в этом выдохе было больше осуждения, чем в любых гневных словах.

– Если судьба будет милосердна к нам, ты еще станешь похож на Финголфина, – тихо сказал Голвег.

Сын Арведуи проговорил спокойно, ни на кого не глядя:

– Финголфин просто взял и повел свой народ через Льды. А я буду ждать от милосердной судьбы, что еще кто-то из моего народа выжил в эту зиму.

– Помнится, вы начали рассказывать о Гондоре, – веско заметил Хэлгон.

Налил себе, долил Голвегу, косо посмотрел на нетронутый кубок Аранарта.

– Да, о Гондоре, – вздохнул Голвег. – Я уверен: там были те, кто знал волю Ондогера не хуже нас. И эту сказку про Феанора-среди-людей слышал от него самого. И знали то, о чем Хэлгон сказал: Феанор, конечно, привел свой народ в новую жизнь. Только она была в сто раз страшнее прежней. Но, конечно, прямо об этом ни мы, ни они не говорили… назвать дочь Фириэлью – еще ничего не значит.

– Я, скажем так, удивился, когда узнал, как ее зовут, – осторожно заметил Хэлгон. – Но одного имени мало.

– Вот-вот. И поэтому они всё больше про северян, которым их распрекрасный юг понадобился. И вот тут, – он отпил и посмотрел на собеседников поверх кубка, – князь обводит их взглядом, одного за другим, каждому в глаза, они затихают, а он говорит. Если, говорит, дело в том, что вы опасаетесь, будто мы хотим править в Минас-Аноре, то не тревожьтесь. Аранарту, говорит, до совершеннолетия еще тридцать лет, и все эти годы от его имени может править его старший родич. А говорит он как всегда негромко… тишина-а, мышь пробежит – слышно будет! И вот в этой тишине он и договаривает: старший родич, который знает и любит Гондор, которого Гондор чтит и который научит наследника понимать Гондор – лорд Эарнил.

– Подожди, – медленно сказал Аранарт, – я же это помню. Он тогда встал и посмотрел на меня… словно первый раз увидел. И хорошо так посмотрел… как потом ты и другие смотрели. Высокий, темноволосый, одежда у него была простой, будто сейчас с ристалища, только плащ малиновый и такая красивая брошь на плече…

– Ну, про брошь я не скажу, а всё остальное так.

– А потом? Что было потом? Почему ничего не вышло?

– А потому что встал Пелендур, учтиво так поблагодарил князя Арведуи за мудрый совет, но, мол, совет этот надо обдумать, а всем пора отдохнуть и уж завтра решать.

– Быстрый, – покачал головой Аранарт.

– Не то слово… – Голвег вздохнул, сделал большой глоток.

– И что же было назавтра? – спросил Хэлгон.

Голвег снова вздохнул. Глубоко и горько. Сказал:

– До завтра еще ночь была…

Собеседники молча ждали.

Старый воин молчал тоже. Так молчат, когда надо рассказать о поражении: и не хочется, а придется.

Допил до дна и неожиданно спросил Аранарта:

– Ты знаешь, как разбить вражескую конницу, если у тебя почти нет всадников?

– Сколько раз так делали, – пожал плечами тот. – Заманиваешь их одним-двумя конными в ущелье, а там лучники. Горцы на такое редко попадаются, сами умные. А рудаурцы – легко.

– Ну вот нас и заманили, как рудаурцев.

Голвег вздохнул, плеснул себе еще вина (Аранарту вспомнился сон, где товарищ отца пил и пил пиво), проглотил залпом.

– Он пришел к нам ночью. Мы не спали, не до сна было… он, похоже, на то и рассчитывал. Пришел… весь такой мудрый… понимающий, заботливый.

– Кто это был? – спросил Хэлгон.

– Откуда мне знать? Имя его я если и слышал, то забыл. Южанин, из знати. Судя по одежде – совсем даже небогатый. Да… пришел и сказал: Гондор не примет мальчика. Даже с поддержкой Эарнила. Гондор не примет чужака. На гондорский трон должен сесть тот, кто родился и вырос в Гондоре. И, сказал он, такой наследник есть.

– Мама? – нахмурился Аранарт, понимая.

– Именно, – мрачно вздохнул воин. – Он напомнил нам о королевах Нуменора, он сказал, что по праву Тар-Алдариона…

– Если мне объяснят, кто такой Тар-Алдарион и что у него за право, я буду признателен, – перебил Хэлгон.

– Король Нуменора. Изменил закон наследования ради своей единственной дочери. Бед потом было от этого… Кирдану, думаю, памятно правление этой королевы. Та битва с Сауроном, что докатилась сюда, – ее заслуга.

Снова вздохнул. Его собеседники молчали.

– Да… А мы тогда о том, как правила королева Тар-Анкалимэ, не думали. Он же говорил так хорошо: Фириэль здесь знают и любят, ее будут чтить, как чтили ее отца, а если она возьмет сына с собой, то кого это удивит? и если через тридцать лет она решит передать корону ему – это ее право. А ваш наследник, говорил он, за эти годы перестанет быть чужаком, он поймет и полюбит Гондор, Гондор отплатит внуку Ондогера тем же.

