Несобранная проза

Английское семейство

Хотя Терентию Васильевичу Лапидину было около сорока лет, он все еще не мог привыкнуть к двум печальным обстоятельстам: к тому, что его зовут Терентием (в детстве было еще хуже, так как из его имени делали уменьшительное Теня или Реня), и к тому, что он не владел английским языком. Конечно, второе несчастье было более поправимо, но первое было так сильно, что Лапидин тщательно скрывал его и не признался бы в нем даже самому близкому другу.

Маргарита Петровна, жена его, прожив замужем уже десять лет, так и не знала, что главной причиной, заставившей Терентия Васильевича посвататься к ней, было именно ее знание английского языка. Она, действительно, в совершенстве владела английским языком, так что, будучи вполне русскою, имея определенно национальный нрав и привычки, легко могла бы сойти при первом знакомстве за англичанку, тем более, что судьба ее наделила высоким ростом, большим ртом и рыжими волосами. Но чем непонятнее и сильнее была страсть Терентия Васильевича к английскому языку, тем тщательнее он ее скрывал. Может быть, он не брал уроков и не просил Маргариту Петровну заняться с ним именно вследствие слишком большого желания. Но когда он случайно слышал на улице, в ресторане, трамвае английскую речь, лицо его делалось напряженным и тревожным, он растерянно улыбался, и в ту минуту было бы совершенно бесполезно обращаться к нему с вопросами. Однажды, переезжая швейцарское озеро, он так пленился разговором двух американок, что сошел совсем не на той пристани, где ему следовало, и так шел за попутчицами, пока они не скрылись в подъезде. Маргарита Петровна, как ни мало была ревнива, обратила внимание на эту рассеянность мужа и даже стала шутя ему выговаривать за его чрезмерную воспламенимость, не подозревая, что единственная страсть Терентия Васильевича была любовь к английскому языку. Он и тогда не признался, предполагая вынести незаслуженные упреки.

Наконец, он не вытерпел, тем более, что случай ему показался самым подходящим. Но и здесь раньше, чем решаться, он с неделю проносил в кармане вырезанное объявление:

«Англичане (три человека) быстро научают говорить, читать и писать по-английски только взрослых. Плата 12 рублей в месяц с персоны». Затем следовал адрес.

Терентия Васильевича главным образом привлекало то обстоятельство, что с ним будут заниматься трое, но все-таки он не был уверен, что не сбежит от волнения при первом же шаге в английскую (английскую!) квартиру. К счастью, двери ему отворила русская прислуга, заставила его расписаться и приняла задаток. Терентий Васильевич быстро посмотрел написанные выше его имени фамилии, но в них не было ничего особенного. Передняя также ничем не отличалась от тысячи петроградских прихожих. Но Лапидину хотелось видеть все необыкновенным. Даже темноватая приемная с тяжелою мебелью и зеркалами вместо картин казалась ему какой-то чрезвычайной, словно он не соображал, что, вероятно, приезжее английское семейство сняло свою квартиру уже меблированной, и если что и прибавлено своего к обстановке, то разве несколько фотографических карточек, стоявших на рояле. На них действительно были изображены двое военных в английской форме и молодая женщина, приветливо показывавшая ряд крепких зубов.

Терентий Васильевич ходил по ковру и думал: – Вот они как живут-то, настоящие англичане, сразу видно, что культурная нация. Ах, как хорошо, как все просто, рационально, удобно, ничего лишнего! – и задевал ногами за расставленные низенькие кресла. Особенно ему нравился черный курительный столик, какие были в моде в 50–60 годах, где к доске были накрепко приделаны выложенные бронзой папиросница, пепельница, спичечница и вставлены две зубчатые пластинки для зажигания. Все это было не особенно удобно и уж совершенно некрасиво, но именно этот столик и казался Лапидину верхом английской рациональности.

Однако из внутренних комнат доносились голоса, но в гостиную никто не входил. Да и говорили, казалось, комнаты за три глухо и неопределенно. Все это было не так удобно и рационально, как должно было бы быть.

Сумерки сгущались, вышла та же служанка, что отворяла дверь Лапидину, пустила свет, опустила занавески и затопила камин.

– Что, господ дома нет? – решил спросить у нее Терентий Васильевич.

