Немёртвый камень

Глава 24. Холода приходят с февралём

Мечтатель заговорил. Само по себе явление удивительным не было, но он ведь молчал с ночи, когда доставили известия о том, что Лютые Рати в компании нежити и артемагов Ниртинэ движутся в сторону Одонара. Известие передал через Хета Жиль Колокол, а потом еще прибавил насчет воздушной блокады. Экстер тогда чуть кивнул возбужденному новостями Хету, повернулся к окну — и словно окаменел, уйдя в свой мир.

Фелла не пыталась вернуть его. Она будто сама провалилась в какую-то параллельную реальность. Последние часы металась среди защитников Одонара, проверяла посты, отдавала приказы, кого куда расставить, а предательский кинжал сидел в ее ножнах и даже на расстоянии издевательски покалывал острым кончиком в сердце.

Парламентеры со стороны противника прибыли час назад, и говорила с ними тоже она. Берцедер со своими артемагами не сказал ничего нового: предложил сдать артефакторий, Ключника и вообще всё остальное, посулил великие знания и власть над вещами, получил ответное предложение убираться, пока башку не снесли, после чего заговорил по делу и сообщил, что бой состоится в соответствии с кодексами сражений Целестии. Это значило — как на Альтау. Сперва — Малая Кровь, когда сходятся по одному воина с двух сторон. А после, на четвертой фазе радуги — Великая Кровь, то есть, собственно, Сеча.

— Бывший Светлоликий решил играть по кодексам своих собратьев? — спросила Бестия устало. — В войне с ними он, кажется, не придерживался правил. Когда уничтожал селения.

Берцедер издевательски развёл руками.

— Как знать, может, вы передумаете после Малой Крови. Но мы будем… хм, придерживаться ритуалов.

Это значит — восемь воинов с одной стороны, восемь — с другой. Победивший в одной схватке может принять и следующий бой. Вмешиваться в поединок запрещено — здесь приносятся древние клятвы…

Традиция Малой и Великой Крови в войнах была древнее Альтау. Бестия и сама не знала, кто установил её. Знала только, что ритуал древен настолько, что Холдон не решился его нарушить.

Восемь схваток до смерти. Возможность для тем, кто проиграл, поразмыслить и сдаться. И далее — Великая Кровь.

Кокон, сладенько ухмыляясь, намекнул, что со стороны Морозящего Дракона на Малую Кровь выйдут сражаться отнюдь не артемаги. А это означало, что бойцом со стороны Одонара может быть только один — тот, что неподвижно замер у окна и молчал так, будто кричал перед этим месяцы.

На третьей фазе радуги она вошла в его комнату, опустилась на кровать — и почувствовала, что сама не хочет ничего говорить. В особенности говорить то, что должна: что все готово, противник на подходе, что ждут только его…

И вот теперь она услышала его голос. Мечтатель не просто говорил — читал, но не как обычно — лихорадочным шепотом, захлебываясь строчками, а размеренно, звучно, будто обращаясь к кому-то невидимому:

Изысканно и искренне просты,

У ног твоих заголубели всходы…

Да, незабудки — вот твои цветы

С сегодняшнего дня — на дни и годы.

В губах застывших спрятана тоска,

Глаза — пусты, как пара старых комнат:

Здесь нет тебя…Но нет тебя — пока.

Ушла на время. Незабудки помнят.

Когда же, гостьей из небытия,

Шагнешь по ним, устало пальцы грея —

Кто будет ждать? Хотелось бы, чтоб я.

Но, видимо, есть кто-то, кто сильнее.

И, воздухом любви его дыша,

В тот день — не плачь, а просто тихо слушай,

Как хорошо целить и воскрешать

Умеют незабудочные души.

В строках слышалась неясная скорбь по какому-то живому существу, и та же скорбь мелькнула в глазах Экстера, когда он обернулся. Но Бестия не успела спросить, что он видел и о чем читал.

— Пора, Фелла.

Он сбросил старомодного кроя длиннополый кафтан, подошел к шкафу и вынул оттуда простую льняную рубаху, шитую по вороту ирисами. В этой некоролевской одежде Экстер еще больше стал похож на юношу — и седые волосы не старили его. Бестия сглотнула.

— Наденешь кольчугу?

— Нет кольчуги, которая убережет меня от удара Ратника. И нет оружия, которым можно с ними сражаться, — он прошел к подоконнику, на котором лежал клинок — тот самый клинок, который он всего четыре месяца назад скрестил с Арктуросом Холдона.

— Даже это?

— Это не совсем оружие. Впрочем, может быть, мне придется и от него избавиться.

Он поместил клинок в ножны, какое-то время еще колебался, но Бестия сказала:

— Дай я, — и опоясала его мечом сама.

И потом какое-то время они молчали, глядя на серую радугу, которая неуклонно стремилась разделить небо пополам.

— Сегодня она станет прежней, — проговорил Мечтатель. — Навсегда. И солнце будет светить каждый день.

— Ты так уверен? — едва слышно переспросила Фелла.

— Я так решил, — и свет в его глазах подтвердил решение, но Бестию это только испугало.

— Экстер, — голос все равно задрожал, как она ни старалась, — скажи мне другое. Скажи мне, что останешься невредим… нет! Скажи мне, что просто останешься жив сегодня. Какой бы ни была радуга.