– И в чем здесь хитрость? – спросил нолдор.

– В королеве Тар-Анкалимэ. И в других королевах Нуменора. И в имени Фириэль.

– Не смотри на меня так, будто я знаю всю историю Арды от Айнулиндале! Половину Второй Эпохи я провел в Мандосе. Вторую половину… ну, мне было тогда не до людей.

– Объясняю, – кивнул Голвег. – В правление королев Нуменору было или плохо, или очень плохо. Или никак. В смысле – не стало Нуменора. Когда почти тёзка нашей королевы, Тар-Мириэль, передала власть Ар-Фаразону. Про него ты слышал?

– Ар-Фаразона я видел, – мрачно усмехнулся Хэлгон.

– Правда? – почти по-мальчишачьи спросил Аранарт.

– Давайте потом об Ар-Фаразоне. Решили говорить про Гондор, так не отвлекайтесь. Понятно, что история невеселая.

Он налил им вина.

Голвег едва пригубил, поставил кубок, вино выплеснулось.

– Нам бы понять простой урок: ночь нужна для вот таких переговоров. Нам бы сейчас пойти к Эарнилу – тоже наверняка не спит! Не ожидал ведь, что «эти северяне» готовы уступить в том, что для него, Эарнила, важно. Он ведь тоже – воин, а не из этих… мудрых знатоков древности! Дай мы ему вырастить наследника так, как он сочтет нужным, – да он бы с радостью отдал бы потом власть. Воину душно в королевских палатах.

Аранарт молчал.

– Да… а нам казалось, что переговоры ночью – это бесчестно. Что как же мы можем договариваться с Эарнилом тайно… и ведь предложи ты мне ночью перерезать спящих ангмарцев, я же только спрошу, где их лагерь… а тут – ни-ни, нельзя. А слушать того, кто сам к тебе ночью пришел, кто весь сияет заботой, как луна в полнолуние, только заботится о нас тайком, – это да, это можно…

– Короче, – тихо сказал Аранарт.

– Короче, назавтра Эарнил от нас ждет, что мы снова о его регентстве заговорим, а мы о нем ни слова, а мы – про Фириэль, про престол дочери Ондогера и про право Тар-Алдариона, в котором сами понимаем чуть больше, чем Хэлгон.

– И?

– И тут началось. Со всех сторон. И те, кто явно готов был. Кто посылал нашего ночного доброхота. И те, кто совсем готов не был. Все, перекрикивая друг друга. Что от королев одни беды – и долго перечисляют, какие. Я так историю Нуменора не знаю! Что должен ли Гондор следовать нуменорскому праву? Что право Тар-Алдариона тогда применимо, когда нет мужских наследников. Что Фириэль – это почти Мириэль, а правление Мириэли всем известно чем кончилось… В общем, разделали нас, как ту самую конницу в ущелье с лучниками. Изрешетили, и добро бы стрелами, а то – цитатами. Жуткое оружие. – Голвег горько вздохнул, опустил голову. – Налейте, что ли?

– У тебя полный.

– А. Да.

– Я второй раз вижу, чтобы ты напивался.

– Второй? – воин вскинулся, посмотрев на Аранарта совершенно трезвым взглядом. – Когда был первый?

– Во сне.

По тону было понятно, что большего объяснения Голвег не получит.

– После этого мы уехали?

– Не-ет, – глаза воина сверкнули, – твой отец не сдавался так легко! Он всегда держался до последнего, что с оружием, что против этих… книжников.

– Я знаю, как сражался мой отец, – холодно перебил Аранарт.

Голвег показал Хэлгону свой пустой кубок. Тот долил остатки из кувшина, отлил часть вина из своего.

– Говорить о знамени с Короной мы больше уже не могли: раз заявив о правах Фириэли, мы же и предали идею Ондогера. И тогда твой отец сказал: у меня самого есть права на корону Гондора. Исилдур после смерти брата был здесь королем. Он передал власть сыну Анариона, да. И всё же потомок короля имеет право претендовать на власть. Тем более – старшая ветвь.

– И у них тоже нашлись возражения.

– Да… Я уже и не помню, что именно. Но, – он сделал большой глоток, и Хэлгон не без сожаления вылил ему остатки из собственного кубка, – дело было в другом. Он понимал, что королем ему не стать. Что если уж тут воля Ондогера не указ, то слова о праве потомка Исилдура точно ничего не будут значить. Только если бы мы уехали после той истории с нуменорскими королевами, над нами бы весь Гондор до сих пор смеялся. Так – возражали, отрицали, но смотрели с уважением. И Эарнил потом… он сказал: у вас один недостаток – вы северяне.

Аранарт чуть кивнул.

Встал, поставил свой кубок на середину стола:

– Можете допивать, я не хочу.

