Несколько поцелуев

IX

На другое утро меня разбудил звон почтового колокольчика на дворе. Я взглянул в щель между драпри: какой-то тарантас стоял у крыльца, и из него выносили вещи. "Должно быть Михаил Петрович", -- подумал я. Немного погодя я позвал своего Ивана и велел давать одеваться.

-- Кто это приехал? -- спросил я.

-- Управляющий. Такой старенький старичок, -- ответил Иван.

Когда, одевшись, я вышел в столовую, там девочка только начинала приготовлять стол к чаю. Было еще очень рано. Я не мог встретить Михаила Петровича в нижнем этаже дома: они с Варенькой занимали комнаты верхнего этажа, и старик отправился прямо туда.

В ожидания, пока будет приготовлен чай, я пошел в сад.

Утренняя роса еще лежала на траве, от темной сводчатой аллеи веяло холодом, и я повернул в другую аллею: изгибаясь подковой, эта аллея, вся из диких яблонь и вишен, начиналась от площадки пред террасой и возвращалась к ней же. Обойдя эту подкову и вернувшись к площадке, я увидел на террасе невысокого старика с большой лысиной, обрамленной длинными, спускавшимися на плечи и вьющимися, совершенно седыми волосами; усы и борода были бриты, и общим видом старик напоминал мне портрет Беранже. Без шляпы, в парусинном балахоне, он стоял, перебегая глазами с аллеи на аллею и, завидя, наконец меня, торопливой походкой пошел мне навстречу.

-- Позвольте рекомендоваться, -- сказал он с добродушной улыбкой, протягивая мне руку, -- здешний управляющий, Михаил Петрович Перелетаев. О вас уже слышал сейчас от дочери-с.

-- Очень рад, -- ответил я, крепко пожимая его руку.

-- А уж как я рад, -- торопливо заговорил старик, -- как я рад, что к нам, наконец, если не сам Дмитрий Николаевич приехал, то хоть вас уполномочил осмотреть-с имение. Ведь вы обратите внимание, что это здесь за прелесть такая-с. И все забросили, от всего отступились! Ведь тут приказчик до меня был -- Иван Иванов звали -- ведь это был-с настоящий Ванька-Каин-с!

И Михаил Петрович начал с негодованием расписывать мне все мошенничества бывшего приказчика; он волновался, махал руками, краснел от волнения, кричал, -- словом, можно было бы подумать, что это его самого ограбили, отняли у него все, оставили нищим. Мне оставалось только терпеливо выслушивать, идя рядом с ним и в третий раз огибая все ту же аллею-подкову. Но тон Михаила Петровича резко переменился, когда он с увлечением начал мне описывать все хозяйственные статьи именья, все предполагаемые улучшения в нем и в особенности в усадьбе. Я и сам любил гораздо больше красоту, чем полезность, но, слушая его, не мог невольно не согласиться с моим приятелем, что его управляющий человек увлекающийся и что поддаваться его предложениям, по меньшей мере, невыгодно. Несомненно, что художник пейзажист брал в нем перевес над практическим сельским хозяином, каким он был когда-то и каким его рекомендовали моему приятелю. Вероятно, прежде ограниченность собственных средств заставляла его меньше увлекаться и быть практичнее; но, потеряв все свое, долгое время не занимаясь хозяйством, весь поглощенный стремлением к пейзажу -- старик теперь, когда вдруг перед ним случайно развернулась широкая канва, на которой можно был вышивать художественные узоры, переменился: теперь творческие замыслы так и роились в его седой, но мечтательной голове, и он усердно хлопотал о том, чтоб подбить владельца усадьбы к постройкам. Как для скупца не нужно ничего на свете, кроме ощущения в своих руках силы денег и сознания возможности осуществить свои замыслы, так, наоборот, этому энтузиасту не нужно было ничего для него лично, -- он, кажется, был готов навсегда удовольствоваться своим холщовым балахоном да маленьким уголком для писания пейзажей, -- но ему было нужно, чтоб прекрасное существовало -- существовало не для него собственно, а для кого бы то ни было, для всех, наконец, просто само по себе, как прекрасное. И чувствуя в себе творческие силы, чтоб вызвать это прекрасное к жизни, он мучился в потугах осуществить свои идеи. Он был бы бесконечно счастлив, если б здесь, в этой усадьбе вновь закипела ключом та жизнь, следы которой здесь сохранялись. Старик был убежден, что для этого совсем не нужно было восстановлять прежние условия рабовладельческого труда: средств от имения хватило бы на все, стоило только не брать их отсюда, не проживать где-то там, а оставлять их здесь, тратить их в именьи.

Михаил Петрович говорил так много, так оживленно, что я не успевал ввернуть слова и был рад, когда, наконец, Варенька появилась на террасе и позвала нас пить чай.

За чаем Михаил Петрович все еще продолжал развивать передо мной свои хозяйственные планы; я молча выслушивал, иногда для соблюдения приличия задавал вопросы; но все внимание мое отвлекала Варенька: сегодня она опять была неласкова со мной. "Неужели за вчерашнюю серенаду? -- думал я, заметив, с каким безучастным выражением лица она предложила мне чай. -- Или это она только, по случаю приезда отца, хочет показать себя такой?"