Свет в глазах Витязя потускнел, и взгляд его теперь уходил куда-то за спину Феллы.

— Мы в любом случае не разлучимся с тобой. Смерть — слишком тонкая грань для этого и слишком зыбкое понятие, чтобы…

— Чтобы что?! Экстер, — она вцепилась в рубаху на его груди, — меня не волнуют понятия, грани, случаи, скажи, что будешь жить! Ну, что ж ты молчишь…

Он взял ее лицо в свои ладони и после долгой паузы тихо и внятно произнес:

— Да. Я останусь жить.

Потом отвернулся и пошел к двери, оставив Феллу Бестию задыхаться от боли. Потому что Витязь Альтау только что солгал, глядя ей в глаза.

Совершенно при этом не умея лгать и не учитывая, что имеет дело с завучем собственной школы.

Витязь отправился на поле боя, эхо его шагов еще звучало в коридоре, а она сидела в его комнате и понимала, что он ушел, чтобы никогда не переступать больше этот порог. Что всё так и останется: брошенный небрежно кафтан, какие-то бумаги, в беспорядке разложенные тома по прошловедению, — а его здесь больше не будет. Только солнце, заглянув в это окно, будет приносить память о том, кто вскоре растворится в свете, достигнет лучшей участи из всех возможных.

И на пути к этой участи его нельзя остановить, потому что это будет непростительно, потому что это будет…

Фелла Бестия сорвалась со стула и вылетела за дверь.

Лютые Рати прибыли ко времени и крайне основательно. Они двигались, соблюдая идеальный порядок и при этом еще успевая уничтожать все живое. Не целенаправленно — просто попутно. Ни цветов, ни птиц, ни деревьев за спинами войска Морозящего Дракона не оставалось — вымороженная, с почерневшей травой пустошь. Защитники Одонара ежились, поглядывая на противника. В рядах наемников Когтя, где с утра для поднятия духа громко орали застольные песни, наступило затишье. Высшие из нежити почувствовали себя явно неуютно под взглядами своих же сородичей, но не растерялись, дружно зашипели и зарычали в сторону Лютых Ратей и продемонстрировали на флангах весь набор клыков, когтей и оружия. Это никого не впечатлило, а стоящие рядом горняки еще и обиделись на союзничков:

— Во спасибо, предупреждать надо. Теперь вдвойне хочется в штаны накласть!

— Ага-ага, не говори. Мало нам этих…

Два войска выстраивались напротив, оставляя между собой площадку для Малой Крови — пространство около ста шагов шириной.

Феллу задержал Хет, и она отыскала Мечтателя не сразу. Экстер обнаружился в окружении командиров, раздающим последние инструкции. Мечтатель не был особенно силен в тактике, поэтому инструктаж больше смахивал на прощание. Увидев Феллу, командиры торопливо схлынули на положенные им места.

— Жиль сообщает последние новости, — приглушенно заговорила Бестия, становясь рядом с Экстером и озирая по его примеру Лютые Рати. — Воздушную блокаду смяли войска Кордона. Сейчас ведут бои, оттесняя сыновей Дракона к северу.

Раздалось несколько радостных восклицаний от Убнака, Фрикса и остальных артефакторов, до которых эта весть еще не успела дойти. Ястанир посмотрел на нее пристально.

— В самом деле? Они разработали какую-то стратегию нападения?

— По сообщениям Жиля — настолько невероятно наглую, что твари тянут в одну сторону, их наездники — в другую, и никто не понимает — на каком они свете, — она с трудом выдавила смешок. — Это может обозначать одно.

— Макс в Целестии…

— И на пути сюда.

Значит — осталось подождать. Даже перешептывание селян в задних рядах примолкло — и до них дошла эта новость. Может, Февралю удастся успеть и каким-то чудом пробудить Лорелею — и может, она решит исход этого противостояния. Плечи Бестии опустились с облегчением — впервые невесть за сколько часов — когда Мечтатель тихо уронил:

— Не предпринимайте ничего. Начинают они.

Словно в ответ от войска противника донесся высокий, переливчатый вопль:

— Эустенар!

Раньше, чем они думали. Третья фаза радуги была пройдена, до четвертой оставалось меньше получаса, а перед войском Лютых Ратей теперь расхаживал Шейанерес собственной персоной и вопил. Это занятие точно пришлось Морозящему Дракону по вкусу, потому что он не собирался прекращать:

— Эустенар! Ястанир! Мы договорились о встрече с тобою — что же ты прячешься за плечами своих козявок?

— Оборзел, — сказал Фрикс тихо.

— Он всегда таким был, — негромко откликнулся Экстер. — То есть… мне так кажется. Ну что ж, не будем злить голодного клыкана… Холдона… ах, я никогда не запоминал поговорки.

Командиры сохранили на лицах похвальную бесстрастность — видимо, и так и так настроились сегодня помирать. Морозящий продолжал демонстрировать свои вокальные данные.

— Ястанир! Когда ты успел стать трусом? Или натура Мечтателя пересилила — и теперь ты только воодушевляешь свое войско стихами? Я не собираюсь заставлять тебя драться — выйди и полюбуйся на подарки, которые я тебе принес!