Волнами Мифлонда

Кирдан и Вильвэ пришли к ним на следующее утро. Древний эльф (странно так называть его, когда рядом другой перворожденный! – но иначе не выходит) снова смотрел в никуда, так что невольно спросишь себя, зачем он здесь, если ему настолько безразлично всё. Ну да знаем мы эту маску бесстрастия. Видели, что под ней.

– Итак, наши планы изменились, – сказал владыка Гаваней. – И я хочу выслушать вас.

– Король-Чародей знает о выходе флота, – полувопросом, полуутверждением проговорил Аранарт. – Назгул не может не услышать этого. Раз знают чайки… весть разнеслась. А Моргул не глупец.

Хэлгон кивнул, вспоминая события семивековой давности.

– Значит, он тоже готовится к войне, – подвел черту Аранарт.

– Я соскучился по моим ребятам, – задумчиво проговорил Голвег. – А они по мне. Пора погулять по родным взгорьям, навестить их.

– Владыка Кирдан. Сейчас, когда наши планы изменились, я хочу спросить тебя…

Князь сидел, положив руки на стол и непроизвольно сжимая их в кулаки. Непроизнесенный вопрос читался на его напряженном лице.

«Помогу ли я тебе вернуть твою страну? Одно дело – искать Моргула и мстить, другое – отвоевать Арнор.

Помогу ли? Подниму ли моих фалафрим? Позову ли Линдон? Пойдут ли эльфы на помощь людям, как это было две тысячи лет назад?

А как ты думаешь?

Но ты никак не думаешь. Рассуждать ты умеешь и хорошо. Но думать… не сейчас. После года в тщетном ожидании помощи Гондора… нет, способность думать к тебе вернется не скоро. Во всяком случае, позже.

И умение принимать помощь – тоже.

Слов участия ты не услышишь. Твое сердце заковано в броню отчаянья. Что ж, буду говорить с тобой на твоем языке.

Жестокому времени – жестокие слова».

– Помогу ли я тебе? – голос Кирдана был бесстрастен и холоден, как предрассветное море. – Нет.

Во взгляде Голвега – непонимание, Хэлгон смотрит с вопросом, Вильвэ будто и не услышал. А Аранарт подобрался, неуверенность как рукой сняло.

Вроде и на одном синдарине разговариваем, но как же это трудно – говорить по-адански.

– Тысячу лет, – продолжает владыка Гаваней, – Артедайн был моим щитом от Ангмара. Теперь этого щита нет. Я не помогу тебе, потому что – нечему помогать. Не «некому». Нечему.

Аранарт медленно кивает. Ему действительно легче от этих слов? Поистине, странный народ люди.

– Я не буду сражаться за тебя, Аранарт. Я не пошлю войска на помощь Артедайну. Я не позову Линдон на помощь Артедайну, – он замолкает и говорит веско: – Но теперь, когда моего щита нет, Гавани уязвимы для Врага. И вы, как мало вас осталось, будете сражаться за нас. И Линдон придет. Не вам помочь. Мне.

– Спасибо за честность, – сказал Аранарт.

Хэлгон, стоявший за его спиной, встретился взглядом с Корабелом и медленно кивнул: спасибо за ложь.

– Но никто лучше вас не знает земли, где нам биться с Моргулом, – продолжает Кирдан. – И никто лучше вас не поймет, что станет делать Ангмарец.

– Станет делать? – нахмурился Аранарт, и Кирдан молча порадовался, увидев, как разжались его руки. – Голвег проверит, но, сколь мы знаем, ангмарцев и орков на наших землях немного. Там Рудаур.

– И я сомневаюсь, что Король-Чародей дорожит этими союзниками, – подал голос Хэлгон. – Я видел Ангмар. В его народе есть своя красота. Правитель Ангмара не может не презирать рудаурский сброд.

– И вы полагаете, что он пошлет их нам навстречу? Но в его руках Форност. Ангмарец не дорожит рудаурцами, согласен, но отправит ли он их на верную гибель, если можно укрыть их за стенами?

Аранарт отвечал владыке Гаваней:

– Я сомневаюсь, что нас ждет осада Форноста. Думаю, рудаурцы захотят сражения гораздо больше, чем мы.

– Почему же? – приподнял бровь Кирдан.

Вильвэ стоял у окна, неподвижный и безучастный как древняя статуя.

Аранарт продолжал:

– У нас и, хочу надеяться, у наших гондорских союзников будет то, за что рудаурцы станут сражаться яростнее, чем гони их в битву воля хоть Моргула, хоть всех назгулов разом.

– Запасы еды, да, – кивнул Голвег.

– Я забываю, что это человеческая война, – наклонил голову Кирдан.

– Да, – подтвердил князь. – Холодные годы. Слишком мал запас еды. А рудаурцы еще не успели понять, что наша земля теперь – их. Чужую землю грабят. Свою – возделывают. Возможно, этой весной они бы и подумали о наших полях как о своих, но, – его глаза сверкнули ненавистью, – не успеют.

– И когда наше войско растратит силы на Рудаур, подойдет Ангмар со свежими отрядами, – медленно проговорил Кирдан.