– Нет, они дома. Сейчас выйдут, как ученики подойдут. Григорий Михайлович еще обедает.

– Кто это Григорий Михайлович? – спросил гость, смущенный такой русификацией.

– Барин, г. Овэн.

– Так его, наверное, зовут Гарри.

– Григорий Михайлович, – упрямо повторила девушка, растопляя камин.

Помолчав, Лапидин спросил храбро:

– А барыня дома?

– Нет, они еще не приезжали; они обедают дома, потом сюда приезжают.

– Она не здесь живет?..

– Нет. Как можно? она живет с мужем.

– Она замужем?

– Да.

– Кто же ее муж?

– Не знаю.

– Как ее фамилия?

– Фамилия? – девушка подняла голову, освещенную снизу розовым огнем, и спокойно ответила:

– Я не знаю. Григория Михайловича фамилия – Овэн, а про барыню я ничего не знаю.

Из передней послышался звонок. Пришли новые посетители. Терентий Васильевич их не разглядывал, его вдруг заинтересовала незнакомая английская дама, которая живет отдельно от остальных учителей и обедает с мужем. Конечно, он сейчас же догадался, что она и есть та особа, чье изображение стоит на рояле, и еще раз внимательнее посмотрел на фотографию, взяв даже ее в руки. – Замечательно приятное лицо!..

Кажется, Терентий Васильевич произнес это вслух, потому что сейчас же почувствовал за своей спиною присутствие кого-то чужого и услышал легкое покашливание. Обернувшись, он увидел молодого человека приказчичьего вида. Хотя во внешности этого господина не было ничего необыкновенного, и тем более ужасающего, но Лапидин испугался как пойманный с поличным и, быстро поставив обратно на крышку рояля смеющуюся даму, покраснел и пробормотал:

– Когда уроки-то начинаются?..

Приказчик приготовился было что-то отвечать, как в комнату быстрыми шагами вступил господин с необыкновенно розовой длинной шеей, держа книгу с фамилиями в руках раскрытой.

– Мистер Лэпайден, мистер Лэпайден! – повторил он, не здороваясь и обводя глазами присутствующих.

– Вот, начинается! – подумал радостно Терентий Васильевич и даже заулыбался, стараясь сделать понимающее лицо. Приказчик тихо спросил:

– Ваша фамилия будет не Лапидин?

– Да, да. Так.

– Мистер Овэн ищет вас.

– Меня?

Терентий Васильевич подошел к англичанину и, расшаркавшись, произнес:

– Я – Лапидин, – вот.

Тот необыкновенно обрадовался, захохотал и заговорил по-английски. Приказчик, взявший на себя роль переводчика, услужливо донес:

– Удивляется, что вы– Лапидин. Очень рад. Заниматься будут с вами отдельно, с пяти часов. Желает вам здоровья.

– И я ему тоже желаю здоровья и свидетельствую свое почтение. Рад, что ему понравился.

Приказчик что-то заговорил, но неизвестно, переводил ли он слова Терентия Васильевича, или рассказывал анекдоты, но мистер все время смеялся и потирал себе бока.

Лапидин шел домой совершенно очарованный и так был доволен, что даже почти не обратил внимания на то, что Маргариты Петровны не было дома. Пообедала, не дожидаясь мужа, и уехала куда-то.

Прошло уже достаточно времени, так что Терентий Васильевич с грехом пополам мог уже при случае изъясняться на его любимом диалекте, даже написать письмо попроще. Последняя эта возможность особенно ему была полезна и кстати, так как Лапидин, кроме радости исполненной мечты, узнал еще и другую, совершенно для него неожиданную. Он влюбился, причем самым романическим, даже романтическим образом, не видя никогда в глаза предмета своей любви. Как-то так вышло, что в занятиях Терентия Васильевича не принимала никакого участия та простая и веселая незнакомка, чей портрет его так пленил. Из рассказов же других учеников Лапидин убедился, что это именно она и есть. Он любил расспрашивать о ней и дал бы что угодно, чтобы хотя раз ее увидеть, но англичанка была неуловима. Всем доступна, а для него невидима. Мистер Гарри всегда его искусно выпроваживал, а когда раз Терентий Васильевич решил поставить на своем и дождаться мистрисс во что бы то ни стало, ему объявили, что она сегодня вообще не приедет.