Просвистели в воздухе, как пушинки, тела — и упали на то, что когда-то было цветущей лужайкой между двумя войсками. Трупы пяти Магистров лежали в разных позах, глядя в небо или вбок бездумными глазами, а рядом с ними распластались тела магов Кордона, чиновников, горожан — последствие падения Семицветника. Сотни тел, некоторые — по частям, изуродованные, видно, после нападения нежити…

— Не все, конечно! — голос Шеайнереса был высоким и насмешливым, и совсем человеческим. — Но это мы захватили для тебя, чтобы ты мог полюбоваться… а те, кто с тобой — узнать, как они будут выглядеть после Большой Крови. Каково?

Фелла Бестия насмотрелась за жизнь кошмаров. Но именно этот оказался самым жутким: наблюдать, как на глазах Мечтатель медленно превращается в Ястанира. Сначала это отобразилось в глазах: они больше не были бледно-голубыми, зрачки словно превратились в два миниатюрных солнца, и из-за этого глаза начали казаться зеленоватыми. Потом затвердела линия рта, на чистый юношеский лоб легла морщина, и складка залегла между бровями… развернулись плечи и выпрямилась спина, отчего начало казаться, что Экстер прибавил в росте. Витязь поднял голову так, будто на ней была корона — и от Мечтателя в нем не осталось ничего.

Может быть, только нерешительность, потому что он ничего не сказал и ничего не сделал.

Это озадачило Шейанереса, но ненадолго.

— Может статься, ты решил отойти от старых традиций? Что же, если ты не хочешь Малой Крови…

— Щиты! — вскрикнула Бестия, первой сообразив, что за этим последует.

Лютые Рати нанесли удар одновременно, как по команде. Серое, липкое, туманное нечто, напоминание о смертоносцах, вскипело перед их строем, в секунду преодолело расстояние между двумя войсками — и обрушилось на ряды защитников Одонара. Поток мерзкой гнили не давал дышать, лип и давил чем-то чужеродным — в первых рядах застонали, задыхаясь, маги и артефакторы… Щиты растворялись так, будто их просто не было. Раздались крики в рядах нежити — некоторые там упали, чтобы больше не подняться.

Клочья тумана рассеялись, когда по ним ударили солнечные лучи. Полоса сияния, пришедшая не пойми откуда, побежала вперед и обожгла сперва Ратников, потом нежить, которая толпилась за ними. Ратники выстояли все до одного, Морозящий еще и ухмылялся, из людей или магов никого не задело, а потери в несколько сотен клыканов или вулкашек никого не волновали.

Фигура Витязя теперь без труда опознавалась среди защитников артефактория. Артефакторы расступились, и Ястанир стоял, выпроставшись, сияя появившимся щитом, в руке — готовый к бою меч.

— Гайтихор, — интонации его голоса до костей пробрали последнего клыкана в войске Дремлющего. — Малая Кровь состоится.

Нельзя сказать, чтобы это вызвало у Дракона большое удовольствие. Он поджал губы, повернул голову — и из Лютых Ратей выдвинулся рослый воин, закованный в чешуйчатую, тускло посвёркиващую броню. Чешуя шла и по лицу, по безжизненным чертам, и загороженный щитом ратник источал какой-то металлический холод, и в войсках защитников Одонара начали ежиться. Кажется, каждая кольчуга и каждый щит потяжелели и принялись обжигать своих обладателей морозом.

Витязь, который в легкой холщовой рубахе шел между своих артефакторов, пробираясь в первые ряды, не повел даже плечом. Его свет становился все ярче с каждым шагом, как будто по мере приближения к противнику нынче крепла его уверенность.

Наконец он оказался стоящим чуть впереди остальных, точно так же, как и Морозящий — тот занял пост за плечом своего воина.

— До восьми смертей? — в голосе звучал намек на быль Альтау, насмешка и обещание, что смерть Витязя будет только первой…

— До восьми — и далее, — ответил Витязь тихо, и в его голосе звенела уверенность, что восемь Ратников не поднимутся сегодня после Малой Крови, а остальные — после Великой. И что радуга станет прежней, чего бы ему это ни стоило.

Что-то переплелось в воздухе — взывающее то ли к небесам, то ли к Первой Сотне, старинный кодекс Малой и Большой Крови был приведен в действие, пути назад не стало…

Рука Ястанира сжалась на клинке, полыхнувшем светом, и фигура начала обретать сияние, от которого было больно глазам — перед рывком навстречу ратнику, перед боем, который положит конец прошлому: и Ратям, и Морозящему, и Ястаниру…

Он почти сделал этот шаг, когда закричала Майра.

Слепая Нарекательница кричала так, будто ее пытали, в хриплом, почти птичьем вопле был невозможный ужас:

— Нет! Что ты делаешь, что делаешь?!

И тогда все увидели, как за спиной Витязя Альтау поднимается, почти сливаясь с солнечным сиянием, лезвие клинка.

Узкая стальная полоска неожиданно прорезала свет, пробила защиту, о которую разбились бы все мечи в Целестии. Клинок вошел под правую лопатку, Витязя бросило вперед, и тихий, удивленный, болезненный вскрик отдался в ушах защитников артефактория хуже взрыва.