– А люди там не хуже орков, – мрачно кивнул Голвег. – Орк сильнее и выносливее, зато человек… горцы не меньше нас знают, что такое верность и отвага.

– И что будем делать? – спросил владыка Гаваней.

– Ждать Гондор, – пожал плечами князь. – Сколько войск, какие… Потом будем строить планы.

– Вы забываете одну вещь, – вдруг раздался голос Вильвэ, и все обернулись к нему. – Гондор идет не нам на помощь, а Артедайну. Встречать Гондор должны не мы, а Артедайн.

Кирдан медленно кивнул:

– Княжества нет, но есть и народ, и князь. Да.

Вильвэ ожил, зато теперь Аранарт окаменел.

– Кого они увидят, – голос Вильвэ звучал как едва слышный далекий гром, – толпу бродяг или войско, пусть и разбитое? Бездомного сироту – или молодого князя?

– Ему нужен эскорт, – напряженно проговорил Голвег. – Настоящий. Не хуже, чем был бы в Форносте.

– И не в доспехе эльфийской работы, – добавил Вильвэ.

– Туники с вышитым Семизвездьем, – кивнул старый воин.

– Ну, – пожал плечами Кирдан, – в Мифлонде, полагаю, найдется черный шелк. И мастерицы, готовые помочь.

Аранарт молчал, но по его лицу было видно, что он считает этот разговор более чем неуместным.

Вильвэ изволил посмотреть на него прямо:

– От того, как Артедайн их встретит, – произнес он, – будет зависеть более чем многое. Их уважение. Их готовность прислушиваться на совете. Иначе они будут считаться с тобой не больше, чем с сотником.

– Никогда не думал, что от парадных туник дружинников зависит так много, – Аранарт встал и поклонился Вильвэ. – Благодарю за совет.

Это было странное зрелище – эльфийские и человеческие женщины, вместе сидящие за вышивкой. Совсем вместе: один край туники в руках одной, другой у другой. Как ни старались арнорские мастерицы, будет заметно, кто с какой стороны вышивал.

К сожалению.

Хотя стоит ли сожалеть? Немного найдется в Средиземье вещей, созданных людьми и эльфами вместе. Прямо хоть песню про такую вышивку складывай.

Нинниах, сама искусная вышивальщица, позабыла и о войне, и о гибели мужа, и о неведомой ей судьбе сына, видя, как дева-фалмари размечает будущий рисунок на тунике. Сама аданет сперва рисовала бы на воске, потом сделала бы рисунок на коже, чтобы, прикладывая его, обводить тонкой кисточкой и наконец стежками обозначить край… а эльдиэ долго смотрела на расправленную перед ней ткань, затем взяла ее в руки и по гладкому шелку как по нанесенному рисунку прошила линии герба.

Надо ли говорить, что всё было безупречно ровно?

– Как?! – не удержалась Нинниах. – Как ты смогла?

– Я же их вижу, – улыбнулась эльфийка странному для нее вопросу.

Работа шла довольно быстро. Слишком поспешно для эльфиек: было заметно, что им странен человеческий обычай создавать вещь – чтобы та просто была, не разговаривая с ней во время работы, не чувствуя ее дыхание. Им это было почти больно поначалу… но потом они расслышали ритм людей и подхватили его. А арнорские вышивальщицы, в свою очередь, невольно присматривались к тому, как работают женщины-фалафрим, и с удивлением чувствовали, что эта спешная вышивка становится для них вдохновенной, как если бы они не торопились совсем никуда.

Понимание росло, и искры Семизвездья зажигались одна за другой.

Ужинать было необходимо в общей зале. К утолению голода это не имело никакого отношения. Он князь, он должен сидеть во главе стола и есть медленно и спокойно. Это вселяет уверенность в его людей.

Он предпочел бы засунуть кусок в рот, будучи один и у себя, и запить прямо из кувшина, но он будет подносить к губам великолепный кубок в виде прозрачной раковины на высокой подставке. Всё ведь в порядке. И будет еще лучше.

Его самого подают на ужин сегодня. И завтра. И вчера.

Но пить он будет только воду. От вина зверь, вцепившийся когтями в сердце, не ослабит хватку – да и не хочешь ты, чтобы она ослабела. А вот силы хмель отнимет.

Какая-то женщина идет через весь зал. Ты вдруг понимаешь, что не помнишь ее имени, хотя должен его знать. И это очень плохо. Надо будет попросить Хэлгона, чтобы выяснил имена всех и подсказывал, если что. Но сейчас надо улыбнуться ей глазами, показать, что узнал. Ей будет приятно. Вот так.

– Мой князь, мы закончили первую.

Она разворачивает черный шелк, в ее руках сияет Семизвездье.

Ты можешь только кивнуть – медленно и благодарно. Всё остальное сделают они. Зал взрывается криками радости.

Всё так. Это много больше, чем вышитая туника.

Это знак того, что они – не бродяги, которым эльфы из милости дали еду и кров. Это знак того, что они – Арнор.