Вот тут-то ему и пригодилась английская грамота. Он написал письмо, пусть с ошибками, пусть не такое безумное, как ему хотелось бы (для этого его словарь был слишком беден), пусть там все существительные стояли в именительном падеже, и все глаголы в неопределенном наклонении, – но все-таки это было письмо, и всякая бы поняла, что это письмо любовное. И тем не менее он получил ответ на свое письмо. Скрываясь от жены, он долго читал его со словарем. Свидания в этом письме не назначалось и вообще ничего определенного не говорилось, а тон, сдержанный, но грациозный, слегка насмешливый, ускользнул от Терентия Васильевича. Да ему было и не до того, чтобы разбирать разные тона! Она ему написала письмо, да еще английское! есть от чего сойти с ума.

Таким образом завязалась переписка. Иногда ему приходило в голову, что, может быть, все это – не более как система обучения эпистолярному слогу, но он гнал такое подозрение. Во-первых, для школьных занятий их письма носили все-таки слишком предосудительный характер; во-вторых, его письма не возвращались к нему с поправками, а на них писались ответы, так что если Терентий Васильевич и сделал успехи, то во всяком случае больше в своем чувстве, нежели в английском правописании. Но почему она все не показывалась и обходила молчанием вопрос о свидании, о котором настойчиво писал ей Лапидин? Может быть, тут какая-нибудь тайна? Образ веселой англичанки с сверкающими зубами делался для влюбленного все более поэтичным и значительным. Он даже был склонен думать, что всегдашнее необъяснимое его стремление к английской нации было не что иное, как роковое, предопределенное предчувствие этой встречи.

Наконец, он получил письмо:

– Если хотите меня видеть, завтра в первом трамвае (четвертый номер), который пойдет после семи часов вечера от той остановки, где вы садитесь, возвращаясь с урока. Буду я в переднем вагоне. Вы не можете меня узнать, но, конечно, почувствуете, где я, тем более, что мы с вами уже встречались, и я вас в лицо знаю, так что замечу без труда. Вот ваше желание и будет исполнено. Итак, до завтра. –

Следовала подпись.

Как ни был рад Терентий Васильевич исполнению своей мечты, он не мог не заметить, что мистрисс писала довольно бестолково, да и сама мысль назначать свиданье в трамвае ему показалась неудобной, вздорной и мало поэтической. Так легко не найти друг друга, сесть не в тот вагон, не в тот номер, наконец, просто не заметить из-за давки. Это несколько подорвало даже его восхищение английской основательностью, но, не желая обижать возлюбленной незнакомки, он счел это британской эксцентричностью, которая, конечно, от влюбленности еще обострилась.

Терентий Васильевич даже не пошел на урок в этот день, а просто отправился на Васильевский остров, прогулял взад и вперед до семи часов и стал ждать первого трамвая номер 4. В числе ожидающих не было никого, кто подходил бы хоть отчасти на мистрисс: какие-то чиновники, две старые дамы и гимназист. Верно, она уже внутри. Народу было не очень много, но все-таки несколько человек стояло, держась за ремни. Терентий Васильевич зорко осмотрел весь вагон и вздрогнул.

Очевидно, судьба захотела над ним подшутить. В углу, скромно держа раскрытую книгу, сидела Маргарита Петровна Лапидина, жена его. Как она сюда попала, когда вошла, он не заметил. Сидела она так, как будто все время находилась на этом месте, а между тем, помнится, когда он в первый раз обводил взором пассажиров, ее здесь не было.

– Какая досада! – думал Терентий Васильевич, – желая только одного, чтобы жена не отвлекалась от книги, пока он не выйдет из вагона, что он собирался сделать на первой же остановке, тем более, что мистрисс, очевидно, здесь не было.

– Не буду смотреть на Маргариту, а то она еще обернется! – думал Лапидин, а между тем взгляд его непрестанно возвращался на жену.

Опущенные веки с рыжими ресницами вздрагивали и углы рта ее поднимались в улыбке. Наконец, она полугромко рассмеялась.

– Г-жу Тэффи изволите читать? – обратился к ней сосед, все время умильно за ней следивший.