Солнечное сияние вспыхнуло в последний раз — и пропало, щит истаял и смешался с отблесками небесного светила. Перед своим строем стоял ошеломленный Ястанир с широко распахнутыми, непонимающими еще глазами — а губы уже выговаривали неверящее:

— Фелла.

Потому что только один человек мог нанести ему этот удар.

Каинов Нож выскользнул из омертвевшей руки Бестии. Никто не попытался ей помешать, или нанести ей удар, или вообще сделать хоть что-нибудь. Все стояли и смотрели так, будто случившееся до них дойдет лет через десять. И когда у Ястанира подломились колени — ей пришлось самой подхватывать его и опускать на вытоптанную траву, чувствовать под пальцами его кровь, видеть широко распахнутые глаза — снова бледно-голубые: Экстер Мечтатель вернулся, а Витязь ушел навсегда…

Фрикс, словно закоченевший, первый сделал два шага вперед, загораживая собой Экстера от посторонних глаз. Вслед за ним последовали остальные, войско перед Одонаром продвинулось на семь шагов, подровнялось в мертвой, непонятной, растерянной тишине…

— Теперь ничего не видно, — с сожалением прошептал Берцедер. Шеайнерес услышал и улыбнулся довольно.

— Ничего и не нужно видеть. Он труп. Для мага это ранение глупое — но он труп. От удара, который нанесли этой рукой, ему не будет исцеления.

Берцедер встрепенулся, сделал жест, как бы спрашивая: «Начинать наступление»? Морозящий качнул головой.

— Знаешь ли ты, что кодекс Малой и Великой крови — моё изобретение? Братьям это казалось так честно. Выход один на один. Возможность подумать. А мне давало возможность расправляться с ними по одному. Пусть себе пока что. Они выставят других бойцов. Сильных бойцов, которые погибнут. Но пока не умрет Ключник, наша цель недостижима. Он еще жив и еще защищает их. Подождем. Мы-то можем позволить себе время.

Недоговоренное «а у него времени нет вообще» повисло в воздухе и долетело до другого войска.

Обман. Уже в ту секунду, как клинок опустился, и брызнула кровь — самая дорогая для нее кровь — она поняла: обман. Не было никакого «отнимет силы у Витязя», есть только смертельный, предательский удар, отравленное лезвие, которое убьет его, именно потому, что было вложено в ее руку.

Убнак и Всполох наконец опомнились и шагнули к ней, но не это было страшно — страшно было то, что Мечтатель пытался заговорить.

С ней. Глядя на нее.

Она боялась того, что услышит сейчас, больше, чем всех Ратей взятых вместе и с прибавкой Морозящего Дракона. Хотя что он мог сказать из того, что она сама не сказала себе? Обвинить… укорить…

— Неужели ты любишь меня настолько?

Ах, да, это же Мечтатель. Фелла с трудом сдержала облегченные рыдания, сдавленный звук, который у нее вылетел, больше напоминал кудахтанье. Она попробовала еще раз — и теперь получилось заговорить.

— Гораздо сильнее. Ты себе представить не можешь…

Уголки губ Мечтателя приподнялись, рисуя на его лице улыбку — счастливую и спокойную, какой она должна была быть после такого долгого перерыва. Увидев это явление на лице вечно грустного директора, Убнак и кордонщик шагнули назад, и артефакторы посторонились. И Нарекательница где-то на десяток метров севернее провозгласила: «Солнце еще не угасло!»

Шеайнерес в этот миг дрогнул, а Берцедер поёжился за его спиной, понимая, что его учитель испугался явления, о котором догадался — да не только он, почему-то догадались все.

А предательница Фелла Бестия, смаргивая слезы, улыбалась своему солнцу в ответ.

— Как просто, — шепнул Мечтатель вдруг. — Я должен был… я с самого начала должен был знать…

Он улыбался не просто ей — теперь на его лице было озарение от какой-то догадки. Позади вновь поднялась и не дошла до рядов клубящаяся масса серой мерзости, выкрикнул какие-то приказы Дремлющий…

— Малая Кровь была объявлена. Бой состоится, — прошептал Экстер всё с той же безмятежной улыбкой, которая говорила, что он и сейчас оберегает свои рати.

Малая Кровь. Бестии пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, что противник наверняка так и ждет, а сражаться с Ратником может только она — самый мощный маг из всех собравшихся.

Пальцы медленно, будто не веря себе сжались на рукояти клинка Экстера. Меч покорно выскользнул из его руки, лег в новую ладонь.

— Потерпи. Ты — просто потерпи. Тебе помогут, рану залечат… — Светлоликие, где там Озз. — А я ненадолго, мне нужно… радуга станет сегодня прежней, Экстер.

И если мне нужно будет вспыхнуть ярче тебя и сгореть вместо тебя — с радостью.

Улыбка пропала с лица Экстера, как только он увидел меч.

— Не бой… — голос негромкий и как будто в полубреду. — Иначе всё потом снова… воин… сражения… мы делаем из них убийц, Фелла…

— Что?

— Это решается иначе. Там… причина, по которой они здесь, их цель… Сам я не смог бы. А когда понял, кто сможет — она была уже далеко.

— Она? Кто? Экстер?