– Хэлгон, ты надел бы… – вопрос очень прост, но задать его трудно, – чужой герб?

– Твой герб, – поправляет нолдор.

– Да. Я очень хотел бы, чтобы в этом эскорте был ты.

Аранарт напряжен, предчувствуя отказ. И не удивлен, видя, как теперь былой аглонец хмурится, подбирая слова. Для согласия столько усилий не нужно.

Что ж, значит, надо сказать это «нет» за него.

– Прости. Я понимаю: твоим лордом был и остается Келегорм и смерть вас обоих не меняет ничего.

– Ты не понимаешь.

Нолдор глядит в сторону, будто в чем-то виноват. Но в чем?

– Аранарт, об этом всё равно пришлось бы говорить. Что ж, значит, сегодня.

– В чем дело?

– В моей смерти, Аранарт. И в твоих линдонских союзниках.

Князь пристально смотрит на него, требуя продолжения.

– Это был Арверниэн, – спокойно произносит нолдор. – Теперь понимаешь? Или я должен рассказывать тебе… подробности?

– Если хочешь.

– Не хочу.

И так всё ясно.

Плохо. Очень плохо. И очень невовремя.

– И что ты предлагаешь делать? – бесстрастным тоном спрашивает князь.

– Прежде всего, я хочу, чтобы ты понял. Я не держу на них зла за мою смерть… они защищали свой дом, я выполнял приказ, иначе ни для них, ни для меня было невозможно. Для меня всё это в прошлом, спасибо Намо. Для них – тоже. Но я не хочу возвращать это в настоящее. А среди линдонцев есть те, кто знает меня в лицо. Они видели меня мертвым… или знают о моей смерти. То, что я здесь… снова в Эндорэ… ты понимаешь, о чем это говорит. Нет, тебе не понадобится прятать меня, как беглого преступника. Если они меня увидят… не случится ничего страшного, они поймут, что моя вина перед ними искуплена и прощена… но…

– Но?

– Но им будет больно меня встретить.

Аранарт прошелся по комнате. Вот только отголосков Первой Эпохи ему не хватало. Вот только решения неразрешенного тогда…

– Так что ты предлагаешь? – повторил он свой вопрос.

– Я умею быть незаметным не только в лесу, – пожал плечами разведчик. – Просто помни, что мне надо держаться подальше от линдонцев. Остальное я сделаю сам.

– Ты не мог погибнуть как-нибудь по-другому?! – Аранарту хотелось кричать, но сдавленный голос прозвучал тише шепота.

– Ну, в Дориате меня недострелили. А хорошего орка не встретилось…

Князь зашипел сквозь стиснутые зубы.

Нолдор молчал. Вина, даже отпущенная, не перестает быть грузом, который тебе нести дальше.

Аранарт кусал губы, не глядя на былого аглонца. Или слово «былой» – лишнее? Смерть не освобождает эльфов от их прошлого.

Нет, Хэлгон не стал в его глазах древним чудовищем – всегда было известно, что он служил Келегорму, а в общем понятно, что это значит… просто невовремя. Не готов еще и к таким сложностям.

Ладно, будем это учитывать.

И всё же…

– Хэлгон, ну а если бы не это..?

Нолдор уже открыл рот, чтобы сказать: да, конечно, я надел бы тунику с гербом Арнора – после тысячи лет службы твоей стране было бы странно иное.

Вместо этого он азартно сверкнул глазами и проговорил:

– А если попробовать…

– Попробовать – что?

– Спрятать на самом видном месте.

– Хэлгон, но ты сам только что говорил…

– Что линдонцы не должны меня увидеть, да, – разведчик чуть улыбнулся, подобравшийся, словно зверь перед прыжком. – Аранарт, если тебе это действительно нужно, то у меня есть идея.

– И?

– Возьми в эскорт тех, кто помоложе. Вели им дочиста сбрить бороды, кому есть что брить.

– И ты полагаешь, это позволит не заметить одного эльфа среди одиннадцати людей?

– Да, – прищурился Хэлгон. – Потому что никто не ожидает там увидеть эльфа, а мы больше доверяем нашим мыслям, чем глазам. А главное – мы не люди и не эльфы. Мы – эскорт. Смотреть будут на туники, а не на нас. Единственное лицо, которое будет всех интересовать, это твое. Поставь меня подальше от тебя.

– Подальше?

– Именно. Смотрят всегда в середину. Тот, кто в стороне, останется незаметен. Знаю, разум говорит обратное. Но поверь моему опыту.

Аранарт покачал головой, но это был не отказ, а скорее удивление, что он соглашается на такую затею. Не время для игр в прятки. Линдонцам действительно не стоит видеть Хэлгона, особенно плохо будет, если это случится при гондорцах… Так почему же они, два разумных воина, ведут себя как мальчишки?

Нет. Это не ребячество. Этот эскорт – знак того, что Арнор жив. И кому как ни эльфу, для которого эта война длится… сколько веков он здесь? – кому как ни ему быть символом непогибшего Арнора?

– Хэлгон, мы действительно собираемся это сделать?