Разговоры об имении мне, наконец, надоели, и я перевел их на живопись. Михаил Петрович как будто почувствовал прилив новых сил для поддержания оживленного разговора. Так действует на любителя хорошо поесть перемена одного вкусного блюда на другое.

-- Великое это слово-с: "святое искусство!" -- восклицал Михаил Петрович. -- Знаете-с, Сергей Платоныч, надо испытать столько горя и лишений, как я-с, чтоб понять, что значит найти утешение в святыне искусства-с!

Мы уже кончили пить чай, и Михаил Петрович потащил меня сначала в зимний сад -- свою мастерскую, -- потом к себе наверх показывать мне свои картины. Я делал вид, что смотрел на все внимательно, умеренно хвалил и умеренно критиковал то, что он мне показывал.

-- Об одном сожалею-с, -- сказал он, когда уже большая часть пейзажей была осмотрена, -- не имею дара-с к изображению лиц: пробовал -- ничего не выходит.

-- Однако, я слышал, что вы реставрировали иконы в здешних церквах, -- заметил я.

-- Это верно-с, -- ответил Михаил Петрович, -- вот тут-то я и убедился, что ничего не выходит. Реставрировать -- одно, написать -- другое-с. Да и реставрация реставрации рознь.

С минуту помолчав он продолжал постепенно воодушевляясь:

-- А я люблю духовную живопись. Много я ее видел-с, ну а хорошей находил мало. И чувствую я, что оттого наши художники иконы плохо пишут, что вдохновения у них религиозного нет-с. А без этого выйдет у тебя картина, но не икона-с. Другой художник может быть и в Бога-то вовсе не верует, а пишет какого-нибудь святого. Где же тут, спрошу я вас, икона выйдет-с? Гладко-с, красиво-с, выразительно даже -- а иконы нет! А вы вглядитесь-ка в иную византийскую икону! Ведь все черты неправильны-с! Выпуклости -- никакой-с! Думаешь, неумелость, а всмотришься -- и чувствуешь присутствие божества. Да-с! А отчего? Да оттого, что художник, -- когда писал-то-с, -- это самое присутствие-то божества чувствовал-с.

-- Ну, а вы, как думаете: могли бы вы такое вдохновение и присутствие божества чувствовать? -- спросил и, чтоб поддержать его чем-нибудь.

Он пытливо взглянул на меня, стараясь угадать, нет ли задней мысли в моем вопросе, нет ли насмешки. Но, вероятно, найдя меня заслуживающим доверия, он как-то таинственно и торжественно, полушепотом произнес.

-- Было-с!..

-- Да? -- спросил я, стараясь казаться заинтересованным.

-- А вот как было-с, -- начал он рассказывать. -- Реставрировал я в последний раз в нашей Вознесенской церкви образ Иисуса Христа, что у царских врат. Может быть помните-с?

Я кивнул утвердительно головой.

-- Я уже почти кончал-с, -- продолжал Михаил Петрович рассказ, -- стало смеркаться. Приходилось отложить работу еще на завтра. Сложил я палитру, краски, да и стал смотреть на образ. Что я тут почувствовал -- объяснить этого словами нельзя-с! А только, кажется, если бы тут мне сейчас уменье да писать начать -- в один час я бы великий образ написал... Упал я тогда на колени пред неоконченным-то еще образом -- и так молился, как никогда... Просил я тогда Господа, чтоб мне истинный путь мой указал. И можете вы себе представить-с, в это самое время входит отец благочинный. Я кончил молиться. Он подходит ко мне да и говорит: "А я к вам, Михаил Петрович, с предложением; представляется мне случай рекомендовать вас управляющим в Шуманиху; как вы думаете?" Я, знаете, так и замер от неожиданности. Конечно, рад всей душой. И принял я это прямо-таки за назначение свыше-с. Вот думаю, путь-то тебе Господом указанный. И что ж вы думаете-с! Пришел я на другой день в церковь, чтоб значит совсем докончить реставрацию -- не тот образ-то!..

Михаил Петрович встал в позу, которая должна была говорить: изумляетесь?

-- Вдохновения-то вчерашнего нет-с, -- пояснял он торжественно, -- и икона предо иной уж не в том виде-с. Потом, придя домой, сейчас за полотно, давай вчерашнюю икону, из воображения-то, рисовать, -- ничего не выходит. Так я и понял -- не посягай; не твой это путь. А вот будь ты управляющим и делай, что твоему уму и сердцу представится полезным и прекрасным... Вот и хлопочу-с...

Михаил Петрович с смирением и покорностью опустил голову и задумался. Но чрез минуту он уже опять поднял ее и, снова воодушевляясь, заговорил:

-- А все-таки и на самое это место управляющего привело меня все оно же-с: святое искусство. Ибо чрез него я с отцом благочинным сблизился, чрез него с горячей молитвой к Богу обратился. И потому опять скажу-с: поистине святое, великое слово -- искусство!

И глаза старика загорелись лихорадочным блеском.