Губы Мечтателя задвигались, обрисовывая два знакомых слога, имя…

— Что, Экстер, что?

— Дара…

Он не бредил и не перебирал варианты — он звал.

На востоке появилась и росла темная точка с двумя широкими крыльями — Айо, своим цветом перекликающаяся с радугой в небесах.

** *

— А-а-а-а, Холдон и все его холдонята, я Рукоять выронил!

— О, ну, отлично, молодой человек. Может, нам вернуться и поискать?

— Шутишь? — крикнул Кондор, надрываясь из-за свиста ветра в крыльях. — С нашей-то скоростью?

— Дара, ты можешь ее призвать? Ну, как артефакт? Эгей, Дара?

Напряженное лицо артемагини с прыгающими чертенятами в карих глазах ничего хорошего не сулило. Голос, который вибрировал от внутренней силы — тоже.

— Скорее. Мне нужно туда.

— Так подтолкните сзади! — раздраженно отозвался наездник. — Мы со старушкой и так все мыслимые рекорды побили, да если учесть, что после боя…

Тут Намо преувеличивал, они-то не попали в настоящий бой, и все благодаря Рукояти. Потому-то Кристо так и жалел о ней: совсем недавно она помогла им пройти через строй детей Дракона — и не остаться без головы или без крыльев (это в случае с Айо).

А так-то заварушка вышла — хоть куда. Воздушное ведомство тоже не ушами хлопало и кое-что припасло для шеайнересовых тварей — видать, для того, чтобы идти в прорыв. Кое-что Макс оставил в плане, кое-что — убрал, потому что подготовиться не успевали.

В уши пришлось запихать контрабандные беруши — спасибо, нашлось у контрабандистов, хоть и хватило не на всех, кое-каким наездникам пришлось воском уши набивать. Но зато бахнуло — на заглядение.

На свою же голову чёрные твари летали быстрее любой птицы. А артемаги Ниртинэ, наверное, отслеживали артефакторный фон. Так что шеайнересовы отродья рванули со всех сторон и скопом — крушить Ведомство Воздуха. И оказалось, что они тоже ориентируются по слуху, хоть и вроде как не совсем живые. И еще оказалось, что к панк-року жизнь артемагов Ниртинэ не готовила…

А небеса и правда затряслись — аж серая радуга в них заплясала. Кристо и через беруши слышал, как орёт и надрывается в небесах его «маневр отвлечения», а черные твари начали дергаться в воздухе туда-сюда — и тогда в них снизу вверх влетела первая партия таранных драконов — не боевых, а дракси, самых старых. Спутали крылья, внесли сумятицу, потом еще и огненные зелья вспыхнули в воздухе, и Кристо еще успел понадеяться, что из возниц драконов хоть кто-то успел спрыгнуть вниз на полетниках… сами ведь вызвались… драксисты-камикадзе, как их Макс обозвал.

А потом, когда артемаги Ниртинэ не успели еще выровнять своих зверей в воздухе, на Драконью падь обрушилась первая волна из птиц — тоже бешено орущих и не понимающих, чего они сюда летят-то. Гуси, утки, вороны, совы, ласточки — всё, что было в окрестных лесах и полях, неслось и орало, и сцеплялось крыльями, и билось в лицо артемагов, сбивая их на землю, и вот упала уже одна черная тварь… вторая…

Тогда взлетели и рванули в прорыв драконы Воздушного Ведомства.

К местам им пришлось накрепко пристегнуться ремнями — чтобы не сдуло. Вокруг пылало небо, и мелькали вспышки боевой магии и артемагии, и ревели, сцепляясь, огромные крылатые твари, и истошно визжали электрогитары, и носились ошалелые птицы. И каждую секунду Кристо думал: «Все, конец, не пройдем!» — но Намо Кондор как-то проскакивал через самую гущу боя, крылья Айо свистели и бились, и ветер стегал по лицу наотмашь.

Потом их всё-таки зажали, черная тварь кинулась слева, со стороны Кристо, и он успел ее заметить, а подумать ничего не успел, только Рукоять выставил перед собой. А тварь зашипела и шарахнулась подальше. Сперва она, потом и остальные.

Они все не решались сунуться: страшно шипели, открывая черные пасти, две-три попытались кинуться в слепой таран — но страх заставил их сменить направление, а маневренность Айо довершила дело. Так что свое мастерство наездника Кондор показывал больше, когда приходилось уклоняться от своих драконов да от птиц: те в азарте боя могли подшибить и не заметить. Так вот они и пробились через неразбериху боя: крылья Айо, мастерство Кондора и Рукоять Витязя, которую Кристо стискивал побелевшими пальцами.

Макс еще обронил, когда понял, что погони нет:

— Только время зря тратили. Надо было брать Рукоять и взлетать два часа назад!

Кондор, услышав такое, пообещал врезать Ковальски по второму разу, как только не нужно будет управлять драконом.