…а у него лицо посветлело. Значит, мы просто обязаны сыграть в эту игру. Не будет эта игра лишней. Несмотря на то, что война.

Именно потому, что война.

Ручеек.

Тихий, непрестанный ручеек жизни. Арнорцы добираются до Мифлонда.

Они даже не о крове и пище мечтают. Они готовы спать под открытым небом и питаться кореньями, им не привыкать. Их заветная мечта проще: жить, не вслушиваясь – не раздастся ли волчий вой, не вглядываясь – не рыщут ли ангмарцы в горах.

Высшее счастье для них – жить без вечной тревоги.

Они входят в город эльфов и видят арнорское знамя на одной из башен. Видят молодого князя, который жив вопреки всему. Видят родных: сейчас все, кто выжил, родные друг другу.

И они рыдают.

Как когда-то рыдала Фириэль.

Всего лишь апрель, но припекало по-летнему. На тренировках пот лил с бойцов в самом буквальном смысле, и это было дважды хорошо: и уж точно не останется сил переживать и волноваться, и – после всех холодных лет эта жара казалась праздником.

Гоняли друг друга до темноты, благо теперь темнело поздно.

Аранарт и Хэлгон шли к себе, дунадан чувствовал себя усталым настолько, что сейчас лег бы на плиты мостовой, на эти ровно отесанные плиты, встык подогнанные друг к другу… да, лег бы – и не шевелился. Долго-долго. И делайте с ним что хотите – он не встанет. Но князь шел, и странное дело ­– от этой зверской усталости он чувствовал себя почти счастливым. Всё хорошо… насколько это возможно сейчас: арнорцы прибывают, эльфы придут, Гондор плывет, Хэлгон принесет горячей воды помыться и можно будет упасть на ложе, а потом спать, спать, спать. До самого рассвета. Жизнь если и не прекрасна, то, по крайней мере, хороша.

Хороша тем, что впереди война, а не неизвестность.

В их окне виднелся силуэт.

Голвег? Вернулся так рано? Почему? И что он свет не зажжет, темно же.

Оба ускорили шаг. Усталость вместе с жизнью, если не прекрасной, то хорошей, остались позади.

– Я ждал тебя не раньше конца апре… – начал Аранарт, входя.

Голвег, сидевший у стола, медленно поднялся.

В комнате было совсем темно, фигура следопыта была черной в проеме окна, где между свинцовых вод залива и ночного неба рыжели остатки заката.

Не просто дурные вести. Очень дурные.

– Что? – потребовал князь.

– Ты был прав, – севшим голосом ответил Голвег.

Он развернул ткань, в которой был на столе небольшой предмет. Кинжал. Протянул Аранарту.

Темно.

Но видно. И молчание Голвега подтверждало все догадки.

Хэлгон зажег светильник – безотчетно, руки делали свое дело, а разум… разум не помнил этого кинжала у живого, но нетрудно понять, чей он.

Комната осветилась, сверкнули семь звезд на рукояти.

– Как? – произнес Аранарт, глядя в глаза Голвегу.

– Так же, как и Ондомир.

– Ясно.

Кинжал, поблескивающий в дрожащем огне светильника. Вот и всё, что осталось от брата.

Когда первое оцепенение горя отпустило их, оба следопыта вышли.

Голвег зашептал, будто князь мог услышать их сквозь плотно закрытую тяжелую дверь:

– Хэлгон, ты же принесешь… спроси у лекарей, чем раны промыть, так и скажи: промыть, мол, рану, а то, что она не снаружи, это ведь…

– Я принесу, – откликнулся нолдор и сделал шаг к лестнице.

Дунадан ухватил его за рукав:

– Я ведь видел этот кинжал раньше, совсем раньше, до всего. Я приехал тогда на праздник, ему двадцать исполнялось, а у меня подарка нет, я прихожу к Бериону… ты помнишь Бериона?

– Помню.

– Прихожу, вижу… красота же! Простой, ничего лишнего, загляденье; в руке – песня. А Берион мне: не тяни лапы, это не про тебя сделано. Я: да я не себе, я младшему принцу. А он: так он и есть подарок младшему. А я тогда: чей, мол? я перекуплю, уж больно хорош! Ну он мне и сказал, чей…

Голвег резко выдохнул.

– Так принесешь?

– Конечно, – сказал нолдор и попытался высвободить рукав. – Я сейчас.

– Нет, ты подожди, Хэлгон, ты послушай. Ведь не ему же говорить это… ты послушай, Хэлгон, ведь нельзя говорить о таком, нельзя ему про это… Ты думаешь, отрубленных голов я испугался? Видели мы пещеры, где без голов, видели и хоронили. Не первый он был и не последний. И ведь никто кроме нелюди мертвых не уродует, ну так те и служат нелюди; а про Ондомира мы знали, мы готовы были, и к тому, что без голов, и к тому, сколько месяцев они там пролежали и что от них звери оставили; рвало нас только в первый раз, потом привыкли, ко всему привыкнуть можно, Хэлгон, ко всему…

Такой взгляд эльф видел у раненых зверей.

