Несколько поцелуев

XIII

Мы плыли в лодке.

Сильными взмахами весел я рассекал почти неподвижную поверхность реки. Варя держала с правой стороны лодки кормовое весло, искусно правя им, вместо руля. До мельницы, куда лежал наш путь, было уже недалеко. Солнце, начинавшее уже склоняться к горизонту, стояло, однако, еще довольно высоко.

-- Куда мы торопимся, -- сказала Варя, -- бросьте грести, поплывем по течению.

Я приподнял весла, дал стечь с них воде и положил их в лодку.

Мы плыли некоторое время молча, прислушиваясь к царившей кругом тишине. Я смотрел на гладь реки, на отражавшееся в ней синее безоблачное небо с каймой низких засеянных рожью берегов: я ни о чем не думал, я только созерцал.

-- О чем вы задумались! -- окликнула меня Варя.

Я взглянул на нее, и мне показалось, что то же безоблачное небо, та же безмятежная гладь реки отражаются и в ее глазах.

-- О любви, Варвара Михайловна, -- как-то бессознательно импровизировал я ответ немножко грустным тоном. Впрочем, мне и самому показалось, что в этот момент я думал о Варе и о любви: за последнее время я ведь только об этом я думал.

-- О любви? -- переспросила она.

-- Да. Я думал, что хорошо жить на свете, когда любишь, когда есть кого любить.

Я смотрел на нее; она приняла такой вид, как будто очень внимательно следила за направлением лодки, и сделала несколько движений кормовым веслом.

-- И еще лучше, -- продолжал я, воодушевляясь, -- когда любовь эта взаимна, когда каждый луч солнца, каждое дуновение ветерка одинаково радостно пробегают по двум любящим сердцам...

-- А вы испытывали такую любовь? -- как-то задумчиво спросила Варя; и мне показалось, что на лице ее, в ожидании ответа, появилось невольное смущение, робость.

Я взглянул ей в глаза и ответил:

-- Была пора....

-- И теперь с грустью вспоминаете об этой поре, о прошлом?

-- Нет. Скорблю о настоящем.

-- О чем же?

-- О том, что для меня уже нет такой любви, что это высшее блаженство, доступное на земле человеку, для меня отравлено...

Варя молча, вопросительно посмотрела на меня.

-- Да, отравлено сознанием, что моя любовь и взаимность две вещи несовместимые.

-- Почему же? -- спросила Варя.

-- А потому, что если б я вдруг признался вам теперь, -- не шутя, -- в самой страстной, самой безграничной любви к вам и искал бы взаимности -- что бы вы ответили?

Она покраснела и молчала.

-- Не бойтесь, я не буду вынуждать вас даже на косвенный намек, тем менее на прямой ответ, -- заговорил я с некоторой горечью. -- Я сам за вас отвечу, я сам все скажу вам, что можно сказать об этом. Ведь мы друзья, неправда ли? Ведь мы только друзья, ведь вы сами предупредили меня, что дальше этого предела наши отношения не пойдут. И, скажите, ведь я добросовестно несу эту ношу дружбы, и вы до сих пор, кажется, не должны были заметить, что я уже ослабеваю под ее тяжестью, что она уже не под силу мне, потому что небольшая ноша дружбы незаметно выросла в огромную, тяжелую, подавляющую любовь...

Варя была смущена. Я видел, что слова мои произвели на нее недурное впечатление, хотя она по обыкновению, сдвинула брови. Она хотела что-то сказать. Но мне уже трудно было удержать просившееся наружу чувство, мне самому нужно было говорить.

-- Постойте... погодите, -- продолжал я свою речь, сделав в воздухе останавливающий ее жест рукой, -- я знаю, что вы можете ответить, знаю -- дайте мне договорить. Вы либо отвергнете меня теперь набело, как отвергли начерно, тогда в саду, по одному лишь подозрению в возможности с моей стороны ухаживанья за вами, либо скажете: женитесь на мне... И что же: разве в том и другом случае я встречу взаимность? Ведь "женитесь на мне" -- это не любовь. Ведь если бы мы, наконец, довели дело до женитьбы, разве бы я верил безгранично в вашу взаимность. При браке наши шансы были бы слишком неравны.

-- Ну, женитесь на равной, -- раздраженно отрезала Варя.

