Нелюдим

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мельком

1964 год

— Мы подготовили тебе подарок к новоселью! — сообщила мама, в возбуждении проходя во входную дверь. В руках она держала коробку, обернутую оранжевой и зеленой глянцевой бумагой — настолько большую, что ей приходилось обвивать ее руками, словно обнимая.

— Что это? — спросил Тоби, ставя коробку на пустой обеденный стол. Он всегда задавал этот вопрос, получая подарок, что было глупо, потому что весь смысл упаковки был в том, чтобы он не мог узнать о содержимом, не распаковав. Это было похоже на его привычку говорить:

«Привет, это я», звоня родителям по телефону. Кто еще это мог быть?

— Открой и узнаешь, — как всегда, ответила мама.

Пока мама и папа наблюдали, Тоби разорвал оберточную бумагу.

— Швейная машинка?

— Это просто коробка.

Тоби разорвал заклеенную крышку и заглянул внутрь. Он вытащил другую обернутую коробку, на этот раз голубой и фиолетовой глянцевой бумагой.

— У мамы явно было много свободного времени, — заметил папа.

Пришлось открыть восемь обернутых коробок, чтобы добраться до подарка — самой современной кофеварки, в которую

Тоби тут же влюбился. Хоть он и купил дом миссис Фолкнер, когда она преставилась, мама с папой все равно жили в соседнем, а со своей собственной кофеваркой исчезал еще один повод забежать к ним, так что, наверное, подарок был и не таким уж хорошим.

Расчищая свою комнату, Тоби обнаружил непроявленный рулон фотопленки с того дня, когда он фотографировал Оуэна. Тоби хранил его на дне ящика. Комод переехал вместе с ним в новый дом, и он оставил пленку, где она и лежала. Наверное, Тоби никогда и не собирался ее проявлять, но она устраивала его и как сувенир.

— Тоби. Тоби. То-би.

Оуэн зарычал.

— Нет, даже близко не похоже. Просто скажи: «То». То.

Очередное рычание.

— Может, я смог бы научиться рычать на твоем языке?

— Это... это чудесная новость, — проговорил Тоби, выражая гораздо больший энтузиазм, чем ощущал.

— Он не признается, но твой отец так взволнован, что едва может сосредоточиться. — Мама усмехнулась. — Он уже полгода надеется получить эту работу. Подобной возможности мы ждали с самого твоего рождения.

— Ну, поздравляю.

— Мы будем по тебе безумно скучать. Ты мог бы поехать с нами.

— Думаю, я немного староват, чтобы ехать через всю страну, просто чтобы быть с родителями.

Мама поцеловала его в щеку.

— Никакой ты не старый. Тут еще и сложилось все удачно, потому что твоя тетя Джин сейчас там и у нас есть кому разведать обстановку, пока мы занимаемся переездом. Хорошо бы встречаться с ней почаще, чем раз в год.

— Ага.

— Ты выглядишь расстроенным.

— Ну, я вроде как и расстроен.

— Будет тяжело, но это действительно здорово для твоего отца. И не волнуйся, я заставлю его сохранить комнату для тебя. Мы оба знаем, что он будет возмущаться, но я собираюсь развесить там все твои постеры, расставить игрушки и все прочее.

— Может, не стоит заходить так далеко? Развесь их прямо перед моим приездом и сделай вид, что так и было.

— Ты же не против?

— Конечно, нет. Это отличная новость. Правда.

— Мы уже ждем не дождемся.

— Ух ты. Лас-Вегас. Это... не близко.

— Мы будем к тебе приезжать. Обещаю.

— Привет.

Тоби стоял до тех пор, пока неловкое молчание не стало невыносимым.

— Привет, — повторил он наконец.

— Извините. Я думала, вы не со мной разговаривали.

— С вами.

— Я вас знаю? — спросила женщина. Она глубоко затянулась сигаретой и медленно выпустила дым.

— Нет, пока нет. Я просто хотел узнать, не желаете ли вы потанцевать.