Принести бы ему выпить, да хоть просто воды принести! Вода за дверью, так ведь шагу не сделать.

– Не в том дело, Хэлгон, что перебили их. Много их было, понимаешь, много… очень. И женщины были, и дети. Женщинам головы не рубили, отличить легко.

Голвег резко притянул нолдора к себе и зашептал ему в лицо, яростно, отчаянно:

– Собрал он их, ты понимаешь, собрал! Думал же, что он последний… с братьями неизвестно что, с отцом, матерью… князь ли он, не князь, но правитель. Правитель Алдамир! И искал по пещерам народ, собирал. Наверняка ему говорили, что это опасно, что слишком много – они выдадут себя, не могли ему этого не говорить! А он совсем щенок, сердце горячее, не оставит он свой народ неизвестно как перебиваться… у него охотники, дичь настреляют, а там же женщины, много женщин, дети. Летом ведь на Сумеречном тихо было, никаких тебе ангмарцев, никаких волколаков… поверил мальчик тишине.

– Зимой? – тише шепота спросил Хэлгон.

Голвег опустил веки, кивнул.

– Не мастак я определять, сколько времени труп пролежал, но по всему судя – зимой. И с волками.

Он вспомнил детские скелеты с разгрызенными костями.

– По доброте, Хэлгон, понимаешь ты это?! – он шептал, и его дыхание обжигало нолдору лицо. – По доброте и по заботе!

– Бедный мальчик, – выдохнул эльф.

– Ты же не расскажешь ему этого, Хэлгон, нельзя такое рассказывать, никому нельзя!

– Никому.

Сглотнул, сказал:

– Ты хотел выпить. Пойдем.

– Да что уж теперь, пей не пей… Сколько там женщин было, Хэлгон, сколько… летом, видать, бежали на запад, думали, Сумеречный безопаснее Северного Всхолмья… а с принцем совсем хорошо будет.

– Голвег, тебе надо выпить. Прошу тебя, пойдем.

Не морские кони

– Приведи себя в порядок, – сказал Голвег, ставя на стол зеркало. У кого из фалмариэ одолжил? Женское, изящное, волны и чайки в оправе.

– Я невеста на смотринах, что ли? – скривился Аранарт.

– Нет, – невозмутимо отвечал старый воин. – Именно потому что ты не невеста на смотринах, ты должен быть безупречен. Гондор считает тебя мертвым; так каким ты воскреснешь? Таким ты и будешь для них.

– Я сильно похож на разбойника?

– Займись, – коротко ответил Голвег.

Аранарт послушно сел к зеркалу… и замер. Тот, кто смотрел на него из отполированного серебра, был ему незнаком.

Резкие скулы, вертикальная морщина сквозь лоб. Заметная проседь в черных волосах, две широкие пряди седины – на левом виске и ниже, почти у шеи.

Когда последний раз смотрелся в зеркало? В Форносте… сколько же лет назад это было? Два года? Всего два года?

Неужели это было… та жизнь, которая казалась им суровой, а сейчас называешь ее – жизнью до войны…

Просто жизнью называешь.

Надо подровнять бороду. А то действительно на разбойника похож стал.

Надо…

…ему бородой всегда занималась мама. Давным-давно, когда уже стало что ровнять, она предложила, а он отказался почти в возмущении: что же, я сам не справлюсь?! Она не стала спорить, но через несколько дней отец, когда никого не было рядом, спросил его (негромкий и чуть печальный голос): «Если твоя взрослость в том, чтобы не позволить матери такую малость, то в каком же юном возрасте ты оброс бородой?»

Ну вот, теперь придется заниматься своей бородой самому.

И делать всё остальное – тоже самому.

– Ровно?

– Повернись. Вот, другое дело.

– Что делаем с гривой? Обрезать?

– Оставь.

– Она же у меня длинная отросла, почти как у эльфа.

– И в два раза пышнее, чем у любого из эльфов. Оставь и не спорь.

Голвег повернулся к нему спиной, разбирая что-то в вещах. Аранарт с прилежностью, достойной юной девы, расчесывал волосы.

Ему не нравилось то лицо, которое смотрело из зеркала. Оно было незнакомым. А он хотел бы, чтобы оно повторяло черты отца.

Голвег обернулся:

– Надевай.

Он протягивал ему Звезду Элендила.

Аранарт отшатнулся, словно в руке у старого воина была ядовитая змея.

– Что смотришь? – с неожиданной злостью проговорил Голвег. – Коронации ждешь? Прекрасных речей и громких клятв? Не будет тебе ни речей, ни клятв. Некогда.

Князь Артедайна кивнул, еще раз расправил волосы, встал.

– Надевай, – повторил друг отца. – Иди. И делай свое дело.

Они спустились в гавань, когда флагман швартовался. Прошли между двумя рядами арнорского эскорта, встали. Ждать не слишком долго.

Они подождут.

И за это время их увидят все, кому надо.