-- Вы не поняли меня, Варвара Михайловна, -- продолжал я, стараясь тоном голоса смягчить нечаянно прозвучавший диссонанс, -- наши шансы были бы не равны потому, что в любви без брака вы, как всякая женщина, теряете очень много, а я, как и всякий мужчина, ровно ничего; наоборот, мужчина почти ровно ничего не выигрывает от брака, а женщине брак дает положение. Муж и жена, вступившие в брак по любви могут всю жизнь, до гробовой доски, страстно, преданно и неизменно любить друг друга, -- но "женитесь на мне" все-таки не любовь, и жену я могу разлюбить легче и скорее, чем всякую другую.

Я перевел дух. Варя молчала.

-- А я люблю вас, Варвара Михайловна, -- заговорил я опять, -- люблю больше, чем вы это думаете, люблю, быть может, так, как никого не любил...

Она улыбнулась.

-- И не думайте, что это готовая шаблонная фраза. Я даже не знаю, зачем я признаюсь вам в этой любви. Ведь взаимности я и не жду. Я даже объясню вам почему ее для меня и быть не может: я сам не верю в свою любовь.

Варя несколько побледнела. Она смотрела все время на воду, а теперь подняла глаза на меня.

-- Да, Варвара Михайловна, я не верю в себя. Я знаю, что легко может случиться, что если вы также полюбите меня, и полюбите без слова "женитесь", то ведь все равно я могу потом разлюбить вас.

Варя стала еще бледнее, но по-прежнему смотрела мне прямо в глаза, и меня немного поразило, что ее взгляд хотя и был серьезен, но мягок, почти ласков.

-- Я знаю себя, -- продолжал я, -- хорошо знаю. Я не доверяю сам себе, и это недоверие, к которому я прежде был равнодушен, начинает теперь отравлять мне светлые минуты любви. Давно как-то, еще после моей второй или третьей любви или измены -- назовите как хотите, -- я написал стихотворение. Оно неважно, никому собственно не посвящено и, кажется, никому не читано; но самому мне часто приходится вспоминать его. Оно начинается довольно откровенными словами:

Не верь, красавица, моим признаньям, --

Я лгу, я обману тебя...

Я остановился и посмотрел на сосредоточенное выражение лица Вари.

-- Вы видите, как я перед вами откровенен: мы ведь только друзья, -- произнес я опять с горечью и, после минутного молчания, продолжал: -- А дальше в этом стихотворении говорится:

Ты не найдешь со мною счастья

И много слез потом прольешь.

Я отвернулся без участья,

С мольбой ты если подойдешь

Напомнить мне мои же уверенья

И клятвы, данные тебе:

Любовь пройдет, и я без сожаленья

Забуду о твоей судьбе.

Вы видите -- я не щажу себя пред вами, я открываю перед вами свою душу и сам загораживаю себе дорогу к вашему сердцу, потому что мы ведь друзья, мы только друзья!..

Я сам почувствовал, как при последних словах мой голос прозвучал чересчур слезливо; но Варя этого, кажется, не заметила.

Мы подплывали в это время к месту нашей обычной остановки, тому самому, которое было изображено Варей на пейзаже, висевшем в гостиной. Здесь река образовала как бы небольшой залив; две ивы склонились к воде своими ветвями, а между ив узкая, крутая тропинка вела на берег. Обыкновенно мы оставляли здесь лодку и шли отсюда с версту пешком по меже между высокой колосистой рожью до самой мельницы, где нас всегда поджидал Михаил Петрович на тройке в линейке. А лодку уводил назад в усадьбу один из рабочих с мельницы. И на этот раз маршрут был намечен тот же.

Течение реки начало сносить нас мимо залива. Я взял весла и несколькими взмахами врезал нос лодки в песчаный берег.

Подавая Варе руку, чтоб помочь ей выйти из лодки, я почувствовал, как непривычно дрогнула ее рука, опираясь на мою.

Мы молча пошли друг за другом по узкой тропинке. Варя шла впереди, срывая на ходу васильки и заплетая их в венок. В одном месте, в стороне, между рожью, мелькнуло много васильков, как будто целая грядка их была посажена. Варя сначала приостановилась, потом, раздвигая руками рожь, повернула к василькам. Я пошел за нею и тоже стал рвать цветы и подавать их ей.

-- Мне нравится конец, -- сказала она вдруг, взглянув на меня своим обычно ласковым взглядом. -- "Любовь пройдет, и я без сожаленья забуду о твоей судьбе"...

-- Нравится? -- удивился я, и невольно добавил: -- Но конец не это...

-- А что же?

-- Конец-то? -- произнес я, как бы спрашивая сам себя, договариваться ли до конца. И после минутного колебанья я прочел последние строки:

Но если в страстном упоеньи

Забыть на миг весь мир земной

Захочешь ты -- оставь сомненья,

Люби меня, иди за мной!