— С вами?

— Наверное.

— Наверное?

— Да.

— Вы первый раз, что ли, с женщиной разговариваете?

— Нет, вовсе нет. Я просто немного нервничаю.

— Ну а мне нужен уверенный мужчина.

— А, хорошо. Извините, что побеспокоил.

— Я вас не сбрасываю со счетов. Я просто говорю, что вы должны быть уверенным.

— Хотите потанцевать?

— Вы и вправду плоховато справляетесь.

— Наверное, да.

— Попрактикуйтесь. Только на ком-нибудь другом.

Тоби открыл февральский номер журнала «Аргози»[2] и перелистнул на страницу, которую хотел показать Оуэну.

— Этот вид очень похож на тебя, — сказал он, выставив перед собой фотографии снежного человека, сделанные Роджером Паттерсоном и Бобом Гимлином. — Его шкура гораздо темнее, у тебя лицо другое и есть когти, но... не знаю, мне кажется, сходство есть.

Нет.

— Ты так не думаешь? — Он посмотрел туда-сюда, сравнивая Оуэна с фотографией. — Ага, наверное, ты прав. В любом случае это было в Калифорнии.

— Я увольняюсь.

— Не увольняешься, — сказал мистер Зак.

— Точно увольняюсь.

— Не-а. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что ты, Тоби, что называется, «ценный сотрудник». По этой причине не в моих интересах позволить тебе уйти. Поэтому мы устроим то, что специалисты называют «переговорным процессом», во время которого я сделаю контрпредложение, и мы будем спорить, пока не придем к взаимовыгодному соглашению. Как думаешь?

— Думаю, мне придется следить за каждым вашим шагом.

— Хорошая тактика независимо от ситуации. Итак, ты попросил прибавку в десять процентов. Ты знал, идя сюда, что я не подниму тебе зарплату на десять процентов. Я предложу тебе два.

— Я увольняюсь.

— Если без шуток, могу поднять на пять процентов.

— Я заслуживаю по крайней мере восемь.

— Яне могу поднять на восемь. Или у тебя есть жена и дети, которых нужно содержать и о которых ты мне не рассказывал?

— У меня есть питомец.

— Кошка или собака?

— Ни то ни другое.

— Предлагаю шесть. И ты согласишься на шесть, потому что любишь работать здесь и я люблю, когда ты здесь работаешь, да и в целом это для всех приятно, а еще потому, что другие боссы более придирчивы и менее забавны, чем я.

Тоби подумал, что мистер Зак всегда немного перегибает с «забавностью», но он был прав: другие боссы гораздо хуже. По крайней мере, на Тоби никогда не орали и его никогда не шпыняли.

— Семь.

— Шесть и улыбка.

— Семь и удар по лицу.

— Семь и улыбка. Видишь? Это гораздо лучше, чем быть безработным. — Мистер Зак похлопал Тоби по плечу. — Ты хороший парень. Странно, что тебя еще не заарканила какая-нибудь милая барышня.

— Я редко выбираюсь из дома.

— Где ты был? Ты знаешь, как я волновался? — допытывался Тоби.

Оуэн просто пялился на него.

— Три дня! Тебя не было три дня! Я думал, что ты ранен или переселился! Я, конечно, не ждал, что ты мне напишешь записку, но ты же мог сделать хоть что-нибудь!

Оуэн оскалился.

— А, так ты на меня злишься? Но это не я исчез на три дня. Где ты был?

Оуэн указал налево.

— Что ты делал?

Оуэн изобразил плывущую собаку.

— Ты плавал? Ты ушел на три дня плавать?

Большие пальцы вверх. Да.

— Ты не мог плавать три дня. Куда бы ты пошел? Ты что, нашел какой-то пруд?

Да.

— Не стоило уходить так надолго. Ты мог бы придумать способ оставить сообщение или по крайней мере заранее сказать мне, что уходишь. Знаешь, путь до тебя неблизкий. Я мог найти дела поинтересней, чем топать сюда пешком, только чтобы обнаружить пустую пещеру.

