Михаил Петрович, объехав поля и луга, поджидал уже нас сидя на ковре, раскинутом на пригорке близ вершников. Перед ним, на постаменте из четырех кирпичей, стоял самовар, а по ковру были расставлены чайные принадлежности.
Мы попали как раз вовремя: Михаил Петрович только что налил себе второй стакан чаю.
-- Ну, накатались? -- приветствовал нас старик.
-- Как всегда, -- ответил я.
-- Ну-ка, папа, угощай-ка вас чайком, -- весело сказала Варя, опускаясь на свободный конец ковра, -- хозяйничай-ка.
-- Сейчас, сейчас, -- засуетился старик.
Мы пробыли на мельнице с четверть часа и поспешили отправиться домой, чтоб успеть доехать засветло.
Наша тройка быстро неслась между двумя стенами ржи, линейка катилась, как по рельсам, по ровной колее мягкой полевой дороги, густые облака пыли оставались длинной полосой позади. А навстречу нам мягкий вечерний ветерок, не давая оседать на нас пыли, веял ароматом цветущих полей. Далеко во ржи перекликались два перепела, а над ним реял в воздухе молодой ястребок.
-- Каков воздух-то-с! Какая благодать! -- восклицал Михаил Петрович, торжествующим взглядом смотря на меня. -- У вас в Петербурге, я думаю, такого нет-с.
-- Да, уж такого нет, -- отвечал я, дыша полной грудью.
-- А вот-с вы со мной не поехали на дальние луга -- там еще лучше-с. Какая у нас по дороге туда греча-с, какие там стога сметаны. Напрасно давеча не поехали со мной, напрасно-с.
Я посмотрел на Варю: она улыбнулась, мельком взглянула на меня и опустила глаза.
Мы с Варей почти всю дорогу молчали. Зато Михаил Петрович был очень разговорчив. Он то расспрашивал меня "о чужих краях", то о Петербурге, то о моем собственном имении. Занятый своими мыслями, я нехотя отвечал на его вопросы короткими фразами и, вероятно, невпопад. Зато я охотно предоставлял ему расписывать яркими красками прелести Шуманихи и делал вид, что слушаю очень внимательно, хотя мысли мои витали в это время все еще около той грядки васильков, где я целовал Варю.