Хотя еще неизвестно, могла ли Рукоять сохранить их от пары десятков детей Дракона, кинувшихся с небес одновременно. А если бы не птицы, нагоняющие панику, не звуковая атака, от которой артемагам на спинах тварей пришлось прикладывать массу усилий, чтобы управлять своими зверюгами, создавать заглушки — и не было времени на боевые артефакты…

Кристо только носом засопел, когда попытался сам себя убедить в том, что Рукоять была не так уж нужна, потерялась и потерялась. Сжимал в пальцах, сжимал, осмелился расслабить, а пальцы мокрые от пота — она и соскользнула, ветер-то в лицо. И вообще, Витязь заявлял, что не обидится, если он где-нибудь ее посеет… обидно только, что перед боем.

Бой намечался знатный: войска уже появились вдали и росли с каждой секундой. Два продолговатых черных пятна — и зеленое пространство между ними, арена Малой Крови…

И Одонар позади одного из войск — отсюда здание артефактория не было видно, оно утопало в зелени деревьев, и только самая высокая башня иглой уходила в небеса.

Айо задергалась и испустила недовольный рык.

— К Одонару я ее не подведу! — предупредил Кондор. — Насколько смогу близко — а там… вам куда нужно-то?

— К войску! — разом ответили Дара и Кристо.

Макс ничего не ответил: он до боли в глазах щурился на башню, но так и не мог разобрать привычных огненных бликов.

Дара тронула его за рукав.

— Макс. Я бы очень хотела пойти с тобой, но мне очень нужно… я просто знаю…

Он отмахнулся и смерил скептическим взглядом Кристо, который тоже хотел что-то говорить.

— Одонар сейчас под защитой. Доберусь сам. Главное — вы не угробьтесь в этом месиве.

«Месиво» уже было близко, и можно было различать стяги, колышущиеся над войском Целестии: кровавая луна вампиров, танцующая лиса, малиновка на фоне рассвета… Над другим войском стягов не было, только скопился холод — кусал щеки и пробирался под одежду дрожью: даже с высоты смотреть на Лютые Рати было боязно.

Полет стал неровным: приближалась ограда Одонара. Макс закрепил на запястье полетник, отданный ему Дарой — надежный, из бирюзы, которая нашлась у кого-то из войск…

Пора.

Ах, да — на прощание пару слов.

— Головой за нее отвечаешь! — рявкнул Макс по отношению к Кристо, выпрыгивая из кабины дракона. Широкие крылья Айо понесли Дару и Кристо к позициям Витязя. Полетник опустил Макса в нескольких сотнях метров от войска, защищающего Одонар и шагов за пятьсот от границы самого Одонара.

Один из кодексов сеншидо: ты должен уметь драться в любых условиях.

Ты должен ориентироваться в любой среде.

Ты должен…

К черту! Нынче для него существовал только один кодекс: он не должен останавливаться.

За сорок лет своей короткой по целестийским меркам жизни Макс не бегал так никогда. Лет пять назад ему пришлось сматываться со склада контрабанды, когда таймер бомбы отмерял последние секунды — но этот рекорд он с успехом побил сегодня.

Не было ничего: ни недостатка воздуха, ни боли в ногах, ни даже ветра, хлещущего в лицо, была только невидимая рука, которая настойчиво пихала в спину. Или, может быть, это был шепот, который твердил, что он вот-вот опоздает?

И это к черту.

Лепестки цветов хрустели и сминались под кроссовками — холод Лютых Ратей доходил и сюда. На бегу он успевал придерживать «беретту», но стрелять пока было не в кого, почему-то его не останавливали. То ли какая-то невидимая защита, то ли здесь была территория войска Одонара — неясно, он не собирался думать об этом, вперед, вперед!

Через ограду артефактория он просто перемахнул в месте, где стена была раскрошившейся. В Одонаре никогда не уделяли должного внимания видимости стен, больше заморачивались на артефакторную защиту, но в этот раз почему-то не было и магических препонов, или же они пропустили Макса. Плевать, дальше!

Караула видно не было, но из-за дальних кустов слышалось низкое, страшное рычание и грызня, сопровождаемая взвизгами… нежить. Откуда они здесь? Как, черт возьми, прошли, или Мечтатель настолько глуп, что попросту вообще не выставил защиты, надеялся, что никто не догадается обойти его с тыла?

Отчаянно выругавшись про себя, Макс замедлил темп, чтобы его не услышали. Сколько их там? Судя по звукам — не один десяток, точно. Если сотня? По спине впервые побежали мурашки — нужно было все же тащить Дару за собой, его сейчас сожрут в сотне метров от цели…

«Ну, и что ты медлишь? — осведомился внутренний голос. — Тебя того и гляди учуют, а ты тут воздухом дышишь и цветочки нюхаешь! Бегом на полной выкладке, пробивайся к артефакторию, там ведь должен был остаться хоть кто-то, кто сможет…»

Макс не стал дожидаться, пока внутренний голос закончит поучения. Его старт был мгновенным и практически бесшумным, и он успел пронестись чуть ли не до трети сада, прежде чем его заметили.

Вибрация земли под ногами. Ковальски отпрыгнул в сторону, когда из раскрывшейся позади воронки полезла какая-то слизкая нечисть, с которой он раньше не встречался. Стрелять не стал, вместо этого рванул зигзагами, так что струю липкой жидкости удачно пропустил на каком-то из виражей. И на том же вираже успел заметить, как задымился куст, в который жидкость угодила.