Лапидина подняла глаза на спутника; по движению губ видно было, что она собирается сказать что-то не очень приятное, как вдруг она на весь вагон вскричала:

– Теня! Какой неожиданный случай! – и еще раз рассмеялась.

Скрываться было невозможно, но Терентий Васильевич был рассержен до крайности. Ему даже казалось, что Маргарита Петровна утрирует громкий голос, что никогда она так громко не говорила, особенно в общественных местах. Сосед Лапидиной, видя семейную встречу, удалился, предоставив место мужу. Тот сел надутый и растерянный, меж тем как жена, по-видимому, чувствовала себя прекрасно: спокойно и весело, даже как-то задорно.

– Что ты все озираешься? – спросила она, заметив его беспокойный взгляд.

– Ищу… вспоминаю, где я оставил пакет…

Маргарита Петровна только взглянула молча на мужа. Тот рассердился и проворчал:

– А ты отчего так весела?

– Читала смешную книгу! – ответила Лапидина и показала обложку «Потерянного рая» Мильтона.

Терентий Васильевич промолчал, не обратив внимания на шутку (или вызов) жены. Молча доехали до дому. Только войдя в гостиную, Маргарита Петровна заметила:

– А что же ты, Теня, не спросишь, куда я ездила.

– Да, в самом деле, куда ты ездила? я не спрашивал, думал, что по делу куда-нибудь, ничего особенного.

– Ничего особенного! – повторила Лапидина, но таким тоном, что муж встревоженно спросил:

– Разве что-нибудь случилось?

Легкая усмешка мелькнула на губах Маргариты Петровны.

– Может быть. Я вообще хотела поговорить с тобою, все не удавалось. Мы так редко видаемся. Я очень виновата перед тобою.

– Что ты, что ты! – замахал было руками Терентий Васильевич, но жена настойчиво и как-то уныло продолжала:

– Я очень виновата перед тобою. Покуда ты бывал занят, трудился, работал, я завела… историю, ну, роман, если хочешь. Он еще не так далеко зашел, чтобы нельзя было вернуться. Я хотела признаться тебе… Вот. Я хочу сделать усилие воли и прекратить все это, я отдам тебе его письма.

– Не надо, милая.

– Нет, я хочу быть с тобою откровенною до конца.

Не поспел Терентий Васильевич сказать что-нибудь, как на его коленях очутилась связка писем на английском языке; она появилась так быстро, словно заранее была приготовлена.

– Англичанин? – спросил Лапидин.

– Прочти.

Писем было не так много, да Терентию Васильевичу и не нужно было читать их все. Он тихо сполз на ковер и, припав к жениной руке, прошептал:

– Прости, Маргарита, если можешь. Но как тебе достались мои письма? Неужели мистрисс донесла?

Лапидина ничего не отвечала, потом произнесла:

– Видите, какую предательницу вы любили?

– Я ее больше никогда не увижу!

– Не ручайтесь. И я не обещаю прекратить сношения со своим англичанином.

– Разве он все-таки существует?

– Как и ваша мистрисс.

Брови Терентия Васильевича все поднимаются, рот раскрывается и словно только ждет позволения распуститься в улыбку.

– Так это… так это…

– Не смущайтесь водевильным положением. У вас был флирт (заочный) со мною. Это вам подтвердит мистер Овэн и все ученики.

– Но как же это могло выйти?

Лапидин краем уха слушал рассказ жены, как она со знакомыми англичанами решили открыть совместные уроки. Она прельстилась практикой и возможностью заработать личные деньги. Когда записался Лапидин, она старалась скрыть свое участие в уроках, потом же, когда он адресовался к ней с письмами, было еще больше причин ей скрываться.

Маргарита Петровна еще не кончила своего рассказа, как муж заговорил:

– Так как же, будет считаться, что я тебе изменил?

– Вроде того.

– Но ведь и ты увлекалась корреспондентом.

– Я знала, что это – ты.

– Мистер Лэпайден?

– Да, мистер Лэпайден. Терентий Васильевич вздохнул.

– Все-таки жаль мистрисс. Она была такая веселая, так сверкала зубами.

– Если хочешь, будем продолжать переписку? – проговорила Маргарита Петровна и поцеловала мужа.