Хэлгон, стоя пятым во втором ряду, смотрел на князя со спины. Его и Голвега дорожная одежда, та самая, в которой когда-то покидали Северное Всхолмье, на фоне эльфийских шелков выглядела… нет, не грубо. Нолдору подумалось, что она выглядит правильно: честно. Разгромлены, но не побеждены. Всё так.

Аранарт был спокоен: спина расслаблена, плечи опущены назад. Руки он по привычке держал на рукоятях меча и кинжала; потом видно решил, что этот жест может быть неверно истолкован, взялся за пояс.

Ждем.

Уже подают сходни.

Скоро.

Кирдан со свитой. Парадные одежды всех оттенков светло-серого тяжелы от жемчуга, ветер их не колыхнет. А голова не покрыта… ну да, он же до сих пор считает своим королем Тингола, и что ему бег времени. Зато свита в венцах – им это просто украшения.

Вильвэ рядом с ним… древний спрут, поднявшийся в верхние воды. Смотрит в никуда, по обыкновению. Гондорцы испугаются… если заметят.

Если заметят кого-нибудь, кроме четырнадцати человек из Арнора. Из которых один – не человек.

Сходят. Тоже с эскортом, доспехи блестят на солнце. Шлемы с крыльями чайки. Красота.

Кто у них первым?

Им еще через всю набережную идти: такие большие корабли швартуются у самого мыса, там глубоко.

Тихо. Только плеск волн.

Толпы фалафрим безмолвны. И где-то позади наши. Тоже не вздохнут.

Плеск волн и, если ветер налетит, хлопанье флагов Линдона.

Броннир и другие лорды вокруг. Нолдоры, синдары… осколки некогда великих государств. Смертоносные осколки. Даром что под каждым стягом едва ли дюжина бойцов встанет. Зато стягов сколько…

Подходят.

Мерный звук металла в такт их шагам.

А командир у них молодой, немногим старше Аранарта. «Держит лицо», да. Старается. И всё равно – смотрит как на восставших мертвецов.

…эльфов и не замечает. Хотя вряд ли раньше часто их видел. Вряд ли раньше вообще их видел.

Но черное с белым – заметнее. Всегда заметнее. Чьи бы это ни были цвета.

Даже если это цвета и твоего стяга тоже.

Подошли. Встали.

Кланяется первым. Какой учтивый.

– Князь Арведуи?

Все вздрогнули.

Гондорец понял, что допустил ошибку. Но кем тогда может быть этот воин со Звездой Элендила, которому на вид никак не меньше шестидесяти?

– Князь Арведуи погиб. – Пусть и понадобилось несколько мгновений, чтобы вернуть самообладание, но голос ровен. – Я князь Аранарт, его сын.

Он кланяется.

Гондорец молчит. Легко понять разумом, что война сделает человека на двадцать лет старше… легко понять разумом, но трудно поверить глазам.

И говорить приходится арнорцу:

– Принц Эарнур, как я понимаю? Я благодарен твоему отцу за то, что он сдержал слово. Арнор благодарен вам за то, что вы приплыли.

Он снова кланяется. Медленно.

– Мы разгромим Ангмар! – порывисто восклицает Эарнур. Язык поклонов ему непонятнее кхуздула, его речь – язык мечей. Жив князь Артедайна – и прекрасно. А то говорили, что не осталось никого из северной ветви…

Он протягивает Аранарту руку – щедро, открыто: они родичи, они союзники, они станут друзьями. И арнорец отвечает крепким пожатием.

Нет, кто бы ни был виновен в задержке флота, Эарнур и близко к нему не стоял. И вряд ли дело в Эарниле… скорее наоборот. Впрочем, всё это уже неважно. Кто бы и почему бы ни задержал Гондор – это произошло. И даже если ты узнаешь имена и причины, это не вернет к жизни павших. Прошлое принадлежит прошлому.

– Мы разгромим Ангмар. А эльфы нам помогут.

Подсказка своевременна. Эарнур наконец-то видит Кирдана и линдонцев.

И идет к ним. Приветствовать и отвечать на вопросы о числе прибывших. От свиты владыки Мифлонда отделяется несколько фалмари, к ним тотчас подходят другие, не в парадных одеждах – краткий разговор и быстро разойтись: одни вглубь Гавани, другие – к кораблям. Вид у них необычно взволнованный для беспечальных эльфов побережья. Что не так?

Ты ловишь себя на мысли, что хочешь это выяснить и разобраться – так, будто это с твоим войском могут быть сложности. Не надо, не надо. Это заботы Эарнура. Или его командиров.

А вот и они. Идут с кораблей, вставших дальше. Всё же эта гавань для эльфийских судов, они скользят по воде, а не рассекают плоть океана килем, как ножом. Большинство кораблей Гондора, похоже, вообще не причалят, стоят на якорях на глубине – с них спускают шлюпки.

…интересно, а во Вторую Эпоху, когда сюда пришел флот Нуменора, хоть один корабль смог пришвартоваться? Там же океанские громады были, у них киль высотой (глубиной? или как это сказать?) с крепостную стену, наверное.