Дрожь под ногами нарастала, эти твари по трое охотятся, как же их… гореструи… соплеплюи… такую бы напасть на того, кто выдумывал местные названия!

Очередная тварь вынырнула из-под земли перед ним — огромный бурдюк с узкими глазками, причем взглядом адски смахивает на Ягамото. Макс совершил балерунский прыжок, перелетая куст жасмина и откатываясь как можно дальше, куст задымился, и едкий запах взвился в небеса. Вспомнил, едкоструи-ныряльщики, редкий подвид подземной нежити… в зоопарк бы эту сволочь, но только не сюда!

Он определил нужное направление, вскочил и кинулся через лужайку, огибая деревья. Под ноги попала тетрадь, наверное, забытая теориком; еще раз вздрогнула земля, и очередная струя страшного яда (в ослабленном виде, кстати, от ревматизма помогает, всколыхнулось в сознании) прошла в полуметре. В памяти обнаружились отрадные сведения, не относящиеся к медицине: едкоструи не способны выпустить более одного залпа за пятнадцать минут. Если их тут только трое — есть время…

Свистнул огненный сгусток, воспламенив ближайший куст, и Макс понял, что круто просчитался насчет количества нежити. Пригибаясь, чтобы его не заметили вушкашки (зрение у них ни к черту, вот когда пригодились книги, которые он штудировал на досуге!), Макс опять выскочил на дорожку — и затормозил. Сил не было даже на ругательства.

В десятке метров от него посреди дорожки маячил клыкан. Отличнейший экземпляр с великолепными челюстями — и не было никаких шансов, что он не заметил Макса.

И по первому своему знакомству с этими чудными тварями Ковальски знал: спастись бегством от него нереально.

Он вскинул пистолет, понадеявшись на артефакторные пули и на то, что сумеет прицелиться в последние две секунды… одну… Шмяк!

Звук ломающегося позвоночника клыкана — неприятная вещь, но Максу он показался райской музыкой. Караул, который так удачно приземлился прямо на нежить, аккуратно перекусил клыкану шею и повернулся к Ковальски. В глубине сторожевых зрачков полыхнул красный огонь.

— Пропуск, — пролаял сторож.

Макс чуть не разразился истерическим хохотом, но решил поберечь это средство на потом, когда его будут сжирать за отсутствие пропуска.

— Гид боевого звена с рейда, — отрезал он, глядя росомахе в глаза — и прибег к несокрушимому аргументу, которым пользовались артефакторы в таких случаях: — А что, не видно?

— Очень, — хмыкнул сторож и сиганул в цветущие заросли, чтобы перекусить там кем-то еще.

Макс не стал задерживаться. Он бросился в направлении артефактория, надеясь только, что клыкан был последним, с чем предстоит столкнуться…

Двое лупосверлов посреди все той же дорожки его очень разочаровали. Макс снес головы одному и второму, не считаясь со звуками выстрелов: в саду было предостаточно звуков. Хуже было другое: кажется, нежити в саду столько, что к артефакторию не пробиться…

— Сдохни, сдохни, сдохни! — азартно проорало что-то в розовых кустах. — Сдохни…

Зерк выскочил на дорожку и закономерно столкнулся с Ковальски.

— Сдох… — и рассмотрел, на кого налетел. — А, это ты.

По желтоватой физиономии разлилось что-то сродни безнадеге. Только на секунду: потом Зерк ткнул коротким пальцем в сторону горящих кустов и захрипел:

— Нежить. Не слушают. Жгут. Хоть бы сдохли…

— Сколько их тут? — выпалил Макс, с облегчением понимая, что явно не Зерк наволок сюда всю эту ораву.

— Море. Ходят. Жгут. Не слушают! Хуже людей. Тьфу! — в траве на месте плевка проросла календула.

Макс спрятал пистолет. Или так — или он не попадет в Одонар. Отсюда он мог различать башню, на которой не было привычных золотых с алым отблесков…

— Зерк, мне нужно внутрь. Как можно быстрее.

Садовник еще раз сплюнул, потом поднял нос вверх.

— К ней?

Макса хватило только на кивок.

Несколько бесконечных секунд нелюдь колебался, и Ковальски чудом не сорвался с места. Потом садовник вытер подбородок и пробурчал:

— Сад подниму. Пройдешь. Беги — не оглядывайся!

Максу два раза повторять не нужно было.

Он бежал напрямик к артефакторию — больше не пытаясь лавировать или отслеживать противника. Опять не чувствуя жжения в легких или исцарапанных кустами руках. Он бежал — а вокруг него оживал сад, сминал нежить корнями и ветвями, расступались расселины или норы — и тут же смыкались, а когда на дорожку перед Ковальски выскочил очередной клыкан — его просто спеленало плетями хмеля, опутавшего ближайший дуб…

Последние метры открытого пространства Макс преодолел как на крыльях — и влетел все-таки в долгожданную дверь Одонара — конечно, открытую и, конечно, он не собирался думать восемь раз перед тем, как войти.

Внутри тоже была нежить. К счастью, в холле скопилось всего с полдесятка злыдней, да захудалый огнеплюй, и Макса тут никто не ждал. Он рявкнул на злыдней что-то нецензурное, но невнятное из-за недостатка воздуха, подскочил к стене — и скрылся в тайном проходе, который ему показал еще Экстер в славные деньки подготовки к встрече комиссии из Семицветника.