Оуэн постучал двумя когтями себе по сердцу. Мне жаль.

— Да, должно быть жаль. У меня ведь, кроме тебя, никого нет.

Оуэн наморщил лоб и скрючил указательный палец.

— Нет, я не злюсь. Теперь не злюсь. Только больше так не делай, хорошо?

— Новое десятилетие, Оуэн. Все изменится. Мир у наших ног, приятель. Не могу поверить! Я пер сюда этот праздничный колпак, а ты его не надеваешь.

— Послушай, — сказал Тоби. Он постучал себя по уху. — Послушай. Я должен сказать кое-что очень важное. Понимаешь?

Да.

Тоби подташнивало. Он должен был признаться в этом много лет назад. Или вообще не признаваться. А вдруг он все испортит?

— Ты же помнишь тот день, верно? Давным-давно? Когда я тебя покормил?

Оуэн скрутил руку в кулак и лизнул воздух.

— Нет, нет, не мороженое. Еще раньше. Ну, может, твой первый рожок был до этого, но я имею в виду тот раз, когда я дал тебе другую еду. Человеческую еду. Ну, не ту еду, которую люди едят, а человеческую. Детишек вроде меня. Помнишь тот день?

Да.

У Тоби на глазах набухли слезы.

— Я должен тебе кое-что рассказать. Ты должен пообещать, что не будешь злиться. Обещаешь? Уверен? Ты должен обещать.

Оуэн пообещал.

— Когда я это сделал, когда привел тебя к их телам, я не думал о тебе. Я собирался свалить это на тебя. — Тоби не останавливал слезы. — Сейчас я бы этого не сделал. Если полиция раскроет это, я во всем признаюсь. Я дам им понять, что ты к смертям не имеешь никакого отношения, что в тот момент я был испуган, и не знал тебя, и хотел только избавиться от тел, чтобы их никто не нашел.

Реакции не последовало.

— Извини, я даже не должен был тебе этого рассказывать. Ты, может, и не поймешь меня. Я просто... я чувствовал себя виноватым все это время, и мне нужно было снять груз с плеч. Это был ужасный поступок. Мы, конечно, тогда еще не были друзьями, но, несмотря на это, я бы позволил им посадить тебя в газовую камеру, или что они там делают. Но теперь нет. Клянусь.

Тоби кусал внутреннюю сторону щеки и глядел Оуэну в глаза. Тоби никогда не мог понять, о чем думает Оуэн. Обычно он делал предположения, но на этот раз не имел ни малейшего представления. Он не знал, собирается ли Оуэн разрыдаться от горя, откусить ему нос или пожать плечами и вернуться в пещеру.

— Можешь меня обнять? — спросил Тоби.

Оуэн обнял его.

— А ну пошли отсюда, мелкие засранцы! — закричал Тоби вслед убегающим, заливающимся смехом детям.

Он еще мог понять, когда ребятня забрасывала его дом яйцами и туалетной бумагой на Хэллоуин или на Первое апреля, но сегодня же день рождения Линкольна, черт их возьми.

— Пока, шизик! — закричал один из них в ответ.

Шизик. Да, это было оправданно, но Тоби не понимал, как так получилось, что он вел себя как сумасшедший старик, хоть ему не было и тридцати.

Один из этих мальчишек, Джоуи, заезжал на велике пару раз поболтать о бейсболе. У Тоби не было ни знаний, ни интереса к бейсболу, но он его изобразил. Потом мама мальчика сказала Джоуи держаться от него подальше.

Тоби взял полотенце из бельевого шкафа и вышел, чтобы протереть переднее окно. Он сморщился от запаха. Эти яйца давно стухли; Тоби почти проникся уважением к целеустремленности детей, ведь им так долго пришлось их хранить.

Но только почти.

— Мелкие засранцы, — пробормотал он себе под нос, оттирая слизь.

— Тоби.

— О боже! Ты сказал первое слово!