-- Вот конец.

Я произнес эти стихи тихо, сдержанно; но в то же время я пристально смотрел на Варю, как бы задавая ей серьезный вопрос и ожидая решительного ответа.

Варя молчала и, перестав рвать цветы, стояла неподвижно, с опущенными глазами, словно все еще вслушивалась в стихи.

-- Да, за этот краткий миг, -- заговорил я снова и на этот раз более страстным тоном, -- за краткий миг быть может безрассудного блаженства я сам не раз забывал всякие сомнения и, не думая о будущем, отдавался во власть настоящего.

Цветы, которые я держал в руке, как-то сами собой выпали, и моя рука невольно протянулась, чтоб взять руку Вари. Она не противилась. Я крепко прижал ее руку к губам.

-- Я вас люблю, Варя, -- страстным шепотом заговорил я, едва владея собой, -- я вас люблю, моя дорогая, самой глубокой преданной любовью, и простите, что я дерзко нарушаю наш договор... да нет, я даже ничего не нарушаю: разве я ухаживаю за вами!.. Я только не в силах сдержать проявление моей любви, моего поклонения. Но я готов сейчас же удалиться, если вы этого потребуете...

И я выпустил ее руку, и эта рука беспомощно опустилась, а другая судорожно сжимала цветы начатого венка. Вся пунцовая, Варя стояла с поникшей головой. Я видел, как поднимались и опускались у нее на груди складки ее полупрозрачного платья. Я заметил, как несколько расширились ее нежно-очерченные ноздри, а верхняя губа приподнялась, образуя красивые ямочки по углам. Меня охватывало радостное волнение; и я понимал, что Варя в отношении ко мне уже не та, какой я нашел ее при первой встрече.

-- А если вы не оттолкнете меня, -- заговорил я, взяв ее руку, -- если в вашем сердце есть хоть капля более теплого чувства, чем простая дружба ко мне, -- я буду счастлив уже одним сознанием этой любви. И чем чище и непорочнее она останется, тем она будет мне дороже, тем величественнее и торжественнее мне будет казаться то мгновение, когда ваше сердце забилось в унисон с моим сердцем.

Как-то незаметно для меня самого, я обвил рукой ее стан и слегка приблизил ее к себе. Она не противилась. Я поцеловал ее в лоб. Она по-прежнему стояла задумчивая, неподвижная, застывшая в одной позе, и только под своей рукой я чувствовал учащенное биение ее молодого сердечка. Ее лицо горело, губы вздрагивали, глаза были полузакрыты. Я невольно наклонился, чтоб заглянуть ей в глаза, чтоб поймать их выражение. Тогда мои губы коснулись ее губ -- и вдруг я почувствовал, как этот слабый, робкий поцелуй начал разрастаться во что-то хорошо знакомое мне чудовищное, неодолимо-грозное, обессиливающее. Я чувствовал, как наши губы срослись во что-то неделимое, целое; я чувствовал, как меня всего куда-то втягивало, как будто громадное чудовище проглатывало меня, а я не в силах был пошевелиться; я как будто медленно переливался в какое-то неведомое пространство, я исчезал -- и это исчезновение было мучительно- сладостно...

-- Довольно, довольно! Будет! -- прошептала вдруг Варя, вырываясь из моих объятий. -- Оставьте, оставьте... пойдемте...

И она рванулась к тропинке.

-- Варя, Варя, милая, погоди, -- лепетал я, хватая ее за руку и силясь удержать ее на месте.

Но она потащила меня за собой. Я освободил ее руку. Она быстрыми шагами пошла вперед.

-- Варя, ты не сердишься, дорогая, да? -- говорил я, едва успевая идти за ней. -- Я люблю тебя, Варя. Я не обидел тебя... скажи, милая. Ведь один только поцелуй... Ты не сердишься?..

И я снова схватывал и снова опускал ее руку.

-- Нет, нет, не сержусь, -- шептала она, вырываясь, -- только оставьте, оставьте, пойдемте.

Мы были уже недалеко от мельницы, надо было принять более спокойный вид, и мы оба пошли тише. Варя бросила венок, который она до сих пор все еще крепко сжимала в руке. Венок упал на дорогу, к моим ногам. Я взглянул на него: бедные васильки -- как они были измяты.

Кончилась рожь, за ней полянка, еще два шага -- и мельница. Варя оглянулась на меня и, погрозив мне с доброй улыбкой, сказала:

-- Смотрите же!..

Я не знаю, что именно она хотела сказать этими словами, но тогда мне казалось, что я все, как нельзя лучше понял.