Ход был чистым: никаких лишних когтей-челюстей со всей мразью, которая могла бы к этим атрибутам прилагаться. Но главное — свернув пару раз и поднявшись по нескольким лестницам, можно было оказаться на середине подъема туда, к единственной башне, на которой были сейчас все мысли Ковальски.

Эту финишную прямую, состоящую из тайных переходов и узких, таких же тайных лестниц, он преодолел, кажется, на одном вдохе, не чувствуя тела, только в висках стучало слишком сильно. На выдохе, всё еще бегом — к белой треснутой двери, распахнуть ее, наконец-то, кто придумал закрывать, в первый раз шагнуть внутрь — я пришел, я…

Барьер оказался издевательски мягким, так что сначала он даже его не почувствовал, только когда понял, что что-то его не пускает, — рванулся сильнее — и его оттолкнуло назад. Его было не видно, этого барьера — прозрачнее стекла — и потому легко можно было увидеть Лорелею — нет, хрустальную статую, живыми на которой оставались только глаза и губы, а лоб, подбородок и часть щек уже сковывал хрусталь. Она замерла вполоборота к двери, потому так легко было различить скользящую по щеке прозрачную слезинку, и потом… донн.

— Ушел и не вернется.

Это оказалось страшнее, чем он себе представлял.

— Лори, — пальцы чувствовали лишь воздух, только плотный какой-то, не желающий пропускать внутрь, но не мешающий видеть или слышать. — Лори… Я вернулся, ты слышишь, я… Лори…

Откуда взялась уверенность, что, если он закричит — она не услышит? Хотя он все равно не мог кричать. Вдруг напомнил о себе недостаток воздуха, который Макс запрещал себе чувствовать всё время своей бешеной пробежки, и ожила боль в намертво пересохшем горле, так что он мог только губами выговаривать ее имя и снова и снова пытаться пройти через магическую преграду, но она не поддавалась — не зря же была магической.

— Ушел и не вернется.

Макс прикрыл глаза, попытался глубоко вздохнуть, не слышать, не поддаваться, думать… Стоп. Ему не пройти через дверь, но время есть — несколько минут. Окно или стены…

— Он есть и там.

Ковальски вскинул пистолет в сторону голоса — и оружие вырвалось из руки. Гробовщик повертел «беретту» и выкинул за спину.

— Это стазис, всего-то стазис контрабандистов, — прошелестел он мягко. — Только экспериментаторы создали на его основе артефакт. Удара настоящего артемага он не выдержит, но человек через него не пробьется и через несколько лет.

Макс молчал, тяжело дыша. Звук тихих слез из комнаты притягивал внимание, хотелось попытаться докричаться, пробиться…

— Можешь смотреть, — сладенько разрешил Гробовщик. — Этого у тебя никто не отнимет. Смотри… пробуй… убивать тебя я не стану. Если хочешь — можешь даже уйти отсюда и отправиться на поле боя к остальным. Может быть, чем и поможешь…

Смешок у него был мечтательным.

— Ты… провел нежить? — выдавил Ковальски.

Гробовщик чуть кивнул головой, на которой сегодня не красовался черный капюшон.

— Хотя можно сказать, что они прошли сами, как только ослабла защита… как только ему нанесли удар. Но сюда они вряд ли доберутся: много иных дел. Как и у меня, поэтому я ухожу, — он слегка пошевелил пальцами, и пистолет Макса лужицей растекся по полу. — Я ухожу, а ты любуйся. Посмотри на нее, Февраль — разве не совершенна?

Макс посмотрел — и уже не смог отвести глаз. Он не видел совершенства: с ним он познакомился, когда она однажды улыбнулась ему в саду. Он видел только страшное, отнимающее жизнь горе, отчаяние, у которого было имя… и это имя звучало знакомо: Макс Февраль Ковальски.

— Ушел и не вернется.

Я же здесь, — хотел он крикнуть. Я здесь, в двух шагах, ты просто не можешь этого видеть, и слышать, и знать, что я смотрю на тебя, и что я уже давно понял, какой я невероятный идиот, хуже всех Витязей с Бестиями, взятых вместе и помноженных на Кристо. Всё, я получил свой урок — достаточно, чтобы заречься от любых глупостей, ты только очнись сейчас — и больше никаких барьеров, я просто не позволю…

Издевательский шепот Гробовщика звучал в ушах и перекатывался нотками мнимого укора.

— Ну, что же ты не просишь ее, что же не говоришь о своей любви? Уже догадался, что она не может тебя видеть или слышать… что… не догадывался? Просто считаешь, что не имеешь права? Пожалуй… стой и смотри, как она умирает, как убивает ее горе, которому виной только ты — стой и смотри, и если хоть капля совести у тебя есть — ты окаменеешь вместе с ней, чтобы она не чувствовала себя брошенной хотя бы в смерти. Наслаждайся делом рук своих, Макс Февраль — а мне, пожалуй, пора.

Он неспешно зашелестел своим балахоном по коридору, оставляя Макса одного — нет, наедине с Лорелеей, ее шепотом о том, кто не вернется, и ощущением непоправимости своей ошибки.